Жили-были. Мои университеты

Детство похоже на расширяющуюся вселенную. Сначала твой мир - комната, где стоит твоя кроватка, затем двор, улица, город. Потом, если повезет, другие города, дороги, разные страны. Если очень повезет, тогда и другие миры…
Наш двухэтажный дом, построенный пленными немцами, стоял напротив входа на центральный рынок. Его называли в Запорожье Большой базар. Мы жили на первом этаже в коммуналке в квадратной комнате с трехстворчатым окном. Комнату эту дали отцу на заводе, где он начал работать после возвращения с фронта.
Если приставить стул к подоконнику и взобраться на него, можно увидеть часть двора и кусок улицы. Там ходят люди. За ними интересно наблюдать.
Кроватка моя сделана отцом. Он - непостижимый мастер, способный что угодно починить, вырезать из фанеры почти настоящий пистолет, помочь собрать подъемный кран из конструктора, сделать из листа бумаги самолет...
Над кроваткой висит коврик. Днем, при ярком свете солнца, он малиновый, а вечером темнеет. Притрагиваться к нему приятно - будто котенка погладил. Я понимаю, что коврик относится ко мне хорошо, может быть даже любит меня и защищает. А защищать есть от чего. За ковриком прячется дырка в стене. Она похожа на беззубый рот старухи, что просит милостыню у входа в Большой базар. Когда в комнате никого нет, я приподнимаю нижний край коврика, чтобы посмотреть на дыру. Днем я ее не боюсь, тотктотамживет днем не появляется, а ночью он может выбраться и натворить дел.
Боря много раз хотел рассказать про дырку бабушке или папе с мамой, но почему-то не решался.
Однажды, гуляя во дворе, он набрал полные карманы камней, и, дождавшись ухода бабушки в магазин, стал бросать их в дыру. Камни исчезали в глубине, стукались там друг о друга и замирали.
На следующий день Боря стал бросать в дыру свои игрушки.
Сначала кубики с буквами, затем солдатиков, потом смятые листы из альбома для рисования.
Боря откуда-то знал: чтобы тотктотамживет не вылез, дыру надо забить полностью. Когда сверху, утрамбовывая бумагу, улеглась круглая коробка из-под монпансье, дело было сделано.
- Теперь попробуй, вылези, - подумал Боря, - ничего у тебя не выйдет, я тебя победил!

КОРНИ
Каждый из нас такой, какой есть, стремится остаться таким, как есть, защищается от тех, кто хочет его переделать.
Вопрос о том, почему я такой, какой есть, всегда меня волновал.
На днях, рассматривая карту Запорожья, моего родного города, я кое-что интересное в этом плане обнаружил.
Мое детство, гораздо теснее, чем я предполагал, связано с революцией и гражданской войной.
Мама рожала меня в роддоме, расположенном на Площади Свободы. Несознательную жизнь я начал на улице Анголенко. Анголенко и Анголенко, в городе ее чаще называли Базарная, (она вела ко входу в центральный рынок), я, по простоте душевной, думал, что Базарная и Анголенко - это синонимы. На самом же деле Анголенко, оказывается, комсомолец, убитый махновцами во время заготовки дров для замерзающего города в днепровских плавнях.
Детский сад, куда меня отдали года в четыре, располагался на улице Лепика. Этот самый Лепик был первым руководителем здешнего ЧК.
С Анголенко мы переехали на улицу Дзержинского, по этой улице я десять лет ходил в школу мимо здания Комитета государственной безопасности, мимо городской прокуратуры.
На большой перемене мы с бегали на уже упомянутую Площадь Свободы, где между памятником жертвам революции и кинотеатром, продавались вкуснейшие в городе пирожки. Кстати, с этими пирожками связана история моего вступления в пионеры.
Принимаемых вели от школы к памятнику строем под барабанный бой. Время было обеденное. Решили с дружком моим Игорем Ковтуненко из строя улизнуть и базовую потребность удовлетворить. Решено – сделано.  Мы видели, что добрейшие тетеньки в белых халатах, продающие пирожки из фанерных ящиков, утепленных внутри на манер своеобразных термосов, находятся на привычном месте, отстали от строя, помчались к кинотеатру, купили по паре пирожков с картошкой, и, жуя на бегу, рванули к памятнику.
Завидев нас, с вылезшими из-под ремней белыми рубашками, жующих набитыми ртами, с пропитанными маслом бумажками с остатками пирожков в руках, наша классная - географичка по прозвищу Рожа, шипя сквозь зубы что- то невнятное, но явно злобное, втолкнула нас в строй. Через пару минут всем повязали алые галстуки, я стал пионером!



БАБУШКИ МОИ
Для полного счастья у человека в детстве должна быть бабушка, а лучше две. Понимание роли бабушки в твоей личной истории приходит, к сожалению, поздно, когда бабушек уже нет...

БАБУШКА ГИТА И МАХНОВЦЫ
Бабушку мою по материнской линии звали Гитель Ароновна, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Запомнилась она мне неразговорчивой, до глубокой старости, предпочитавшей чтение французских романов на языке оригинала всякой болтовне.
Иногда, под настроение, она кое-что о пережитом все-таки рассказывала...
Замуж бабушка вышла рано, едва закончив гимназию. Мой будущий дед, которого я видел только на старых фотографиях, был инженером и управлял сахарным заводом под Екатеринославом, будущим Днепропетровском и нынешним Днепром.
Жили молодожены в арендованном у владельца завода флигеле, стоявшем в глубине старого фруктового сада за помещичьим домом, где со своим семейством обитал заводчик. Дом достался ему от отца - крупного местного землевладельца. У входа во флигель стояла обвитая виноградом беседка, там чаевничали, часто принимали гостей.
И все бы хорошо, но тут случился 1917 год и сельскую идиллию прервал: революция, знаете ли, гражданская война.
- Село наше, - рассказывала бабушка, - все беды как-то стороной обходили. То с одной стороны стрельба, то с другой, то пушки грохочут, то пулеметы стрекочут, то из ружей залпами палят, на одиночную стрельбу внимания не обращали - привыкли уже. Кто стреляет, в кого - непонятно, а в самом селе за всю гражданскую ни разу стрельбы не было.
Власть в селе менялась постоянно. Сегодня красные, вдруг засуетились, забегали, пожитки собрали, на коней повскакивали, ускакали. День, иногда два - три без всякой власти живем, потом белые приходят. Поживут, поживут, и тоже ускакали. На смену им махновцы приходят, потом снова красные.
Ни те, ни другие, ни третьи нас, жителей, особо не тревожили. Пришли - ушли, не стреляют, и ладно.
Завод дедушкин при любой власти работал. Склад был полон. Белые сколько надо сахара возьмут, красные возьмут, а такого, чтобы все остальное сжечь, например, такого не было.
Осенью, дед как раз в Екатеринослав по делам уехал, в село махновцы вошли. Большой отряд; конница, тачанки с пулеметами, пушечная батарея, обоз.
На следующее утро во флигель наш вошли двое - махновец пожилой, лет пятидесяти и паренек - подросток, маленькая его копия - сын, видимо. По комнатам прошлись, огляделись, прислонили винтовки к стене.
- Справно живете, хозяйка, богато живете, - обратился к бабушке старший, - а надо жить по справедливости, а что есть справедливость? Делиться надо! Вот и давай, делиться будем. У вас три одеяла, к примеру, два нам, одно вам. Справедливо? Справедливо!
Он свернул одеяла и аккуратно положил их на пол.
- Подушек тоже половину возьму.
Две подушки легли на пол рядом с одеялами.
- Теперь посуду поровну поделим.
Гости собрали на кухонном столе всю имеющуюся в доме посуду.
- Это мне, это вам, это мне, это вам, это мне… Ты, хозяйка, не в обиде? Мы же по справедливости!
Затем старший махновец поделил постельное белье, бабушкину и дедушкину одежду, обувь, найденные в доме продукты, и послал младшего за телегой.
Прощаясь, он поблагодарил бабушку за понимание;
- Ты, вижу, девка хорошая. Мы же по справедливости...
Через несколько дней в село пришли красные.

БАБУШКА ГИТА И МОРКОВКА
Очень я в детстве морковку любил, а она - овощ твердый, много не сгрызть. Бабушка Гита страсти моей потворствовала: натрет морковь на мелкой терке, да еще и сахарком присыплет, а я ем.
Как - то, было мне тогда года три - четыре, мама с работы вернулась, на меня взглянула и испугалась, видимо.
- Ты как себя чувствуешь?
- Хорошо.
- Посмотри-ка на себя в зеркало!
Я посмотрел. Из зазеркалья мною любовался желтокожий незнакомец с узкими заплывшими глазками...
Мама схватила меня в охапку и потащила на второй этаж, там, в квартире над нами, проживала тетя Вера - врач областной больницы и мамина подруга.
- Вера! Посмотри! У него по-моему желтуха!
Тетя Вера оттянула мне веки, осмотрела глаза, велела открыть рот и высунуть язык, хмыкнула особым, уже знакомым мне докторским хмыком:
- Что он у тебя сегодня ел?
- Понятия не имею, только что с работы. Сейчас спрошу.
Тетя Вера ждать не стала и взяла инициативу на себя. Она по пояс высунулась в открытое окно и позвала бабушку.
- Гита Ароновна...Гита Ароновна!
В окне на первом этаже показалась бабушка.
- Вы Боре морковку давали?
- Да!
- Много?
- Целую тарелку съел. Что с ним?
- Ничего страшного, жить будет!
Тетя Вера повернулась к маме:
- Это реакция на морковку. Больше пока не давать.
- А что делать?
- Ничего не делать, само пройдет...


БАБУШКА ТАНЯ И РОЖКИ
Бабушка Таня, мама моего папы, жила в нескольких кварталах от нашего дома. По выходным мы с отцом ее навещали. Мама с нами к бабе Тане не ходила, существовали какие-то сложности в отношениях.
Бабушка к моему приходу всегда готовила потрясающей вкусноты домашний мармелад. До сих пор помню его вкус.
Когда мне было лет пять, бабушка переехала в Вильнюс, к тете Ане, родной сестре отца...
Мне запомнился лишь один ее рассказ, кому она рассказывала, я не помню, но точно не мне, я при этом присутствовал...
В 1941 году, когда немцы были на подступах к Запорожью, бабушку эвакуировали в Казахстан. Эшелон разгружался на полустанке где-то под Актюбинском. К сидящей на чемодане бабушке подошла казашка:
- Скажите, вы еврейка?
Бабушка утвердительно кивнула.
- Можно, я тогда вашу голову пощупаю, - обрадовалась казашка.
Бабушка разрешила. Казашка, тщательно раздвигая густые бабушкины волосы, добираясь до их корней, ощупала бабушкину голову и удивленно сказала:
- Ничего нет!?
- А что ты найти хотела?
- Нам говорили, что у евреев на голове рожки…

Я ИДУ К БУХМАНУ
Бабушка Гита простудилась и слегла с температурой. Рядом с диваном, где она отлеживалась, стояла застеленная полотенцем табуретка, на полотенце - немецкий термос - фронтовой трофей отца - с сухой малиной, медом и кипятком. Рядом - любимая бабушкина чашка, голубая с замысловатым узором. Чашка была очень заслуженная, она съездила с мамой и бабушкой в Актюбинск в эвакуацию и благополучно вернулась в Запорожье.
Бабушка, лежа на боку, прихлебывала варево из термоса.
- Вот, с кипятком, - приговаривала она, - вся простуда и выйдет.
Именно благодаря бабушкиной болезни Борис существенно расширил границы своей самостоятельности.
- Возьми бидон, - сказала она, - пойдешь к Бухману, купишь литр молока, буханку хлеба, масла двести грамм.
Борис высоко оценил оказанное доверие.
- А почему один литр молока, бидон ведь трехлитровый?
- Потому, что так ты ничего не разольешь по дороге.
Боря согласился, опыт свидетельствовал о том, что он часто что-нибудь разливает.
Бабушка считала, что путь к Бухману безопасен, магазин находился в квартале от дома на нашей стороне улицы, идущей вдоль Большего базара, он располагался в одноэтажном беленом кирпичном здании дореволюционной постройки. В те мифические времена здесь торговал бакалеей некий Бухман.
Бабушка вручила Боре рублевую бумажку и еще раз его проинструктировала. Борис слушал вполуха, его волновал вопрос, можно ли на сдачу купить леденцов.
Бабушка разрешила.
Внук справился, все успешно купил, но вернулся в расстроенных чувствах: молока налили чуть больше и отрезали чуть больше масла. Сдача не образовалась, он остался без приза.
Бабушка все поняла, открыла шкаф и извлекла из недр его шоколадную конфету.
Боря утешился и унесся во двор, где в песочнице, что между столом для игры в козла и голубятней уже копошились друзья…



БОЛЬШОЙ  БАЗАР
Любимым местом игр и своеобразной кунсткамерой для детей нашего двора был рынок, находящийся через дорогу, Большой базар. Мы стайкой перебегали улицу и оказывались в интереснейшем мире.
Справа у входа располагался рыбный ряд. На каменных прилавках лежали огромные щуки, их головы с открывающимися зубастыми ртами, свешивались по одну сторону прилавка, хвосты - по другую.
- А тебе слабо палец ей в рот засунуть?
- А я не боюсь. Смотри!
- Теперь ты давай!
Гладкие, черные какой-то удивительной чернотой сомы соседствовали со щуками, карпы и судаки шевелились и подскакивали рядом, некоторым удавалось спрыгнуть с прилавка, кучками продавалась мелкая рыбешка-верховодка, пескарики, ерши, необходимые для приготовления настоящей ухи, на подносах шевелились, норовя ухватить покупателя клешней за палец, днепровские раки.
- Дяденька, можно рака подержать?
- Не спугаешься? Ну, бери.
За рыбным рядом находился птичий. Здесь торговали тушками гусей, уток, курей, так в Запорожье называли куриц. Рядом с увесистыми куриными тушками лежали маленькие голубиные. Считалось, что голубиный бульон особо полезен для больных и выздоравливающих. В клетках разгуливали петухи, куры, цыплята.
- Поймайте мне, будь ласка, вон того Петю, - обращалась к продавцу тетенька с набитой овощами авоськой.
- Щас!
Дядька, большинство продавцов птичьего и рыбного рядов составляли мужчины, лез в клетку, птицы орали дикими голосами, били крыльями, им, видимо, казалось, что в родной курятник проникла лиса. Дядька ловил нужную птицу, ловко переворачивал ее вниз головой и связывал ей ноги веревочкой.
- От ваша кура!
За птичьим рядом шли овощные и фруктовые. Тут с машин и прилавков торговали арбузами и дынями, яблоками, грушами, абрикосами, персиками, вишней и виноградом, горами лежал картофель, кукурузные початки - так любимая на Украине пшенка, громоздились ящики с помидорами, огурцами, прочей зеленью, в изобилии произрастающей на жирных украинских черноземах.
За фруктово-овощными рядами возвышались массивные каменные павильоны- мясной и молочный, их величественность призвана была, видимо, подчеркнуть особую значимость продаваемых продуктов.
У входа в мясной торговали ремесленники. На старых покрывалах, расстеленных на асфальте, стояли самодельные электроплитки, обогреватели, керосиновые лампы. лежали запчасти для мясорубок, швейных машин, понятного и непонятного назначения электрическая и металлическая мелочь. Иногда отец брал Борю с собой, они всегда находили здесь нужное. У ремесленников, шептались ребята постарше, можно купить хорошую финку, а, если надо, и кое-что посерьезнее.
Полем наших игр был весь рынок. Особого внимания на недовольных нашей беготней покупателей и продавцов мы не обращали.
Некоторые продавцы были к нам весьма расположены.
- Хлопчик! Ховайся (прячься) сюда! За кукурузу.
- Дядя, вы тут пацана такого не видели?
- Ни, не бачив.
- Вылазь, ушли уже…
Мама и бабушка, отправляясь на базар, частенько брали Борю с собой. Шопинг начинался почему-то с покупки олии - подсолнечного масла. Его продавали в особом павильоне, похожем на уменьшенную копию торговых рядов в старинных русских провинциальных городах. Павильон состоял из арок, за прилавком в каждой размещалась упитанная деревенская тетенька, на прилавке, на полках за ним, золотилось в разных емкостях вкусно пахнущее подсолнечное.
При покупке олии, мама, бабушка, другие покупательницы всегда соблюдали забавный ритуал. Дама молча, как для поцелуя, протягивала руку продавщице. Та, тоже молча, вынимала воронку из стоящей на прилавке, заполненной маслом бутылки и золотая капелька точно ложилась на тыльную сторону ладони покупательницы.
Покупательница слизывала каплю, задумчиво, поднимая глаза к небу, катала ее во рту и оглашала вердикт:
- Не! - Что означало, пойду пробовать дальше, или
- Давайте литр…


НОВЫЙ ДВОР
Когда Борису исполнилось семь лет, семья переехала в новую квартиру. Новый двор - обширный прямоугольник, обрамленный шестью старыми частными домиками, замкнули две новенькие мощные силикатного кирпича полногабаритные пятиэтажки, построенные отцовским заводом.
Напротив, на другой стороне улицы Дзержинского стоял дом артистов, в нем жили семьи актеров запорожского драматического театра имени Щорса. Двор дома артистов сливался с большим двором дома рабочих завода Коммунар, все того же отцовского завода, эти дома были построены сразу после войны.
Наши сверстники - дети дома артистов и старых коммунаровских домов называли нас новодомовцами, а мы их – артистами и коммунаровцами.
- Вы куда?
- Идем бить артистов (коммунаровцев).
Вражда была постоянной и не шуточной: бросались камнями, перестреливались из рогаток, дрались. Драки были честные - один на один, до первой крови, удары ногами под запретом.
За соблюдением правил присматривали ребята постарше – от нас и от них.
С артистами мы справлялись, но, если им на помощь приходили коммунаровцы, нам приходилось туго. Побеждали то мы, то они, победить означало – обратить противника в бегство и загнать в его собственные подъезды.
Когда нам грозило поражение, мы обращались за помощью к старшим. Старшие, ребята лет пятнадцати, верховодили во дворе, рядом с ними кучковались мальчишки помладше, и мы, малышня. Наши призывы о помощи, как правило, бывали услышаны, прибывало подкрепление, враги спасались бегством.
Существовала территория, где любые стычки запрещались - гастроном, куда родители посылали за покупками и нас, и артистов, и коммунаровцев. Нельзя было трогать тех, кто нес покупки домой из магазина. Этот кодекс чести всеми сторонами соблюдался неукоснительно.
Для свершения больших дел, пиратских набегов на чужие сады, например, старшие объединяли всех.
- Борька, Витьки! (два мои друга-одногодка) Бегите к магазину! Нужны два, нет, три ящика под фрукты.
Мы понимали - готовится набег, если июнь – на черешню, если июль - на ранние яблоки, август, сентябрь – на груши, сливы, абрикосы, виноград. Уважение к частной собственности у нас отсутствовало напрочь. Непосредственно в набеги по молодости лет нас до поры, до времени не брали, но в Великом Жоре мы участвовали.
- Так, слушайте сюда, - говорил нам Вовка по кличке Дед, - как стемнеет, приходите в павильон и ждите нас с добычей, будет Жор.
Павильон на площадке детского сада, находился в углу двора. Он был традиционным местом наших сборищ, мелких разборок, честных драк, вечерних дружеских посиделок. Никто нас не прогонял, но предупреждали, будете пакостить - пожалеете. Мы и не пакостили, даже убирали за собой…
Старшие организовывали дальние походы и экспедиции. Мы увязывались за ними. Весной переправлялись через Днепр на остров Хортица на речном трамвайчике, бродили по безлюдным в эту пору лесам, стреляли по воронам из пневматической винтовки. Ее счастливым обладателем был Юрка Комендант, его мама была комендантом в общежитии. Юрке было лет тринадцать, в конце апреля-начале мая, когда становилось теплее, он водил нас купаться в хортицких озерах и протоках, которые отлично знал. Вода тут прогревалась раньше, чем днепровская. Плавал Юрка отменно, нырял отлично. Года через два его всем двором хоронили, утонул он в Днепре…
На трамваях с пересадками добирались мы до Запорожстали, там, за каменным забором с колючей проволокой, громоздились горы металлолома, готового к переплавке в дымящих рядом гигантских домнах. В этих, высотой с трехэтажный дом горах, прятались драгоценные для нас вещи - привезенное из воинских частей оружие. В те времена дети бредили оружием. Пацифизм был не в тренде. Самые ценные находки - пистолеты, автоматы без прикладов, ржавые штыки попадались редко, но попадались, дворовый арсенал пополняла каждая поездка. Оружие доставалось нам не без труда, сначала преодолевали забор. Старшие резали колючку, подсаживали малышей, те спрыгивали с забора, осматривались и, если охрана отсутствовала – бежали к грудам металла. Старшие ждали за забором, мы искали, тащили найденное, кто - то из старших, если охрана не появлялась, перелезал к нам, передавал или перебрасывал находки через забор, помогал нам перелезать…
Дважды одного из нас ловили, однажды Витьку Гривского по прозвищу Грива, однажды меня. Отругав, как следует, отпускали, что взять с первоклассника. Старшие, окажись они на нашем месте, нарвались бы, как минимум, на штраф и, соответственно, на домашние разборки.
Обретенное оружие считалось общей собственностью. Прятали его в подвалах под нашими домами в неиспользуемых жильцами некоторых квартир кладовках. Вооружались мы в ходе подготовки к очередной игре в войнушку…

ПАПА И МАМА
С отцом у Бори сложились замечательные отношения. Мама слишком часто, когда у Бориса возникала потребность в контакте, оказывалась занята. Она всегда «сидела в процессах», была весьма востребованным в городе адвокатом, ее подзащитные, пребывающие пока на свободе, родственники уже сидящих, частенько толпились в нашей комнате в коммуналке, а потом и в новой квартире на Дзержинского.
- Фи, Женя - говорила моя интеллигентная, читающая в подлиннике французские романы бабушка, как ты можешь общаться с подобными людьми? Бабушка умудрилась в шестнадцатом году, в канун революции окончить гимназию.
- Это, мама, между прочим, моя работа…
Работу, любую работу, бабушка уважала.
-Тише, Боря, - успокаивала она не в меру расшалившегося внука, - ты же видишь, мама консультирует клиентов…
По выходным, когда женская половина семейства затевала уборки и стирки, Боря с папой, чтобы не быть на подхвате и не путаться под ногами, уходили путешествовать.
Путешествия начинались на Площади Свободы, оттуда во все концы города разбегались трамвайные рельсы, здесь же находились конечные остановки многих автобусных маршрутов. Путешественники каждый раз выбирали новый маршрут, усаживались, доезжали до конечной, оказываясь в новом, совершенно не знакомом Борису городе, осматривались, гуляли, беседовали обо всем на свете, иногда заходили ненадолго к кому-нибудь из отцовских друзей. Заходили и заходили, предупреждать о подобных визитах тогда было не принято.
Иногда папа с сыном брали удочки, копали червей на наживку и спускались к Днепру. Там, на речке Московке, притоке Днепра, протекающей через городской парк Дубовая роща, брали лодку на лодочной станции или ловили пескарей с берега, если было тепло, еще и купались.
Бывало, отца в выходной «дергали с завода», сообщал об этом водитель присланной за ним машины, домашние телефоны в ту пору были редкостью. Отец, если речь не шла о каком-либо серьезном происшествии, брал Борю с собой.
Такие поездки им воспринимались как праздник. Во-первых, можно было прокатиться на машине, во-вторых, осмотреть цех окраски и отделки кузовов, где отец был начальником, поползать по отключенному на выходной конвейеру, пролезть в неработающие камеры окраски и сушки. Цех был огромен, чтобы Боря не потерялся, не залез, куда не надо, надзор за ним поручался кому-нибудь из рабочих.
Отец на работе очень отличался от отца, к которому Боря привык дома, дома он был спокойным, очень уравновешенным, безропотно исполняющим все мамины поручения, казалось, что главный командир в доме - это мама. Тут, на заводе, папа был самым главным командиром, его все слушались, спрашивали, как сделать то или это. Папа знал! Борису очень нравилось наблюдать за папой на заводе.
Финальным аккордом каждого похода на завод было посещение конструкторского бюро. Тут стояли невиданной красоты иностранные машины, в них разрешалось посидеть, покрутить руль, а порой и погудеть…
С папой можно было говорить о чем угодно, он всегда очень серьезно относился к Бориным вопросам, вот только о войне не любил рассказывать. Какие-то факты всплывали случайно.
- Ты почему сыр не ешь, - спросил как-то Боря у папы за обедом. Боря давно знал, что папа сыр не любит, если тарелка с сырной нарезкой стояла на столе, он отодвигал ее подальше, чтобы запах не чувствовать. И отец рассказал: шли бои на Кубани, с продовольственным снабжением было тяжело, потом немецкие танки перерезали дорогу, по которой доставлялись боеприпасы и продовольствие, стало совсем худо, запас снарядов был, а еды не было совсем, даже соль закончилась, иногда ели рыбу, которую глушили в реке, это было опасно, на другом берегу сидели немцы. И тут повезло, соседняя пехотная рота захватила заблудившийся румынский обоз - десяток телег с сыром. Соседи поделились. Месяц, пока не наладилось снабжение, отцовский дивизион питался только сыром...
Отец хорошо знал немецкий. Его учителем был носитель языка - немец, перебравшийся в Запорожье с Поволжья. Он, заметив интерес отца к языку, предложил заниматься дополнительно, в кружке.
Перед началом войны учитель уволился и уехал из города.
Вернулся, рассказывали папе пережившие оккупацию знакомые, вместе с немецкими войсками, взявшими город, оказался разведчиком, офицером Абвера…
Как-то, лет десять спустя, приехав из Перми на зимние каникулы к родителям, Боря привез в чемодане самиздатский Архипелаг Гулаг. Увидев книгу, отец рассказал, что немного знаком с автором. Когда началась война, папу, как и всех, годных к строевой, студентов Машинки – запорожского машиностроительного института, а он тогда перешел на второй курс, отправили на трехмесячное обучение в разные военные училища, его - в артиллерийское. Тут он с Солженицыным - парнем из соседнего взвода и познакомился, несколько раз говорили ни о чем. Через три месяца всех разбросали по разным фронтам, больше они не виделись…
Во время боев за Кавказ, дивизион гвардейских минометов – знаменитых Катюш, которым командовал отец, стоял высоко в горах над ингушским аулом, где находился склад боеприпасов, их было сложно поднимать наверх по крутой горной дороге. Выход нашли. Стали возить снаряды на реквизированных у местного населения ослах, один подвешивали в мешке на спину ослика справа, другой, для равновесия, слева. После нескольких походов в гору с погонщиками, ослики привыкали и шли на позицию сами, а затем сами возвращались обратно. Чтобы осел двинулся в нужном направлении, требовалось обратить его головой к цели и дать увесистый пинок…
Левая рука у отца была на два сантиметра короче правой – следствие ранения в плечо, полученного при освобождении Крыма, врачи в один голос утверждали, что рука работать не будет и высохнет, но отец им не поверил, стал разрабатывать руку и через месяц вернулся в часть. Уже на памяти Бориса, врачи, рассматривая рентгеновский снимок отцовского плеча, удивлялись тому, что рука действует…
Весной 1944 года отец получил первый за всю войну «отпуск» – его часть отправили в тыл на перевооружение. Две недели он провел под Москвой, многие офицеры, отец в их числе, впервые побывали в столице.
Часть получила новехонькие Катюши, их ночами грузили на открытые железнодорожные платформы и тщательно маскировали, потом подогнали боезапас – вагоны с реактивными снарядами, теплушки. Состав был сформирован. В последний день перед отправкой на фронт всем выдали новую форму. Ходили слухи, что воевать дальше предстоит в Прибалтике, слухи соответствовали действительности, состав и в самом деле двигался именно туда. Когда до фронта оставалось с сотню километров, налетели фашистские бомбардировщики, точным попаданием был уничтожен паровоз, остановившийся на открытой местности состав уничтожали методично и по-немецки тщательно, реактивные снаряды, после попаданий в вагоны с боеприпасами, разбросало вокруг, многие с детонировали, они ползли по земле и, если находили холмик, заползали на него и взлетали.
Под бомбами погибла треть личного состава. Убитых похоронили, раненых отправили в госпиталь. Получили приказ вернуться в Подмосковье для перевооружения и пополнения личного состава.
К освобождению Прибалтики отец приступил через месяц, родной город Иммануила Канта ждал и дождался подхода отцовских гвардейских минометов…

КАПАКАБАНА
Капа была роскошной женщиной раблезианских габаритов. Когда я ее видел, мне всегда вспоминался знаменитый штангист Жаботинский, что проживал в обкомовском доме в квартале от нас. Мы, ребятишки, с восхищением наблюдали, как он втискивается в Волгу, подаренную ему за очередное спортивное достижение, заполняет своим огромным телом оба передних сидения, руль при этом оказывается у его левого плеча. Водить ему было не очень удобно, но он водил...
Капа жила в каком-то пригородном селе под Запорожьем. По субботам и воскресеньям она торговала свининой в мясном павильоне на рынке. Топор, которым она рубила мясо, порхал в ее руках как дирижерская палочка, не существовало в природе таких хрящей и позвонков, которые могли бы противостоять первобытной необузданной силе этой женщины.
- Я, - говорила Капа покупателю, намекавшему, что хорошо бы продавать мясо подешевле, - своим мясом торгую, сама цену назначаю. Хочешь - бери, не хочешь - ходи дальше.
Мама моя Капу знала давно, когда-то она защищала в суде ее мужа, защищала относительно удачно, его могли посадить лет на пятнадцать, а посадили на восемь. Капа маму уважала, нам доставались лучшие куски кошерной, естественно, свинины.
- Ой, Женечка! - кричала на весь торговый зал Капа, завидев нас, - шо-то давно тебя не було! Борька как вырос! Иди, я тебе мяса отрублю!
Папа мой называл Капу «Капакабана» ...





НОВЫЙ ДВОР. ДРУЗЬЯ
Как-то раз Борис с ближайшими друзьями, Витькой Шипиловым по прозвищу Шипон и Витькой Гривским, по кличке Грива, стали владельцами маленького, но настоящего необитаемого острова.
Как мы любили в детстве купаться! С родителями поэтому на пляж старались не ходить, мешали взрослые сидеть в воде до посинения, выгоняли греться. Бегали купаться на ближайший пляж в заливчике – затоне, где ржавели старые баржи. С них нам нравилось прыгать в воду.
- Пошли на бухту! - предлагал кто- то из нашей троицы.
- Пошли, - троица- два Витьки и Борька, отправлялись купаться.
Дорога к бухте пролегала мимо городской бани, через нахаловку – кварталы кривых улочек, застроенных одноэтажными домишками с подслеповатыми, часто прикрытыми деревянными наружными ставнями окнами, огибала обширное, густо поросшее высоким камышом болото. Вдоль болота дорога шла по дамбе, спасающей нахаловку от наводнений во время днепровских разливов.
Однажды, когда мы подошли к дамбе, Витька Шипон предложил изменить привычный маршрут.
- Давайте пойдем через болото. Мы согласились и разделись. Разделись, пожалуй, слишком громко сказано, мальчишки нашей возрастной группы в жару одевались стандартно: трусы сатиновые черные, майка голубая, сандалии. Некоторые, впрочем, минимизировали и этот джентльменский набор, обходились без майки и ходили босиком. Пристроив снятую одежду на головах, мы шагнули в болото. Шли, раздвигая камышовые заросли, сначала по колено, потом по пояс в воде, потом стало глубже, хотели уже повернуть назад, но тут нам открылся сухой островок, невысоким холмиком возвышающийся над болотом.
Здесь росли деревья и кусты, обращенный в сторону Днепра берег был песчаным пляжиком, камыши у пляжика не росли, можно было купаться, дальше снова стеной до самой бухты стояли камыши. От острова до бухты оставалось еще метров сто.
На бухту мы, естественно, не пошли. Обретенный остров требовал обустройства и окультуривания. Сначала наломали камыш и соорудили шалаш, строили планы островной жизни, затем развели костер, у Гривы нашлись спички, он первый из нас, десятилетних, начал покуривать. Каждый день он утаскивал у отца по одной беломорине и, натужно кашляя, преодолевая тошноту, выкуривал. Недели две мы целыми днями торчали на острове, приносили с собой картошку и еще что получится, картошку пекли на костре. Соорудили плотик, выдерживал он только одного из нас, другие пытались им завладеть – играли в пиратов. Постепенно мы приспособили остров для комфортной пиратской жизни: в кустах хранились удочки и бредень, в дупле дерева три чашки, сковородка, на ней жарили пойманную рыбу, кухонный нож, мешочек с солью и даже несколько алюминиевых вилок и ложек. Много ли нужно пирату?
Когда хранить тайну острова стало невмочь, мы взяли с собой Эдьку по прозвищу Грузин и Вовку, младшего брата Витьки Шипилова. По дороге через болото Эдька ловил лягушат, они водились здесь в изобилии, и забрасывал их за шиворот Вовке, приговаривая: Пуся, пуся, - я до сих пор подозреваю, что именно так называется лягушонок по-грузински.
На острове мы впервые попробовали вино. Бутылку принес Эдька. Его родители были известнейшими в нашем дворе виноделами. Холодная прихожая их маленького домика, крыльцом выходящего в наш двор, по осени была заставлена бутылями, в них бродило, дображивало, отстаивалось вино, виноградное, сливовое, яблочное и еще бог знает какое. Бутылки с   вином прошлых урожаев хранились в подвале. Забавно, что Эдькины родители вино не пили, держали для друзей и наезжающих порой грузинских родственников.
Вскрытие запечатанной сургучом бутылки и дегустация состоялись в конце августа. Вино разлили в имеющиеся емкости и выпили. Закуски в этот день на острове не нашлось. Нам вдруг стало очень весело, да тут еще и тучи затянули небо. Решено было идти домой.
Походка наша, да и поведение, по всей видимости, были достаточно необычны, что привлекло внимание прохожих. Кто-то из знакомых отца Витьки Шипилова позвонил ему в прокуратуру, где он трудился следователем, и доложил о виденном. Отец Витьки позвонил моей маме в юридическую консультацию, она попыталась дозвониться до отца, но он был где-то в соседних цехах, тогда она позвонила тете Шуре, маме Витьки Шипилова, которая работала редактором заводской многотиражки на отцовском заводе, объяснила ситуацию и попросила найти папу и все ему рассказать. Тетя Шура папу нашла, а еще позвонила в городскую пожарную часть и довела информацию до сурового майора пожарной службы – отца Витьки Гривского.
Все фигуранты этого алкогольного дела получили выволочку, разной, в зависимости от семейных традиций, степени тяжести, и подверглись домашнему аресту вплоть до самого первого сентября. Чаша сия миновала только Эдьку. Его не заметили, а мы его не выдали…

МОЙ СТАЛИН
Был ли Сталин другом всех детей, живущих в нашей стране, я не знаю, а моим личным другом он был. Я, второклассник, знал, что Иосиф Виссарионович всем народам отец, очень хороший человек, который уже умер. В моей дошкольной памяти сохранился день, когда все, почти все, горько плакали, это и был день его смерти. Раз все плачут, думал я, значит им его жалко, раз жалко, значит он был хороший.
Каждое утро, исключая воскресное (должен же вождь отдыхать) Сталин, пребывающий уже в местах весьма отдаленных, благосклонно наблюдал за мной, поднимающимся по высокой школьной лестнице, ведущей на первый этаж, провожал взглядом до библиотечной двери. Потом я пропадал из его поля зрения, скрывался за поворотом в рекреацию, где находилась классная комната моего второго "А».
Мощный бюст генералиссимуса, покрытый бронзовой краской, возвышался на постаменте, сбитом из толстых досок, обтянутых алым кумачом. Бюст казался металлическим, но мы еще в первом классе выяснили, что это не так.
- Он бронзовый, - убеждал нас Вовка Гусев, - я стучал по нему, он звенит!
- Гипсовый, а сверху бронзовая краска! - Спорил с ним я.
Дружок мой Игорь Ковтуненко, свидетель спора, предложил проверить обе гипотезы. На перемене мы пролезли в зазор между постаментом и стеной, и стали ковырять основание бюста строительным гвоздем. Под слоем краски обнаружился гипс...
Однажды у Марии Ивановны, нашей учительницы, пропал голос, она отменила последний урок и отпустила нас домой. Мы радостной гурьбой понеслись к выходу, но коридор был перекрыт. Школьная библиотекарша, дама весьма серьезных габаритов, растопырив руки, перекрывала путь к свободе.
- Стоп, малышня! Сейчас со Сталиным разберутся и пройдете! Стоп, я сказала!
Библиотекарша развернулась, и, не опуская растопыренные руки, стала вместе с нами наблюдать за происходящим.
На наших глазах вождь сошел с пьедестала и отправился на выход. Владлен, учитель физкультуры, физик Эдик и трудовик с трудом стащили бюст с постамента и понесли к лестнице. На верхней ступеньке один из вожденосцев споткнулся, остальные удержать ношу не смогли, вождь упал и, сначала как - то неспешно, переваливаясь, а потом все быстрее покатился вниз по ступеням, теряя по пути выступающие фрагменты. Раздался глухой удар о покрытую желто - коричневой метлахской плиткой площадку у входной двери, и бюст разлетелся на куски...
Педагоги забросили то, что осталось от вождя в кузов грузовика, а нас, наконец отпустили по домам.
Спускаясь по лестнице Вовка Гусев зачем-то подобрал отколовшееся в полете ухо отца народов и спрятал его в портфель.
Так лично для меня завершилась эпоха культа личности.

ФИНКА
Я быстро сделал уроки и отправился гулять. Стояла обычная запорожская зима, промозглая и сырая. Серое небо тяжело опиралось на крыши наших пятиэтажек, дул холодный пронизывающий ветер. Я был одет тепло, но он все равно пробирал до костей.
Я обошел насиженные места, где обычно кучковались мои друзья - приятели, никого не нашел, видимо, все сидели по домам. Гулять одному было скучно, я продрог и решил навестить Шипона - Витьку Шипилова, живущего в соседнем доме.
Витька открыл дверь. За его спиной маячил наш общий друг - Витька Гривский по прозвищу Грива.
- Заходи, - пригласил Шипон, широко распахивая дверь, смотри, что у меня есть!
Витька вертел в руках финку, отличную финку с узким блестящим лезвием и наборной рукояткой.
Презентируя это произведение неизвестного тюремного мастера, Шипон, поднял руку с финкой вверх, и, имитируя нападение, завел ее мне за спину. Я чуть подался назад. Финка, легко распоров зимнее пальто, свитер, рубашку и майку, вонзилась в правую лопатку.
Я охнул, ноги вдруг ослабли, и, скорее от страха, чем от боли, тяжело осел на пол.
Витьки кинулись ко мне, помогли раздеться.
- Рана вроде не глубокая, но кровь сильно течет, - констатировал Грива, прижимая к порезу какую - то тряпку.
- Надо в больницу, - завершил краткий консилиум Шипон.
Районная больница находилась рядом - в квартале от наших домов. Ребята помогли мне одеться, и мы тронулись. По дороге продумали легенду: играли на стадионе, я оступился, упал на спину и напоролся на острый штырь...
В травматологии рану обработали, перевязали, вкололи противостолбнячный. О том, где получена травма, спрашивали, и, как мне показалось, сделали вид, что поверили.
Вечером эту же легенду я предложил родителям.
После кровопролитных событий я просидел неделю дома, ходил в больницу на перевязки.
Оба Витьки зашли меня навестить на следующий день после ранения.
- Вот...Это тебе. Бери. - Шипон, потупив глаза, протянул мне финку. Я видел, как трудно ему расставаться с этой замечательной вещью, но у меня не хватило благородства для того, чтобы отказаться.
Как только я пошел в школу, финка, естественно, отправилась со мной. Я демонстрировал ее всем, возбуждая всеобщую зависть. Поступали предложения об обмене финки на коллекцию жуков и бабочек, на альбом с замечательными импортными марками - в нашем пятом "А" свирепствовала эпидемия собирательства. Но, я держался...
Весной Сашка, одноклассник мой, поджег в туалете дустовую шашку. Едкий вонючий дым быстро заполнил все помещения школы.
Подобные шалости в те годы не были особой редкостью. Наши учителя были снисходительны, понимали, учебный год идет к концу, дети устали. Они спокойно выводили классы во двор, открывая по дороге окна. Военрук быстро обнаружил и нейтрализовал источник ядовитого дыма.
Когда эвакуация закончилась, к нам подошел наш классный руководитель Эдуард Яковлевич и, для порядка, поинтересовался, не знаем ли мы, кто поджег шашку. Мы конечно же не знали, а он прекрасно знал, что мы знаем, но не скажем. Затем он вздохнул тяжело, посмотрел на открытые окна школы, откуда уходили в голубое весеннее небо последние клубы едкого дыма и достал из кармана мою финку. Видимо, выронил я ее во время эвакуации...
- А это чудо кому принадлежит, не знаете случайно? В коридоре нашел... хозяину отдать бы...
Никто, понятно, хозяина не знал...стучать в нашем пятом " А" было не принято.

БАЦИЛЛА, АРОНЧИК, ГУТЯ, БОБ И ДРУГИЕ
Запорожье моего детства было фантастически безопасным городом, может быть, такими же безопасными тогда были и другие города, не знаю.
Моим родителям, родителям моих друзей и одноклассников даже в голову не приходило отводить детей в школу или встречать их оттуда. Родители были заняты, они работали, а мы были свободны: гуляли, где хотели, играли, во что интересно было играть.
Учебой нашей папы и мамы конечно интересовались, но в меру, и не столько процессом, сколько результатами. Помогать в чем - то родители не рвались, хотя, при случае, и наличие запроса на помощь - помогали.
Более - менее прилично учиться было важно. Педагоги мотивировали нас простым, но действенным способом: отлынивающих, подсачковывающих, тех, у кого что-то не получалось оставляли на "дополнительные". Просидев час - полтора с учителем после занятий, каждый предпочитал в дальнейшем быть внимательнее на уроках, вовремя выполнять домашние задания, задавать вопросы, если что - то непонятно. Процедуру оставления после уроков ненавидели все, ведь она отрывала от увлекательных дел, ожидающих за порогом школы.
Никаких кружков, клубов, спортивных секций в школе не было, зато их было множество в других местах. Спортивные секции, бесплатные, естественно, посещало большинство моих одноклассников.
Многие увлеклись гандболом, в городе этот вид спорта был очень популярен, кто - то пошел в плаванье, кто -то на бокс. Рядом с моим домом находился спортивный комплекс "Динамо". Туда как -то после уроков я и отправился...
В просторном зале с большими окнами тренировались борцы, взрослые и ребята моих лет. Ко мне подошел тренер.
- Ну что, пацан, заниматься хочешь?
- Хочу.
- Ты в какой школе учишься? Прилично учишься? В каком классе?
- В пятой, в шестом классе, нормально учусь.
- Ладно, можешь на классическую борьбу, можешь на самбо, классиков я тренирую, а самбистов, вон, видишь, дядя в красной майке. Занимаемся по вторникам и четвергам. Ты в какую смену в школе?
- В первую.
- В пятнадцать часов начало тренировки. Приходи.
Тогда в Динамо рядом с ребятишками тренировались известные запорожские борцы - чемпионы мира, Рыбалко, Кляхин, порой они просили кого-то из нас поработать с ними в паре, отрабатывали приемы, при этом были очень внимательны и осторожны, предлагали повторить тот или иной прием, поправляли, хвалили за удачное выполнение.
Именно благодаря этим людям, особо привлекательной психологической атмосфере я продержался в секции около двух лет.
В школе всякая внеурочная работа, вернее ее наличие, во многом определялось нашей собственной активностью.
Если хотелось после уроков поиграть в волейбол - договаривались с Владленом - учителем физкультуры, он, если зал был свободен, разрешал, назначал ответственного за порядок и ненавязчиво приглядывал за нами издалека.
Если мы хотели спектакль или капустник, стоило только попросить Нину Андреевну - нашего словесника, она готова была сидеть с нами до темноты.
В восьмом классе многими из нас овладел писательский зуд, писали в соавторстве и поодиночке. По вечерам собирались и слушали друг друга. Суровый критик - Нина Андреевна сидела с нами постоянно, иногда заглядывали и другие педагоги.
Если кто-то из нас интересовался каким-то предметом, учитель готов был его консультировать, предлагал задания повышенного уровня трудности, советовал, что почитать, находил возможность поговорить о прочитанном.
Организацией условий для нашего профессионального самоопределения, предполагаю, что даже термин подобный в учительском сленге отсутствовал, как, впрочем, и социализация, развивающее обучение и мн. др. Об этом не говорили. Мои учителя это делали. Они внимательно следили за тем, что теперь называют «успешность учебного продвижения ребенка», за его сверхнормативными активностями и предоставляли возможность ускоренного развития в зоне успешности.
В моей школе не было психологов, социальных педагогов, тьюторов. Они, при наличии квалифицированных учителей, не были востребованы...
Математикой, как, впрочем, и другими точными науками я совершенно перестал заниматься где -то в восьмом классе, сохранив при этом прекрасные отношения с учителями, ведущими эти дисциплины. В  седьмых - восьмых классах алгебру и геометрию преподавал Владимир Аронович. Он был похож на сказочного доброго гнома. Его большие глаза смотрели на нас снизу вверх, в восьмом мы все были выше его ростом. Его обтекаемая мягкая фигурка с выпуклым животиком, неспешный тихий говорок, действовали на нас умиротворяюще. На уроках математики царило спокойствие. Между собой мы ласково называли его Арончик.
У него было чувство юмора. Как-то на перемене я написал на доске:
Дано: Владимир Аронович лезет в окно,
Доказать: Как он будет вылезать
Допустим, мы его не пустим,
Проведем перпендикуляр
Через левый окуляр,
Прочертим гипотенузу
Через треугольное пузо... (дальше не помню).
Арончик   прочитал, попросил автора встать, похвалил меня и попросил его стереть с доски.
Владимир Аронович был мне симпатичен, в отличии от преподаваемых им предметов. Как-то он попросил меня остаться после уроков.
- Боря, у тебя хорошая голова, ты соображаешь, почему же ты не учишься как следует?
- Неинтересно.
- Ты подумай, без математики тебе трудно будет...Куда бы ты после школы не пошел. Математика, - он ткнул пальцем в лозунг, висящий на стене кабинета, - она, ведь, ум в порядок приводит.
- А если я чем-то другим занимаюсь, - спросил   я, - это мне ум в порядок не приводит?
Владимир Аронович погрузился в размышления:
- И чем же ты занимаешься?
- Читаю много. История, английский...
После этой беседы Владимир Аронович перестал тянуть меня на четверку.
В старших классах Арончика сменила Тамара Васильевна, она же стала нашим классным руководителем. Ей нравились мои доклады на классных часах, порой она просила подготовить рассказ о ком - то из великих математиков. К великой моей радости, она считала меня прирожденным гуманитарием.
Таня - одноклассница пересказала мне случайно услышанный диалог между нашей классной и учительницей химии:
- Не знаю, что с Чарным делать. Совершенно не занимается, на уроках бездельничает, книжки читает какие-то посторонние
- Да не обращайте на него внимания! Через год он в гуманитарный вуз поступит, забудет на всю оставшуюся жизнь мою математику, вашу химию. Вы послушайте, какие дифирамбы ему гуманитарии поют....

Любимых учителей, особенно часто тех, кто помоложе, мы, в кулуарах, естественно, называли по именам: физик Эдик, англичанка Аня, физкультурник Владлен.
К большинству педагогов мы относились нейтрально - уважительно, их, в частных разговорах, называли по имени и отчеству. Нелюбимые учителя носили клички, порой весьма обидные.
Географичку за глаза называли Рожа. Ее нелюбовь к нам проявлялась в каждом жесте, интонации, манере задавать вопросы. Когда нам удавалось довести ее до белого каления, а это случалось на каждом уроке, ее лицо покрывалось красными пятнами (наверное, отсюда и кличка), речь становилась невнятной, она переходила на крик и громко стучала указкой по столу.
Система доведения Рожи до нужной кондиции была отработана до мелочей. Мы заранее готовили вопросы по новой теме и с невинным видом задавали их. На многие из них она ответить не могла и впадала в привычное "предынфарктное состояние".
Надо признать, что отношение Рожи к нам во многом стимулировало познавательную активность, географию мы знали, хотя пятерки не получал никто, она их принципиально не ставила.
Химичка носила кличку Бацилла, она работала в школе давно, кличка передавалась от одного поколения учащихся к другому. Бегу я по коридору, опаздываю на урок, меня останавливает Аня, учитель английского.
- Ты куда так разогнался, сшибешь сейчас кого-нибудь!
- Да химия у нас!
- А, Бацилла, ну, беги...
Аня, как, кстати, и Владлен, заканчивала нашу школу, наши трудности были ее вчерашними трудностями.
Бацилла на уроках, добиваясь тишины, старалась говорить тихо, когда кто - то с задних рядов кричал:
- Говорите громче! Ничего не слышно!
Она отвечала:
- А ты своих товарищей - болтунов уйми, тогда все слышно будет.
Унять болтунов как правило не получалось. Химией интересовалось два - три моих одноклассника, остальные, я в том числе, занимались на уроках Бациллы чем угодно, но не химией.
Оживлялись мы тогда, когда на столах появлялись пробирки, химикаты и проводились опыты, в школе был прилично оборудованный химкабинет. Случалось, это не часто, химичка побаивалась нашей чрезмерной активности. Страхи ее были вполне обоснованы. Как только к нам в руки попадало нечто, что могло гореть, менять цвет, пениться, оно начинало это делать, не дожидаясь объяснений и инструкций.
- Идиоты!! Умственно отсталые!! - Кричала Бацилла.
- Все дневники на парту! Родителей вызову!
Постепенно до нее доходило, что химикаты использованы, лабораторная работа не состоится, она успокаивалась, и, грозя нам пальцем, говорила:
- Не хотела опыты с вами проводить, и не надо было, не доросли вы еще до опытов. Сейчас на словах расскажу...
Когда мы заканчивали девятый класс, Бацилла предложила тем, кто хочет на один балл повысить годовую оценку подготовить коллекцию химикатов, применяемых в какой - то отрасли народного хозяйства и провести в классе, говоря современным языком, презентацию коллекции.
У меня выходила за год тройка. Я попросил отца, и он соорудил мне коллекцию химикатов, используемых в его цеху. Коллекция располагалась в квадратной (метр на метр, коробке, где на толстой ткани крепились пробирки, под каждой была табличка с названием вещества и его химической формулой.
Отец рассказал мне о свойствах и применение каждого экспоната в коллекции. Я был готов к презентации...
Стояла обычная для Запорожья майская жара, окна в кабинете химии, располагавшемся на третьем этаже, были открыты. Я провел презентацию и спросил:
- Свою четверку я заработал?
- Нет, - ответила Бацилла, - ты слишком плохо занимался в течении года.
- Хорошо, раз вы не выполняете свое обещание, - я подошел к окну и выставил наружу коллекцию.
- Что ты творишь! Сейчас же коллекцию мне на стол!
- Сначала четверку в журнал!
Бацилле заполучить коллекцию очень хотелось, она знала, что выкинуть ее в окно я  могу. Искомую четверку поставила.
Биологичку прозвали Прыгалка. У нее действительно была необычная подпрыгивающая походка, но не это являлось причиной появления клички, думаю, прозвище родилось, как констатация ее характерологических особенностей. Она была зла на весь мир...
Высаживаем каштаны у входа в школьный двор. Я держу дерево, Игорь Ковтуненко сыплет в яму землю.
- Как ты, Чарный, ствол держишь, твой папа инженер, а ты ствол ровно держать не можешь!
- А ты, Ковтуненко! Сын партийного работника, пустую лопату туда - сюда, туда - сюда, набирай полную!
Примерно так же вела она себя и на уроках биологии. В восьмом классе мы созрели для мести.
Каждый принес в класс коробку, полную майских жуков, ловить их в таких промышленных масштабах было, как вы понимаете, не просто. К каждому жуку была привязана длинная белая нитка. В один прекрасный момент, в начале урока биологии, насекомые покинули коробки и, волоча за собой белые нити, закружились по классу.
Прыгалка, потеряв самоконтроль, бегала между рядами парт, пыталась ловить жуков, наиболее хулиганистые из нас выставляли на ее пути чернильницы - невыливайки, она запрещала пользоваться на уроках шариковыми ручками.
Большой скандал разразился: допросы, очные ставки, экстренное родительское собрание, все, как у людей. Мы стояли насмерть. Никто никого не выдал.
Замечательный класс у меня был.
Много лет спустя, когда я сам учительствовал, директор школы поинтересовалась:
- Боря, ты, мне кажется, слишком снисходителен к шалостям учеников!
- Разве это шалости, - ответил я, - если бы вы видели, что мы в их годы творили…

Витька Проворников, мой одноклассник, был самым высоким мальчишкой в школе. В восьмом он успешно преодолел метр девяносто, а к окончанию перевалил за два метра.
Владлен прочил ему большое спортивное будущее и оказался прав. Витька играл в гандбол за команды мастеров в высшей лиге, за сборную Украины, за сборную Союза.
- Давай, Гутя, давай! - кричали ему болельщики с трибун. Маловероятно, что они знали, откуда взялась эта кличка, а я при ее рождении присутствовал...
Мы ждали начала урока физкультуры. Витька в белой майке и черных сатиновых трусах, стоя в центре хохочущего круга таких же черно - белых одноклассников пересказывал нам содержание только что вышедшего на экраны фильма "Человек - амфибия", он первым из нас его посмотрел. Свой рассказ Витька сопровождал зрительным рядом, он уже продемонстрировал, как плавал Ихтиандр и перешел к показу танца Гуттиэре.
В рекреацию перед спортивным залом, где все это происходило, вошел Владлен - учитель физкультуры. Незамеченный рассказчиком, он остановился за нашими спинами и с минуту, улыбаясь, наблюдал за танцем, а потом сказал:
- Ну, Гуттиэре, кончай представление, пошли на урок!
С этого дня Витьку называли только Гуттиэре. В первозданном виде прозвище продержалось с месяц, а потом редуцировалось до Гутя.
Я тоже получил школьное прозвище благодаря кинематографу. Помните знаменитую фразу из кинофильма по рассказам О Генри: " Боб, как мне жаль, что твоя гнедая сломала ногу"? Я благополучно проносил славное имя Боб до окончания школы...
Вовка Михайленко по прозвищу Махно появился у нас в восьмом классе, после того, как остался на второй год. Кличку он принес с собой. Ее происхождение осталось нам, его новым одноклассникам, неизвестным.
Поначалу он пытался нами верховодить, но его быстро приструнили. Как - то мы с ним сцепились, повод уже не помню. Он был гораздо сильнее меня, тяжелее и выше на голову. Я схватил фаянсовую чернильницу с ближайшей парты и швырнул в него. Пролетев в миллиметрах от его головы, она разбилась о простенок между окнами. Весь в осколках и чернилах Махно выскочил из класса. Больше он ко мне не лез. Поверил, видимо, что в следующий раз я могу и не промахнуться…
Прозвенел звонок. Географичка запаздывала. В классе было очень шумно. Юрка Султанов, по прозвищу Шульц, с типичной внешностью киношного немецкого бюргера, круглолицый блондин, немного глуховатый, безответно влюбленный в Ирочку Крючкову, пытался ей что-то сказать, но она не слышала. Тогда Шульц, чтобы привлечь ее внимание, стал стучать крышкой парты о столешницу. Звук получался резкий и громкий, перекрывающий шум в классе.
В этот момент вошла географичка.
- Кто стучал? Кто стучал как сумасшедший?
Весь урок, к удовольствию присутствующих, ушел на выявление координат стучавшего, но не случилось...


ЗАЖИГАЛКА
Когда Борис учился в десятом классе, он впервые познакомился с иностранцами. Отцовский завод заключил контракты с двумя фирмами из ФРГ, с одной на поставку и монтаж оборудования для покраски автомобилей, с другой на поставки автомобильной краски.
Перед приездом группы немецких инженеров и техников папу много раз по вечерам вызывали в КГБ, благо оно располагалось в двух шагах от нашего дома, и интенсивно инструктировали, чуть ли не в игровом режиме отрабатывая возможные ситуации, которые могут возникнуть при взаимодействии с иностранцами.
Отец явно уставал от этих уроков патриотизма. Как-то в сердцах, Борис случайно услышал, он сказал матери:
- Господи! Где они только находят таких идиотов!
Когда немецкие специалисты прибыли на завод и стало поступать оборудование, оказалось, что у профессиональных переводчиков большие сложности с техническим переводом, работой с чертежами. Папе пришлось взять эту работу на себя, ведь новое оборудование монтировалось в его цеху, а он хорошо знал немецкий.
Почти ежедневно на завод доставлялись огромные деревянные ящики, внутри, кроме того, что там должно было быть, гости провезли мимо таможни тщательно упакованные и закрепленные коробки с диковинным баночным пивом, ящики со шнапсом, разнообразные сувениры для раздачи аборигенам...
Немцы, соскучившиеся по домашней еде, часто бывали у нас в гостях. Борису порой удавалось умыкнуть одну - две банки баварского пива и угостить приятелей.
Среди сувениров было множество замечательных зажигалок, с одной из них, подаренной отцом Борису, когда он уже учился в Перми, произошла забавная история.
Зажигалка была красива какой -то особой брутальной мужской красотой. Обтянутая алой кожей, увесистая, с плавающим фитилем, теплая на ощупь - мечта курильщика.
Она прибыла в Пермь накануне дня рождения Бориса в посылке, набитой всякими запорожскими вкусностями.
 
Борис учился тогда на третьем курсе и снимал комнату у милой старушки Анны Семеновны
в чистенькой квартире на втором этаже деревянного дома. У Анны Семеновны был старший брат, он приходил к ней по понедельникам и приклеивал ко всем предметам, находящимся в квартире, заранее приготовленные наклейки. Тексты, размещенные на наклейках, называли предмет и что - либо предписывали:
- Цветок алой. Надо поливать.
- Шкаф. Одежду вешать.
- Швейная машинка. Не трогать.
Хозяйка была человеком глубоко верующим, брата очень любила, странности и слабости ему прощала...
Как-то утром за Борисом зашел Юра - друг и однокурсник, они собирались провести весь день в горьковской библиотеке, где вчера заказали в читальном зале нужные книги.
Борис не преминул похвастаться новой зажигалкой, щелкнул пару раз, курить в квартире запрещалось, и выронил ее. Зажигалка со стуком упала на пол и исчезла.
Комнатка, где обитал Борис, была похожа на маленький пенал. У окна хлипкий столик на тоненьких ножках, если сесть - один локоть упрется в стену, другой будет свешиваться со стола, рядом стул, у стены раскладушка, напротив - самодельная книжная полка - два кирпича -доска, сверху еще два кирпича и снова доска. Вот и вся мебель. Да, под раскладушкой квартировал закрытый чемодан.
Мы с Юрой тщательно и безрезультатно обыскал комнату,
Затем вынесли все, что в ней находилось, я перетряхнул одеяло и белье на раскладушке. Зажигалка исчезла бесследно...
Мы в шутку, а что оставалось делать, предположили, что зажигалка провалилась в иное измерение, других объяснений у нас не нашлось.
Поставив все на место, отправились в библиотеку...
Через три месяца Борис засобирался в Запорожье. Начинались летние каникулы
Чемодан был извлечен из-под раскладушки, открыт и освобожден от лежащих там вещей...
На дне пустого чемодана лежала та самая зажигалка...

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Жарким израильским вечером Борис курил у входа в большой парфюмерный магазин на главной улице Ришена, он с Инной только что вернулся из Иерусалима, изрядно устал, ему хотелось, как говаривал бравый солдат Швейк, доставить себе горизонтальную радость, но не тут-то было, жена, увидев парфюмерный магазин, вспомнила, что до отъезда всего пара дней, а закупка здешней косметики еще не осуществлена. Ах, эта замечательная женская память!
Инна нырнула в объятия парфюма и исчезла. Неспешно выкурив вторую сигарету, Борис решил спасать жену и зашел в магазин.
- Скажите пожалуйста, вы Боря Чарный? - Обратилась к нему незнакомая пожилая дама.
- Да, а вы, простите, кто?
Дама, не ответив, схватила мобильник, набрала номер:
- Ты представить себе не можешь, кого я сейчас встретила! -
Быстро проговорила она в трубку и сунула мобильник Борису.
Так был вновь обретен приятель - однокурсник Саша Ф., с которым Борис не виделся со дня окончания университета. Дама, узнавшая Бориса в парфюмерном магазине, оказалась Аней Гущиной, его женой, она училась курсом старше нас.
Поздно вечером Борис и Саша встретились и, сидя в какой-то уличной забегаловке за чашкой кофе, долго говорили о времени и о себе, хотя, скорее наоборот, о себе и о времени. Сашу, встреть Борис его случайно, он бы не узнал, но выглядел он, как и в студенческие годы, франтом. Костюмчик-тройка, голубая рубашка, галстучек.
Борису вспомнилась злая шутка. Дело было на втором курсе
Саша, как всегда при параде, зашел в комнату, где собиралась на семинар наша братия.
- Саша, - сказал Борис, -давай поспорим, что я за две минуты отрежу и пришью все пуговицы на твоей одежде.
- Нет, не успеешь.
- Спорим на три рубля, - предложил Борис.
Саша согласился, три рубля в те времена позволяли раза четыре пообедать в студенческой столовой. Борис взял ножницы и стал неспешно срезать многочисленные пуговицы с пиджака, жилета, рубашки, брюк.
- Все, время вышло, ты проиграл! - Радостно воскликнул Саша.
- Согласен, - Борис достал из кармана трешку и вручил ее Саше вместе с горстью разномастных пуговиц... Гомерический хохот присутствующих заставил проходящих по общежитскому коридору заглядывать в комнату....
Трешка, надо сказать, была последней, но, чего не сделаешь ради хорошей шутки...
История Саши, его эмиграции, а уехал он в веселые девяностые, тоже грустный и забавный памятник времени.
После окончания университета он ушел в армию, поступил в Высшую школу при одной серьезной общеизвестной конторе, которую в шутку называли Контора глубинного бурения, закончив ее много путешествовал по Азии и Ближнему Востоку с разного рода деликатными миссиями, жил в Москве, где родил сына и дочь. Сын вырос и работал водителем у какого-то серьезного чиновника, возил его по разным конторам, ждал...В один не самый прекрасный день чиновника арестовали, он оказался рэкетиром. Большинство поездок, как оказалось, были связаны со сбором дани с крышуемых фирм. Сын Саши тоже был арестован.
Саша, пытаясь спасти сына, стучался во все возможные двери, но никто не мог помочь, наконец он вышел на высокопоставленного чиновника, который, как ему сказали, может решить проблему. Саше по большому блату устроили с ним встречу.
Значит так - сказал чиновник, - если на этом столе через пять дней будет лежать (сумма была огромна) долларов, то через неделю мы твоего выпустим, а через десять дней чтобы тебя и семьи твоей в стране не было...У Саши были кое-какие деньги, он продал все, что смог, собрал и доставил требуемую сумму, сына выпустили...
Саша, кстати, был участником еще одной интересной истории, случившейся в достопамятные студенческие годы, я назвал ее «бриллиантовая история».

БРИЛЛИАНТОВАЯ ИСТОРИЯ
Шла зимняя сессия. Было уже темно - зимой в Перми темнеет рано. Мороз зашкаливал за все мыслимые пределы. В большой, три окна на улицу, два в стену соседнего дома, угловой комнате деревянного бревенчатого дома, где снимал жилье Борис, было холодно. Печка-голландка, ее весьма экономно топила старушка, родственница хозяев дома, живущих где-то в Муллах, грела слабо.
Юра, как и договаривались, появился около семи. Борис накинул пальто, вышел в холодные сени, спустился по короткой, в пять ступеней лестнице, мимо хозяйских стеллажей, набитых технической литературой, альбомами со старыми фотографиями и открыл входную дверь.
Полузамерзший Юра Власенко с кожаной папкой под мышкой и авоськой в руке взбежал вверх, открыл оббитую мешковиной дверь в квартиру.
- Брр, какая холодина! - Он протянул авоську Борису.
Авоська содержала традиционный продовольственный набор, необходимый для ночной подготовки к экзамену: две банки шпрот, буханка хлеба, бутылка водки, трехлитровая банка томатного сока. Последний ингредиент, впрочем, иногда заменялся двумя банками болгарского компота-ассорти.
Быстро соорудили по кровавой Мэри, съели банку шпрот и приступили...Занимались до трех, потом завели будильник, легли спать. В восемь встали, доели шпроты, допили сок, водка кончилась еще ночью, и поехали в университет.
По дороге, в холодном трамвае, продолжили обсуждение родившегося в перерыве между ночными занятиями плана исследования скорости распространения слухов в студенческой среде.
- Давай еще раз прокачаем ситуацию. Ты приходишь часов в 18, меня нет, говоришь бабуле, что я скоро буду, и ты подождешь. Я с Сашей Ф. появлюсь в 18.30. Как только я позвоню в дверь, ты прячешься в шкаф, я быстро открою своим ключом, бабка не успеет выйти, заглядываю к ней, здороваюсь, она спокойно сидит у себя, а мы проходим в комнату.
- Только не тяни время, а то я в этом шкафу задохнусь...
- Да брось, шкаф огромный, с воздухом там хорошо, я тебе стул туда заранее поставлю для удобства наблюдения, кстати, не забудь пальто взять с собой в шкаф.
- Ладно, но ты его выпроводи все же побыстрее...
Толчком к появлению плана послужила специфика квартиры, в которой проживал Борис. То ли домохозяин, то ли его отец был когда-то, по слухам, директором музея в Екатеринбурге (тогда Свердловске) и, видимо, так любил всяческие древности, что многое из запасников музея приватизировал. Одна из комнат дома была набита коллекционными вещами: в пыльных альбомах хранились ассигнации многих существующих и давно исчезнувших стран, античные монеты, российские монеты лежали в банках из-под чая и кофе, толстый слой пыли покрывал альбомы с редкими почтовыми марками, изделия из слоновой кости тончайшей работы, коробочки с необработанными драгоценными камнями...
Экзамен сдали часам к одиннадцати. В коридоре Борис отловил Сашу Ф.
- Саша, можно тебя на пару слов!
Мы присели в пустой аудитории, рядом с той, где продолжался прием экзамена у наших однокурсников.
- Понимаешь, я попал в трудную ситуацию и нуждаюсь в совете, даже не в совете, для начала мне необходимо просто поделиться с кем-то, не могу больше носить это в себе...
- Рассказывай, - заинтригованный Саша, в нетерпении, купируя растущее любопытство, забарабанил пальцами по столу.
- Ты же знаешь, сказал Борис, я снимаю комнату в Разгуляе, давай вечером поедем ко мне, я должен не только все тебе рассказать, но и кое-что показать....
Вечером Борис забрал Сашу из общежития и привез к себе. Все шло штатно: бабулька выйти из своей комнаты не успела, пока Саша снимал пальто, Борис заглянул к ней, сообщил о своем приходе, сказал, что знает об ожидающем Юре, который уже занял в шкафу позицию американского наблюдателя.
Мы вошли в комнату. Саша, стараясь скрыть свой интерес, не торопил Бориса.
- Мои запорожские друзья ограбили краеведческий музей и посылками пересылают мне награбленное, - Борис взял быка за рога. Он открыл ящик комода и продемонстрировал присланные раритеты, заранее отобранные с помощью Юры и спрятанные в комоде в качестве наглядных пособий, подтверждающих подлинность
криминальной истории. Саша поверил, выход из ситуации предложить не смог, новость тяжелым камнем легла на его неокрепшую душу. Борис взял с него слово, что никто никогда ничего об этом не узнает. Саша поклялся и быстро ушел...
Юра вылез из шкафа и спросил:
- Каков прогноз?
- Через дней десять, думаю, об этом узнает весь университет.
- А я уверен, что первые ласточки прилетят дня через три...
Три не три, а на четвертый или пятый день после знакомства Саши с разгуляйской коллекцией первая ласточка прилетела.
К Борису, глодающему бутерброд в буфете восьмого общежития, подошел Витя Носков с истфака. Боря, - сказал он, - извини, лезу не в свое дело, но, до меня дошли слухи...ты можешь сесть в тюрьму. Надолго. Думаю, в твоих интересах самому пойти в милицию и все рассказать.
В последующие дни советчики, сочувствующие и просто интересующиеся пошли косяком. Борис и Юра обсуждали результаты, подтверждающие теорию виноградной лозы - теорию распространения слухов, они даже не подозревали, как далеко заведет их эта история...
Мы готовились к очередному экзамену, у меня было слишком холодно, сбежались у Юрки, закончили поздно, Татьяна Викторовна, его мама, заставила меня ночевать у них.
Утром, когда Юра и Борис шли к автобусной остановке, Юра наклонился, чтобы поправить шнурок и тихо сказал:
- Не оборачивайся, за нами, кажется, следят. Давай спокойно свернем в арку, быстро ее пробежим и резко за угол...
Я украдкой оглянулся. Метрах в тридцати стояли и покуривали два подозрительных типчика.
Мы неспешно вошли в арку и побежали, свернули за угол, через секунду запыхавшиеся типчики выскочили из арки и стали ошарашенно оглядываться по сторонам. За нами действительно следили.
Убедившись в слежке, не чувствуя за собой особой вины, Борис и Юра направились к остановке, филеры, увидев нас успокоились и поплелись следом.
Экзамен, он был последним в зимней сессии, мы сдали и решили отпраздновать это событие. Собралось в комнате общежития человек шесть, с минуты на минуту должны были появиться девочки- однокурсницы, за ними была закуска...И тут нас взяли.
В комнату без стука вошли те самые филеры, предъявили документы, один оказался старшим лейтенантом милиции, а второй просто лейтенантом. Борису и Юре, как они вычислили его причастность, так и осталось тайной, было предложено следовать за ними.
У входа в общежитие нас ждал милицейский газик. Он живенько доставил нас в известную всем пермякам Башню смерти - главное милицейское управление Пермской области. Нас завели не через центральный вход, а через общественную приемную, долго водили по ухоженным, не чета университетским, коридорам и неожиданно распихали по разным кабинетам:
- Ты сюда, а ты сюда.
Борис очутился в хорошо освещенной квадратной комнате, четыре письменных стола стояли по углам, оставляя середину комнаты пустой, не считая маленького журнального столика и стула. За каждым столом сидел милиционер в форме. Два майора, подполковник и полковник. Один из офицеров предложил присесть и указал на стул у журнального столика.
- Вот вам бумага и ручка, - сказал, подойдя ко мне моложавый майор, - пишите, сколько посылок с ценностями вы получили, опишите эти ценности, что вы предполагали с ними делать в дальнейшем, кто отправители? Имена, фамилии, адреса. Пишите!
Борису совершенно не к месту вспомнился забавный эпизод из жизни военной кафедры университета. Одному студенту-химику, человеку сугубо штатскому, в перерыве понадобилось что-то спросить у одного из офицеров, он зашел на кафедру, где отдыхали отцы-командиры, приложил руку к уху и громко сказал:
- Здравствуйте, товарищи полковники, майоры и подполковники. И вы, товарищ капитан!
- Чему вы, интересно, улыбаетесь, я в вашем положении улыбаться не стал бы, - изрек полковник.
Борис понял, что пора объясниться.
- Не было никаких посылок, была шутка. Ценности были, они принадлежат владельцам квартиры, где я проживаю. Решили провести социологический эксперимент. Перестарались, видимо...
Господа офицеры задали еще много вопросов и поверили в то, что перед ними не преступник, а студент с легкими и не очень опасными для страны отклонениями. Один из майоров покинул кабинет и, через минуту, вернулся с Юрой. Его допрос, как позже выяснилось, как две капли воды был похож на мой.
-Так кто, кроме вас двоих, видел эти ценности, - спросил полковник
- Саша Ф.,- ответили мы хором, спросите его, он подтвердит
- Уже спросили, сказал подполковник, - сейчас его приведут.
В комнату в сопровождении незнакомого офицера зашел Саша.
- Скажите Ф., -обратился к нему подполковник, - вы лично видели ценные вещи в квартире, где проживает Чарный?
И тут Саша произнес замечательную фразу:
- Ничего я не видел, ничего я не знаю. Я вам филолог, а не Шерлок Холмс!
Промурыжив нас в общей сложности часа три, господа офицеры, строго настрого запретив подобные шутки в будущем, отпустили наши души на покаяние...История на этом не закончилась.
У хозяев квартиры конфисковали ценности, а я остался без жилья, но это меня не очень волновало, начинались каникулы, уже были куплены билеты в родное Запорожье…
Много лет спустя я встретил одного из милицейских майоров, полковник и заслуженный пенсионер, он был приглашен на празднование какого-то юбилея Пермского лицея милиции, где я был научным руководителем. Очень мило мы с ним поговорили.


Я – АССИСТЕНТ КАФЕДРЫ ПЕДАГОГИКИ
Борис шел вниз по проспекту к дому, где Юрка, однокурсник и коллега снимал квартиру у какого-то, находящегося в постоянных разъездах, артиста цирка. Встреча была назначена на двенадцать. Борис не спешил. В голове крутился дурацкий стишок, придуманный утром:
Я был из лучших на галере,
Я греб быстрее, чем другие,
За что владеющие плетью
Меня неоднократно били.
Потом прозрение пришло
Грести вполсилы стал.
Теперь мое весло
Месило воду в такт с другими,
И ощутил я счастье...не побили.
Стишок отстал, когда Борис увидел вывеску магазина "Океан", располагавшегося в первом этаже Юркиного дома.
Дом был построен пару лет назад, а подъездная дверь уже была раскурочена. Поднявшись на третий этаж Борис позвонил.
- Заходи, - Юрка посторонился. За столом, склонившись над шахматной доской в задумчивости сидел Боря Пысин с кафедры психологии, рядом с доской стояла початая бутылка водки и несколько разномастных стаканов.  Боря, не отрывая взгляд от доски, приветственно кивнули и со словами:
-Ты только посмотри, что этот гад Власенко вытворяет, -пожал протянутую ему руку.
Он сделал очередной ход, Власенко быстро ответил и разлил водку по стаканам.
- За что пить будем?
- За успешные эксперименты в области использования внушения в педагогической практике, - размышляя над следующим ходом проговорил Боря.
Выпить не успели, прозвенел звонок. Пришли трое: Саша Дубров с кафедры педагогики, еще один Саша по кличке Патанджали и Слава Букур.
Все собрались, можно было начинать. Славик, высокий и костлявый, сложился пополам и занял стоящее у балконной двери старое кресло. Рядом, на огромном самодельном комоде, сооруженном из некрашеных досок и закрытом на висячий замок, в комоде хозяин квартиры хранил свои вещи, расположились оба Саши и Вова.
Юрик, на правах хозяина, сначала хотел проводить сеанс сам, но понял, что слегка пьян.
-Давай, Боря, веди ты, - сказал он мне, расслабленно плюхаясь на диван...
Патанджали левой рукой, в правой он держал стакан, открыл гроссбух - журнал для фиксации хода экспериментов и, приготовившись записывать, одним глотком освободил стакан от остатков водки.
- Готов, Слава?
- Всегда!
- Закрой глаза, ты знаешь, что надо делать, я только напоминаю. Расслабим все мышцы тела. Сначала правая рука...до локтя...до плеча...Теперь левая...от пальцев к локтю, к плечу...Дыши ровно, почувствуй, руки расслабленные, вялые, как плети...расслабь мышцы лица. Лоб... гладкий, как у спящего, мышцы вокруг глаз...расслабь, теперь щеки....
Сам расслабь мышцы ног, спины, шеи... Отдыхай...
Здесь только ты и мой голос. Представь голубое летнее небо. Тепло. Сливайся с небом, отбрось заботы и тревоги...
Отдых. Полный покой, расслабление...
Теперь внимание! Когда ты откроешь глаза, тебе станет холодно, ты подойдешь к вешалке и наденешь пиджак Юры Власенко. Когда ты будешь рассказывать о своих ощущениях в ходе сеанса, ты возьмешь со стола лист бумаги, согнешь его пополам, возьмешь ножницы и разрежешь лист по сгибу...
Твое тело расслаблено, ты отдыхаешь....
Я считаю до десяти, по счету десять ты откроешь глаза....
- Все помню, что-то сегодня не сработало, - недовольно проговорил Слава, -ничего делать не буду.
- А что ты запомнил?
- Я должен замерзнуть и надеть пиджак, сказал Слава, клацая зубами и массируя руки, покрытые гусиной кожей, - холодно, черт дери.
- Если холодно - надень что-нибудь, - предложил Пысин.
Славик подошел к вешалке, снял пиджак Юрия Юрьевича и попробовал его надеть, что было невозможно в силу разницы габаритов. Слава попытался, естественно, не смог, прижал пиджак к широкой своей спине, придерживая его пальцами у плеч, сел в насиженное кресло.
- Почему ты мой пиджак ухватил, ведь твой рядом висит, -недовольно спросил Юра.
- Ну ты и жлоб, мой, между прочим, на три крючка дальше висит.
- Ладно. Давай ка теперь подробно, что запомнил, ощущения попробуй описать.
Слава уже избавился от озноба, он встал с кресла и стал рассказывать, вальяжно дефилируя по комнате. Проходя мимо стола, он ухватил лист бумаги, согнул его пополам, поискал глазами ножницы, нашел, разрезал лист, и, вместе с ножницами, бросил обрезки на стол...Повествование продолжалось еще несколько минут, потом допили водку, договорились о следующей встрече в вузовской лаборатории, заставили Сашу Патанджали дать слово, что к следующей встрече он, наконец, доделает и принесет прибор для проверки возможностей психической   саморегуляции...