Антон Иванович

    Осенний вечер 1943 года, юг Франции.
  Антон Иванович Деникин сидел в своём кабинете и что-то писал. Его жена, Ксения Васильевна, подошла к нему сзади, обняла и прижалась щекой к его щеке и сказала:
   - Антош, а ты знаешь, что немцы, которые обосновались в школе, вовсе не немцы?
   Ксения Васильевна смотрела на мужа таинственно и лукаво. Она почти на двадцать лет младше мужа, ей пятьдесят один год.
  - А кто же, Чижик? – спросил Антон Иванович, не отрываясь от рукописи.
  В его глазах она была по-прежнему той милой неунывающей девчонкой с забавной фамилией Чиж, как и двадцать шесть лет назад, когда они поженились. Жизни без неё он себе не представлял. Когда её забрали немцы 15 июня 1941 года, он очень переживал и постарел весьма сильно, за те две надели, пока её держали в тюрьме, а точнее за шестнадцать дней.
   - Русские, - ответила Ксения Васильевна.
   - Здесь, в Мимизане? – Антон Иванович оторвался от рукописи и посмотрел на жену. - Да ты шутишь, душа моя.
   - И всё же.
   - И что же они здесь делают?
   - Строят чего-то.
   - Ну да, немцы непонятно от кого хотят обороняться, всё побережье перекопали. Укрепляют оборону. Так ты хочешь сказать, Ксюша, что это русские, перешедшие на службу врагу?
   - Да. РОА – Русская освободительная армия какого-то Власова.
   - Кого же они здесь освобождают?
   - Не знаю. И ещё мне передали, что узнав, что здесь живут русские, они хотели бы посетить нас, пообщаться.
   - Они знают кто мы?
   - Конечно, им же рассказали.
   - Что ж, пусть приходят, интересно будет побеседовать. Только не все сразу. Сколько их в деревне?
   - Рота, наверное.
   На следующий день у домика, где жили Антон Иванович и Ксения Васильевна, появились трое солдат. Они нерешительно мялись у калитки, ожидая, когда их позовут. Их позвали.
   - Проходите, гости дорогие, - приглашала Ксения Васильевна. – Чаю? Надоел, наверное, их кофе.
   - Да уж не без этого, хозяйка, - сказал самый старый из гостей.
   Ему на вид было лет пятьдесят-шестьдесят, другому лет около тридцати, а третьему не больше двадцати пяти.
   - Садитесь, не стесняйтесь, - сказал Антон Иванович.
   - Ну, как же, такие люди…
   Для Антона Ивановича странно и нелепо было видеть русских людей в немецкой форме. Они назвали свои имена и отчества, фамилии называть не стали.
    - Мы с вами, прежде всего, русские люди, - сказал Антон Иванович. - Хотя вот с вами не понятно. Вы «наши»? Хотя какие вы наши, на вас форма чужой армии, но вы и не немцы. И не наймиты, говорят, что добровольцы.
   - Да, добровольцы, - сказал старый солдат. – Выбор был добровольный: или в лагере сгинуть или форму эту нацепить.
   - Но ведь кто-то остался в лагере? – спросила Ксения Васильевна.
   - Кто-то остался, - согласился старый солдат, глядя в пол, ему было неловко от этого вопроса.
   - В лагере – кошмар, - сказал, оправдываясь, солдат средних лет, - из бараков каждый день утром трупы десятками выносят, как брёвна.
   - Расскажите, пожалуйста, - попросил Антон Иванович, - я собираю свидетельства очевидцев о зверствах немцев в концлагерях и немного в курсе, что там происходит.
   - А вы, наверное, офицер, - сказала Ксения Васильевна солдату средних лет.
   Он кивнул.
   - И большевик, - сказал Антон Иванович.
   - Я скажу больше, - сказал молодой солдат, - он ещё и еврей.
   - Как же так? – удивился Антон Иванович, - евреев немцы расстреливают в первую очередь, а тем более большевиков и офицеров.
   - Немцы, они хозяйственные, - сказал пожилой солдат, - они просто так пули не расходуют. Газом душат, али так доводят до смерти. Мы в Гражданскую войну шашками рубили, потому, как патронов не было, а немцы вот из жадности экономят.
   - Да, немцы, они такие, - согласился Антон Иванович. – А вы казак?
   - Так точно, донской казак станицы Новочеркасской.
   - На чьей стороне воевали в Гражданскую?
   - На вашей, Антон Иванович, на вашей. В плен попал, прям перед самым Крымом, а потом в Польше за красных воевал.
   - Понятно, не осуждаю, - сказал Антон Иванович и обратился к бывшему офицеру: - Так как же вам удалось скрыть, что вы еврей? Ведь есть маленькая анатомическая особенность, отличающая евреев от православных. Это не скроешь. Извини, Ксюша…
   - Да что ты, Иваныч, - засмеялась Ксения Васильевна, - я всё же сестра милосердия, в анатомии немного разбираюсь. И мужчин голых повидала…
   - Что верно, то верно, - сказал казак, - вы меня совсем не помните, Ксения Васильевна?
   Ксения Васильевна всмотрелась в лицо казака, нахмурила брови:
   - Нет, не помню, - замотала головой, - извините.
   - Да чего уж там, благодаря вам и жить остался. Показать шрамы не могу, в таком месте… Хотя вы видели.
   Он потрогал ладонью низ живота и продолжил:
   - По Екатеринодаром, летом восемнадцатого, когда второй раз его брали.
   - А, осколочное ранение, чуть-чуть мочевой пузырь не разорвало. Повезло вам, разорвало, вряд ли бы выжили.
   - Так вы меня из боя-то и вытащили. Если бы не вы…
   - Да ладно, - отмахнулась Ксения Васильевна, - не вы один.
   - Так как же вас в лагере не убили? – спросил бывшего офицера Антон Иванович.
   - Ну как? Я представился рядовым, беспартийным и крымским татарином. И сразу же стал почти арийцем, потомком каких-то крымских го;тов. Немцы попервоначалу думали, что все обрезанные евреи, а потом разобрались, что обрезанными бывают ещё и мусульмане. У меня в роте служил один, вот я его именем и назвался. Так оно лучше, у меня семья в Москве.
   - Не понял, - сказал Антон Иванович, - причём здесь семья?
   - Что тут не понятного, - ответил бывший офицер. – Если я пропал без вести, то мою семью не лишат продовольственной карточки, а если узнают, что я попал в плен, то я сразу же становлюсь дезертиром и предателем, мою семью лишают карточек, и она будет голодать.
   - Но надев форму врага, вы на самом деле стали предателем, - Антон Иванович посмотрел на бывшего офицера с некоторым отчуждением.
   - Жизнь в лагере уж очень невыносима, - сказал бывший офицер.
   - Вы знаете, чем там кормили, папаша? – сказал молодой. – Картошку в чан кинут даже не чищенную, даже не мытую, с землёй и варят её пока она в кашу не превратиться. Вот этой бурдой и кормят.
   - А вы как попали в плен, молодой человек? – спросил Антон Иванович.
   - Я – матрос. Когда из Севастополя эвакуировались, бомба попала в наш корабль. Румыны спасли, из моря вытащили. Мы эту форму-то, зачем надели? Думали, что нас на передовую погонят, там бы мы и сдались нашим. И нам ещё обещали, что по своим стрелять не будем. На фронте так, по хозяйству будем.
   - А немцы оказались не дураками и на фронт вас не погнали, - сказала Ксения Васильевна притворно-сочувственно.
   - Так и есть, - вздохнул казак. – И где мы сейчас, даже и не знаем.
   - Ну, это просто, - улыбнулась Ксения Васильевна. – Вы сейчас в деревушке Мимизан на юге Франции, к юго-западу он города Бордо.
   По лицам солдат было видно, что они не понимают, где это.
   - Могу на карте показать, - сказал Антон Иванович.
   Солдаты кивнули, они встали и направились в кабинет Антона Ивановича. Подошли к большой карте на стене, утыканной красными флажками.
   - Вот Москва, - показывал Антон Иванович, - вот Ростов-на-Дону, Новочеркасская чуть северней, вот здесь. Вы откуда, молодой человек?
   - Из Керчи.
   - Вот Керчь. А мы вот здесь.
   - Это океан? – подивился казак.
   - Да, Бискайский залив Атлантического океана. От этого дома до океана вёрст пять будет.
   - О, как! – ахнул казак. – На самый край, значить, нас завезли!
   - А что это за флажки, Антон Иванович? – спросил бывший офицер.
   - Это я отмечаю, куда продвинулась наша армия.
   - О! В Днепр упёрлись, - сказал казак.
   - И даже за Днепр, - сказал Антон Иванович, - под самым Киевом стоят. Скоро, думаю, возьмут.
   - Да взяли уж Киев, наверное, - предположил бывший офицер, - сегодня 7 ноября, двадцать шестая годовщина Октябрьской революции. Наши любят к таким датам чего-нибудь приурочивать.
   - Не знаю, лондонское радио ничего пока ещё не говорило такого.
   - Скажут ещё, - убеждённо сказал бывший офицер.
   Вернулись назад в гостиную. Чувства у солдат РОА были смешанные: толи радоваться успехам своих, толи огорчаться. Что лично с ними будет, после войны? А то, что войну выиграет именно Красная армия никто и не сомневался.
   - А почему вы, Антон Иванович, к немцам служить не пошли? – спросил казак, - Как атаман Краснов? Вы же, вроде как, были против большевиков?
   - Я, милейший, и сейчас против большевиков, но я не против России. Я сын крепостного крестьянина и древней родословной похвастаться не могу, но честь офицерскую имею. Ни мой отец, ни я никакой чужой армии не служили. Извините, если обидел.
   - Да чего уж там, - махнул рукой казак.
   - В Гражданскую войну и мы, и красные воевали за Россию. Будущее её видели по-разному, но воевали за Россию. А Краснов ещё тогда в восемнадцатом году под Ростовом к немцам приглядывался, симпатизировал он им.
   - Так вы сами же, Антон Иванович, у них через него боеприпасы покупали, - сказал казак.
   - А что было делать? – Антон Иванович развёл руками. – Армию снабжать надо было. Немцы царские склады наши разграбили и нам же с них и продавали. Враг врага – друг, как известно, только если раньше он был врагом, то он всё равно врагом остаётся. И это рано или поздно проявиться. А с врагами России дружить нельзя, и служить им нельзя ни при каких обстоятельствах.
   - Что же нам делать? – спросил бывший офицер.
   - Не знаю, - сказал Антон Иванович. – Если вас раньше только считали предателями, то теперь вы ими стали. Что за жизнь в России стала? Вы врёте власти, власть врёт вам. Поэтому белое движение и войну проиграла. Наврали народу с три короба: землю – крестьянам, фабрики - рабочим. Казак, землю-то вам большевики дали?
   - Я казак, у меня земля была. А иногородних, тех обманули, это да. Отобрали у нас, казаков, землю, не всю, часть оставили, остальное иногородним отдали. А зачем она им? У них инвентаря нет, быков нет. Потом в колхоз загнали. Быков моих… Эх! Сгорели мы аккурат в тридцатом году, одни быки и остались. Да орден у меня «Красного знамени» за Польшу. Поэтому мне, может быть, чуток полегче было, я в одночасье бедняком стал.
   - Человек о других по себе судит, - продолжил Антон Иванович. - Если сам лгун, то, думает, и другие такие же. Могут и не поверить вашим рассказам о кошмарах в плену, поэтому я собираю рассказы очевидцев о концлагерях и о русских там.
   - Русские рассказывают? – спросил бывший офицер.
   - Да нет, в основном французы. Да это и к лучшему, французам больше поверят. А вам, наверное, лучше сдаться союзникам, когда они здесь появятся.
   - А появятся? – спросил казак.
   - Появятся. Только на них надежда-то, - вздохнул Антон Иванович. - В июне восемнадцатого года посылал я в Москву одного своего генерала просить помощи у союзников. Не дали. Им было главное, что бы кто-то на Восточном фронте с немцами воевал. Воевали большевики, вот нам денег и не дали, что бы мы не мешали им воевать. Помогать стали только в девятнадцатом году, когда уже поздно было. Они могут вас выдать большевикам. И как вы оправдаетесь, что служили у немцев?
   - Подумаешь – служили? – сказал бывший офицер. – Мы же никого не убивали.
   - Ну и что, что не убивали. Служите же. Вместо вас могли здесь немцы быть, а теперь они на фронте русских убивают. Здесь недалеко есть лагерь для военнопленных, там и русские есть. Они же немецкую форму не надели.
   - Что ж делать, - сказал бывший офицер, - мы одни русские, вы, Антон Иванович, другие, а там третьи.
   - А русские должны быть везде одни, - сказал Антон Иванович.
   - Русские, может быть, и должны быть одни, - сказал бывший офицер. - А вы знаете, что с евреями немцы делают? В печах сжигают, а пепел их в полях раскидывают, как удобрения.
   - Живых сжигают? – спросила Ксения Васильевна.
   - И живых тоже. Подцепят человека на крюк за нижнею челюсть ещё живого и отправляют в печь.
   - Ужас, - закрыла лицо руками Ксения Васильевна, - как же он, бедненький, мучается.
   - Как рыба на кукане бьётся, - подтвердил казак слова бывшего офицера.
   - Вот он – национал-социализм в действии, - сказал Антон Иванович. – У Гитлера программа более реалистична, чем у коммунистов. Как они собираются сделать всех людей на земле счастливыми – не понятно. Это утопия, это не возможно.
   - А у Гитлера, почему программа более реалистична? – спросил бывший офицер.
   - Ну, как же? Каждый захочет быть хозяином над кем-то, если это умело ему преподнести. Немцы – великая нация. Остальные нации должны им служить: славяне в качестве рабов, а евреи в качестве удобрения. За это можно идти и убивать. А вот умирать можно только за Родину. Испокон века русский человек был смышлен, талантлив и нутром любил свою родину. Испокон века русский солдат был безмерно вынослив и самоотверженно храбр. Эти свойства человеческие и воинские не смогли заглушить в нем 26 советских лет подавления мысли и совести, колхозного рабства, стахановского изнурения и подмены национального самосознания интернациональной догмой. И, когда стало очевидным для всех, что идет нашествие и завоевание, а не освобождение, что предвидится только замена одного ярма другим — народ, отложив расчеты с коммунизмом до более подходящего времени, поднялся за русскую землю так, как поднимались его предки во времена нашествий шведского, польского и наполеоновского... Конечно, вывеска мерзкая - СССР, но за вывеской-то наша родина, наша Россия, наша огромная, несуразная, непонятная, но родная и прекрасная Россия. Немецкая пропаганда вещала, что, мол, русские трупами закидывают германские войска, потому и выигрывают. Не верю! 
   - Брехня, конечно, - согласился казак, - хотя иногда, кажется, что так оно и есть, особенно в начале войны.
   - Немцы не знают, особенности жизни в СССР. Статью о врагах народа никто не отменял, - сказал мрачно бывший офицер. – Если не сумеешь внятно объяснить, откуда у тебя такие большие потери могут навесить на тебя ярлык «немецкий шпион» и расстреляют со спокойной совестью.
   - Почему СССР мерзкая, папаша? Я не согласен, - сказал молодой. – Не так уж плохо мы и живём.
   - Ты другой жизни не знал, - возразил казак.
   - Может и так. Только смотри, сколько заводов мы построили! А Днепрогэс? Разве одним кулаком фашиста завалишь? Оружие надо. Откуда бы мы его взяли, если бы не индустриализация? И в сорок первым мы немцам хорошо надавали. Провалился их блицкриг-то.
   - Это верно, - согласился Антон Иванович.
   - Что же нам, всё-таки, делать? – спросил казак. – И домой ведь хочется. А вдруг действительно не поверят? Расстреляют ведь и очень даже просто.
   - Не расстреляют, - убеждённо сказал молодой. - Народу сколько выбили и переморили, вся страна в развалинах лежит, строить-то нужно будет? Все пригодимся. И вы, папаша, с нами отсюда в Россию, а? У нас руки, вон какие, а у вас — голова. Всякий свое принесет.
   Антон Иванович улыбнулся:
   - Да я бы с радостью, да, боюсь, не пустят.
   - Да пустят.
   Он оглядел апартаменты Деникина и сказал:
   - Бедно живёте, папаша.
   - Да где ж его, богатство, взять? - улыбался Антон Иванович.
   - Ну, вы же генерал, воевали.
   - Так мы воевали, а не грабили. А вам надо в партизаны уходить и немцев бить. Так вы свою вину искупите и перестанете быть предателями.
   - Так-то оно так…
   - А почему у вас на форме Андреевский флаг? Это флаг Военно-Морского флота Российской империи, что он делает в пехоте?
   - Так он же Андрей Андреевич, - ответил казак.
   - Кто?
   - Командир наш, генерал Власов.
   - Ага. Понятно, - сказал Деникин.

   Они долго пили чай с белым хлебом, разговаривали о жизни в СССР, о выживании в немецком концлагере.
   Когда простились с гостями и остались одни Ксения Васильевна сказала:
   - При таких условиях, когда немецкое командование предложило этим людям, обратившимся в живые скелеты, нормальный военный паек своих солдат, чистое жилье и человеческое отношение, многие согласились одеть немецкий мундир, тем более что им было объявлено, что из них будут формировать части для тыловой службы и работы. Понять их можно.
   - Понять их можно, Чижик, - согласился Антон Иванович. – Но вот простить… Нельзя врагу России служить. Нельзя ни при каких обстоятельствах.

               
                15 июля 2020 г.