Солнечныйдень

               

     Даже самые младшие школьники, войдя в школу, и
находясь еще в полусонном состоянии, могли сразу
разобраться кому и куда надо - шли на острый запах:
налево- в туалет, прямо - в столовую за
свежепожаренными беляшами или за вкусными,
говнистого цвета бутербродами с кабачковой икрой.
    В столовую обычно бежали плотной орущей  стаей по
небольшой, крутой лестнице вверх.
В тот день все было не так...было гораздо тише
обычного, ни криков, ни беготни, дети стояли
кучками в коридорах школы. Нигде  не было видно и
сдерживающей силы - самих учителей, - тем
удивительней казалась сцена тихого оцепенения, было
ощущение, что учеников вдруг выключили.
Паша всегда опаздывал, при этом он не суетился, уже
придя в школу,  медленно вынимал из кармана красную
скользскую удавку, повязывал ее уже в коридоре,
непосредственно перед тем, как зайти в класс.
     Паша был пятнадцатилетний второгодник,  на год
старше и выше всех, тень над его верхней губой
автоматически обеспечивала  ему авторитет. Те, кто
тусовался с Пашей попадал под его его половозрелую
харизму и чувствовал, что всё возможно когда Паша
рядом, потому что если он был к кому-то
благосклонен, то одной единственной фразой  мог
помочь человеку побороть страх перед чем бы то ни
было. Паша спокойно и методично  наставлял –«Никогда
ни перед кем и ни перед чем не ссы!»,-  этого было
достаточно, чтобы подрулить к девчонке, сделать
немыслимый прыжок, да что угодно можно было
совершить после Пашиного отеческого благословения.
Зайдя в школу, как всегда, последним и оглядевшись,
Паша понял, что его одноклассники отчего-то не
по-детски обалдели. Несмотря на то, что уроки должны
были уже начаться, в классы никто не ломился, 
ребята  всё еще стояли в большом коридоре кучками,
откуда полушепотом доносилось слово «порвал». Паша
приблизился к одной из кучек.
-Что,-спросил Паша, - случилось?
От группы тут же отделился отличник Петров и не
своим голосом прошипел-
- Филиппов порвал журнал...
Эти  три слова  воспринимались только по
отдельности,  соединяться в предложение они
отказывались. И, несмотря на то, грамматически почти
все было
понятно: Филлипов – подлежащие, порвал-сказуемое,
слова эти представляли собой кричащее противоречие,
К какой части речи относилось слово «журнал»  Паше
определить  было не под силу, несмотря на свой
второй год сидения в том же классе...
Погружаясь все глубже в оцепенение,  Паша, тем не
менее,  смог оценить, что слово «журнал» в этом
предложении было главным.
      
      Шел 1974 год.
      Все учащиеся школы были вписаны старательной рукой 
в школьный журнал. Поставить оценку в журнал,
означало отлить в граните триумф или позор, то есть
предопределить судьбу ученика. Исправления были
немыслимы, да и технически невыполнимы.
Журнал свято хранился в учительской, куда ученикам
вход был категорически запрещен, даже сама дверь в
учительскую была очень узкой. Учительницы были, в
основном, субтильного телосложения, они легко
входили и выходили в эту дверь, загадкой оставалось
только одно – как через это игольное ушко
протискивала  свой большой зад директор школы, но
для этого у нее был свой отдельный просторный кабинет.
Никто из учеников не имел права  дотронуться до
журнала своими потными ручонками, только иногда
самые изворотливые умудрялись быстро метнуть туда
взгляд, оставь учительница журнал на миг открытым и
без присмотра.
Пашино воображение с сюжетом не стравлялось: нужно
быть невидимкой, чтобы проникнуть в учительскую и
похитить журнал...
Филиппов, в каком-то смысле и был невидимкой,
просидев почти все восемь лет на краю последнего
ряда. Там, на  Камчатке, всегда сидел отстой,
шелуха, головная боль учителей. Валерьянка. Валидол...

Стабильно плохие отметки почти по всем предметам
были не  главной причиной того, что Лёша Филиппов
туда забрался.  Мысль о том, что кто-то будет сидеть
сзади и пялиться на его уши-вот что было невыносимо.
Прилепленные кое-как, прямо перпендикулярно голове,
мультяшные уши вспыхивали поросячим светом, стоило
только лучу солнца пасть на Лёшину голову. Но
особенно ярко они начинали пылать, сигнализируя о
бедствии, как только учитель называл Лёшину фамилию,
чтобы задать вопрос...Филлипов, конечно же, ответа
не знал..Предвкушая пёстрое зрелище, весь класс
разворачивал свои головки, но тут же натыкался на
свирепеющий взгляд Паши, сидящего рядом с Филипповым.
За весь срок своего отбывания в школе Лёша насобирал
столько двоек, что ими, как лебедями, можно было
плотно заселить полувысохшие пруды в парке не только
этого провинциального города, но и близлежащих
городков, с такими же ветхими прудами, окруженными
редкими купидочиками с отбитыми носами и генеталиями.
Дожевывая размякший беляш, Паша медленно поплелся
мимо одноклассников.
Два противоречивых чувства раздирали Пашино
сознание- почему Лёха не сообщил ему о своем
готовящемся подвиге?
 Здесь Паше стало обидно, ведь он был единственным
человеком, с которым Лёха хоть и мало, но
разговаривал. Вместе с тем, Паша испытывал гордость
за Лёху, как за своего лучшего ученика,  отличника,
более того, героя, способного пойти на такое, на
что сам Паша никогда бы не решился. Становилось
ясно одно- Пашино короткое напутствие, не раз
выданное Лёше -«Никогда и не перед чем не ссы...», ,
возымело такую ошеломляющую силу, что дало толчок к
поступку величайшей мощности!
Продвигаясь по коридору мимо жужжащих учеников, 
Паша смог  уловить  новые и новые подробности
произошедшего.  Выяснилось, что Лёха журнал разорвал
на куски, причем, бил он его ногами, втаптывая в
апрельскую грязь.
Детское ублюдочное  воображение сдабривало историю
такими подробностями, как то, что Леха половину
журнала съел, но оставил листы по английскому, где
стояли чудесным образом возникшие- две четверки.
Журнал, нашли очень быстро, сразу за бетонным
забором школы, он был изодран вклочья, избит
грязными ботинками, но действительно, пару страниц с
4
четверками по английскому не нашли.
Наконец, объявили сбор.  Ученики привычно
распределились  по периметру просторного зала, где
обычно проходили торжественные мероприятия, и  где
бойко по очереди читали стишки и звонко пели  песни.
Стояли тихо, не пинаясь, не зная чего ожидать.
Наконец, показалась директор школы, несколько
учительниц, за которыми плелся Лёша. Вся эта
делегация выстроилась в линейку посередине периметра
с учениками школы.
Директор развернула бумагу. То ли от волнения, то ли
для того, чтобы придать словам вес приговора Высшего
суда, ниспосланного ей для оглашения, директор
принялась читать с листа.
Страшное преступление. Проник в учительсткую. Позор
для школы. Довожу до сведения. Образцовая школа.
Слова сыпались и сыпались , покрывая, как пеплом
Помпеи головы присутствующих...
Но тут произошло непредвиденное...
Несмотря на катастрофу постигшую школу, на громы и
молнии производимые директриссой, в зал ворвалось
наглое апрельское солнце, прочертив везде яркие,
длинные полосы  света. Плюхнувшись на пол, эти
полосы  забрызгивали слепящим светом лица, саму
директриссу; а  качающиеся за окном деревья  дробили
свет, превращая его в солнечные брызги, образуя
причудливые фигуры, которые везде прыгали, скакали и
разбегались зайчиками.   
В этом круговороте света Лёшины уши то загорались,
то потухали и за этим весело было наблюдать. Уже
никто не слышал директора...
Исключается. Навсегда. Никогда.
Наконец, она закончила. Весеннее солнце продолжало
дерзко плясать,  ослепляя отвыкшие за зиму от яркого
света, глаза.
5
-Теперь, объявила директор, Алексей Филлипов покинет
нашу школу.
Для того, чтобы выйти из школы, Лёше нужно было
пройти мимо целой стены стоящих учеников.

Лёша двинулся по направлению к двери. Лица его не
было видно.  Солнечные фигурки продолжали резвиться
и скакать.
Паше сильно хотелось встретиться взглядом с Лёхой.
Паша заволновался..
И тут, когда Леша почти поравнялся с Пашей, Паша 
ему  кивнул и очень тихо, почти одними губами
произнес свою волшебную фразу.... Он знал, что
ослепленный солнцем Лёша это увидел и кивнул ему в
ответ....