Дядя Санька

         
Первое место в Конкурсе "Ради жизни на Земле".
Третье место в Конкурсе "Лауреат-62"
Диплом в номинации "Сквозь огонь не за награды" Конкурса "Ради жизни на Земле" МФ ВСМ.
Именная Премия Алексея Доскова.



              Если сравнить большую грузовую машину с лошадью, то эта была – пони, маленькая черная полуторка с зеленоватым лобовым стеклом. Работал на ней «Санька-танкист», хмурый дядька неопределенного возраста. Почему неопределённого? Потому что у пятиклассника Вовки Курочкина все взрослые люди были просто взрослыми, над возрастом которых задумываться было делом совершенно излишним.

              Вовка недоумевал по другому поводу: какой же он танкист, если ездит на дряхлой полуторке? Может, это как-то связано с тем, что взрослые иной раз говорили про него за глаза: «Скобарь* с ножом страшнее танка»? И посмеивались. А Санькой, и никак иначе, звали его все, и в глаза, и за глаза, даже ребята, которые просили, чтобы он покатал их на своём драндулете. Только в этом случае они льстиво прибавляли слово «дядя». И тогда получалось совершенно уж ни в какие ворота: «дядя Санька». Санька не обижался, но такой радости – прокатить, ещё никому из пацанов не предоставил.
             
              Опять же, и про «скобаря» Вовка ничего не знал, а поэтому не мог судить, насколько он страшен с ножом. Впрочем, дядя Санька и без ножа мог напугать кого угодно. Своим видом. Если подойти к нему слева и посмотреть на лицо, то вместо гладкой щеки можно было увидеть что-то мелко-мятое. Как будто чьи-то нетерпеливые пальчики лепили – лепили поверхность щеки, да и бросили это занятие, не закончив. И получилась то ли водная рябь, то ли взъерошенная неправильная чешуя каких-то нечеловеческих белых и красных оттенков. И ухо было совсем не ухо, а какой-то бесформенный красный отросток, и смотреть на него было неприятно. Похоже, дядя Санька об этом догадывался и старался носить свою старую кепку набекрень так, чтобы она прикрывала кошмарное ухо.

              Он появился в их краях по весне шестьдесят шестого года тихо и почти незаметно. Привёз какое-то несущественное барахло на своей полуторке, затащил его, ни к кому за помощью не обращаясь, в недавно освободившуюся каморку соседнего барака и стал жить в полном уединении. Это не вызвало особого любопытства барачных старожилов: в этой части промышленного города, сплошь застроенной такими же бараками, каждый день кто-нибудь приезжал – уезжал. Не вызывало удивления и одиночество дяди Саньки.

              - С такой-то рожей, - согласно кивали друг другу за спиной новосёла соседки, - какая баба за него пойдёт…

              Несколько раз в месяц, по субботам, Санька напивался. Один, за что сразу же лишил себя дружеского расположения окрестных мужиков. Соседи быстро привыкли: если при возвращении с работы у Саньки торчит из авоськи сургучная головка поллитровки из зелёного стекла, значит вечером будет «музыка». Мужики-то поначалу было рассматривали «натюрморт с авоськой» за добрый знак и тянулись «на огонёк», но будучи беспардонно отшиты, дружно записали обидчика в ненормальные и с удовольствием мелко мстили ему, благо найти для этого повод Санька быстро им помог сам. Своей гармошкой.

              Какое-то время в такие дни он беседовал с бутылкой один-на-один, потом прихватывал старенькую гармонь и неуверенной походкой выходил во двор, на завалинку. Репертуар выступления не был шибко разнообразным и начинался с песни, однажды услышав которую, Вовка сразу понял, почему дядя Санька прослыл танкистом. Тот старательно выводил мотив про «экипаж машины боевой». Мелодия выходила трудно, она будто цеплялась за неуклюжие пальцы гармониста и никак не могла разлиться по-настоящему. В особо заковыристые моменты Санька набычивал голову и взглядом старался помочь своим заблудившимся пальцам угадать по нужным «пуговкам». Иной раз утомлённые музыкальными упражнениями соседи принудительно прекращали Санькин концерт, слегка поколачивая артиста. А он, как ни удивительно было, зла ни на кого не таил. Инструмент не разбили, и то слава богу.

              Но случались субботы, когда вместо «трёх танкистов» Санька выводил чудесную, совсем незнакомую мелодию. Он, наверное, её одну и знал по-настоящему, а она, в благодарность за то, что её помнят, лилась вольно и ненатужно, как будто из-под пальцев настоящего мастера. Санька играл и плакал. Нет, плечи его не дрожали и никаких всхлипываний не было. Просто слёзы текли по его лицу и капали на меха, а те, что стекали слева, не капали, они задерживались в ухабинках изуродованной щеки. В такие вечера посягнуть на Саньку никто не смел.

             
              Как-то раз Вовка неосторожно оказался около полуторки один, без пацанской поддержки, где его и застукал дядя Санька. Вовка ничего предосудительного ещё не сделал, но на всякий случай струхнул.

              - Тебя как звать-то? – прозвучал грозный, как показалось ему, вопрос.

              - Вовка. Я из соседнего дома... - постарался тут же отмежеваться от возможных неприятностей мальчишка. Мало ли что местные приятели могли без него тут натворить.

              Но ничего страшного и не произошло. Совсем даже наоборот.

              - А что, Вовка, давай-ка я тебя прокачу.

              Вовка не поверил свои ушам. Впервые страшный дядька предлагает покатать. Сам, и просить не надо. Дело было заманчивое: он ещё ни разу в жизни не ездил в кабине автомашины. С другой стороны, вон дядька какой страшный. Заманка в конце концов пересилила, к тому же Вовка справедливо рассудил, что видеть дядю Саньку будет с правой, вполне человеческой стороны.

              Оказалось, что дядя Санька работает в Гортопе**, и эта старая полуторка выполняет роль экспедиционной машины.  Они целых полдня что-то развозили по разным адресам и почти не разговаривали. Мальчишка наслаждался приключением, и ему этого было вполне довольно. А дядя Санька, похоже, всё время думал какую-то думу. Он несколько раз о чём-то спросил паренька, но назвал его при этом почему-то не Вовкой, а Колькой. Удивлённый Вовка между тем постеснялся его поправлять. Когда они расставались, дядя Санька протянул ему огромную, как лопата, руку и сказал:

              - Ты, Колька, приходи, я тебя ещё покатаю.

              И опять Вовка ничего не сказал, но вспомнил, что раньше несколько раз ловил на себе непонятный взгляд этого страшного дядьки, но в запарке мальчишеских игр тут же забывал про это.


              Знаете, как быстро пролетает лето, когда тебе двенадцать лет? Как-то так сразу оказалось, что пора в школу. Ребята догуливали последние августовские деньки и азартно жарились в «пристенок»*** около одного из бараков, когда их игру нарушили две подошедшие тёти.

              - Ребята, вы не знаете, как найти Завальнова Александра Васильевича? – спросила маленькая, веснушчатая и, как Вовке показалось, очень смешливая тётя с фотоаппаратом.

              Ребята переглянулись, они такого не знали.

              - Скоро день танкиста, а мы из газеты. У нас задание – написать про героя-танкиста к юбилею праздника, а мы не можем его найти.

              На разговор подтянулись любопытные взрослые из барака.

              - Нам этот адрес в военкомате дали, тут ошибки быть не может. – щебетала между тем та, что с веснушками. – В войну он был механиком –водителем, ранен, горел в танке несколько раз, а семья вся на псковщине сгинула, во время оккупации, и мать и жена, и сынок маленький.

              - Нам его обязательно сфотографировать надо, чтобы при наградах, - без перехода продолжила фотокорреспондентка.

              - Подождите, - вылез вперед кто-то из взрослых, - так это же Санька – танкист!

              Внезапное прозрение было тут же решительно отвергнуто оппонентами. Чтобы Санька – и вдруг герой?  Кто-то продолжал скептически утверждать, что Розка врать не будет. А Розка рассказывала, вот те крест, что Санька сам обварился по пьяному делу. Какое уж тут геройство?

              Так бы они и спорили, пока кто-то здравомыслящий не крикнул:

              - Шабаш! Машина тут, значит и Санька дома. Надо спросить!

              И все причастные и не очень, оттерев мальчишек в сторону, направились в барак. Впрочем, так же быстро и выкатились.

              - Маленькая, а вредная! – жаловался кто-то обиженный на фотокорреспондентку, изгнавшую всех на улицу.

              А потом долго ничего не происходило, наверное, целых полчаса. Ребята уже заскучали, когда на пороге в сопровождении газетчиц появился смущенный дядя Санька. Но какой! В чистом пиджаке, глухо застегнутой рубашке, а на груди… На груди тускло поблескивали и тоненько перезванивали медали, много медалей! Вовка даже как-то сразу не смог посчитать, сколько! И ещё какие-то крупные значки!

              Заправлять делом опять взялась шустрая девушка с фотоаппаратом. Она долго устанавливала дядю Саньку против света так, чтобы не было видно шрамов, да чтобы сарайки позорные в кадр не попали, да чтобы зрители не лезли. В общем, шурум-бурум стоял неимоверный.

              На Вовку тоже упала тень дядькиной славы, когда он признался, что давно уже катается с ним на машине, только дядька называет его странно – Колькой.

              - А вот мы сейчас его спросим, почему он так называет… - встрял кто-то взрослый и, похоже, не совсем трезвый, но вторая газетчица сурово его оборвала:

              - Ят-те спрошу… - с оттяжкой процедила она, - Колей его сына звали. Какое-то сходство Александр Васильевич увидел, наверное.

              - А может, придумал, - добавила она тихонько про себя.

              Шурум-бурум между тем всё продолжался и продолжался. Газетчицы уже ушли, а соседи все хотели пожать руку, похлопать по плечу, а то и просто дотронуться до дяди Саньки, которого уже кто-то уважительно называл «Василичем». Откуда-то появилась тайная бадейка бражки. Уже и прошлые обидчики старательно подсовывали герою кружку - «За Победу! За танкистов!». А дядя Санька растерянно улыбался, и, удивительное дело, вовсе не казался страшным.


*скобарь – житель Псковщины
**Гортоп – городской отдел топлива
***пристенок – игра с монетками