Кругосветка. Начало пути

  Путешествие-приключение-испытание плавно переходя одно в другое и замысловато переплетаясь, начались
  Первые телефонные контакты с моим новым морским медицинским начальством. Обещают комфорт круизного лайнера. Говорят что от меня вообще ничего не нужно, только мое присутствие и профессиональные навыки.
  Жизненный опыт говорит о другом.
  Так оно и получилось: по приезду выяснилось, что должен многое: каждому, по отдельности, всем вместе взятым, ещё всей армии и флоту в придачу.
  В медицинском блоке не было вообще ничего для работы анестезиолога-реаниматолога. Когда начал борьбу хоть за какое-то материальное обеспечение, один из начальников договорился до того, что я должен был прибыть со своим имуществом (имущество анестезиолога реаниматолога - это огромный спектр от самых специфических медикаментов, множества расходных материалов до дорогущей, суперсовременной аппаратуры)! Со всем этим предстояло что-то делать. Так же стало понятно, что командировка не на четыре месяца (как было указано в телеграмме), а на семь. Когда спросил, почему такая разница в сроках ответили честно, что если бы указали настоящую  продолжительность, желающих не нашлось бы. Начало лукавое. Но пуля, как говорят, была уже в полёте - не вернешь.
  Ну да обо всём порядку.
  Приехал в Кронштадт в начале ноября, промозглая, неприветливая погода. И  все вокруг неприветливое. Судно в заводе на ремонте. Долго-долго ждал на КПП пропуска – несколько часов, но прошло и это. Через проходную, мимо исторических обветшавших и заброшенных зданий завода (кое-где лишь в некоторые из них начинала вдыхаться новая жизнь), к причалу.
  Ожидал встречи с судном, как с живым человеком: представлял, как впервые увижу его, как поднимусь на борт настоящего океанского лайнера. И вот он передо мной: плохо видимый из-за строительных вагончиков, контейнеров с мусором, самого причала. И не поднялся на борт по трапу, а спустился, по неструганным доскам, куда-то вниз, протиснулся в какую-то дверь, очутился в грязном продуваемом коридоре, со строительным мусором и материалами, баллонами, проводами, множеством разного рабочего и ещё какого-то люда, ходящего по своим делам и не обращающего на меня ровным счетом никакого внимания. Старенькое судно, захламленное, с обшарпанными неуютными каютами и грязными, разорёнными подсобными помещениями очень хорошо подходящими под определение «разруха». Судно к тому времени стояло на ремонте больше года и конца-краю видно ему (ремонту) не было.
  «Комфортом круизного лайнера» оказалась необжитая, запущенная двухместная каюта с забитой раковиной и нерабочей батареей. Грязный общий туалет в конце коридора и проржавевшая антисанитарная душевая дополняли картину. И эта тыква должна превратиться в карету? Да попал, под конец службы. Таковы были мои первые впечатления  и мысли.
  Из встреченных мною людей никто не верил в установленные сроки выхода в эксплуатацию судна. Самые отчаянные оптимисты говорили: «Нам бы только из ремонта вырваться…» Люди издергались и устали, а просвет в конце туннеля, то ли есть, то ли нет его. А тут ещё мы и не только: прикомандированных стали собирать больше чем за месяц до выхода.
  Потому к внешней неустроенности, добавлялась незнакомая, крайне недоброжелательная и нервная обстановка царившая вокруг и выплескивающаяся иной раз откровенным хамством и негативом. И это длилось неделю, вторую, третью, месяц. В этот котел подкидывались постоянно ещё какие-то слухи, сплетни, сквернословия и обстановка бытовая и моральная казалась иногда невыносимой, но как и всегда и везде словно сквозь тучи лучики, появлялись добрые и хорошие люди. Они-то и вселяли некую надежду на лучшее. Среди них оказалась и коллега – врач из санитарно-эпидемиологической службы, которая всего на несколько часов попала на судно. Столкнувшись с разрухой в помещениях и в головах, сказала, унимая нервную дрожь, словно сама себя успокаивая:
  - Ничего, это пройдет. Это как перед дальней поездкой: всё, кажется, не готово, не так, не собрано; все нервничают, ругаются, а как тронулись, глядишь, и утряслось и успокоилось… Так и у вас будет. 
  В конечном счете, она оказалась права.
  Месяц мы жили на судне и готовились: знакомились с людьми, порядками, обычаями, обстановкой; разыскивали и доставали медикаменты и имущество, обустраивались, изучали судно, выходили в море на ходовые испытания и приёмные (то есть познакомились и с морем)… За этот месяц успел  узнать Кронштадт и насладится видами Санкт-Петербурга. За кажущимся обилием дел это был всё же месяц ожидания и, казалось, он никогда не кончится…
  Однако в кругосветку отправились, несмотря ни на что, в установленный срок.
  А ещё через время, хоть и продолжительное, и в быту и в работе почти все наладилось.
  Правда предстояло, как выяснилось, преодолеть ещё две беды, сыгравшие очень значительную роль: морскую болезнь и… запахи.
  Сначала были запахи. На, более чем год, нормально необитаемом,  плохоубираемом и очень старом судне, поселились люди, стали топить помещения, готовить пищу и осуществлять иные аспекты жизнедеятельности. От тепла, перемещений и прочих явлений обитаемости появились запахи, вот не сказать что смрад, но очень сильные и очень неприятные: то сильнее, то чуть слабее, но непрерывные, ни с чем несравнимые: раньше ничего подобного не ощущал. То ли это был запахи разложения накопившегося по всем щелям мусора, то ли старых канализационных коммуникаций, то ли подгнивающих неметаллических конструкций судна то ли ещё чего, но первые несколько недель они лишь усиливались и сильнее всего проявлялись именно в нашей каюте. Ещё, именно наша каюта, была как-то кармически связана с камбузом и он, нередко (по нескольку раз в день), добавлял обонятельного колориту и в так с трудом переносимую обстановку: то горелым, то кислым, то застоявшимся, то мокрой ветошью, то сточными водами - это чувствительно оттеняло и без того непереносимый фон. Деться, от этого, было некуда. На этом «торте» была своя вишенка. Мой идеальный сосед. Он деликатно делал так, что его было и не видно, и не слышно и спать ложился во время и почти не храпел, и не шумел, и разговорами нудными не досаждал, и вредных привычек не имел. Но он был полноват и тоже пах. Ох, он не виноват, он этого даже и не замечал. Но когда он приходил с улицы или со спортивной каюты с капельками пота на лбу это означало, что все вышеперечисленные запахи на несколько ближайших часов отодвигаются на второй план…
  За несколько недель, этим каютным букетом, полностью пропитался сам: этот запах сопровождал меня и вне судна: пахла одежда, выдыхал эту вонь из себя, как пьяный выдыхает перегар, даже если случалась отрыжка (а она стала случаться), то и из желудка вырывался наружу этот же застойный аромат.
  Но всё (и неприятности) познается в сравнении. Буквально через пару часов, после начала нашего дальнего похода, про запахи на некоторое, время забыл. Их на какой-то период заслонило новое яркое впечатление – качка. Как только мы вышли за  знаменитую питерскую кольцевую автомобильную дорогу, морскими, естественно, воротами, в борт ударили первые волны и нас сразу же стало качать. Болтало сильно и ещё сильнее очень долго и постоянно. К тому ещё было пасмурно, подул ветер, пошли дожди и на палубу, чтобы вдохнуть чистого воздуха, удавалось выбраться крайне редко. Качка периодически доходила до апогея – летали предметы и стулья по каюте, где-то мерно громыхали какие-то незафиксированные двери и люки, в каюте назойливо что-то стучало, перекатываясь и плавно перебираясь долбить прямо в мозг. Ни ходить, ни стоять, ни что-либо делать не было никакой возможности, даже если бы хотел. Но не хотел ничего – одолела морская болезнь. Мог только лежать. Даже не спать. Потому что когда человека будят, его трясут за плечо. Нас же не то чтобы трясло, а валяло с боку на бок бортовой качкой, тут, не до сна; стояла насущная задача не слететь с кровати - лечь на неё поперек (да-да поперек) чтобы было устойчиво. Я тоже сначала криво улыбался (смеяться не мог) когда советовали ложиться поперек односпальной кровати. Но через какое-то время, стал это делать бессознательно легко и непринужденно. Днём же спасал диван. О, каютный диван! Он стоял поперек и бортовая качка, на нем, перекатывала не с боку на бок, а от ног к голове и обратно. Этот предмет роскоши сделан был, наверное, нарочно так, чтобы никому не приходило в голову на нем спать: составленный из трех «подушек» соединяющимися между собой весьма жесткими ребрами, между которыми можно сесть, но если тебе вздумалось принять горизонтальное положение, то ребра не давали забыть, что этот диван не для лежания. Но на нём хотя бы не надо было думать о сохранении устойчивого положения и это несколько облегчало ситуацию… И вот качаешься ты на этом диване день за днём, неделю за неделей и не о чём ни думаешь. Мозг взбалтывает так, что теряется способность мыслить и это хорошо в данной ситуации – дезориентируешься  в пространстве и времени и морская болезнь не так мучительна. Было бы ещё лучше, но тебя, как нашатырь человека потерявшего сознание, назойливо возвращает к действительности каютный «аромат», который в связи с плотно задраенными иллюминаторами и невозможностью покинуть помещение лишь усиливался день ото дня. Так проходили дни: ты лежишь, не будучи в силах встать, тебя качает с головы к ногам и обратно – от морской болезни и полузабытья к полуреальности и непередаваемой вони. То одно берет верх, то другое и лишь короткие светлые промежутки прорезают эту действительность. Вставал лишь по крайней необходимости: на прием пищи и по служебным делам.
  Проходит десять суток испытания и краткая передышка – первая заграница – Португалия. Это событие окупает и затмевает собой все неприятности до такой степени, что про них просто забыл. Европа, Португалия, Лиссабон - экскурсии, прогулки, магазины, впечатления!!! Три дня пролетают, оставляя на память самый яркий след.
  Через три дня, прощаемся с гостеприимной Португалией - в путь. С утра положенные команды, каботажные пароходики, лоцман – мы отчалили. Бросаем прощальные взгляды на Лиссабон, его набережную и памятники, делаем фотографии на их фоне… по громкоговорящей связи звучит: «Команде обедать». Ну вот, хороший, плавный переход. С удовольствием, полные впечатлений, занимаем установленные места за столами; какая-то заминка со вторым, ну ничего мы пока первое не спеша съедим. Повара говорят, что лифт сломался. Тут же (команда вся здесь), электрики встали, пошли разбираться. За столами непринужденные беседы и вдруг: грохот звон посуды, крики суета, на пол летят кастрюли, тарелки стаканы, где-то что-то более тяжелое, хлопают двери… Это напомнил о себе океан мощным ударом волн: первым вторым третьим, потом или волны стали поменьше, или мы успели вернуться в режим качки – грохотать и падать перестало, раздались смешки и шутки. Кто-то успел пустить слух, что в шахту лифта (он грузовой на кухне) человек упал. Подошёл к официантке спросить, не нужна ли какая помощь, но не успел: в ту же секунду к нам подошёл один из электриков, чинивших лифт, со свежей, яркой ссадиной на лбу, обводит нас изумлённым взором и говорит:
  - Что делать? Он теперь там… в кресле лежит…
 У меня в голове поток мыслей: куда бежать, что делать немедленно, что можно кого-то попросить, как помощь организовать… у официантки, конечно, своё течение мысли, но в одном мы с ней сошлись и через мгновение одновременно вырвался, чуть громче, чем надо, один и тот же вопрос:
  - Кто!?
  Электрик посмотрел на нас по раздельности круглыми, но более осмысленными глазами:
  - Суп…
  Так началась ещё неделя дикой качки и пытки запахами. Нас качало, болтало, подкидывало, трясло всеми шестью видами качки. Волны заливали палубу и перекатывались через нос корабля, с силой били в закаленное стекло иллюминатора.
  Через какое-то время перестало укачивать и тошнить, появилась раздражительность и злость на то, что ничего нельзя делать, а только лежать. Люди потянулись в медпункт с запорами… Морские волки, ходящие в море больше чем по тридцать лет, говорили: такого никогда не было, шторм ну три дня, ну пять. Но чтоб без перерыва три недели – никогда.
  Так испытывал нас океан. Или излечивал.
  Когда шторма поутихли и появилось солнышко люди стали выходить на палубу подышать воздухом, погулять, посмотреть вокруг, устранить многочисленные повреждения и беспорядки учиненные водами и ветрами; возникло ощущение весны и субботника. Вдруг оказалось, что за это время из питерской зимы мы оказались в зиме тропической и можно ходить в футболках и шортах, что небо синее и солнце яркое. И вокруг нас то, что многие раньше никогда не видели: грандиозный Атлантический океан. Шторм утряс многие бытовые нестроения и то непонимание, и недоброжелательность, что царила в коллективе в начале – о них просто было забыто. Люди словно очнулись от морока. Все, наконец, осознали: мы в дороге, в начале длинного и долгого совместного пути. Многое успокоилось и наладилось.
  И даже вонь перестала тревожить так сильно – заработали кондиционеры, открылись иллюминаторы, стал всё больше и больше времени проводить на свежем морском воздухе, всё постепенно вошло в нормальное, рабочее русло.
  Мы в пути… Я в кругосветном плавании! Долгожданное приключение началось!
  Впереди было никогда не виданные: сто восемьдесят девять дней и сорок пять тысяч миль пути, три океана, два континента, несколько иностранных портов и ещё очень много впечатлений от этой необычной командировки.