Трагикомедия бродяги любви 2 глава

Глава «Жизнь у Аббата Гоцци или коварная Гертруда»
… И, надо отметить, Гоцци ни капли не жалел, что взял под своё покровительство Джовано Казанову, мальчик был умён, трудолюбив, некапризен, исполнителен. Быстро и ловко он постигал латынь и богословие, светскую художественную литературу и грамотное письмо, математику, физику, химию, биологию, манеры, игру на скрипке и бальные танцы.
Гоцци был доволен таким ответственным и умным ученика, часто хвалил Джовано за старания, а ещё Гоцци никак в первое время не мог привыкнуть, что Джовано приводили в восторг и в бурную благодарность в сторону покровителя тёплая уютная комнатка и вкусная хорошая еда.
… Гоцци не понимал, что то, что ему кажется привычным и естественным в быту, Джовано никогда в отчем доме не видел.   Он привык, что жил у себя дома в коморке, носил старьё и часто ложился голодным, чего никогда с ним не было в доме Гоцци. 
Надо сказать, у аббата Гоцци и его юного воспитанника Джовано Казановы сложились очень даже  взаимно уважительные и дружелюбные отношения, они неплохо сдружились. Джовано безукоризненно выполнял все учебные задания Гоцци, а тот его хвалил, поощрял прогулками и сладкими десертами. В общем, Гоцци был добрым милосердным человеком, который обеспечил сейчас Джованни и хорошее образование, доброжелательное отношение и сытую удобную жизнь дворянина, а не слуги…
Джовано не уставал беспрестанно благодарить аббата, но только лишь одно печалило мальчика: он так и не познал родительской любви и ласки. Какими бы приятными и милыми не были их дружеские отношения с аббатом Гоцци, всё равно это были лишь отношения безмерно благодарного и ответственного ученика и доброго снисходительного учителя, той родственной сильнейшей привязанности и настоящей любви отца и сына, у них не было…
Гоцци был милосердный щедрый меценат, добродушный учитель, неплохой друг, но чем-то больше он так и не стал для Джовано. А мальчику, не знавшему и капли  любви от родных родителей, так хотелось почувствовать это от Гоцци…
… Бывало иногда, что целый день Джовано занят делами, занимается с Гоцци сначала гуманитарными науками, потом точными, потом музыкой, затем Гоцци даёт воспитаннику свободное время, а счастливый Джованни бежит скорее в библиотеку, почитать свои любимые приключенческие романы о доблестных рыцарях, коварных разбойниках и прекрасных принцессах, потом погулять весело в саду…
… И только, когда наступало время вечерней молитвы и отхода ко сну, на Джовано находила настоящая горькая неприятно кислая тоска. После молитвы  Джовано переодевался в красивую  кружевную ночную  сорочку цвета морской волны, прятался в своей кровати с расписным изголовьем  и сиреневым балдахином, вспоминал жизнь в родительском доме, здесь, в имении Гоцци, и начинал горько плакать.
Плакать до полночи, пока темнота ночи и наглухо задёрнутый сиреневый балдахин скрывали его слёзы детских обид ото всех, чтобы с утра никто в имени Гоцци не заметил следов ночных слёз…
Однажды Гоцци всё-таки заметил этот ночной инцидент. В тот вечер пожилой аббат никак не мог уснуть, и решил пойти и выпить немножко бромных капель, проходя мимо дверей в комнату Джовано, он услышал эти рыдания и сильно удивился: «Что же случилось у милого Джованни, что он сейчас не спит, а так горько плачет? Надо бы спросить у него причину, может, я могу чем-то помочь, или, может, он заболел, нужно будет врач и отдых?».
Гоцци постучался, слегка приоткрыл деревянную резную дверь за позолоченную ручку и тихо спросил:
— Джованни, можно зайти к тебе? Тебе точно не нужна помощь?
Джовано испуганно вздрогнул от неожиданности, во-первых, слишком внезапным было сейчас появление аббата, а во-вторых, мальчик испугался, что может сейчас получить хороший выговор за неблагодарность, но решил говорить честно.  Быстро для приличия накинул поверх ночной рубашки цвета морской волны халат, встал, тогда уже зашёл Гоцци.
— Мальчик мой, — доброжелательно спросил Гоцци, — я случайно проходил мимо твоей комнаты и услышал плач. У тебя что-то случилось? В чём причина?
Джовано стыдливо опустил взгляд своих огромных карих глаз и с несчастным заплаканным личиком ответил:
— Прошу прощения за этот инцидент, сеньор Гоцци, я вовсе не хотел чем-либо обидеть вас или показаться неблагодарным после всех тех благодеяний, что вы сделали для меня. Просто иногда я вспоминаю своих родителей, как тяжело жилось мне в родной семье, а я всё равно так их любил, так старался заслужить их одобрение и любовь, а они так легко и равнодушно отдали меня из дома. И уже прошло три года, а они не только не приехали спросить обо мне, я даже письма из двух строчек за всё это время от них не получил, настолько им безразлично, где и как я. От этого сейчас иногда мне становиться одиноко, и я, конечно, плачу, когда никто не видит. Извините, такого больше не повториться…
Аббат Гоцци с простосердечной улыбкой и искренним сочувствием на морщинистом лице и в голосе промолвил:
— Мальчик мой, не проси прощения за это, я сочувствую тебе всем сердцем, что у тебя были такие тяжёлые отношения с родителями и неблагополучная семья, но поверь мне, что разлука с родителями для тебя будет лишь полезной в будущем.  Твои родители, Джузеппе Казанова и Дзанетта были людьми бедными, вели блудный, неправедный образ жизни, у них ты бы не научился ничему хорошему, а тебе они не выражали свою любовь, потому что такие чёрствые люди не способны на это.  А у меня ты всегда сыт и одет, получишь хорошее образование юриста или врача, и сможешь обеспечить себя взрослым. Это всё-таки лучше, чем прозябать с пьяным отцом и легкомысленной матерью-кукушкой. И не бойся, я понимаю твои переживания и не осуждаю тебя за слёзы. Давай я тебя благословлю на сон, ты так лучше уснёшь, и не будешь лежать и переживать…
Джовано сразу стало как-то светлее и веселее на душе, мальчик мило улыбнулся и ответил с благодарностью:
— Спасибо вам, сеньор, за понимание, для меня это очень ценно…
Гоцци по-доброму ласковым жестом потрепал длинные красивые тёмно-русые кудри мальчика, благословил его на сон и ушёл, а Джовано и, правда, сразу быстро и приятно уснул…
 
… Так Джовано Казанова и вырос за три года из милого мальчишки в красивого мальчика-отрока четырнадцати лет. В свои отроческие юные годы Джовано превратился в редкого красавца. Его миниатюрная фигурка была ещё по-детски худощавой, но вытянутой и изящной. На таких фигурках особенно изысканно сидят такие сложные красивые вещи, модные в восемнадцатом веке, как рубашки с кружевами и белоснежными манишками, приталенные камзолы, кюлоты и белоснежные чулки в обтяжку, и яркие шёлковые кафтаны-жюстокоры с красивыми поясами, а Гоцци не жалел денег на любимого ученика.
Личико же отрока Джовано было ещё нежным, он ещё не совсем перерос детскую мягкость, черты имели кукольную изящность и тонкость, а цвет лица был слегка аристократично-бледный, из-за чего его большие карие глаза казались ещё красивее и выразительнее. На плечо же отрока изящно, как волны, спускались тёмно-русые вьющиеся  волосы, собранные в хвост  зелёной ленточкой. При такой красоте, высокой грамотности и изысканных манерах  и одежде Джовано выглядел чуть старше своих четырнадцати лет…
В прочем, все уже за три года из обитателей имения Гоцци крепко привыкли к тому, что Джовано — постоянный житель этого имения. А обитателями-то имения были многочисленные слуги, горничные, сам Гоцци и его младшая любимая сестра Гертруда…
 
Самому пожилому Аббату Гоцци было уже пятьдесят лет, а его младшей сестре Гертруде двадцать. Вы спросить, как же так получилось? Дело с том, что родители Гоцци когда-то из жалости подобрали в свой дом маленькую девочку, что подкинули им под порог, рядом с малышкой не было ничего, кроме записки с именем: «Гертруда». Так, собственно у родителей Гоцци появилась приёмная дочь, которую они растили в любви, как родную, пока были живы, а у Гоцци — младшая сестра, которой оставили её имя Гертруда. Как ушли в жизнь вечную их родители, заботу о любимой сестре взял на себя сам Гоцци, составить ей хорошее приданое, дать достойное образование, найти подходящую выгодную партию…
…Надо отметить, что в свои двадцать лет Гертруда была высокой красивой девушкой с женственной фигурой среднего телосложения, нежным бархатным личиком с лисьими раскосыми глазами и красивыми блондинистыми волосами, которые она то собирала в модные высокие причёски, то делала кудри и обильно пудрила. Её наряд всегда состоял из изысканных дорогих модных платьев из атласа и парчи с бантами, Голанскими тонкими кружевами, а образ дополняли изящные туфельки и изысканные драгоценности: сапфиры, изумруды, топазы в колье на шею и разных серёжках и браслетах.
… Конечно, до этого рокового бедового для Джовано дня, Гертруда и Джовано знали о том, кто как появился в этом доме, приятельски мимоходом за обедом в шикарной позолоченной столовой могли пообщаться…
… Но в этот день всё изменилось…
После долгих уроков четырнадцатилетний Джовано вышел нарядный с мороженым в сад, просто прогуляться и отдохнуть от изучения наук, а Гертруда стояла, спрятавшись за большой позолоченной клеткой с белыми домашними голубями, чтобы юноша не заметил её.
Шурша золотой парчой своего пышного платья с голландскими кружевами и вставками из малинового атласа, она нервно поправляла свою высокую напудренную причёску с кружевной лёгкой накидкой, которую развевал ветер…
… Сердце Гертруды трепетало сильней, чем у голубей в клетке, потому что она вдруг поняла для себя, что влюбилась в Джовано…
 
… Чем дольше девушка стояла, искоса поглядывая лисьими глазами из-за красивой золотой клетки с декоративными голубями на красивого отрока, чем сильней и сильней в ней разжигался нехороший  огонь страсти, всё явнее и явнее в ней доминировали не благородные чувства настоящей любви, а опаляющее любовное влечение…
И вдруг Гертруда со сладострастными мыслями оскалилась самодовольно, прищурила лисьи глаза и подумала: « Та-а-к, сегодня мой старший брат уедет надолго по церковным делам из имения, в большой церковной библиотеке он всегда надолго пропадает, он никак не сможет узнать, чем я тут занималась в его отсутствие, так что Джованни никуда не денется, будет моим…».
… А милый красавец-отрок Джовано Казанова,  совершенно не подозревая, какая опасность сейчас повисла над ним, сидел на расписной мраморной скамейке, любовался садом, кушал с довольным видом ещё невиннейшего ребёнка мороженое, мечтал…
… Вдруг Джовано стало скучно в саду, и он решил: «Как-то без дела на птичек в саду глядеть надоело, пойду лучше в свою комнату, Гоцци же вчера дал мне почитать очень увлекательную научную  книгу о самых редких опытах по физике и химии, дочитаю её…».
… И Джовано отправился к себе в комнату, с радостью погрузившись с головой в любимое занятие: чтение, тем более он знал, что Гоцци сейчас уедет надолго, и никто ему не помешает читать, сколько душе угодно.
…Комната Гертруды с  красивыми  цветочными узорами на стенах,  зелёными  атласными  балдахином  и шторами вышитыми золотой нитью, где, помимо шкафа с нарядами и изысканного трельяжа, да полки, где стояли французские любовные романы (легкомысленная Гертруда считала другую литературу скучной) и золотых подсвечников украшала красивая картина-пейзаж в массивной бронзовой раме, уже была приготовлена девушкой к любовной встрече…
… Гертруда тем временем, вся пылая в своём любовном влечении, сидела на окне в своей комнате, стыдливо прикрывая лицо кружевной накидкой на высокой напудренной прическе, с нетерпением ждала, когда Гоцци уже уедет…
 
… И тут Гертруда увидела, что карета её старшего приёмного брата, аббата Гоцци с грохотом  тронулась, она весело соскочила с  подоконника, закрыла окно, и поспешила в комнату Джовано.
… Мальчик-отрок сидел за массивным дубовым  столом с витыми  бронзовыми ножками, обложившись разными любимыми книгами, и увлечённо читая ту самую увлекательную книгу по физике и химии, его вьющиеся локоны  тёмных волос, собранных лентой  цвета морской волны, спускались красиво на плечи.  Он вальяжно сидел за столом, и был одет весьма со вкусом: белоснежные чулки с ботинками, синие кюлоты и украшенную белыми кружевами рубашку цвета морской волны. 
 Тут резко дверь в комнату Джовано открылась со скрипом, и в комнату зашла Гертруда, шурша  невероятно пышным подолом своего абрикосового платья с золотой вышивкой, парчовой верхней юбкой, зелёными бантами и кружевами на лифе, а на шее у неё сверкало изумрудное колье.
… Джовано поднял взгляд на гостью и без труда, конечно, узнал Гертруду, ведь они видятся каждый день, живя в одном-то имении.
— О, моё почтение, Гертруда. А что ты пришла ко мне, вся такая нарядная, и вошла без стука? С чего такая таинственность? У тебя какое ко мне дело? — приветливо промолвил без всяких подозрений или нехороших мыслей Джовано Казанова.
Гертруда же на это только  высокомерно оскалилась, игриво стрельнула взглядом лисьих глаз, полюбовалась Джовано со словами:
— Джованни, а тебе не кажется, что нет никакой таинственности в моём поведении? Всё логично.  Послушай мой намёк, и догадайся сам, что я хочу предложить тебе.  Привлекательная девушка приходит к  хорошенькому молодому человеку нарядная, как раз в тот момент, когда старший наставник, в нашем с тобой случае мой братец Гоцци, уехал из дома, и все слуги заняты, никто не видит, и явно заигрывает с ним. Ну, что, догадался? Ты же умный юноша, не ребёнок, я думаю, тебе не нужно объяснять, что такое интимная близость…
Тут Джовано прекрасно понял цель Гертруды, его сразу осенило, что будет дальше, и что его главного защитника, аббата Гоцци нет дома, от когтей Гертруды его некому сейчас выручить, от ужаса у него закружилась голова, карие глаза округлились, как две большие монеты, а по телу пробежал неприятный холодок.
«А-а-а! Что дела-а-ать?! Как спасаться? Как сейчас бы отвязаться от Гертруды, этой глупой разнаряженой напудренной  мартышки, которую я боюсь?!  Не хочу я ещё никакой близости с ней, я не готов, мне ещё это совершенно не нужно, хочется, чтобы она просто сейчас отстала! Эх, как не вовремя уехал Гоцци! Какая досада! Что делать? Попробую просто отказать Гертруде, а если не сработает, крикну, может, кто из слуг придёт и спугнёт её…» — подумал отрок и с кислым растерянным видом ответил:
— Хм, Гертруда, я, конечно, не ребёнок, прекрасно понял, что я тебе понравился, и что ты предлагаешь, мне, конечно, понятно выражение «интимная близость», но я совершенно не хочу этого,  меня это не заинтересовало, да и Гоцци, если узнает, что мы сошлись за его спиной, устоит нам обоим знатную головомойку.  И, вообще, жили мы каждый своей жизнью, и было хорошо, давай и не будем ничего менять, займёмся каждый своими делами. Тебя устаивает ответ «нет»?
Гертруда же игриво спросила:
— Что это с тобой, Джованни? Испугался, как мальчишка? И, неужели тебе не хочется провести время со мной, красавицей,  разве твоему мужскому самолюбию нисколько не прельщает,  не польстило внимание такой шикарной девушки? 
Джовано совсем стало не по себе, его сильно заколотило  от испуга, он с трудом ответил:
— Гертруда, я, конечно, признаю, что ты — редкая красавица, но пока меня твоё внимание не прельщает, а пугает, и всё. Ты сопоставь свой рост и вес и мой рост и вес, заметила, что я  мельче тебя буду?  Странная из нас, несуразная будет пара, мальчик-отрок и взрослая девица двадцати лет, боюсь, у нас в постели ничего не выйдет ровным счётом.  Лучше поищи себе достойного кавалера среди своих ровесников, и не надо на меня смотреть, как удав на кролика…
 Гертруде этот ответ  не понравился, у неё вызвало раздражение боязнь Джовано, ей казалось, что он сильно преувеличивает  об их разнице в росте и весе, что не настолько он меньше её, чем пытается выставить сейчас, у неё не возникало никакого желания, кроме заполучить желанное удовольствие. 
Поэтому она без слов грубо схватила юного  Джовано за плечо, потянула на себя и взялась за одежду на отроке…
… Скоро на полу уже лежали красивая лента цвета морской волны из волос Джовано, рубашка это же красивого цвета с кружевами тоже уже лежала на полу, а кружева были изрядно порваны.
Джовано знобило от ужаса, к такому он ещё не был готов, но потом он собрался с духом и подумал: «Так, а почему я терплю это? Если у меня не хватает физической силы защитить себя, нужно попробовать словами поставить её на место. Просто соберусь с духом и уверенно скажу, что не буду это делать, если не отстанет, буду звать на помощь.  Может решительность, и строгость голоса урезонят Гертруду?».
— Гертруда, — постарался как можно увереннее и строже сказать  миловидный отрок — отстань! Отстань сейчас же! Я же сказал «нет», значит «нет»! Если не прекратишь, я буду кричать и звать на помощь, чтобы все слуги сбежались, а потом всё расскажем о тебе Гоцци! Не надо!!! Не хочу, не надо!!!
Гертруда же на это больно вцепилась в плечи Джовано и грубо прошипела:
— Так, Джованни, не смей сейчас мне даже пискнуть! Учти, что если откажешь мне или, на свою беду сейчас закричишь, и кто-то из слуг прибежит, или проболтаешься о случившемся Гоцци, да я же так всё подстрою, такого Гоцци насочиняю про тебя, столько подстав тебе устрою, что Гоцци выгонит тебя отсюда на улицу. Если сам не сбежишь, потому что я тебе житья не дам! Так что не хочешь голодать в подворотне, делай, как я сказала и не смей рассказать кому-нибудь!
У Джовано внутри всё похолодело от ужаса, всё тело лихорадило с большой силой, он смирился, и подрагивающими руками стал раздеваться дальше с мыслью: «Ужас! Ну, ничего, лучше сдержать испуг и согласиться на любовь с этой ненавистной Гертрудой, у которой пудры на причёске больше чем ума в голове, но остаться дальше в доме аббата Гоцци, чем нажить себе проблем. Если она выполнит свои угрозы, я ведь на улице пропаду просто от голода, а здесь поживу до семнадцати лет, потерплю, чтобы образование получить, да и всё…».
…Собственно через полчаса уже всё кончилось. Гертруда, очень даже довольная полученным удовольствием, встала, кокетливо прикрывшись одеялом, и стала приводить себя в должный вид: расчесала  разлохмаченные волосы,  одела сначала все нижние пышные юбки и корсет, а потом само шикарное платье и украшения, затем стрельнула в адрес Джовано своими лисьими глазками и промолвила:
— Что ж, было очень приятно, я жду, что когда Гоцци уедет надолго в следующий раз, мы повторим нашу романтичную встречу…
…Джовано же лежал в своей кровати,  в любимой  ночной рубашке цвета морской волны с кружевами и синими ленточками, изображая, будто бы ничего не случилось, но самочувствие мальчика-отрока оставляло желать лучшего.   Он весь закутался в тёплое одеяло, так его знобило от переживаний, от температуры слегка покрасневший, с закрытыми глазами он лежал, задёрнув сиреневый балдахин с мыслью: «У-у, ненавижу Гертруду, тоже мне, выискалась липовая «самка богомола»! Ничего, я это терплю, только, чтобы до окончания учёбы продержаться, не оказаться на улице из-за неё, а потом буду самостоятельным человеком и забуду о ней. Эх, мама-мама, папа-папа, что же вы так легко забыли обо мне, мне бы сейчас так пригодилась ваша помощь, хоть какая…».
… Уже поздним вечером в имение вернулся Гоцци, ничего не подозревая, переоделся в домашнее, помыл руки и спросил у служанки:
— Я сегодня задержался почти на весь день, всё ли впрорядке в доме, не случилось ли каких-либо происшествий без меня? Не жаловались ли на что-нибудь моя сестра Гертруда и мой воспитанник Джовано Казанова?
— Сеньор Гоцци, — ответила скромно служанка — Все указания по хозяйству в имении, что вы дали слугам, выполнены, сеньора Гертруда, как и обычно, у себя, а новость только одна, увы, сеньор, печальная: Джовано сейчас лежит с лихорадкой и жаром в постели, у него сегодня резко ухудшилось самочувствие. Ваш уважаемый воспитанник Казанова сказал, что простудился, но вы сами разберётесь, если скажите, мы тут же пойдём за врачом…
Гоцци и удивился, и расстроился, подумав: «Бедный милый Джованни, что же случилось? Может, правда, простыл?  Странно всё как-то, слишком резко у него жар поднялся для обычной простуды. Нужно подняться к нему и, если всё так, как мне сейчас сказала служанка, нужно будет звать врача…».
… Аббат осторожно вошёл в комнату Джовано, и сердце его заболело от жалости, когда он приподнял сиреневый балдахин и увидел отрока Джованни в таком болезненном состоянии.
— Мальчик мой, — с сочувствием протянул Гоцци, пощупав его лоб — Ты же болен, вон, как тебя, бедняжку, лихорадит и жар поднялся, не волнуйся, отдыхай, учёба пока подождёт, а я сейчас же пошлю за доктором…
Джовано же смотрел на Гоцци своими огромными карими глазами, полными боли и тоскливой печали, словно пытался сказать Гоцци своим видом: «Нет, это не простуда, со мной случилось что-то более для меня неприятное, пожалуйста, заметь это, заметь, пожалуйста, догадайся сам о том, что я тебе боюсь рассказать, помоги…».
… Но Гоцци не понял мольбы во взгляде, только послал скорее за врачом, а мрачный  сухощавый  врач средних  лет осмотрел Джовано, достал из мягкого саквояжа две бутылочки и подал их Гоцци со словами:
— Поверьте мне, господин, ничего страшного, это лёгкая простуда, угрозы для жизни нет, он быстро поправится, вот, увидите, господин Гоцци, что дней через пять-шесть он уже выздоровеет и снова сможет приступить   учёбе.  Я  вот, выписал ему две микстуры, будете давать пять дней, одна жаропонижающая, а вторая травяная из шалфея от кашля и насморка, так же эти дни пусть отдыхает, никакой нагрузки, побольше пьёт и хорошо кушает, и за эти пять дней он как новенький будет…
Гоцци с большой радостью расплатился с врачом за микстуры и осмотр и со счастливым облечением ответил:
— Спасибо вам, доктор, что так всё объяснили хорошо, я так разволновался, не было бы что-нибудь похуже, опасного для здоровья или жизни, а раз вы говорите, что при лечении и постельном режиме он так быстро поправится, мне сразу легче стало, выполню всё, как должно…
… Так ни добрый учитель Гоцци, ни хладнокровный врач не поняли, что на самом деле случилось с мальчиком, и пять дней Джовано лежал у себя, терпел совершенно бесполезные микстуры, со скукой одиноко ждал, пока Гоцци или кто-то  из слуг придут к нему с едой, лекарством или пьём. Чтобы не было грустно и скучно,  Джовано взялся читать в кровати какую-то комичную художественную книжку о приключениях авантюриста. И, надо сказать, на пятый день отрок Джованни уже оправился от жизненного удара, и на следующий день вернулся к прежней жизни и урокам с Гоцци.
… Увы, жизнь Джовано от этого легче не стала, от домогательств Гертруды он так и не избавился, и четыре месяца, каждый раз, когда аббат Гоцци уезжал на целый день,  Гертруда упрямо с тем же настоящим костром  любовной страсти ждала Джовано у себя в спальне, чтобы интимно и романтично провести время. Джовано же терпел необходимость быть возлюбленным Гертруды, скрипя зубами, но уже совершенно без страха, просто с чувством брезгливости и презрения, мысленно ругая её «глупой болванкой для парика», «пустоголовой куклой с буклями и пудрой», «медузой Горгоной» и  «стервой».
... Их странный роман уже затянулся уже на четыре месяца, когда всё изменилось…
… В тот день, как и обычно, аббат Гоцци с утра нарядился и сообщил обитателям имения, что сегодня его не будет до обеда.
Гертруда, довольная, как и обычно поспешила в свою спальню приготовить «ложе любви», а Джовано сразу стало  немного кисло при мыслях о его обязанности перед Гертрудой.
…Конечно, отрок Джовано побоялся сейчас что-то сказать против Гертруды и решил потерпеть «объятия этой медузы Горгоны», и, как Гоцци уехал в карете, Джованни и Гертруда снова оказались в комнате Гертруды в одной постели за любовными утехами…
…Они не знали, что Гоцци сегодня очень торопился на важный приём и забыл очень важную для себя вещь: при его слабом здоровье пожилой аббат, когда уезжал далеко, брал с собой нюхательную соль, в душных помещениях у него иногда начинались головокружения.  Вот и сейчас, заметив, что поехал на приём без столь важной для него вещи, он решил, пока успевает вернуться за ней домой, когда же приехал и взял нюхательную соль, он заметил, что горничные Гертруды, увидев его, пришли в явный ужас.
Гоцци заподозрил подвох, забыл сразу о приёме и строго спросил:
— Так, а что это у вас за испуг  и замешательство? Что случилось такое в доме, что вас так вогнало в краску? Где моя сестра  сеньора Гертруда?
Горничные растерялись ещё больше, чем ещё сильнее насторожили и рассердили Гоцци, и кое-как промямлили:
— Господин,  сеньора Гертруда у себя в спальне и она попросила нас посмотреть, чтобы её не тревожили, она… вы, пожалуйста, не сердитесь на неё сильно…
Тут Гоцци догадался, что пытаются срыть смущённые горничные: у Гертруды сейчас в спальне какой-то кавалер!
«Ах, какая подлость! Ну, сестра, я от тебя такого не ожидал, как родители наши отошли ко Господу, я ж всё для тебя, хотел тебе выгодный брак и счастье, а ты!!! Опозорила нашу семью! Родители наши были образцом добродетели,  я сам соблюдаю нравственность, являюсь аббатом, примером своему приходу, а ты, Гертруда, значит, уже до греха блуда докатилась?! Какой позор и в свет, и перед паствой теперь!  Ну, я сейчас заскочу и тебе, и твоему ухажёру, не знаю, кто он, но он в любом случае тоже получит, такую головомойку устрою!!!» — решил в гневе для себя Гоцци, с разозленным перекошенным лицом быстро без стука открыл за золотую ручку, позолоченную  расписанную бордовыми розами дверь…
… И увидел, что вся одежда этой парочки висит на красивой расшитой цветами шторке, зелёный  атласный расшитый золотой ниткой  балдахин  распахнут, а в постели Гертруда и Джовано Казанова.
Когда Гертруда и Джованни сейчас так внезапно увидели разгневанного Гоцци, оба испугались, правда Гертруда намного сильнее, ведь они-то знали, что Джовано невиновен, что она вынудила шантажом его на отношения. Гертруда от испуга завизжала и укуталась стыдливо в одеяло, а Джовано, весь раскрасневшийся от стыда быстрей ветра проскочил за шторку и быстро стал там одеваться во весь свой сложный модный наряд и приводить в порядок  разлохмаченные волнистые тёмно-русые волосы с мыслью: «Просто катастрофа! А-а-а! Какой позор, стыд! Что делать? Как сейчас оправдываться перед Гоцци? Ну, ладно, попробую не паниковать, а как-то спокойно объяснить, что я невиновен, она меня вынудила, что я недобровольно в этих отношениях, а эта напудренная кукла пусть за себя потом сама отвечает, домогалась меня, раз Гоцци узнал, я правду ему расскажу, пусть она сама со своими проблемами разбирается…».
Гоцци же разъяренно подскочил сначала к Гертруде и прокричал гневную тираду:
— Сестра, значит, так мы благодарим старшего брата за заботу?!! Опозорила меня перед всеми!!! Я же аббат, причём уважаемый своей паствой за благочестивый образ жизни, а что теперь?!! Теперь все смеяться над нашей семьёй будут, мол, сами молятся, а ничего не соблюдают, вон, Гертруда уже потеряла невинность, согрешила!!! А я тебе такое шикарное приданое собирал, хотел тебя замуж хорошо выдать, чтобы у тебя стоящая семья потом была, а теперь тебя конюх даже замуж не возьмёт!!! А наши родители возлагали ещё на нас такие надежды!!!
Напуганная Гертруда кое-как промямлила в ответ:
— Гоцци, брат, не расходись так сильно, пожалуйста, прости, я понимаю, как я виновата, но пойми…
Гоцци прервал её криком:
— Слышать от тебя сейчас ничего не хочу, позорище!!!  Вставай, одевайся, да я тебе в первую очередь выпорю розгами знатно, побольней, чтобы неповадно было!!! Ни я, ни родители тебя не наказывали, а сейчас я точно тебя высеку!!!
Испуганная Гертруда, побелев от испуга, стала просить:
— Ой, Гоцци, брат, не надо, пожалуйста…
Но Гоцци её не слушал, уже крикнул горничной ведро с розгами сделать и принести, потом посмотрел с гневом на шторку, за которой спрятался Джовано. Заметив, что отрок уже оделся и снизу в белоснежные чулочки, ботинки и синие кюлоты, и сверху и белую рубашку с манишкой, и тёмно-синий камзол, и бежевый кафтан-жюстокор,  и привёл себя в должный вид, даже волосы уже лентой в хвостик собрал, крикнул на него:
— Джованни, оделся, позорище неблагодарное моё?! Тогда что стоишь?!! Марш к себе в комнату, я с сестрой разберусь, потом с тобой разговаривать буду!!!
Смущённый и  испуганный Джовано выскочил из комнаты Гертруды, прибежал к себе и притих, будто мышонок, уткнувшись в книжку, чтобы как-то отвлечься от того неприятного холодка по телу, что у него был сейчас и в тот день, когда Гертруда в первый раз домогалась его…
… Из комнаты Гертруды какое-то время, чуть меньше часа, слышались визжание поросёнка,  вой, рыдания и крики:
— Ой, больно!!! Ой, больше не могу, так больно-о-о-о!!! Гоцци, брат, хватит, пощади-и-и!!!
Когда же крики кончились, Гоцци с гневным  и пренебрежительным выражением лица появился на пороге комнаты отрока Джовано.
У Джованни от боязни ручки затряслись, но мальчик-отрок набрался храбрости и хотел начать объяснение:
— Сеньор Гоцци, я тысячу раз прошу прощения за произошедший постыдный случай, мне, правда стыдно, что после всех ваших благодеяний я невольно, совершенно не желая того так подставил вас, но, я умоляю, дайте мне шанс. Я  объясню с самого начала как вышел такой неприятный конфуз, что я не хотел этих отношений, я сам пострадал…
Но , увы, в первый раз в жизни Гоцци проявил жестокосердие и равнодушие, он не стал слушать рассказ Джовано о домогательствах Гертруды,  потому что сейчас уже не верил отроку, очень быстро восхищение и благосклонность Гоцци в адрес Джовано сменились ненавистью…
… А жаль, если бы он послушал, как издевалась его сестра над отроком, когда самого аббат не было дома, сколько боли и унижения причинила своим принуждениями, он бы понял Джовано и вместо скандала, мальчик получил бы понимание и поддержку…
Но, увы, нет, Гоцци не хотел слушать оправданий, не верил Казанове и только крикнул на него:
— Замолчи!!! Замочи, нахал!!! Тоже мне Ромео и Джульетта нашлись!!! Я возлагал на тебя, как на самого умного из учеников такие надежды, вложил в тебя столько заботы, внимания и денег, а ты принёс в мой дом позор, устроив с моей глупой, такой же, как и ты, легкомысленной, сестрицей роман!  Видеть тебя, бесстыжего, после этого не желаю! Всё, ты больше не мой ученик и не живёшь на моём содержании, раз такой «умный» ищи работу сам! Иди, собирай вещи, у тебя два часа на сборы, а потом шагай в Венецию куда хочешь!!!
… Джованни стоял после этого в оцепенении, будто бы его ледяной водой облили, а в огромных карих глазах с разочарованным взглядом застыли слёзы, в голове вертелись мысли: «Как так?! Как мой уважаемый любимый замечательный милосердный учитель Гоцци сейчас не дал мне и слова в своё оправдание сказать, ничего не спросил, не дал объясниться, просто совершенно равнодушно, как три года назад родители меня отдали Гоцци, теперь он выгоняет меня на улицу! Как я буду выживать?! Я же пропаду! И, главное, Гоцци не дал мне шанса поговорить. Объяснить, что этот роман случился не по взаимной любви, что я согласился, потому что она напугала меня и физической силой, и шантажом угрозами. Мне четырнадцать, а ей двадцать лет, я её испугался, просто терпел, какая тут любовь? В чём моя вина? Неужели Гоцци не понял этого, когда я болел после первого раза? Неужели ему всё равно, что я могу погибнуть на улице? Эх, мама-мама, папа-папа, хоть я и был слугой в вашем доме, хоть и жил не шикарно, как тут у Гоцци,  хоть и голодным спать ложился, но вы мне были родными, почему вы меня так легко отдали три года назад и сразу же забыли обо мне?.. Неужели не любили, неужели я был только лишним ртом, как все соседи говорили?..».
Так думал Джовано, но вслух ничего не сказал, а отправился собирать вещи…
Несчастный отрок складывал в большой сундук книги, одежду и просто рыдал, не скрывая слёз обиды. Его предали второй раз в жизни…
За два часа, что отвел ему Гоцци, Казанова уже собрал свой сундук с многочисленными книгами и кое-какой основной одеждой, и Гоцци указал мальчику-отроку, что украдкой смахивал слёзы обиды. На дверь…
 
… Было ещё время около полудня, Джованни сел на свой сундук и разрыдался, и в таком состоянии полного отчаяния просидел часа два, а потом подумал, чем же он может заработать себе на хлеб, и решил попробовать наняться в театр скрипачом.
… И, правда, в одном небольшом театре, владельцем и директором которого был господин Бруни, толстый мужчина средних лет в шикарном напудренном парике, вышитым драгоценностями кафтане-жюстокоре и дорогими перстями на руках, Джовано Казанову взяли музыкантом-скрипачом с маленьким жалованием и предоставили для проживания скромную комнатушку-коморку…