Король и Мастер. Глава 11

                11
 
     Кисть руки, держащая тонко заострённый угольный карандаш, уверенно снуёт по листку бумаги, оставляя быстрые линии самого первого мысленного наброска неожиданно пришедшей в голову идеи. Вот появились очертания стула, намеченные тремя-четырьмя резкими линиями, сидящей на нём фигуры. Ещё несколько похожих небрежных штрихов – и вторая фигура склонилась над сидящим человеком, вытаскивая что-то из его головы. Кисть руки на несколько мгновений повисла над листочком, мысль собиралась на остром кончике карандаша.

     Кисть опустилась на листок и мысль оформилась в совершенный круг, в который художник заключил очертания фигур. Для этого наброска Иероним опять остановил выбор не на благородном серебряном карандаше, а на обычном угольном. Если бы это увидел Антониус ван Акен, он, как бывало, покачал бы головой и безнадёжно махнул бы на сына рукой. Вспомнив этот частый жест отца, Иероним горько улыбнулся.

     Вот уже несколько лет, как Антониуса ван Акена, вслед за Махтельт, похоронили около собора Святого Иоанна Евангелиста. По этой печальной причине, Иероним и Алейт, уже помолвленные, отложили свою свадьбу, а после свадьбы пара перебралась в дом, доставшийся Алейт от родителей и стоявший на всё той же площади Маркт. Иероним звал и Херберту жить вместе с ними, но сестра осталась у Гуссена, в привычном для неё, обжитом месте.

     Родительский дом с мастерскими унаследовал Гуссен. Теперь он, старший в семье, являлся главою их семейного дела, принимал заказы и получал плату за работу. Каждый из братьев жил отдельно, но семейное дело ван Акенов не прекратилось, известная в городе семья потомственных художников всё так же выполняла комиссии, братья часто работали вместе.

     После смерти отца остался незаконченным заказ собора – створки алтаря, которые Антониус писал один. Иероним выкупил у собора створки и, в память об отце, повесил их как были, незаконченными, в одной из комнат нового дома. Но затем братья закончили створки и и преподнесли в дар собору во имя светлой памяти раба божьего, художника Антониуса ван Акена.

     Иероним ещё раз внимательно посмотрел на набросок, подправил линии там и тут, положил листок в небольшой ящик с рисунками и набросками – возможно, он позже станет картиной или частью картины – и уселся за мольберт. Он писал библейский сюжет Ecce Homo* для богатого хертогенбосского торговца, пожелавшего изображения себя и своей семьи коленопреклонёнными перед Господом нашим Иисусом, которого Пилат представлял источающей зло толпе.

     Торговец предложил Иерониму написать и его портрет, суля приличное вознаграждение, но наткнулся на отказ, высказанный художником вежливо, но вполне категорично – Иероним не писал портретов. Торговец, ничуть не осерчав, добродушно ответил:
    - Эх, так я и знал, что вы откажете многоуважаемый мастер Иероним. Наслышан, что вы не пишете портретов. Что ж, пойду к одному из ваших многоуважаемых братьев или даже отправлюсь в Брюссель к Хуго, в его монастырь. Уж я не поскуплюсь, щедро заплачу за портрет.

     Гуссен и Ян осуждали это упрямство младшего брата. Портреты приносили дополнительный доход, приходившийся как нельзя более кстати, когда случались перерывы с заказами. Упорство, с которым Иероним лишал себя ощутимой денежной поддержки, братья считали вредной блажью. Впрочем, думали старшие, Иероним загружен работой и без портретов, заказчики – не только хертогенбосцы, приезжают и из других городов. А как наступит голодный период беззаказья, так он и возьмётся за ум.

     Увлёкшись работой, погрузившись в жизнь и страдания Христа, Иероним не заметил как подступили сумерки. «Мы закончили на сегодня, можете вымыться и привести себя в божеский вид к ужину» - сказал художник двум своим ученикам, которые уже устали и только делали вид, что работали, пользуясь тем, что учитель уставился на свою картину, нанося на доску быстрые мазки. Услышав учителя, юноши тотчас вышли из мастерской со словами «да, мастер» и с мыслью «ну, наконец-то». 

     Этим вечером они принимали у себя Аларта Дюхамила с женой Катариной и её брата Яна Хейнса, приехавшего из Антверпена навестить сестру, дельного архитектора на хорошем счету, как и Аларт, построившего в Антверпене несколько церквей. Ещё одной причиной его приезда к родственникам в Ден Бос было желание взглянуть на строительство собора Святого Иоанна Евангелиста ведомого Алартом. Начав со строительства часовни для Братства Пресвятой Богоматери, Аларт Дюхамил постепенно стал руководить всеми перестройками в соборе.

     Эта грандиозная работа вызывала интерес и определённую долю зависти у Яна Хейнса, хотя, в то же время, он радовался успехам мужа своей обожаемой сестры. Аларт прекрасно представлял сонм чувств, испытываемый родственником и собратом по професии, он собирался посвятить Яна во все подробности строительства. Какова же была радость Яна когда он узнал, что ему предстоит ужинать в доме Иеронима ван Акена!

     Копии и гравюры с его необычных картин часто вызывали смех и подолгу держали подле себя. Видел он и работы Аларта по сюжетам Иеронима ван Акена. Прихотливость работы, множество любопытных деталей в гравюрах, изображающих музицирующую пару у фонтана, видения императора Константина или окружение слона,  поражали Яна Хейнса. Аларт обрадовал Яна: кроме мастерской Иеронима им предстоит увидеть и работы художника в соборе. Побывать запросто в мастерской Иеронима ван Акена! Ян Хейнс считал себя везунчиком.


     Прошёл не один месяц, прежде чем постоянно разъезжающему по поручениям герцогини бургундскому придворному представился случай снова посетить Хертогенбос. Иных целей пребывания в Хертогенбосе, кроме визита к Иерониму ван Акену, у дона Диего не было, поэтому по приезду он тотчас же отправился к художнику. За трапезой, приуроченной Иеронимом и Алейт к приезду Диего де Гевары разговорам не было конца.

     Художник и придворный видели друг друга второй раз в жизни, но обоим казалось, будто это очередное свидание со старинным приятелем, так уютно и легко чувствовали они себя друг с другом. Дон Диего приехал к Иерониму с подарком – он вручил новому другу так долго ожидаемый в Нидерландах, недавно отпечатанный нидерландский перевод «Золотой Легенды» Блаженного доминиканца Иакова*. Что и говорить, Иероним ван Акен пришел в неописуемый восторг, получив столь драгоценное подношение.

   - Я читал латинский оригинал ещё когда учился в здешней латинской школе при Братстве Общей Жизни, – радостно воскликнул живописец, -  теперь, благодаря вам, досточтимый дон Диего, прочитаю сей труд на моём родном языке.
   - О, вы учились в вашей знаменитой латинской школе, - восхитился дон  Диего, - говорят, она обладает прекрасной, богатейшей библиотекой.
   - Что правда, то правда, библиотека, в самом деле, роскошная, - подтвердил Иероним, - Братство Общей Жизни, владеющее ею, не жалеет средств на приобретение как новых трудов, так и старинных манускриптов. Братья также пытаются начать печатное дело в Хертогенбосе, привлекают сюда печатных дел мастеров.

  - О, это верно, - вступила в разговор Алейт, - Братья ведут переговоры с печатных дел мастером ван Лимптом из Утрехта о переезде в Хертогенбос, он выучился печатному делу у германцев.
Диего де Гевара поразился столь подробной осведомлённости Алейт. Алейт же, увидев удивление на лице Диего, которое тот и не пытался скрыть, рассмеялась и пояснила:
   - Осведомлённость объясняется весьма просто, дорогой дон Диего. Моё Братство Пресвятой Богоматери, где я состою с юных лет, помогает им в этом благородном и полезном для нашего города деле.

   - Надеюсь, им это удастся, – просиял Диего де Гевара, - переговоры закончатся удачно, и утрехтский печатник затем обучит ремеслу хертогенбосцев. Неудивительно, что мастер ван Лимпт работает в Утрехте. Утрехт великолепен во всём, что так или иначе связано с изготовлением книг. Там действует отличная школа миниатюристов, украшающих рукописи.
   - Знаю об этом не по наслышке, - снова раздался голос Иеронима, - я учился в Утрехте искусству миниатюры.
Беседа плавно переходила к теме живописи.                - Многочтимый мастер Иероним, не замедлю заверить вас, что являюсь почитателем
ваших новшеств в живописи и вашего стиля. Я уже владею копиями с ваших работ, но желал бы владеть и работами, написанными вашей незаурядной кистью. Разумеется, мне бы хотелось что-нибудь из того, чем вы так известны: ироничные сценки жития- бытия, - 

     Диего подумал о том, что саркастические его картины, клеймящие грехи особенно отличительны, но не упомянул о сарказме и вслух продолжил:
   - Одну из сценок я намереваюсь преподнести в дар правительнице нашей, герцогине Марии Бургундской. Я ни одной минуты не сомневаюсь, что госпожа наша придёт в полный восторг. Герцогиня –  благочестивая христианка, однако уныние и нытьё, к сожалению, так часто присущее служителям церкви и монахам, ей совершенно чужды. Герцогиня Мария любит веселье, смех, балы, охоту и всегда благосклонна к шуткам, она унаследовала это от своих отца и деда, которые тоже обожали пиры и турниры. Ваша картина, мастер Иероним, сразу станет одной из самых ею любимых.

  - Госпоже нашей, славной герцогине Марии мы от всего сердца желаем здравия и благоденствия, да прибудет с ней Бог, - Алейт высказала пожелание, к которому присоединились бы не только сидевшие в этой нарядной лицевой комнате, но и жители
всего Брабанта.
   - Да прибудет с ней Бог, - эхом повторили мужчины.

  «Боже, храни герцогиню Марию», - ещё раз подумал про себя Диего, так как тяжёлое, ноющее чувство тревоги, почти не покидавшее его последнее время, в этот самый момент особенно больно сдавило его сердце.
Иероним и Диего расстались добрыми друзьями. Придворный поспешил обратно в Брюссель, к своим многочисленным  обязанностям.   
   - Пожалуйте в любое время, дон де Гевара, если пожелаете посмотреть как продвигается работа.

   - Я буду неописуемо рад снова увидеть вас и вашу любезную супругу, мастер Иероним и понаблюдать как вы работаете, а если вам случится быть в Брюсселе, то я буду счастлив принять вас в своём доме, - ответил на прощание Диего де Гевара.
   - Ваш новый визит доставит нам с женой истинное удовольствие, дон Диего, - чуть помедлив, произнёс Иероним. В голосе Диего де Гевары Иероним услышал искренность, а весь его облик излучал дружеское расположение, оттого Иероним и позволил себе эту маленькую вольность по отношению к высокопоставленному придворному.

     Иероним чувствовал себя польщённым тем, что его картина будет преподнесена Герцогине Бургундской. Он не обладал ни славою великих соотечественников прошлого Яна ван Эйка или Рогира ван дер Вейдена, ни славою гремевшего на всю Европу итальянца Леонардо да Винчи. Да и совсем другие стороны волновали его в живописи. Он не стремился ни к точности деталей и непогрешимости цвета фламандца ван Эйка, ни к совершенству ракурсов и идеальности перспективы итальянца да Винчи.

     Всё более его занимало не то как он писал, а то, что он писал. Всё более, оглядываясь вокруг, он обращал своё внимание художника не только на благоговейный трепет, испытываемый во время молитвы или мессы, но и на иные стороны жизни городского люда: праздники, торговлю, работу ремесленников, истории о любовных похождениях, прозябание нищих и калек, людскую глупость или излишнюю доверчивость, ложь, злобу и жестокость или доброту и кротость. Всё это, думал Иероним, может быть и должно быть изображаемо так же как и боголюбие. Об этой суете пишется словом в поэмах и сказаниях, но можно писать и кистью.
* Ecce Homo (лат.) – Се Человек.
*Блаженный Иаков Ворагинский (1228/30 – 1298) – доминиканской монах, позже архиепископ Генуи.