Плач Франкенштейна

Челюсть разинул –
                рыдает урод,
рожу
      за злую
              гонимый:
«Меня вам
               негоже
                бояться, народ,
каким бы уродом
                я ни был.


Это я с виду
             ужасен и зол.
А так – я ведь сущий овечка:
лук и бобы
            украшают мой стол;
мысли
         приходят
                о вечном...


...Но нет мне отрады!
Не верит –
             никто!
Один я
      на белом
                свете!»
И вновь из несчастного
                вырвался стон:
«Как же ужиться
                с этим?


…Да что уживаться…
                Стоит ли жить??
Ответь-ка,
             отец Франкенштейн?!
…Руки ли взять
                на себя наложить?
Свернуть самому себе
                шею?


Нет же!
        Нельзя мне себя убивать,
наук шаловливых
                проделке!
…Так, может, мне к людям пробраться,
                как тать,
с феерией
             шуточек
                мелких...?


Но люди-то правы:
                я тварь – ещё та,
лютым чета
                троглодитам;
ребенка, поди,
                говорят, неспроста,
готов
         аж живьем
                проглотить я...


А что, если правда?
                Народ,
                он не врёт.
Народ
       – это грозная сила.
Возропщет с испугу
                и даже добро
втопчет
           в зловонную псину.


...Вижу, молчишь ты,
                отец Франкенштейн,
жизни
      содетель безбожный.
Поздно мне слушать
                твои утешения!
Ты имя
        мне дАруй
                – твоё же!

...Азъ – Франкенштейн!!
                – ферштейн, папА?!
Я сам –
      всему суд и порука!
Так вот,
        сочленивший меня, – и попал
ты в мщения
                первую
                руку!»

Свершилось:
                вершит
                над творцом
                самосуд
тварь
      безо всякой пощады.
«Гер Франкенштейн,
                ведь это – абсурд:
твое же
         гноит тебя
                чадо...?


...Да что там...
                И чада уж близок черед:
затопчут
          страшилище
                люди.
К уродам у них – свой особенный счет.
Знаю,
       как всё это
                будет...


Когда же случится,
                и рОковым днём
меня
     опрокинут на вилы,
в ока мгновение
                имя моё
станет Истории
              милым.



Я сделаюсь мифом
               с минуты - когда
адски
     мне вшитое
                сердце
кровавое вынут,
                немедля отдав
псам,
      дабы вшивыми
                есться!


...Но вот ведь на что мне неведом ответ:
о чём это
            травы с цветами
в утренней неге,
                встречая рассвет,
плачут
        росой,
               как слезами...?»


И вновь закручинился страшный урод,
упал,
       замотал головою,
и прежнего пуще
                разинувши рот,
взвыл
      несмолкающим
                воем...

                апрель, 2003 г.