14 - 24 октября

14 октября

Сэм уехал, и я чувствую себя глупо, оттого что сей факт беспокоит меня больше, чем Лялю. После проводов мы с ней позанимались делами: она кроила мех для шубы, я подбирал мелодию, которую напевал Филип-трактирщик, завтра пойду переписывать слова, буду с Лялей их разучивать. Кстати, в довольно нелепую ситуацию попал. Сэм сказал, что пошёл прощаться с Филипом, а я же по запаху чувствую, что он не к трактиру направился. Стал потом узнавать, расспрашивать, оказалось, что в городе два человека с таким именем, один — трактирщик, а другой — плотник. Мы со вторым даже здоровались, он нам денег занял на выпивку, их отдавать надо, а я вообще этого момента не помню.

Сегодня дошли до речки. Ляле очень нравится это место, она рассказывала, как сидела с подругой на том самом уступе, болтая ногами над несущейся внизу водой, и планировала побег из города. У подруги через несколько дней должна была состояться свадьба, сорвать её девушка так и не решилась: не пришла к назначенному времени, — хотя Ляля была готова, ждала её, вещи подготовила. Я делился тем, что меня волнует, преподнося это как разного рода нелепицы и несуразицы. Конечно же, речь идет о проклятии. Первый вопрос, который возник у Ляли, был о том, сохранили ли те, кого я описываю, человеческий разум. Ведь сохранили? Мы с Сэмом поняли свои ошибки, мы одумались, в нашей жизни больше нет той жестокости, что отравляла наши души. Наши дни почти не отличаются от тех, что проживают обычные люди, и я радуюсь каждый раз, когда задумываюсь об этом. Ляле я просто ответил, мол, да, сохранили. Она тогда стала задираться, спрашивать, почему я подаю ей такую интересную историю как страшилку для малых детей, почему не говорю, как проклятые использовали свой, как она сказала, дар бессмертия, стали ли они правителями или непобедимыми войнами, почему я не говорю, на ком они женились, были ли их дети тоже бессмертными. Её реакция была для меня неожиданной, я не смог найти, что ответить, и попытался закрыть тему, сказав, что всего остального мне не было поведано. Частично, это правда, ведь я отказался от возможности поговорить с человеком, над которым мы провели ритуал. Возможно, именно он женился и узнал, передалось ли проклятие его отпрыскам. Забавно, что Ляля также спросила, что бы сделал я, сложись со мной такая напасть. В реальности я уверовал и крестился, это, наверное, единственная вещь, на которую проклятье повлияло непосредственно прямо, а не косвенно. Ляля сказала, что она бы пошла к королю и представила ему себя, как самое сильное оружие, которое он когда-либо сможет заполучить. В представлениях Ляли, король бы не выдал её тайн инквизиции, и она бы по его поручениям отправлялась в другие страны, выигрывала войны, которые так и не успели начаться, а в перерывах между ними жила в замке и беседовала со служанками. Решение столь же интересное, сколько кровожадное, странно, что среди всех любителей озолотиться за чужой счёт, выживших после ритуала, не нашлось никого, кто бы им воспользовался. Ляля оправдывала себя тем, что пустила бы такие способности на благо Польши, и не понимала, чем это не способ искупить те злодеяния, которые она могла бы сделать по неосторожности. Я так и не объяснил ей своего видения, из-за того, что начался дождь, и мы поспешили домой. В очередной раз я убедился, что не подменяю понятий, и что проклятье — это проклятье, а никакой не дар, кто бы что не говорил. Морось быстро переросла в сильный ливень, а я не мог бежать как нормальный человек. Я соврал Ляле, что забыл свою фляжку, и попросил её не ждать меня, пообещав потом догнать. Полностью измок, шляпа была как тряпка, но я только что проверил ее, и вроде всё в порядке, она немного подсохла и всё-таки обрела подобие своих прежних очертаний. Что по-настоящему пострадало в этой битве с природой, так это сапоги: они её не пережили. Не знаю в чём завтра пойду к сапожнику, и хватит ли имеющихся денег, хорошо хоть, что сейчас не зима.

17 октября

Ляля всё-таки заболела. У неё только-только спал жар, она уснула совсем недавно, при том мучилась с самого утра, было очень больно на это смотреть. Сэм говорил, какие травы нужны и что с ними делать в случае чего, но я и, когда помогал ему, плохо их различал, а теперь вовсе всё забыл. Не представляя, каким образом я отберу пять нужных пучков из того вороха, что был в нашем распоряжении, я решил, что мне необходима помощь знатока в этом деле, и пошёл к местному врачевателю. На новые сапоги денег пока нет, уже третий день хожу в больших вязанных носках, которые Ляле не удалось сбыть, в них и отправился. С Лёликом я до сегодняшнего дня ни разу не виделся, Сэм питает к нему неприязнь, как почти ко всем другим лекарям, и, как я понял, она взаимная. В тех словах, что я слышал об этом человеке, было много правды. Лёлик действительно необычно низок, он, пожалуй, будет одного роста с большинством юношей, у которых ещё не успел прорезаться голос, выглядит хилым (фраза Сэма "такой-же дрыщавый как ты" — это ещё преуменьшение), плохо выговаривает букву «р». Со мной он сначала держался дружелюбно, ко как понял, кому нужна помощь, стал крутить носом, мол, раз с ней такой способный лекарь живёт, пускай сам и прогоняет болезни своей, как он выразился, вертихвостки. Я его и так, и сяк просил, чуть ли в ножки ему не кланялся, убеждал, что никаких денег из-за нас у него не убыло, что люди больше доверяют тому, кого дольше знают, что к Сэму вообще с болезнями никто не обращается, мазям его не доверяют... тьфу, аж противно стало. Зато Лёлику мои речи пришлись по душе, он носки мои подметил, с лицом великого гуру бросил ласковое: "Ну ничего страшного, твой друг ещё научится, он же молодой, неопытный", — и соизволил проследовать за мной. Увидев Лялино состояние, он сказал, что те травы, которые наказал использовать Сэм, совсем не подходят, нужно кровопускание, мне даже слова против не дал вставить. Я думал, что с ума сойду, когда Лёлик сделал разрез. Тело было словно чужое, я понял, что дело дрянь, когда поймал себя на том, как представляю свои зубы, вонзающиеся в эту руку вслед за лекарской бритвой. Я сразу вышел на улицу под насмешку о якобы моей боязни крови. Кстати, среди проклятых вполне может быть кто-то, носящий в себе такой страх. Господи, какой ужас! Это же получается, что мы в самом прямом смысле сделали обыденностью чей-то кошмар.

Так впечатлился сложившимся в голове картинам, что не могу уснуть. Несколько раз обежал город, устал, но всё зря было. Всё равно нахожусь в сознании, только теперь с ноющими ногами. Я так и не написал всего, что хотел. Лёлик приготовил отвар, сказал, когда он остынет, нужно в миску ещё одну травку кинуть, вручил мне всё прямо в руки и ушёл. Вскоре Лялю начала бить дрожь, она жаловалась, что ей одновременно и холодно, и жарко, стала бредить. Ей привиделось какое-то жуткое существо в тени, которую отбрасывала свеча, моим словам о том, что там ничего нет, Ляля не поверила, долго поражалась, как можно быть таким невнимательным. Потом она, плача, умоляла своё видение уйти и никого не трогать, я погасил свет, надеясь, что с исчезновением тени, видение уйдёт, но это нисколько не помогло. Я очень долго успокаивал Лялю, сидел возле кровати, говорил, что всё будет хорошо, а сам так боялся сорваться, что выхлестал фляжку целиком. Она сильно сжимала мою руку, как будто я собирался вырваться или уйти, убеждала, что нам нужно дождаться её отца, уверяла, что он скоро придет, что войны не будет, притом, что я никак не возражал, и даже напротив подыгрывал всему сказанному. После отвара Ляля продолжала бредить, я даже заволновался, но, чуть-чуть подождав, увидел, что всё произошло, как обещал Лёлик. Она уснула, бормоча что-то себе под нос, я надеюсь, что жар пропал насовсем, и не вернется к завтрашнему утру. Словами не передать, как я не хочу, чтобы сегодняшний вечер повторился, без проклятия я бы может и придумал, как успокоить Лялю. А вот так, когда у неё не до конца зажил надрез, и мне приходится сидеть столь близко с её рукой в руке, когда для меня всё происходящее — одно сплошное безумное испытание, у меня способность соображать вся уходит на то, чтобы сохранять контроль над происходящим.

18 октября

Без сапог жить плохо. Носки собирают в себя всё подряд: мелкие камни, воду из лужи, грязь. Если ходить только до Филипа, который трактирщик, и Лёлика, ощущения ещё терпимы, а вот беготня по лесу в такой обувке — удовольствие не из приятных. Я и ногу себе проткнул, и носок порвал, и всё только из-за того, что набегу проглядел камень. А сколько раз я сегодня просто сжимал зубы от боли по той же самой причине, не счесть! И главное, придётся снова так охотиться, ибо пока Ляля поправится, кровь во фляжке кончится. Вообще жалко, что те, с кем я мог бы договориться, мне помочь никак не могут. Не хочу этого делать, но, наверное, стоит вечером зайти в трактир, людей поспрашивать, может кто-то в пьяных чувствах да проникнется и одолжит мне несколько гривен.
Ляля чувствует себя лучше, у нее сильная слабость, быстро начинает болеть голова, если она пытается на чём-то сосредоточиться, но зато самые страшные вчерашние проблемы отступили. Сегодня сготовил для неё суп, и это стоит запечатления, потому что я не могу вспомнить, когда в последний раз что-то готовил. Поучил слова песни, они никак не хотят запоминаться, хотя прошло уже... четвертый день уже проходит, а я до сих пор путаюсь.

19 октября

С завтрашнего дня буду ходить как нормальный человек, а не босяк. Моя задумка сработала, хотя могла оборваться до того, как её попробовали воплотить в реальность. По приходу в трактир я столкнулся с Филипом-плотником. В отличие от Филипа-трактирщика, этот человек ко мне относится просто как к другу своего приятеля. Видимо, Филипу захотелось такое положение дел исправить, он пригласил меня выпить, я напомнил ему, что мне пить в такие времена вообще не дело, и я ещё за прошлый раз денег не отдал. Он отмахнулся от этого, мол, ему не в тягость заплатить за меня, лучше бы на сапожника денег дал. Сидим, пьем, он меня начинает жизни учить, говорит, что не тем, чем надо, я занимаюсь. Почему? А потому что он, видите ли, тоже, когда молодым был, чуть со сказителями не ушел песни петь да в тавернах ночевать (как будто что-то плохое), но его отец остановил, и поэтому сейчас в жизни у него всё хорошо, а меня по его словам некому было остановить и на правильную дорогу казать. Это было смешно и неприятно одновременно. Во-первых мне больше лет, во-вторых у меня больше, так называемой, народной мудрости, я сталкивался с большим количеством ситуаций и людей, чем он, хотя бы потому что не был привязан к одному городу, ну и в-последних я совсем недавно вывернул на самый правильный путь, который только может быть в моей ситуации. Мне не то, чтобы было легко прийти к тому, как я живу сейчас, и при этом простой плотник будет считать, что мне могут помочь его наставления по поводу того, как надо жить. Простой плотник, который прожил всю жизнь в доме своего отца и не высовывал носа дальше соседней деревни, который вёл обычную жизнь, который не грешил, потому что у него даже не было выбора, я не имею ввиду, что имей он возможность, он бы обязательно её использовал, но нет никакой заслуги в том, чтобы удержать в ножнах оружие, которым не умеешь пользоваться. После потрясающей истории о своем неудовлетворенном певческом желании Филип сообщил мне, что ему кажется, что он достиг того возраста и мастерства, когда ему не помешало бы взять себе подмастерье. Я понял его намек не сразу, он прямо так и не сказал, вместо этого продолжил разглагольствовать про мою неправильность, использовал фразочки вроде «сам посуди», «неужели ты не понимаешь», «ты же знаешь в глубине души»... Меня от этой душной тирады спас другой Филип, он услышал наш разговор, и стал осуждать своего тезку, за то, что тот хочет меня отвадить радовать трактирных постояльцев. Филип-плотник ему сказал, что мне жизнь этот трактир загубит, что я впроголодь живу из-за того, что не работаю нормально, что мне даже на ноги надеть нечего. Трактирщик это послушал и одолжил мне денег, хотя, когда я просил, он сказал, что у него свободных вообще нет. Я его поблагодарил, пообещал, что заявлюсь к нему с лютней, как только разберусь с проблемами.

Ляля закончила дышать над картошкой и попросила меня рассказать ей страшных баек вроде той про проклятых. Я подумал-подумал и решил, а почему бы мне опять не обратиться к собственным воспоминаниям. Заменил нас с Сэмом на двух сестер, сказал, что к этим несуществующим девушкам попал в руки эликсир, который лечит от всех возможных болячек, а потом оказалось, что он действует только на определённую группу людей. Рассказал, как эти сестры в погоне за желанием полностью познать найденную диковинку забыли о сострадании к ближнему, как лишили здорового человека пальца, чтобы проверить сможет ли их волшебная вещица присоединить его обратно. Ляля назвала моих героинь маньячками и сказала, что ей на сегодня страшилок достаточно. Мы поговорили про Сэмовы книги с ритуалами, он, оказывается, многим из прочитанного делился с ней. Кстати, так странно получилось. Его запах постепенно слабел со дня его уезда, а через несколько дней и вовсе пропал, я был по началу рад, но сегодня мне пришла в голову мысль, что, когда я его чувствовал, было лучше. Во-первых, несмотря на свою вездесущность и всеприсутствие, запах все-таки приятный, был одним из поводов для радости, да, я к нему более менее привык, но так всегда с хорошими вещами, не ценишь их, пока не лишишься, а во-вторых он забирал на себя то внимание, которое у меня сейчас приковано к крови Ляли. Мне с каждым днем всё сложнее с ним справляться, постоянно приходится себя контролировать, моя фляжка, наверное, никогда так быстро не опустошалась, как в последние несколько дней. У Лялиной болезни есть один плюс, она держит дистанцию, из-за того, что боится меня заразить, и это очень-очень хорошо. Успокаиваю себя тем, что эти трудности временные, нужно просто перетерпеть до возвращения Сэма.

24 октября

Пытались вчера объяснить Филипу, что Ляля не до конца окрепла, и лучше подождать несколько дней, но его такой расклад не устраивал: в трактире сейчас много гостей, и те, кто ещё не уехал, сделают это со дня на день, мало кто хочет отмечать Собор всех святых вдали от дома. Ляля была тише, чем обычно, нам повезло, что люди не отсюда, сидели к нам ближе других, и лишь благодаря этому смогли её услышать и выразить своё одобрение деньгами. Заработать вышло ощутимо больше обычного, но не малая часть из этого так и не покинула трактир, она ушла на возвращение долгов и вино. Ляля очень милая, когда выпьет, она сама по себе довольно открытый и жизнерадостный человек, но преображение ее смеха после первой кружки — это то, что нужно услышать. Наверное, я правда невнимательный, если не заметил этого в нашу первую попойку. И она ещё умудряется в таком состоянии себя стесняться... я только сейчас понял, насколько стеснение для неё нетипично, не могу вспомнить ни одной ситуации, когда Ляля бы проявила его будучи трезвой. Никогда прежде не встречал людей с такой особенностью. Наше прекрасное времяпрепровождение, которое с Лялиной стороны заключалось в смехе над любой глупостью, что я произнесу, а с моей — наслаждением иллюзией того, что я умею шутить, прервало какое-то хамло. Он подошел к нашему столу и, сразив меня вонью из своего рта, провякал: "Ну что, парниша, твой дружок уехал и оставил тебя за этой шлюшкой приглядывать? Я её одолжу ненадолго?". Ляля сказала, что, если он ее тронет, домой ему придётся возвращаться без пары зубов. Я сначала подумал: "Как здорово, Ляля драться умеет, я не знал", — а потом взглянул на неё, на этого типа, и осознал, что драться-то придётся мне. Ха, если бы я мог ещё что-то против него поставить. Этот выродок проигнорировал выпад в свою сторону и повторил вопрос, который я не буду опять цитировать. Ну, тут каждое слово можно оспорить, также как с Филипом-плотником. Во-первых, Ляля не шлюха, во-вторых, не собака, чтобы за ней кто-то присматривал в том смысле, который он в это слово вкладывал, в-третьих не вещь, чтобы ее одалживать и, наконец, в-последних, я б ему даже шляпы не дал поносить. Таким существам объяснять простые истины бессмысленно, поэтому мой ответ уместился в одно слово: "Нет". Выродку этого уже хватило, чтобы посчитать себя глубоко оскорблённым, он выдал что-то на подобии: "Ты че мне грубишь? Я не твоя подруженция, я грубость терпеть не собираюсь". Ляля его вновь спровоцировала, сказав, что нам плевать, чего он там собирается терпеть. После такого, я бы огрёб в любом случае, так что тоже высказал пару ласковых. Мужик поднял меня за ворот, и дальше я ничего не помню. Судя по тому, что больше всего болит и разбитой губе, эта тварь по мне лбом приложилась. Ляля спит ещё, кажется, с ней всё в порядке, деньги на месте, и то хорошо, а голова заживет, случай не первый, и вряд ли последний.

Ляля сказала, что тот, кто к нам вчера подошёл, — один из прихвостней её непутёвого ухажёра, ну, того, который так напугался Сэма, что уехал из города. Я перед тем, как бахнуться в обморок, успел по носу дать тому ублюдку, он меня толкнул в ответ. Ляля удивилась тому, что я от этого вырубился, пришлось объяснить, что дело было не в ударе, а в волнении и у меня попеременные успехи с тем, чтобы это контролировать. Её слова меня, конечно, обрадовали. Чтобы я и кому-то по носу, да ещё до крови? "Да никогда в жизни, вы меня вообще видели?", — сказал бы я ещё утром. После битвы злодыханного хамла и костлявого певуна, окончившейся, на мой скромный взгляд, вполне достойным поражением последнего, к ситуации кто-то привлёк внимание. Из знакомых вмешались оба Филипа и, неожиданно, Лёлек: он запустил в того мужчину кружку, не попал, правда. Я думаю, этот вечер мы все нескоро забудем.