На лавине верхом

Карл Фридрих Иероним барон фон Мюнхгаузен, как достоверно известно из его же собственных рассказов, летал на ядре. Подумаешь, летал он на ядре! А вот я, например, съезжал с горы верхом на лавине! Или это был камнепад? Или это мы тогда с бароном стреляли оленей через дымоход? Ну ладно, насчёт лавины это, положим, был наш ответ немецкому барону на русской службе – небольшое художественное преувеличение. Сейчас расскажу, как было на самом деле.
 
В августе 2004 года Наталья Зайчикова собиралась вести категорийную четвёрку по Полярному Уралу, причём по самой северной его части. Не то, чтобы там вовсе не ступала доселе нога белого человека, но, например, в нашем турклубе, в котором мы регистрировали свои маршруты, ни одного описания прохождения тех мест не нашлось. То есть на Полярный Урал ходили многие, но обычно ограничивались районом Щучьих озёр и местами к югу от него. Наталья же планировала заброситься вездеходом в район хребта Оченырд и озера Очеты, а к Щучьим выйти только к середине маршрута.
 
У меня на это время никаких своих интересных планов не было, и я заинтересовался возможностью в этом походе поучаствовать. С Натальей мы к тому времени уже прошли два похода, были хорошо знакомы, и она была готова принять меня в группу. Была, правда, одна небольшая загвоздка: поход планировался четвёртой категории, а у меня не было опыта прохождения «тройки». Было прохождение двух категорийных «двоечек» участником и одной «единички» руководителем, не считая нескольких «незаяв». Впрочем, не знаю как сейчас, а тогда правила официально разрешали участие туристов, имеющих предшествующий опыт на две категории ниже заявляемого похода, если таких в группе не более четверти состава. Вот благодаря этому правилу Наталья и смогла меня взять в группу.
 
Поход предстоял трудный, это было заранее понятно, и готовились к нему серьёзно. Был тренировочный выезд на скалы в Монрепо, чтобы потренироваться с верёвками и прочим скальным снаряжением. Тщательно готовили продукты, заранее составляя каждый будущий завтрак и ужин отдельным плотно упакованным и перевязанным мешком. Сами сушили мясо, чтобы не тащить банки с тушёнкой. Тем не менее, при всех наших стараниях рюкзаки получились очень тяжёлыми. На две недели полностью автономного маршрута нужно было нести на себе не только всю еду, личные вещи и снаряжение, но и газ в металлических баллонах: идти нам предстояло по каменистой тундре, где никаких дров для костра быть не могло.
 
Решая вопрос моего участия в этом походе, Наталья, помнится, спросила, каковы мои отношения с сыпухой. Что такое «сыпуха», я себе представлял по образу и подобию крымского гравия, по которому мне прежде довелось ходить, в том числе поднимаясь и спускаясь по покрытым им склонам. Конечно, он несколько затрудняет движение, ноги в нём вязнут, он действительно сильно осыпается, и сил для ходьбы требуется больше, но в целом сыпуха в том значении, в котором это слово понимал я, не вызывала у меня особых трудностей, так что я совершенно честно ответил, что на сыпухе чувствую себя вполне уверенно. Ох, если бы я знал, что под словом «сыпуха» Наталья понимает вовсе не гравий и не галечник, а средний и крупный курумник с «живыми» камнями в полметра, в метр, а то и в два метра диаметром! Но когда я это понял, было слишком поздно.
 
Вездеход неведомой мне модели ждал нас в Воркуте. Поскольку заказ вездехода – дело весьма недешёвое, а мы были далеко не миллионерами, решено было скооперироваться двумя туристическими командами. Сначала боевая чудо-машина забрасывала группу москвичей на Щучьи озёра, где они планировали поставить лагерь, охотиться и гулять вокруг радиалками, а уже оттуда везла нас на север до Очеты, откуда нам предстояло топать пешком сначала обратно до Щучьих, а потом – в долину реки Усы.
 
Должен сказать, что из всех городов и поселений, в которых мне в жизни довелось побывать, Воркута произвела на меня впечатление самого мрачного и непригодного для человеческой жизни места и своей взаимной враждебностью с окружающей средой напомнила город жестянщиков из «Неукротимой планеты» Гарри Гаррисона. Природу тех мест при всём желании не назовёшь приветливой и гостеприимной. Город стоит на безлесной тундряной плосковине, открытой ледяным ветрам с Северного океана. Он сер, недобр и насуплен, что особенно остро чувствуется в пасмурную, ветреную и дождливую погоду, которая нас там встретила. Маленькие окошки домов с тройными стёклами напоминают бойницы. Во всём облике города витает явственный дух его не столь уж далёкого тюремно-лагерного прошлого пополам с предчувствием надвигающегося вымирания и запустения. Впрочем, в Воркуте мы пробыли совсем недолго. У нас не было необходимости что-либо подкупать из продуктов, всё было привезено с собой, рассчитано и расфасовано до грамма. Мы просто добрались до нужного адреса и некоторое время ждали отправки.
 
На нашей боевой машине до места назначения мы ехали долго и трудно. Вездеход шёл по бездорожью. В утробе стального монстра выматывала болтанка и тошнота, снаружи, если выбраться на броню, почти не переставая, лил дождь. Как и планировалось, трое москвичей и их маленькая охотничья собачка покинули нас на Щучьих, а мы поехали дальше. Наконец, уже изрядно вымотанные, мы достигли стартовой точки своего маршрута, выгрузились, и вездеход – единственная ниточка, связывавшая нас с цивилизацией – уехал. Теперь пути назад не было, только вперёд.
 
Кратко опишу наше положение. Полная автономность, на всём маршруте никакой населёнки. Единственная обитаемая база, если не считать лагерь москвичей на Щучьих, – в неделе пути. Никакой связи с внешним человеческим миром, ни мобильников (они там всё равно не ловят), ни рации. Рассчитывать можно только на себя. Случись что, спасатели хватятся нас только после контрольного дня нашего запланированного возвращения, никак не раньше. Никаких дорог, никаких тропинок. Либо тундра, покрытая сплошной туго переплетённой сетью хватающих при каждом шаге за ноги кустарничков, либо хаотические россыпи камней – иногда относительно мелких, в двадцать-тридцать сантиметров длиной, иногда – в два или в три человеческих роста, со всеми промежуточными вариантами. Камни, по большей части неокатанные, с острыми гранями и краями, хаотически нагромождены друг на друга, словно противотанковые укрепления. Многие из камней – «живые», то есть, стоит на них наступить, они двигаются, переворачиваются, норовя защемить и сломать ногу, или сползают, а то даже и летят вниз по склону, увлекая за собой своих соседей. Всё это выглядит абсолютно непроходимым. Добавьте к этому беспросветно мрачное небо, низкие тучи, почти непрерывный дождь и сильный порывистый ледяной ветер. И да, благодаря дождю камни не только острые и «живые», но ещё и мокрые, а, значит, скользкие. На плечах у нас рюкзаки по 30-35 килограмм весом, и по камням прыгать или ползать придётся с ними. Верхушки окрестных гор – во льду и снегу. Единственный во всём этом плюс – нет ни комаров, ни мошки, обычных для этих мест – сдуло ветром, смыло дождём, уморило холодом. В общем, хотя бы со стороны кровососов никаких угроз нет.
 
В самом начале маршрута, кажется, вечером первого же дня, мы встретили двух местных кочевых оленеводов – ненцев. Выглядели они весьма занятно: очень низкорослые, лица сморщенные, кожа – коричневая от загара, одеты в причудливую смесь традиционной и современной одежды, в которой какие-то элементы национального костюма сочетаются с курткой-ветровкой. По-русски говорят, но заметно, что язык им не родной. Немного пообщались, поглядели друг на друга, как на диковину.
 
– О! А что это у вас? Палатка? А можно внутрь заглянуть?
 
– О! А это у вас чум? Настоящий! А можно пойти посмотреть?
 
В общем, всё вполне доброжелательно. Наутро следующего дня они снова пришли, принесли и подарили нам большой мешок свежей, чуть ли ни живой ещё рыбы. Наталья порылась в наших продзапасах и подарила им пару шоколадок, больше мы не могли. Ненцы очень подивились на странных белых людей, которые безо всякой крайней нужды ходят тут под тяжеленными рюкзаками пешком. Вместе сфотографировались на память. Один на прощание махнул нам рукой, указывая направление:
 
– Если с вами что случится, и нужна будет помощь, во-о-от туда идите. Мы там кочевать будем.
 
Ещё в самом начале маршрута был у нас в качестве запланированной достопримечательности водопад – небольшой по расходу воды, но огромный по высоте. Здесь небольшая речка падала чуть ли не на несколько сот метров. По описанию должно было выглядеть очень впечатляюще, но из-за низких обложных облаков, моросящего дождя и донельзя скверной видимости картинка смазалась, и водопад как-то совсем потерялся в окружающей его серой хмари, хотя найти его мы нашли.
 
Первая часть нашего маршрута, посвящённая Оченырду, была закольцована. Это позволило выгрузить часть продуктов и снаряжения, спрятав их среди камней. Потом, когда дня через четыре вернулись, долго искали свою заначку и нашли её с большим трудом.
 
Вообще в основном из этого похода я помню только первые два дня, третий – уже сильно хуже, всё остальное слилось в одно сплошное пятно преодоления «через не могу» за гранью физических возможностей. Передвижение по нескончаемому нагромождению мокрых, скользких, двигающихся и переворачивающихся под ногами камней с тяжеленным рюкзаком за спиной оказалось для меня крайне трудновыполнимой задачей. Впрочем, суставы у нас полетели у всех – у кого голеностопные, у кого – коленные, у кого – все сразу. При каждом шаге ноги отзывались зверской болью, и потом мучительно болели ещё и по ночам (я перестал подвывать во сне от мучительной боли в коленях только через два или три месяца после окончания похода). Мы все сильно хромали, и уже к середине похода напоминали инвалидную команду. То один, то другой участник сильно отставал от группы. Дождь не переставал дней десять, пока мы не вышли в долину Усы, причём чаще не моросил, а лил, как из ведра, к тому же делал это под углом из-за сильного и очень холодного порывистого ветра. Вся одежда, естественно, промокла до нитки, и ни малейшей возможности обсушиться не было, максимум, что можно было сделать – это периодически вещи просто отжимать. Особенным праздником было утро, когда в эти самые абсолютно мокрые и за ночь замёрзшие вещи нужно было одеться.
 
Пока оставалась хотя бы сухая смена тёплого белья на ночь, в жизни была хоть какая-то надежда и просвет. Но и это закончилось. Во-первых, сочетание ливня и порывистого шквального ветра приводило к тому, что иногда ночами, несмотря на все правильно закреплённые штормовые оттяжки, стену палатки выгибало так, что на некоторое время она буквально ложилась на наши спальники, во всяком случае, на спальники тех, кто спал по краям. При этом спальник, естественно, с каждым разом сначала отсыревал, а потом и намокал всё больше, а никакой возможности подсушить его не было. Во-вторых, эта медленно надвигавшаяся катастрофа была резко ускорена в один из дней, когда из-за организационных накладок нам пришлось сперва собрать лагерь под проливным дождём, а спустя полтора или два часа под ним же поставить заново. Именно спальник, перешедший из состояния сырости в состояние необходимости его отжать перед тем, как в него влезать, окончательно добил остатки морального духа.
 
Потом, после возвращения домой, я смотрел на фотографии из похода и многое не мог вспомнить, потому что в самом походе никаких сил оглядываться по сторонам уже не было. Смотреть приходилось исключительно под ноги, тщательно следя за тем, на что ступаешь, а всё внимание, вся сила воли была сосредоточена в одном только шаге – том, который делаешь в данный момент. Именно там, на Полярном Урале, я обрёл для себя и внутренне принял особый ранее неизвестный и незнакомый мне опыт, память о котором меня потом несколько раз здорово выручала в разного рода тяжёлых жизненных обстоятельствах. В какой-то момент у меня полностью отключилось планирование будущего и, как следствие, беспокойство о нём. Горизонт видения событий схлопнулся до одного только настоящего момента. Если бы я представил себе путь, который предстоит пройти в течение не то что оставшихся до окончания маршрута дней, а хотя бы ближайшего получаса, я однозначно счёл бы, что смысла бороться нет, ситуация абсолютно безысходна и остаётся только лечь и умереть. Сил оставалось только на один последний шаг – этот один последний шаг я и делал. Каждый раз передо мной была только одна задача, одна цель и одна мысль – сделать ровно один шаг. Всего один. На один-единственный шаг сил хватало, а о большем я не заботился. Время и пространство за пределами этого одного шага просто перестали существовать.
 
Товарищи по походу потом говорили, что, доходя до точек привала, я даже не сбрасывал рюкзак, а просто останавливался и неподвижно замирал, стоя в полной прострации, пока не звучала команда продолжать движение. Я этого совершенно не помню. Из этого состояния своего рода медитации, в котором я совершенно отключался от внешнего мира и был полностью сосредоточен на том конкретном камне, на который в этот момент ступал, я выходил всего несколько раз за весь поход. Эти моменты сохранились в моей памяти отдельными яркими эпизодами, всплывающими из общего тумана беспамятства и безмыслия, в который я погрузился.
 
Помню, как в какой-то момент мы ставили на ночь палатку, и до того, как она была закреплена, резкий порыв ветра вырвал её из наших окоченевших от ледяного дождя и потерявших чувствительность рук. Она, словно раздутый парус, полетела по голой, плоской в том месте тундре, не имея ни дерева, ни крупного валуна, за который могла бы зацепиться. И мы, только что едва ковылявшие из последних сил, хромавшие, с мучительно болящими при каждом шаге суставами, разом поняв, что вот сейчас мы останемся вообще без палатки, бегом кинулись в погоню и всё-таки каким-то невероятным усилием её настигли и схватили.
 
Ещё помню, как ближе к концу похода мы добрели до обитаемой станции то ли геологов, то ли географов, и Наталья, которой надо было уточнить какие-то детали маршрута, увела нас на другой берег реки от базы, а сама ходила туда и обратно вброд через реку, понимая, что если наша группа в том состоянии, в каком мы находились, хоть на час окажется в тёплом помещении и прикоснётся к благам цивилизации, маршрут, уже на три четверти пройденный, будет гарантированно сорван – народ больше не поднимется и будет ждать транспорта.
 
В чём-то похожий, но более смешной случай был в середине маршрута, когда мы дотопали до Щучьих озёр и встретили там знакомых по заброске москвичей. В отличие от нас, москвичи никуда не шли, а гуляли радиалками – забрать их назад должен был в назначенный день тот же самый вездеход, который и привёз. У москвичей был стационарный лагерь, вполне сносно налаженный быт, к тому же они охотились, и как раз в день нашей встречи у них была только что добытая свежая зайчатина, которую они и предложили нам отведать, остановившись на полуднёвку и оставшись на ужин. Наталья (Зайчикова) так решительно отказалась от этого заманчивого предложения и так быстро повела группу дальше, что дала повод для многочисленных шуток на тему того, что сильно испугалась, как бы оголодавшие туристы не пристрастились к зайчатине.
 
Некоторым эпизодам того похода очень даже стоит посвятить когда-нибудь отдельные рассказы, но здесь я расскажу только об одном, ради которого и начал.
 
В один из похожих друг на друга дней – даже не скажу, было ли это в первой половине маршрута или во второй – мы спускались с очередного перевала по очередному совершенно бесконечному склону, заваленному средним и крупным курумником. Склон был достаточно крутым и трудным, а камни – как на подбор «живыми». При каждом шаге камни под ногами плясали, вертелись и скатывались вниз. Я заметно отстал от остальной группы и, стало быть, находился выше по склону. В какой-то момент камни вокруг меня поехали вниз. Не один или несколько камней посыпалось из под ноги, а «поехал» и стал сползать целый массив камней, на котором я находился. Назвать это лавиной или камнепадом было бы, по правде говоря, слишком пафосным и хвастливым преувеличением. Суммарный объём поползшего участка склона на полноценную лавину не тянул, а скорость осыпания не тянула на камнепад. Камни вниз не летели, а именно сползали и ехали.
 
Тем не менее, для меня ситуация была отнюдь не располагающей к благодушию и умиротворённости. Сползая вниз относительно остального склона, окружающие меня со всех сторон камни каждую секунду смещались и друг относительно друга. Достаточно было даже сравнительно небольшим камням в десяток-другой килограммов прихватить мою голень, и они бы сломали мне берцовые кости, как спички. А, между тем, вокруг меня с разной скоростью ползли камушки самого разного размера. Некоторые в поперечнике были в мой собственный рост, а иные – и побольше. Камни (по крайней мере наиболее крупные из них) пока не перекатывались, а только ползли. Но стоило одному такому валуну на меня наползти, если бы я не успел уступить ему дорогу или вовсе оказался бы зажат и лишён возможности уклониться, – и он раздавил бы меня не хуже грузовика.
 
Я никогда в жизни не мог похвастаться ни ловкостью, ни быстротой реакции, но голова к критических ситуациях у меня работает хорошо. Так было и в этот раз: я мигом вышел из своего сомнамбулического оцепенения и включился в ситуацию – потому и сейчас помню её ясно и отчётливо. Я тогда принял решение, хотя со стороны и выглядящее экстремальным, но вполне разумное. Уворачиваясь от ползущих вниз камней, пытаясь на них худо-бедно балансировать сверху и не попасть под них самому, я присмотрел наиболее крупный валун в зоне досягаемости, подобрался к нему (мы с ним сползали вниз примерно с одной скоростью, но я – чуть быстрее, и потому потихоньку его догонял) и ухитрился на него вскарабкаться. Камень оказался с относительно плоской «крышей», и я смог на ней вполне удобно усесться.
 
Теперь моё положение было менее опасным. Мой валун продолжал ехать вниз по склону, словно остров в бурном море трущейся друг о друга каменной мелюзги. Я сам и, в частности, мои ноги оказались вне зоны досягаемости каменной «мельницы». Конечно, была опасность, что относительно медленное сползание части склона перейдёт в полноценный обвал, и либо мой собственный валун начнёт перекатываться и меня скинет и задавит, либо сверху мне прилетит подарок в голову. Но вариантов уже не было. Камнеполз, хоть и не перерастал в камнепад, но постепенно ускорялся и разгонялся, так что спуститься со своего «айсберга» в поток ползущих с разной скоростью и обгоняющих друг дружку камней помельче было всё равно, что самому сунуть ноги в камнедробилку. Так что я волей-неволей занял положение отстранённого наблюдателя и стал созерцать происходящее, как бы глядя на него со стороны.
 
Как я уже говорил, когда всё только началось, я прилично отставал от остальной группы, и, поскольку мы спускались, находился выше по склону. Теперь камнеполз (буду использовать этот только что придуманный неологизм как весьма точно и правдиво передающий суть явления), в эпицентре которого я находился, нагонял группу. К счастью, мои товарищи ещё до начала событий ушли немного вбок по склону, и поехавшая масса камней ползла не на них, а параллельным им курсом. В какой-то момент они обернулись на звук и увидели ползущую мимо них массу курумника – и меня, восседающего посреди всего этого безобразия верхом на здоровенном валуне, словно Пол Муад’Диб на песчаном черве.
 
Я понимал, что выгляжу весьма эффектно, а в таких случаях мне, даже несмотря на усталость и замученность, бывает сложно удержаться от какого-нибудь развесёлого хулиганства. В тот момент, как я поравнялся со своей группой, я взял альпеншток и, изобразив лихого ямщика, стал им охаживать ползущие вокруг меня камни с криком «Но, залётные! Но!». Картинка была впечатляющая и дорогого стоящая.
 
На мою удачу камнеполз в камнепад так и не перерос. Через некоторое время он стал замедляться, успокаиваться, а потом постепенно остановился, и я смог спуститься со своего каменного «коня», заметно обогнав группу.
 
В общем дело было так, а, если ну самую малость приукрасить, то можно сказать, что раз в своей жизни я катался по горам, оседлав лавину. Впрочем, барон Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал. А тем, что не врёт.