Жертвы идеи

Пограничная река исчезла. Густой предрассветный туман накрыл её, и только по глухому рокоту и всплескам угадывалось присутствие воды. Утро неуклонно наступало – небо уже приобрело сизый оттенок. На его фоне звёзды потускнели. Кое-где из зарослей кустарника зазвучали первые пробные птичьи посвисты. Дувший с вечера ветерок стих, и вся растительность по береговой отмели стояла не шелохнувшись.

Вдруг, приглушённая неподвижность взорвалась. Из кустов шумно, с частым хлопаньем крыльев, вылетела птица. Пролетев низко над зарослями около полусотни метров, она села на верхушку облепихи и, ловко балансируя хвостом на качающейся ветке, раскрыла ярко-жёлтый с чёрными концами хохолок. Это был удод.

Птица посмотрела на едва заметный проход между кустами и беспокойно пискнула. В этот момент ветки, качнувшись, раздвинулись, и на открытый пологий спуск к реке, служащий водопоем для овец, выбежала собака, а затем выступил вооружённый человек в пятнистой форме.

Худая рыжая овчарка на длинных ногах бежала впереди, опустив голову. Она не смотрела по сторонам, ни к чему не принюхивалась, а только трусила, держа морду над землей. Периодически, замедляя бег, она оборачивалась на своего хозяина и через мгновение вновь устремлялась вперед. Влажный нос собаки улавливал привычные запахи засохшей травы, пыли и овечьего помёта. Это была поджарая, крупная сука с тонкой вытянутой мордой, более подходящей шотландской овчарке. Видимо, её внешнее сходство с колли и определило кличку. По документам она числилась как Лесси, но солдаты на пограничных заставах предпочитали звать своих собак по-простецки. Таким образом, благородное западное «Лесси» превратилось в разбитную русскую «Люську».

Нынешний хозяин Люськи выглядел сродни своей подопечной. Младший сержант Ященко был худым, долговязым субъектом. Узко посаженные глаза и длинный нос лишний раз дополняли их общее с собакой сходство.

Вид младший сержант имел раздолбайский. Форменную кепку он так лихо сдвинул на затылок, что оставалось загадкой, как она удерживается на голове. Верхние пуговицы на куртке Ященко держал расстёгнутыми, а свой армейский ремень так расслабил, что давно не чищеная бляха в иное время прикрывала как раз то место, коим любой мужчина очень дорожит. Свой автомат младший сержант повесил вниз стволом, перекинув ремень через голову. В руках он держал скрученный поводок.

Долговязая фигура с собакой вышла на середину утоптанной поляны. В этот момент из кустов с треском вывалился второй боец. Он споткнулся о лежащую на тропе ветку и сломал её.

Маленький удод сорвался с облепихи и, захлопав полосатыми крыльями, полетел вверх по склону. Чертыхнувшись, солдат поднялся и отряхнул колени. Впереди идущий вместе со своей собакой оглянулись.

Наделавший столько шума солдат был индусом. Нет, к полуострову Индостан, он не имел никакого отношения. На местном армейском жаргоне индусами называли рядовых солдат, служащих первые полгода. Это была самая угнетаемая как старослужащими, так и офицерами категория лиц. Все физически тяжёлые и грязные работы выпадали на их долю. В дополнении к этому от них требовалось неукоснительное соблюдение всех уставных норм, начиная от застёгнутой верхней пуговицы и заканчивая строгими правилами ведения службы в пограничном наряде. Объяснялось это тем, что боец должен сначала послужить как следует, по уставу, а уже потом, ближе к дембелю, можно и расслабиться.

Фамилию индус носил самую обыкновенную – Иванов. Он имел средний рост, неброскую внешность и не обладал особыми отличительными чертами. Рядовой Иванов выглядел настолько заурядно, что это не раз играло с ним злую шутку. Его часто забывали сразу же после знакомства и ещё чаще путали с кем-то другим.

Пробираясь сквозь кустарник, Иванов думал о солнце. Ему было холодно и тошно, и очень хотелось, чтобы солнечные лучи как можно скорее показались из-за горной гряды и прикоснулись к нему – высушили его волглое обмундирование, обогрели озябшее тело. Ветка под ногами стала неожиданным препятствием. Солдат видел её, но всё равно зацепился кирзовым сапогом и неуклюже упал.

Вставая, Иванов заметил, брошенный на него, взгляд Ященко и невольно поморщился. Дело в том, что перед выходом в дозор между ними произошёл инцидент.

Дежурный по заставе поднял их, когда на дворе было ещё темно. Одевшись, Ященко проглотил кружку сладкого чая с куском хлеба, причитавшиеся каждому участнику утреннего дозора, и устремился на кухню. В дверях он столкнулся со старшиной заставы прапорщиком Ахмедовым. Этот низкорослый татарин обладал раздутым самомнением. Он всегда следил за соблюдением субординации по отношению к себе, и в данном случае не без основания полагал, что младший сержант должен уступить ему дорогу. Однако тот дорогу не уступал, а пёр по инерции. Делал он это не потому, что не уважал Ахмедова. Ященко его уважал, даже побаивался, просто в этот момент младшему сержанту хотелось есть. Он почти всегда хотел есть – это было его привычным состоянием, и в тот предрассветный час он надеялся, пробившись на кухню, ещё чем-то поживиться. Ахмедов лишил его этой возможности, нанеся короткий тычок в солнечное сплетение. Ященко согнуло от боли.

- Почему не приветствуешь старшего по званию? – прошипел Ахмедов. – А ну, пошёл вон отсюда!

Злой и голодный Ященко вернулся к дежурке. Получив в оружейной комнате автомат и амуницию, он стал ждать оглашения боевого приказа на заступление в наряд. В этот момент на глаза ему попался индус Иванов. Вот на ком можно было отыграться за нанесённую обиду! Младший сержант, отвесив пинок молодому солдату, принялся откровенно к нему придираться.

За всем этим наблюдал третий участник дозора – сержант Макеев. Он около минуты смотрел, как Ященко кочевряжится, строя из себя грозного «деда». При этом, исходя из срока службы, право на это он ещё не имел. Макеев же отслужил полтора года и, согласно местным армейским традициям, был для Иванова «дедом».

- Алё, Ящик, ты не слишком на себя берёшь!? – наконец, произнёс сержант.
- Чего? – непонимающе уставился на него Ященко.
- Ты, какого призыва? Майского? Ну, так и жди, когда придут твои индусы майские. Как они придут, так и будешь их гонять. А пока ты не дед этому молодому, так что отвали!
- Так этот индус совсем оборзел! – младший сержант попытался сохранить лицо. – Ему ведь по сроку службы не положено…
- Пошёл на хрен! – резко прервал его старослужащий.

Собаковод заметно обиделся. День ещё не начался, а его уже два раза послали!

За ворота заставы все трое выходили порознь и, чётко соблюдая дистанцию между собой в двадцать метров, молча двинулись на правый от заставы фланг. Если бы не перепалка перед выходом в дозор, то Макеев и Ященко шли бы вместе. Не исключено, что и Иванову они бы позволили идти рядом с собой. Ведь человек, как известно, существо коллективное, и общение с себе подобными для него самое лучшее времяпрепровождение.

Когда первая солдатская фигура приближалась к густым зарослям, растущим по правую сторону от выгона к водопою, а вторая находилась посреди этого открытого пространства, из кустов, аккуратно переступив через сломанную ветку, вышел сержант Макеев. Он был полной противоположностью младшему сержанту Ященко.

Невероятный аккуратист Макеев выглядел стройным и подтянутым, хотя роста был небольшого. От неоднократных стирок его камуфляж сильно вылинял – когда-то ярко оранжевые пятна на зелёной ткани теперь приобрели сероватый оттенок. Форму Макеев после каждой стирки тщательно выутюживал, а высокие кирзовые ботинки регулярно начищал чёрным сапожным кремом с машинным маслом. Согласно всё тем же армейским традициям, сержант имел право на всяческие вольности касательно обмундирования. Несмотря на это Макеев практически не позволял себе отхождений от устава. Чётко подогнанный по фигуре ремень, белоснежный подворотничок, туго зашнурованные ботинки выгодно отличали его от остальных, менее щепетильных в вопросах внешнего вида, сослуживцев. Такая аккуратность была неспроста – сержант решил связать свою жизнь с армией, и как будущий офицер считал обязательным для себя строгое соблюдение уставных норм.

***
В тот момент, когда пограничный наряд, в полном составе, вышел на открытую местность, ярко-жёлтая птичка преодолела расстояние до железнодорожной насыпи, возвышавшейся над береговой отмелью. Приземлиться ей так и не удалось. На насыпе, между рельсами, лежал человек. Удод шарахнулся в сторону и, наконец, взмыв вверх, полетел на север подальше от этого, ставшего таким многолюдным, места.

Фигура, лежащая на шпалах, была одета в светло-серые костюмные брюки и чёрные остроносые туфли, поверх пёстрого гражданского свитера зимняя армейская куртка песочного цвета.

Фигура принадлежала местному жителю Фараджу Гамидову. Его присутствие на железнодорожной насыпи было итогом его идейных исканий.

С юных лет Фарадж находился в поиске жизненной цели. Круглый отличник и активный пионер с возрастом превратился в комсомольского лидера. Учителя не могли нарадоваться им.

- Ах, какой добросовестный и принципиальный молодой человек! Настоящий комсорг класса! – удовлетворённо говорили школьные педагоги.
- Этому есть простое объяснение, – вторили им коллеги. – Мальчик – сын главного технолога консервного завода товарища Гамидова. У этого уважаемого человека очень хорошие дети!

Гамидовым, действительно, повезло с детьми. Старшая дочь работала школьным педагогом в райцентре, а средний сын учился в столичном университете. В семье из детей остался один Фарадж. Родители говорили, что не отпустят младшего сына, ведь кто-то должен будет ухаживать за ними, когда придёт старость. Только Фарадж с этим не соглашался. Пыльное приграничное захолустье приводило его в уныние. Сын главного технолога консервного завода хотел прожить ярко и насыщенно. Он был романтиком и мечтал совершить подвиг.

Так часто бывает, что сыновья больше похожи не на своих отцов, а на их братьев. Фарадж был точной копией своего дяди – родного брата отца.

Дядя имел деятельную натуру. Будучи активистом азербайджанского Народного Фронта, он постоянно решал какие-то проблемы, договаривался, организовывал и агитировал. Иногда он приезжал в гости к своему старшему брату. Удобно устроившись на топчане, они пили чай из стеклянных кувшиновидных стаканчиков и оживлённо спорили. В отличие от спокойного и рассудительного главного технолога общественный активист всегда высказывался резко и вспыльчиво.

Парень, на правах уже взрослого мужчины, присутствовал при этих разговорах, но в основном помалкивал. Всё больше он убеждался, что его отец смотрит на мир по-стариковски – осторожничает, предпочитает ничего не менять, живёт воспоминаниями прошлого. Прямая противоположность, его младший брат, казался Фараджу смелым и искренним человеком, нацеленным на будущее. В спорах племянник всегда мысленно принимал сторону дяди.

- Посуди сам, брат, мы уже давно независимы от Москвы, а русские военные до сих пор здесь! – эмоционально говорил дядя. – Мы ведём войну с армянами за Карабах. Русские помогают армянам, это всем известно, а ты говоришь, что мы должны быть друзьями! Разве друзья помогают врагам?

- Эту войну развязали подонки, не захотевшие договариваться, – возражал отец. – Русские здесь не причём, это не их война, и ты об этом знаешь. Русские помогали бы нам, если бы мы вели себя разумно.

- Что значит «разумно»!? – воскликнул дядя. – Мы должны были лечь под Москву!? Сдать свои интересы!? Отказаться от дружбы с Турцией!?

- Послушав тебя, можно подумать, что ты и твои дружки из Народного Фронта собрались воевать не только с армянами, но и с русскими. Ты не подумал, что вы можете свернуть себе шею, и турки вам не помогут! Кто вы? Голодранцы с охотничьими ружьями.

- У нас есть кое-что посерьёзнее ружей. У нас есть танки и вертолёты. У нас есть «Град». Скоро мы получим ещё больше.
- Ну и, что же вы собираетесь делать? Обстреливать русских из «Града»?

Дядя рассмеялся:
- Слишком много для них чести. «Град» мы оставим для армян, а чтобы выгнать русских, вполне достаточно охотничьих ружей. Они не будут воевать с нами. Они сами хотят отсюда убраться, и мы им в этом поможем.

Отец Фараджа сокрушённо покачал головой:
- У меня тоже есть охотничье ружьё, но я не собираюсь стрелять из него в русских.
- И не надо, брат. За тебя это сделают другие…

Упёртый пацифизм отца возмущал Фараджа. Война с армянами уже шла полным ходом. Известия о сотнях убитых среди гражданского населения, о тысячах беженцев, изгнанных с земли, где их предки жили веками, об унижениях людей и звериной жестокости врагов вызывали у юноши гнев и желание мстить. От прежнего, школьного, воспитания в духе интернационализма не осталось и следа. Теперь Фарадж считал себя националистом и патриотом. Он отказывался понимать отца. Однажды, оставшись наедине с дядей, он по этому поводу высказался. Тот взглянул на племянника с интересом.

- Ты молодец, что не соглашаешься со стариком. Его время прошло. Сегодня решается судьба нашего народа, и нам не нужно слушать тех, кто тянет нас в прошлое.

Слова дяди запомнились Фараджу. Отец перестал быть авторитетом для сына. Разногласия между ними усилились, когда парень стал участвовать в акциях Народного Фронта.

В те дни Азербайджан лихорадило. Протесты против старой властной номенклатуры сменились митингами накануне выборов нового президента. Фарадж не пропускал ни одного. Приходил домой возбуждённым, за обедом обо всём увиденном эмоционально рассказывал, с удовольствием язвил в адрес оппонентов. Этим он только раздражал родителя всё больше и больше. Однажды отец не выдержал.

- Я не хочу этого слушать! – закричал он, с силой стукнув по столу ладонью. – Это какое-то безумие!
- Успокойся. Тебе нельзя нервничать, - попыталась погасить назревающую сору мать Фараджа.
- Как можно оставаться спокойным, когда вокруг такое творится?! Одни мерзавцы хотят сменить во власти мерзавцев других, а вот такие безмозглые сопляки им в этом помогают!

Уравновешенного и осторожного в словах мужчину словно прорвало. Он вскочил из-за стола.
- Самое отвратительное, что среди этих, рвущихся к власти, негодяев мой родной брат, а среди клинических идиотов, им в этом способствующих, мой родной сын!
Произнесённые слова словно хлестнули Фараджа грязной тряпкой по лицу. Он задохнулся от гнева.
- Ты старый и трусливый! – закричал он, срываясь на фальцет. – Это я не хочу тебя слушать!

Парень выбежал из комнаты, закрылся у себя и не открывал дверь даже на просьбы матери. Он слышал, как отец ругался, и каждое произнесённое им в запале слово укрепляло в сыне желание совершить что-то страшное. К вечеру он окончательно решил, что возьмёт отцовский охотничий карабин и пойдёт стрелять. До армян было далеко, а военные русские были рядом. Вот на них он и направит всю свою злость. Вызванная ссорой обида на отца умножила давно уже созревшую в его душе ненависть к тем, кого он считал врагами.

Ничего выдумывать Фараджу не пришлось. Его дядя однажды поделился с племянником своим планом обстрелять пограничные наряды, выходящие в дозор.

- Нечего им шляться по границе! – говорил дядя, презрительно кривя рот. – Мы должны их заставить сидеть на своих заставах безвылазно. Чтобы они не смели даже нос высунуть, боясь получить пулю. Чем больше они будут испытывать страх, тем быстрее они уберутся с нашей земли!

Дядя жаловался, что его однопартийцы эту идею не поддержали, считая её слишком рискованной. Племянник решил реализовать данную затею самостоятельно. Боялся ли он? Нет, не боялся. Им овладело отчаянное безрассудство.

***
И вот, в это прохладное туманное утро юноша лежал на железнодорожной насыпи и, прикрывая полами бушлата отцовский охотничий карабин, пристально вглядывался в сизое марево внизу. Сперва он подумал, что отсутствие чёткой видимости не позволит ему выполнить задуманное, но постепенно туман рассеялся и сполз ниже к реке.

Для себя Фарадж решил, что стрелять будет прицельно. Он прекрасно стрелял – с семи лет отец брал мальчика на охоту в горы. Никаких сомнений или жалости к своей будущей жертве юноша не испытывал – ведь перед ним будет враг. Он так внушил себе.

Место, выбранное стрелком, оказалось удачным. Пологий каменистый подъём постепенно переходил в крутой склон, преодолеть который быстро было невозможно. Фарадж не боялся солдат, находившихся внизу. Пока они доберутся до верха насыпи, он уйдёт далеко от этого места, скрывшись внизу за деревьями большого абрикосового сада.

Когда первая фигура появилась из зарослей, Фарадж достал карабин и, уложив его на рельс, стал следить за движением внизу. Закрыв левый глаз, он на мгновение поймал на мушку тёмный силуэт на берегу. Он видел, как из кустов вывалился и упал второй, обвешанный амуницией, пограничник.

Стрелок терпеливо ждал. Он знал, что военных должно быть трое. Раньше парень наблюдал за пограничными нарядами. Он удивился, что солдаты идут чётко на расстоянии друг от друга. Этот факт усложнял задачу – предпочтительнее всё-таки держать под прицелом все цели сразу. Фарадж снова на секунду прицелился и повёл стволом от одной фигуры к другой. Наконец, из кустов показался третий солдат.
Вот тот момент, ради которого Фарадж мёрз с ночи, лёжа на сырых шпалах! Ещё до появления третьего участника дозора, стрелок не решил, в кого будет стрелять. Теперь следовало определиться.

Первый боец уже был частично скрыт листвой кустарника. Ему повезло. Фарадж переключился на остальных. Второй пограничник волочил ноги и горбился. Своим унылым видом он напоминал уставшее вьючное животное. Третий военнослужащий ступал аккуратно и легко.

Подумав секунду, Фарадж решил. Дослав патрон в патронник, он прицелился во вторую фигуру. Эту цель он посчитал самой удобной. Солдат находился на полностью открытой площадке и спрятаться ему было негде. Даже если первая пуля пройдёт мимо, стрелку не придется дёргать стволом в поисках новой цели. Он добьёт жертву вторым выстрелом.

Фарадж вдруг почувствовал сильное сердцебиение, отдающееся в ушах. Он попытался поймать тёмную фигуру в прицел, но цель заплясала на мушке. Тут он понял, что дрожит. Закрыв глаза, юноша сделал глубокий вдох и медленно с шумом выдохнул. Потом ещё раз. Вдохнув третий раз, он открыл глаза. Тёмные фигуры успели переместиться вправо – первого бойца почти полностью скрыла густая листва кустарника. Всё, дальше мешкать было нельзя! Юноша выдохнул, поймал в прицел тёмный силуэт и, замерев, плавно нажал на тугой курок.

Выстрел оглушил Фараджа. Отдача подкинула ствол вверх. Опустив его, стрелок снова поймал свою цель на мушку. Затем, взяв карабин за цевьё, он перекатился через железнодорожную колею и оказался под прикрытием насыпи. Съезжая вниз по щебню, парень удовлетворённо подумал, что попал с первого выстрела. Он видел, как его жертва повалилась, ткнувшись головой в землю.

Через несколько секунд Фарадж услышал звуки автоматных выстрелов и понял – надо спасаться! Он встал на ноги и, сбежав вниз по склону, врезался в кусты, отделявшие железную дорогу от абрикосового сада.

***
В момент выстрела младший сержант Ященко осматривал заросли облепихи, выбирая куда проще всего углубиться с наименьшим риском для своей физиономии. Звук выстрела заставил его инстинктивно вжать голову в плечи и кинуться в переплетение колючих веток. Люська залаяла и бросилась в сторону насыпи, но тут же вернулась к хозяину, отчаянно скуля и всем своим видом показывая, что ничего не понимает в происходящем.

Ященко не обращал внимания на собаку, а с ужасом смотрел на Иванова, неряшливой кучей лежавшего посреди выгона к водопою. Младший сержант сразу же догадался, что в рядового попали.

В отличие от Ященко Макеев не сразу понял, что произошло. Когда со стороны железнодорожной насыпи сухо треснул выстрел, и впереди идущий боец молча повалился на землю, сержант ещё сделал несколько шагов в его направлении. Макееву в первый момент показалось, что рядовой снова споткнулся и сейчас встанет. Однако тот продолжал лежать и только скрёб ногами перемешанную с песком гальку.

Сержант перевёл взгляд на присевшего в кустах Ященко и мечущуюся возле него собаку, и тут только до него дошло. Он резко остановился, сорвал с плеча автомат, передёрнул затвор и дал, не целясь, очередь в направлении насыпи. Его тотчас же поддержал Ященко. Собаковод начал истерично лупить короткими очередями сквозь заросли.

Пользуясь этим, Макеев бросился к Иванову. При этом он почувствовал, как отвратительный липкий страх выполз по спине наверх и вздыбил волосы на загривке. Макееву подумалось, что вот сейчас в него тоже выстрелят. Он почти физически ощутил, как пуля с бешенной скоростью воткнётся в него, и это будет конец всему. Ноги сразу же стали ватными, и последние шаги он сделал с усилием.

Бухнувшись на колени перед лежащим, сержант потряс его, затем начал переворачивать, ставшее очень тяжёлым, тело. Это ему почти удалось. Макеев заглянул Иванову в лицо и секунду всматривался. Впервые в жизни он увидел агонию. Умирающий тяжело и часто дышал. Его лицо выглядело очень бледным, а широко раскрытые глаза – чёрными, из-за неестественно расширенных зрачков. Взгляд застыл и сосредоточился – казалось, что рядовой пристально и внимательно смотрит куда-то за плечо сержанта.

Макеева пробила дрожь. Он отпустил тело рядового и на четвереньках отполз от него. Затем, отстегнув переговорное устройство радиостанции, сержант переключился в режим передачи и начал вызывать заставу…

***
Через несколько минут вся застава пришла в движение. Все забегали, собаки на питомнике подняли лай. Один за другим за ворота выехали покрытый тентом бортовой ГАЗ-66, в кузове которой находились бойцы заслона, и гусеничный бронетранспортёр с тревожной группой на броне. Грузовик сразу за заставой свернул в тыл, направившись в сторону близлежащего села, а бронетранспортёр, с оглушительным лязганьем гусениц, помчался вдоль границы, вздымая за собой огромный шлейф пыли.

Минут через семь «тревожка» была на месте. Соскочив на ходу с брони, старший группы капитан Зотов закричал:
- А ну, рассредоточились! И быть всем предельно внимательными. Вперёд не заходить. Я пойду слева, ты, ты и ты, - он ткнул указательным пальцем в солдат. - Двигаетесь за мной. Остальные идут справа. Старший – Ширафуддинов. Выдвигаемся!

Бойцы полезли на насыпь. Снизу их прикрывал пулемётчик из башни бронетранспортёра. Через несколько минут обе группы, тяжело дыша, добрались до вершины и никого там не обнаружили. Ещё минут пять понадобилось определить, откуда стреляли. На рельсах была найдена гильза. Внизу бойцы обнаружили место, где стрелок спустился и вошёл в густой кустарник.

На след поставили Люську. Она легко его взяла и потянула Ященко через заросли, прямо в абрикосовый сад. Военные молча бежали вслед за собакой. В саду неожиданно собака начала петлять между деревьями. Всем стало понятно, что она потеряла след. Вернулись снова к кустарнику. Вожатый заново попытался поставить собаку на след, но множество чужих запахов окончательно сбили её с толку. Она, было, улавливала запах, но через минуту след приводил её к бойцам на краю сада. Те зло материли и Люську, и её хозяина.

Заработала радиостанция. Тревожный зуммер заставил всех замолчать. Вызывала группа прикрытия, посланная в помощь с соседней заставы. Они поинтересовались куда подъехать и загадочно сообщили, что имеют для соседей сюрприз. Ещё минут пять потребовалось, чтобы дождаться их. Наконец, заляпанная грязью бронемашина с лязганьем подъехал к краю сада. Солдаты соскакивали с брони. Послышались звуки возни и из заднего люка, за шиворот вытащили худого невысокого парня в армейском бушлате. Это был Фарадж Гамидов. Юноша упирался, цепляясь за края и крышку люка. Солдат, тащивший его, зло матерился и лягал пойманного.

Наконец, Фарадж оказался на земле. Солдат бросил его, напоследок ударив ногою в живот. Пленник отполз к машине и, прижавшись спиной к каткам гусениц, затравленно смотрел на военных.

- Ты представляешь, мы стали подъезжать к саду со стороны села и нарвались на этого сучёнка, – весело заговорил старший лейтенант с соседней заставы, подходя к Зотову и протягивая руку для приветствия. – Мы его еле поймали, потом еле вовнутрь запихнули. Он, падло, так визжал, что наверняка в селе услышали.
- Он был один? – мрачно спросил Зотов.
- Один, сукин сын, и при нём вот это, – старлей протянул капитану охотничий карабин.
 Тот понюхал ствол.
- Карабин только что стрелял. Так что сомнений никаких – это он, - понимающе ухмыльнулся офицер с соседней заставы.

Зотов подошёл к пленнику и пнул его носком ботинка прямо в лицо. Тот закатил глаза и стал оседать, из носа пошла кровь. Офицер нагнулся и хлопнул несколько раз юношу по лицу. Тот быстро пришёл в себя.

- Как твоё имя?
В ответ тишина и ненавидящий взгляд.
- Впрочем, какая разница. Хорошо. Кто приказал тебе это сделать? Зачем ты это сделал?

Пленник молчал и только размазывал кровь по лицу.
- Что будем делать? От него всё равно ничего не добьёшься, – подошёл сзади старший лейтенант. – Давай отвезём его в комендатуру, а там ему язык развяжут.

Зотов молчал и внимательно смотрел на юношу.
- В конце концов, это не наше дело. Мы должны передать его в отряд, – продолжал офицер.
- Нет. Мы его отпустим, – неожиданно произнёс капитан.
- Как отпустим!?
- Очень просто. Пускай идёт домой. Ты ведь хочешь домой? – зловеще улыбнулся Зотов.

Юноша смотрел в глаза офицеру и ничего не отвечал.
- Э, ты чего капитан задумал!? Какой – домой? – лицо старлея моментально посуровело. – Ты учти – я в этом участвовать не собираюсь и мои бойцы тоже!
- И не надо. Спасибо, что поймали его. Дальше наша забота, – Зотов встал.
- Тьфу, ты чёрт! – офицер с соседней заставы подошёл вплотную к капитану. – Коля, ну зачем это тебе надо? Ведь проблемы будут серьёзные! Я, конечно, понимаю тебя! Обидно! До слёз обидно! Я бы сам пристрелил гадёныша, но какой смысл? Ничего кроме проблем на свою задницу мы не получим! Парня ведь не вернёшь!
Зотов повернулся, и старший лейтенант отшатнулся от него. Лицо капитана было искаженно злобой.

- Ты говоришь: проблем не хочешь!? А у меня солдата убили! Просто так, ни за что! И я должен это оставить!? А что дальше? Привезём его в отряд. Подержат его там, а потом отдадут местным. А дальше что!? Через месяц его родственники выкупят, и он опять припрётся суда со стволом. Даже если ему срок дадут, то долго ли он будет сидеть? Год, другой и его выпустят! И вернётся он героем! Какой смысл, спрашиваешь? А смысл в том, что кровь наших надо смывать ихней кровью! Вот и всё.

Стоявшие вокруг солдаты мрачно молчали. Старший лейтенант сплюнул, повернулся и пошёл к бронемашине.
- Поехали! Мы своё дело сделали.

Бронетранспортёр соседей с бойцами на броне, развернувшись на месте, залязгал траками по плотно заезженной грунтовой дороге. От гусениц полетели комья рыжей земли. Прежде чем скрыться за пригорком, разделяющим совхозный сад от села, старлей увидел широкую фигуру капитана Зотова, идущего в глубину сада, и двух солдат, тащивших следом пленника. Ноги у того подгибались, и он то и дело падал на колени. Старший лейтенант понял, что жить тому оставалось считанные минуты. Ещё он подумал, что сегодня вечером необходимо напиться, и стал соображать, где бы раздобыть водки.

Всё это время сержант Макеев, по приказу капитана, оставался около убитого. Мёртвый лежал на спине и смотрел в небо. Сержант знал, что покойнику надо закрыть глаза, но он никак не мог заставить себя это сделать.

Вдруг он ощутил, что вокруг всё изменилось. Он встал, и яркий луч солнца, вырвавшийся из-за горной гряды, ослепил его. Тело мгновенно ощутило теплоту. За железнодорожной насыпью, в районе совхозного абрикосового сада, послышалась короткая автоматная очередь.