Звездно-лунная символика в повестях Веры Галактион

Звездно-лунная символика в повестях Веры Галактионовой.                (фольклорные и древнерусские мотивы).
 
Аннотация: статья посвящена анализу звездно-лунной символики в повестях Веры Галактионовой. Авторские образы рассматриваются в контексте народной и древнерусской традиции, выявляется их значение. Мотивы небытия и разобщенности человека с миром собственной души раскрываются на уровне художественных закономерностей произведений устного народного творчества и древнерусской литературы.

Ключевые слова: Художественный образ, символ, произведение, устное народное творчество, авторское сознание, древнерусское произведение, сказка.

Вера Григорьевна Галактионова – современный русский писатель, автор нескольких книг прозы: романов «Зеленое солнце», «5/4 накануне тишины», «На острове Буяне», многих повестей и рассказов. В ее произведениях почти не встречаются сюжеты, связанные с полетом на далекие планеты, с освоением новых, неведомых галактик; отсутствуют и привычные атрибуты научно-фантастической литературы. Напротив, действие, чаще всего, происходит на земле, в городах и селах. Обстановка квартир, в которых живут герои ее рассказов и повестей, нам хорошо знакома и понятна, не смотря на некоторую тревожную задумчивость, что постоянно веет над предметами, обволакивая их легкой дымкой фантастической инородности. При этом особую роль в художественной ткани произведений играет звездно-лунная символика. Над многоэтажными домами нависает тяжелое звездное небо, а ночью выходит полная луна, которая тревожит и куда-то зовет. Даже в том случае, когда луна или звезды никак не упоминаются, читатель чувствует, как над героями, над их встречами и судьбами, довлеет что-то бОльшее, а светящееся окно квартиры вплетено в бесконечное течение  вечности.
Так, например, в кульминационный момент повести «Снежный мужик» Ольга, пораженная новым пониманием состояния своей души (ей неожиданно открывается, что она, по сути, равнодушна к своему возлюбленному) сразу подходит к окну и смотрит «в непроглядную, плоскую тьму стекла». «Стекло отсекало желтую, тревожную дорогу света, бегущую от полной луны – к окну» [1, с. 274]. Подчеркнем, эта деталь появляется не случайно, не для красоты или создания определенного настроения,  но в психологически-переломный момент повествования. Связь и взаимодействие главной героини – Ольги Петровны, девушки-филолога с кафедры языкознания, специалиста по истории древнерусского языка – с космосом прослеживается на протяжении всей повести. Героиня не только с тревогой всматривается в непознанное ночное небо, но и, более того, с детства подвержена лунатизму.
В сознании древнерусского человека – он сам и космос были взаимопревращаемы, представляя собой единое, неразрывное тело. Мысль о взаимодействии человека и космоса прослеживается на протяжении веков в произведениях русских писателей.
Вспомним известные  строки Державина:

 Частица целой я вселенной,
           Поставлен, мнится мне, в почтенной
           Средине естества  <…>
           Я связь миров повсюду сущих,
           Я крайня степень вещества» [2, с. 34].
               
Речь в них идет, однако, не о равноправии человека и космоса, а об узловом значении человека, как твари "середины естества". В Библейской книге «Бытие», повествующей о сотворении всего земного мира и человека, все сотворенное – свет, твердь, суша, моря, растительность, небесные светила, морские обитатели и птицы, земные звери – получают высокую оценку. «И виде Бог, яко добро»,  –  такими словами завершается появление каждого из творений. Но только после появления человека весь мир уже оценивается по-другому: «И се добра зело».  Пока человек не сотворен – мироздание еще не закончено. С его появлением все обретает высшую степень качества. А вот когда человек преступает заповедь, всё мироздание страдает. "Одним человеком в мир вошла смерть" – т.к. она вошла в самую середину мира, в его смысловой центр. Эта онтологическая ситуация претворяется в прозе Веры Галактионовой.

В современном мире, реалии которого изображены в ее повестях, гармоничная ситуация взаимовмещаемости человека и мироздания, человеческого тела и вселенной – нарушена. С одной стороны, Ольга увлечена изучением древнерусской литературы. Возможно, здесь кроется одна из причин ее повышенной чуткости к «лунным» переживаниям: подобно древнерусскому человеку она не может не чувствовать «связь миров повсюду сущих». С другой стороны, клубок страстей и поток греха, перетекающий из поколения в поколение, приводит к разобщению человека с мирозданием.
«Да рази это не грех – от живой-то жены чужого мужа увела? Отца-то твово! – почти кричит бабушка, осуждая мать Ольги. – Чужих детей осиротила…» [1, с. 269]  Та же самая история  повторяется и в жизни самой Ольги,  ради которой доцент Эдуард Макарович бросает свою семью. Казалось бы, желания удовлетворены, однако особой радости героиня не испытывает. Лишь удивление от того, что «сам Эдуард Макарович» расхаживает по ее, Ольгиной, комнате» [Там же, с. 247].
Один из основных мотивов повествования – это тема чужеродности, инаковости, разобщенности не только с высшим Началом, но и с самим собой. Героиня воспринимает себя не как единого, цельного человека. В ее сознании существует несколько лиц, которые пристально  смотрят на нее, но не узнают друг друга. Ольга вдруг с тревогой представила, как покажется через годы себе самой такою же чужою и непонятною, как те, что являлись только что. На описательном уровне ситуация трагического раздробления личности объясняется разобщением с небесным миром и передается через одну повторяющуюся деталь: свет луны не достигает героини, между ней и луной находится преграда – оконное стекло. Автор постоянно подчеркивает эту деталь. «Тревожная желтая дорога света сбегает от полной луны – к маленькому сенному оконцу и льнет к нему. Но стекло не впускает желтую дорогу в темный дом. Оно отсекает ее, отражая» [Там же, с. 249]. И в другом месте: «Стекло отсекало желтую, тревожную дорогу света…» [Там же, с. 274].
Образ лунной дорожки, светящего пути, что пролегает из глубин космоса к дому – прослеживается в произведениях устного народного творчества и характерен для фольклорного сознания, транслирующего единство крестьянского двора и звездного неба. «Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека» [3, с.142], – писал Сергей Есенин в «Ключах Марии». Знаки «выражения духа» он находил во всем устройстве крестьянского быта: «Изба простолюдина – это символ понятий и отношений к миру, выработанных еще до него его отцами и предками, которые неосязаемый и далекий мир подчинили себе уподоблениями вещам их кротких очагов…К р а с н ы й угол, например, в избе есть уподобление заре, п о т о л о к – небесному своду, а   м а т и ц а – Млечному Пути» [Там же, с. 145]. 
Духовные знаки, растворенные в быту, мы находим и в повести Веры Галактионовой  «Это был Шулмусы». Лунная символика выражена здесь в еще большей степени, пронизывая все произведение от начала до конца.
Главную героиню повести зовут Лунная Красавица, и ее рождение соотносится, совпадая по времени, с восходом огромной золотой луны над горным озером. «Она появилась на свет далеко от дома – в ауле своего деда, ведущего род от бедных кочевников, исчезающих в веках бесследно. Тогда огромная золотая луна взошла над горным озером. Потрясенный красотою мира и чудом самовозрождающейся жизни, старик дал ей нежное протяжное имя, похожее на долгий звон струны, дрожащей от тихого прикосновения» [1, с. 372].
В русском фольклоре рождение  поэтически осмысливается как рождения человека Космосом, который  не только не подавляет человека своим величием, но словно колыбель, принимает и успокаивает его.
Также в народных песнях и сказках лик человека нередко сравнивается со звездным небом. Например, у сказочных красавиц  под косой блестит месяц. Когда невеста Гвидона сбросила свое лебединое обличье, сразу высветился ее звездный облик:

«Месяц под косой блестит,
  А во лбу звезда горит» [4, с. 314].

Тем самым многие детали свидетельствуют о некоторой сказочной направленности образа Лунной Красавицы: и прозвище, и чудесное рождение в ауле кочевников, «исчезающих в веках бесследно». Именно «исчезающих», а не «исчезнувших». Настоящее время придает причастию значение непрекращающегося действия, а значит, переводит в область вечного.
Сказочное имя Лунной Красавицы предполагает и возможность рождения чудесного, звездного ребенка. Однако этого не происходит: героиня вытравливает плод, именно с этого действия начинается повесть. Звездная символика, которая пронизывает в фольклорных описаниях таинство рождения, переворачивается и обретает новый смысл. По сути, перед нами разворачивается действие анти-рождения, постепенного погружения в небытие через разрушение живой взаимосвязи человеческого тела и вселенной.
Если в повести «Снежный мужик» героиню отсекает от желтого лунного пути оконное стекло, она всматривается, но остается непричастной свету планет, то в повести «Это был Шулмусы» человек активно противостоит вселенной, разрывая «связь миров повсюду сущих». Причем, не звезды влияют на судьбу, но, напротив, поступки человека  определяют (в какой-то степени) ход планет.
Еще нерожденный, неведомый ребенок Лунной Красавицы –  связан с мирозданием, он чутко улавливает движение света и тьмы: «когда предрассветная тьма редела и становилась похожей на слабо светящееся молоко, в Лунной Красавице оживал неведомый ребенок» [1, с. 366].
«И совсем неслышно было его, когда оставалась она наедине с мчащимися бесплотными призраками: дитя замирало вовсе» [Там же, с. 366].
Рождение, точнее смерть ребенка, происходит «в час борьбы тьмы и света, на исходе ночи, Лунная Красавица, оскалившись, перегрызала упругую соленую пуповину, чтобы больше ничто уже и никогда не соединяло ее с недоношенным человеческим плодом» [Там же, с. 367].
До тех пор, пока ребенок жил в чреве матери – рассвет походил на «светящееся молоко», а после выкидыша – тот же самый рассвет становится дряблым, синевато-белесым, словно свернувшееся молоко: «И едва дряблый рассвет, синевато-белесый, словно свернувшееся молоко, забрезжил в окне, Лунная Красавица отползла от младенца» [Там  же, с. 367].
Так крепнет и развивается мотив небытия: «И нечто огромное, раскачивающееся, страшное начинало приближаться к ней из глубины небытия. Лунная Красавица радовалась медведю, она узнавала его – это был людоед Шулмусы» [Там же, с. 364].
Лунная Красавица предполагает, что должны погибнуть теперь дети ее любовника – «те троя, сидящие перед телевизором и тоже ни в чем не повинные, <…> она уже видела: злодейство пошло раскручиваться во времени. <…> Этого стремительного движения не остановить никому из смертных, ибо вступил в действие страшный закон, установленный не людьми. Не остановить его и Лунной Красавице: горе полетело в мир…» [Там же, с. 382].
И, действительно, смерть приходит. Однако, злодейство, запущенное в мир однажды, стремительно раскручивается не в том направлении, в котором предполагала Лунная Красавица. Не успевает  она зарыть в лесу своего ребенка – недоношенный плод – как ее находит  страшная весть: убит ее брат, и нужно забрать тело из райцентра.

На первый взгляд, нечто важное ломается в устройстве самого мироздания. Причем, изменения необратимы и носят планетарный характер.  Даже рассвет, когда-то напоминающий «светящееся молоко», обретает испорченный синевато-белесый цвет.  Однако эти изменения все-таки не затрагивают высших сфер существования: ведь на другой день будет новый рассвет. Мрак охватывает скорее героиню, происходит ее медленное погружение в небытие, настолько пустое, что даже призраки и мифический людоед Медведь-Шулмусы покинули эту область. «Спина прилипала к горячей постели, залитой кровью, а мысли не оживали. Они, неживые, лишь увлекали Лунную Красавицу в пустое небытие: там, во тьме, не было никого из людей, и дымные призраки, переменчивые словно облака, давно покинули его. А вместе с ними ушел оттуда и дьявол Шулмусы. Он ушел к снежным вершинам недосягаемых гор, в которых двигались одни только тени от скал. Тьма небытия пахла тленом» [Там же, с. 370].
В художественном мире Веры Галактионовой небытие отличается от «пустого небытия», которое оказывается еще страшнее, чем просто небытие, в котором скользят дымные признаки и, видимо, находится нерожденный ребенок. Подобный тип соотношений сфер реальности характерен и для фольклорного сознания. Например, в волшебных сказках царство мертвых – инобытие – отличается от полного небытия.
В волшебных сказках прослеживается «разделение мертвых на сущих в инобытии и ушедших в небытие» [5, 1998]. Если из инобытия умершие могут не только подавать определенные сигналы, но даже вернуться, пройти путь в обратную сторону, как, например, в сказке «Жена-покойница», то для небытия характерно полное и окончательное уничтожение: так исчезает, рассыпаясь в прах, нечистая сила, если ее окропить святой водой, как в сказке «Упырь».
В отличие от героя волшебной сказки, который стремится попасть именно в инобытие, в тридевятое царство тридесятое государство, Лунная Красавица погружается в небытие. Фургон, в котором она везет тело убитого брата, напрямую сравнивается с могилой. «Она отодвигала мертвеца от себя и боролась с ним во тьме. А вскоре устала и окоченела. И словно  растворилась в зловонной и душной железной могиле, мчащейся сквозь ночь по ухабам» [1, с. 386].
Иная реальность открывается неожиданно.
«Только вдруг смолк шум двигателя. Дверца машины с лязгом отворилась. И она увидела в дверном проеме далекие звезды, похожие на светящиеся репьи, – и с неба пахнуло небесной свежестью и полынью…
Она так и сидела в фургоне, глядя на звезды, – ее мутило от свежести [1, 386-387].
 
В фольклорной системе координат человек и космос являются взаимопревращаемыми. В прозе Веры Галактионовой мотивы антирождения и постепенного погружения в небытие раскрываются через конкретные детали разрушения живой взаимосвязи человеческого тела и вселенной. Природа чутко реагирует на поступки героев. Так, что даже лунный свет не может пробиться сквозь оконное стекло в переломный момент повествования, а рассвет, потухая, меняет свои краски.

Разрыв человека с космосом совершился, небо стало горьким, словно кровь. И все-таки… оно есть, это небо. Есть и звезды, и простор, и тихий свет.
Важное уточнение! Вера Галактионова никогда не оставляет героев в кромешной темноте собственного страдания и порока. Не запирает их в клетке «черного квадрата». Возможно, именно поэтому, каким бы страшным ни был сюжет, всегда остается место для надежды. Небесная свежесть – пробуждает и зовет…


БИБЛИОГРАФИЯ:      

1. Галактионова В.Г. Крылатый дом. Роман, повести, рассказы, сказы. М.: Андреевский флаг, 2003.
2. Державин Г.Р. Стихотворения. М.: ГИХЛ, 1958.
3. Есенин С.А. Ключи Марии // С.А. Есенин. Собр. соч.: В 3 т., т. 3. М.: Правда, 1977.
4. Пушкин А.С. Сказка о царе Салтане // А.С. Пушкин. Собр. соч.: В  10 т., т. 3. М.: Правда, 1981.
5. Щербинина О.Г. Символы русской культуры: Сборник очерков и эссе. Екатеринбург: Тезис, 1998.

Чернова А.Е. Звездно-лунная символика в повестях Веры Галактионовой (фольклорные и древнерусские мотивы).
Семантика народной культуры в литературе: материалы Международной научно-практической конференции, 15-16 марта, 2018 г./ Составитель: Е.М. Жабина. –  Москва: МПГУ, 2018. – 168 с. –  С. 141 – 147. ISBN 978-5-4263-0691-2 – 7 с.