Музыка демонов

О "СЛОЖНОЙ" МУЗЫКЕ И НЕПРОСТЫХ ЕЁ СОЧИНИТЕЛЯХ


          "Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного".
           _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ Прп. Амвросий Оптинский

           ***

          Современная эпоха являет нам ряд признаков глубинного кризиса человеческого духа во всех областях его творческой активности: философии, литературе, живописи, музыке, театре и др. Одним из таких признаков можно считать культивирование болезненной ИСКАЖЕННОСТИ мировосприятия, настойчиво напоминающей симптоматику некоторых душевных заболеваний. Каждое вновь возникающее направление в литературе и искусстве (очередной "-изм") будто бы ставит своей задачей предельно замутнить мировой океан духа, лишить водное вещество присущих ему свойств – прозрачности и чистоты. Так в философии на смену стройному рационализму приходит мода на иррациональное ("интуитивное"), делается вызов таким понятиям, как "логичность", "последовательность", "очевидность". В иных случаях философский рационализм подменяется псевдонаучной софистикой (позитивизм), скрывающей под мудрёностью изложения ложные умозаключения и мировоззренческие аберрации. В художественной литературе на смену классицизму XIX – нач. XX вв. приходят направления, культивирующие нарочитый субъективизм, погружающий читателя в болезненный поток сознания автора – поток, зачастую лишённый какого-либо внятного мировоззренческого стержня. Литература стала более сложной и более "элитарной", но от этого вряд ли более полезной. В поэзии появляется такое явление, как психоделия, – бессвязное нагромождение слов и фраз, выдаваемое за нечто глубокомысленное. В живописи входит в моду язык глубокомысленного уродства (к таковому тяготеют в той или иной мере все модернистские течения). В театральном искусстве появляются поклонники алогизма, бессмыслицы, абсурда.
          Не минула сия участь и музыку. XX век выводит на историческую сцену додекафонию (или музыку вне тональности) – направление, приобщающее слушателя к "сложному" музыкальному языку и "непростым" художественным задачам. Впрочем, и у тех, кто формально остался верен тональной музыке, язык зачастую мало чем отличается от додекафонического бреда. Позволю себе привести остроумное высказывание на этот счет автора нашумевшей статьи 1936 года "Сумбур вместо музыки". (Я не принадлежу к поклонникам советской музыкальной критики ежовско-бериевского периода, но в данном случае трудно не согласиться с автором.) Итак, цитата: "Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какофонию". Но разве эти слова не о сегодняшнем дне?
          Кто-то привычно возразит: "О вкусах не спорят! Кому-то нравиться Шостакович, а кому-то больше по душе "Мурка". Каждый имеет право любить то, что соответствует уровню его интеллектуального развития и музыкального образования. Более того, поставленная вами под сомнение "сложная" музыка имеет свою постоянную аудиторию и собирает полные залы". Увы, такого рода возражения не затрагивают существа вопроса. А существо это заключается в том, КАК воздействует та или иная музыка на душевное состояние человека, наносит ли она вред его психике, или наоборот – облагораживает, возвышает, излечивает. Если музыка ввергает нас в состояние, близкое психическому расстройству, то имеет ли она право на тиражирование и культивацию? Всякий ли продукт творчества призван приводить к катарсису? Несет ли композитор ответственность за то эмоциональное состояние, которым он заражает своего слушателя? Ответы на эти вопросы невозможно получить без учета таких факторов, как мировоззрение человека, его отношение к религии. Человек воцерковленный, воспитанный на лучших образцах духовной музыки никогда не позволит себе "самовыражаться" посредством музыкального бреда. Это вовсе не означает, что в музыке не остаётся места диссонансу. Подлинный мастер не боится диссонанса, но использует его лишь как временное состояние, как яркую краску в палитре, как контраст, не придавая ему самодовлеющего значения, не затемняя им общего душевного состояния слушателя. Музыка должна быть лекарством для души, но отнюдь не ядом. "Сложность" же музыки в большинстве случаев является маркером либо бесталанности, либо душевного нездоровья ее творца, порою скрытыми под громким именем или концертным фраком с бабочкой.
          Психиатрией установлен факт, что человек, страдающий серьезным душевным расстройством, искренне убеждён в том, что он здоров. (Если душевнобольной осознаёт, что он болен, то это означает, что он не так уж и безнадёжен. Самокритичность – вернейший признак наличия здоровых зон рассудка.) Уверенность в своем абсолютном душевном здравии создает благоприятную почву для культивирования продукции своего внутреннего мира, тщеславного вынесения её на всеобщее обозрение. Так мир классической музыки год от года наполняется и переполняется всякого рода музыкальной "смурью", годной лишь для использования в киноужастиках. Где нет ангелов, там появляются бесы.
          Наступило время, когда подлинному искусству приходится бороться за свое право на существование!