Тонечка или зима, осень, весна, лето

Зима

     Сегодня утром муж сказал Тонечке, что уходит, - и она растерялась. За восемнадцать лет замужества она привыкла жить в семье, привыкла к привычному для нее укладу. Вставать до рассвета, кормить своих мужиков - мужа с сыном, провожать одного на работу, другого в школу, потом самой ехать на работу в интернат, где ждут товарки.
     И теперь, когда гром грянул, она не нашлась что сказать.  Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что ему  понадобятся деньги. Тонечка молча достала кошелек, отсчитала половину денег и отдала мужу. Как в тяжелом забытьи, каком-то зыбком полусне машинально собралась и пошла на работу.

     Их село растянулось на километр вдоль дороги, да на два - поперек. Интернат для инвалидов был в соседней деревне, еще через километр. До интерната ходил автобус. Но  тихим зимним утром Тоня любила прогуляться пешком. Она надевала валенки, дедов подарок, и шла на работу. Шла и надышаться не могла чистым, как студеная родниковая вода,  воздухом.
     Этот колкий морозный воздух быстро прогонял остатки сна. Свежий утренний морозец дерзко щипал за щеки, и скоро они начинали отчаянно алеть. Время от времени Тонечка терла их шерстяной узорной рукавичкой и прибавляла шагу. Снег возмущенно хрустел под ногами. На нетронутой поземке за ней тянулась ровная цепочка следов.
     Валенки, чудо-валенки! Лучшая обувь для русской зимы! Никакой мороз в них не страшен! Ноге тепло, сухо, покойно. Где дед раздобыл такие мягкие для любимой внучки? Сейчас хоть какие-нибудь «днем с огнем не сыщешь»! А он расстарался! Тоня вспомнила добрую дедову улыбку, и у нее потеплело на сердце.

      Дед любил все делать неспешно, тщательно и аккуратно. И внучку учил:
     - Живи так, как будто последний день на свете живешь, и работай так же, чтоб не стыдно потом было! Знаешь, внученька, пословицу: «поспешишь – людей насмешишь». Очень правильная! Иной раз и надо бы побыстрей. Но со временем люди забудут, что работа сделана быстро, и будут мастера ругать, что сделал «тяп-ляп». А если сделано добротно, хорошо, то будут поминать добрым словом, говорить: «Мастер сделал»!
   
      Село скоро заканчивалось, потом дорога тянулась  заснеженным полем. Снега лежали нетронутым белым покровом вплоть до темнеющей кромки леса. От снега шло белое сияние. В черном низком небе мерцали россыпи звезд. Первозданная тишина этого места и собственная затерянность во Вселенной каждый раз трогали Тонечку. Вспоминалось ломоносовское «открылась бездна, звезд полна…»  Тоня очень любила стихи: и короткие звучные чеканные, и мягкие задушевные лиричные. Они задевали тайные струны ее души скорее, чем толстые заумные книги, прочесть которые у нее не хватало терпения. Со стихами было проще, стихи ей определенно нравились.

     Вот показалась и деревня. Снег хрустко поскрипывал под ногами, где-то взлаивала собака, ей отвечала соседская. В нескольких деревенских избах за окошком уже теплился зыбкий свет. Это хозяйки топили печи. Слабый ветерок доносил горьковатый запах дыма. Большинство же изб были заколочены до лета.

     Обычная картина в наших деревнях. Хозяева живут на зимних городских квартирах. Тоня сама была родом из этой  деревни. И ее родной, дедов дом, точно так же стоял заколоченный до лета. Родители с дедом уехали жить к  брату в Коломну.  Сама же она вышла замуж за Григория и теперь жила в типовой  пятиэтажке, в двушке со всеми удобствами в соседнем селе. Лишь в теплый сезон семья перебиралась в родовое гнездо на волю и воздух.
    А лет двадцать назад жизнь в их колхозе кипела круглый год. «Летний день год кормит», так что летом с рассвета и  до заката кипела страда для больших и малых. Зимой тоже без дела не сидели: доярки были заняты на ферме, механизаторы приводили в порядок сельхозтехнику, - всем дело находилось. Работали и клуб, и школа, и магазины.
       Все тогда было: планов громадье и уверенность в завтрашнем дне, и уверенность, что это завтра будет счастливым, особенно для нее, вчерашней школьницы, а ныне студентки, будущего зоотехника.

        Если в порыве отчуждения люди кричат: «Ты мне жизнь загубил (загубила)», - не верьте – неправда. Все было: и счастье, и любовь, и доверие, и близость. И безграничное единение, и душевное тепло.

     Тоня думала о том, что и в их с Григорием жизни было много хорошего и доброго, счастливого. Иначе стала бы она теперь так тяжело переживать их разрыв?!

     Вся жизнь ее пробегала перед глазами.
     Вышла замуж она по безоглядной любви. Ей в ту пору восемнадцать сровнялось. Жаркая, смуглая, горячая, как ягодка налитая, никого и ничего она не боялась, над девчонками верховодила. На танцы в клуб пошли, там все ребята собрались: все знакомые, а один незнакомый. Брюки клеш отутюжены – порезаться можно, в талии широким ремнем перетянут, отложной матросский воротник, и бескозырка с ленточками лихо на макушку сдвинута.
     - Это что за щеголь к нам пожаловал?- спросила подруг.
     - Что, не узнала? Это ж Гриша Журавлев с флота вернулся, отслужил. Вчера вечером домой приехал.
     Глянула и точно – Григорий, синие глаза, соломенный чуб, только повзрослел, возмужал, совсем взрослый стал. А он уже к ним идет -  походочка, как в море лодочка.
     - Здравствуй, Антонина Батьковна! Тебя и не узнать! Ишь, какая красавица стала!
     Ей лестно и совестно таких слов. Жаркий румянец заливает щеки. А Григорий продолжает, как ни в чем не  бывало, будто не замечает ее смущения:
     - Я ж в армию уходил, ты совсем девчонка была. Пойдем, потанцуем!
     Но танцевать пошла. Они закружились в танце. Потом Гриша пошел провожать ее до дома. Потом у дома поджидал. Месяца два-три погуляли, осенью поженились. Чего тянуть, если и так все ясно. Это любовь!

     Григорий на флоте механиком был, всякая железка у него свое место знала, пошел к председателю колхоза водителем. Тоня училась на зоотехника, всякую премудрость про цыплят, овечек, телят постигала, училась с удовольствием. 
     От дела молодые не бегали, заботы не боялись. Завели корову, Зорьку. Взяли участок земли, разбили огород. Никакая работа не была в тягость. Дружно окучивали картошку, дружно пололи, дружно косили сено, а на закате, взявшись за руки, возвращались домой.
     Они шли такие красивые в лучах заходящего солнца. Облитые солнцем. Крепкая, будто отлитая из бронзы, Антонина и жилистый хваткий Григорий. И были они в тот момент не пара, а целое. Деревенские, глядя на них, примолкали и провожали взглядом. Каждый задумывался о своем: забытом, горячем и молодом. У всех в жизни случались такие минуты – полноты жизни, покоя и счастья.
     Через два года родился Феденька, колхоз выделил молодой семье новенькую двухкомнатную квартиру.    

     Одно было плохо – на спиртное Григорий был слаб, но знал за собой эту слабость и  старался держаться.
     Несколько раз случались срывы, уходил в запой. Останавливать было бесполезно, Тоня и не останавливала. Невестка Нина, жена гришиного брата, попервоначалу пыталась вмешаться: «Ты что? Не пускай мужика!» Нина хватала Григория за рукав. Он вырывался и чуть не бегом бежал от них. Тоня печально поясняла: «Бесполезно. Это болезнь!» Потом Григорий приходил исхудавший на слабых ногах, лез в ванну мыться. Отмывался, ложился спать. Протрезвев, виновато молчал и старался загладить вину.
     До драк не доходило. Как-то вначале - помнится, в ванной это было - попробовал было руку на жену поднять, но Тоня взяла его за шкирку, тряхнула легонько и тихо сказала: «Только тронь – утоплю!» И так глянула, что Гриша понял – не шутит! Есть грань, которую лучше не переступать. Обоим.
     Все у них было серьезно. И сейчас Тоня думала, что останавливать Гришу бесполезно! Раз сказал, значит, уже давно всё обдумал и решил.

     В остальном же всё у них было не хуже, чем у людей.
     А с перестройкой взлетели цены на топливо и сделали свое «черное дело»: экономически подорвали сельское хозяйство. Купить стало дешевле, чем произвести. Колхозы и совхозы тихо развалились. Поэтому-то сейчас остов заброшенной фермы сиротливо темнеет на бугре. Работы не стало. Молодежь, как более легкая на подъем, разъехалась по городам в поисках заработка. Потихоньку перебрались в город и семейные. Она сама сначала устроилась на соседнюю птицефабрику, потом в интернат. Григорий  нашел работу в воинской части. Сначала народ еще держался за приусадебные участки, пытаясь прокормиться натуральным хозяйством, но вскоре цены на транспорт так подскочили, что горожанам стало дешевле купить сельхозпродукцию в магазине, чем ездить выращивать самим. Люди участки побросали, в деревне остались одни старики. Но старики умирают. Исчезает деревня! Жаль!

     За этими думами Тоня не заметила, как дошла до красных кирпичных монастырских стен с узорными башенками по углам. В бывших монастырских постройках размещался интернат и его подсобное хозяйство. У проходной Тоня кивнула, здороваясь, вахтеру Ивану Прокопьевичу; потопала, отряхивая снег с валенок, и потянула обитую войлоком дверь.  Пахнуло теплом. Вошла в служебное помещение. Румяная с мороза скинула полушубок, сняла валенки, поставила их в угол, сунула заиндевевшие варежки в батарею, переобулась в кожаные тапочки, застегнула пуговицы накрахмаленного белого халата,  и… покатился привычный день вплоть до вечера; а там дом, хлопоты на кухне, ужин, уроки сына, телевизор и спать. Так было всегда! Так было раньше!
     А что делать теперь? Как жить? Кто бы подсказал, но меньше всего Тоне хотелось поделиться с кем-то бедой, она привыкла все решать сама.
 
     В последнее время знакомые несколько раз говорили ей, что вокруг Гриши кружит какая-то девица, то ли Алла, то ли Лара. Но Антонина отмахивалась, не слушала – не любила сплетен и мужу доверяла. Это в других семьях бывают «страсти-мордасти», а к ним это не относится. Так теперь выходит: напрасно не прислушалась, и верна пословица «дыма без огня не бывает».

     Тонечка думала, что видно ничего нет постоянного в мире. Взять хотя бы природу. И та меняется. Сколько Тоня помнила, в детстве зима начиналась в конце октября, а заканчивалась чуть не в апреле.
     Как они с братишкой всегда ждали явление первого снега! Он предвосхищал зиму, обещал перемены: игру в снежки, катание в салазках с горок, снежные крепости. И всегда первый снег выпадал неожиданно! Она вспомнила, как однажды ночью маленький Слава разбудил сестру сбивчивым шепотом: «Тонь, просыпайся! Первый снег!» Она с трудом вынырнула из-под уютного одеяла, помотала головой, стряхивая остатки сна, и припала к окну рядом с братом. Перед приплюснутыми носами детей за стеклом в черной темени ночи летели мириады белых пушинок. Их принес северный ветер. Они неслись как суровые крошечные эльфы-воины, посланцы далекой страны, готовые покорить, заколдовать их землю, погрузить ее в долгий благодетельный сон-отдых. И хотя их была целая армия, с первого раза им это не удалось. Никогда не удается - первый снег обычно тает. И должно пройти недели две, а то и месяц, прежде чем снег окончательно укроет землю.
     А сейчас? Хорошо, если к Новому году ляжет снег. Крещенские морозы и те скоро в диковину будут. Она вспомнила, как в этом году все удивлялись продолжительной, поначалу очень теплой, а потом промозглой, сырой осени. Кончилось тем, что и сырость отступила. Задули северные ледяные ветры, сковали землю. Она лежала нагая, замерзшая, беззащитная, а снега все не было. Люди уже не чаяли дождаться зимы, но в последних числах декабря произошло это долгожданное чудо.
     Все небо заволокло серой пеленой, и к полудню пошел снег. Видно, кто-то в небесной канцелярии решил, наконец, вытрясти старое расползшееся одеяло: из всех дыр посыпался пух. Но кто-то делал это вяло. Поэтому снег медленно кружился в воздухе. Медленно, но густо.
     Земля жадно принимала его. Она так истосковалась и так иззяблась в пору затянувшегося межсезонья, что с наслаждением принимала падавшие слой за слоем хлопья. Наконец-то можно было натянуть на себя пушистую перину и сладко задремать до весны.
     И сейчас Тоня думала, что хорошо бы и самой спрятаться, как маленькой, под пушистую перину и уснуть, а проснуться: и все по-прежнему!

     Где-то в глубине души теплилась надежда, что новое чувство пройдет, как болезнь, и вернется Григорий в семью. А, может быть, он уже дома? Робкая надежда окрепла. Хорошо бы! Чего только она ни надумала за этот день! Упрекать не будет, только обнимет крепко, вдохнет такой родной запах - чуть мороза, чуть табака, чуть машинного масла - и поставит перед мужем на стол тарелку наваристых дымящихся щей. А потом, подперев ладошкой щеку, будет с умилением смотреть, как он ест. Какое же счастье кормить своих близких! Федя будет с удивлением смотреть то на мать, то на отца. Потом махнет рукой – кто их взрослых разберет – и пойдет слушать свою музыку.

      Тоня заторопилась домой. На улице было бесприютно. Погода к вечеру совсем испортилась. Похолодало, поднялся сильный ветер. Под его стремительными порывами лицо секли мириады колючих мелких снежинок. Похоже, снег шел целый день: повсюду намело сугробы, занесло все дорожки. В глубоком снегу вязли ноги. Тоня  укрылась под козырьком автобусной остановки,  поежилась и подумала, что в такую погоду анекдот про наши остановки актуален на все сто. «В наших остановках учтено всё! От солнца – стеклянные крыши, от ветра – сквозные щели, от холода – металлические лавочки!» Одно спасение -  хоть бы автобус скорей подошел. Бетонный фонарный столб у остановки  подрагивал под яростным напором ветра. В его желтоватом свете особенно ясно было видно, как разыгралась непогода. Стройными косыми рядами летел снег. И конца-края ему не было. От этого негостеприимства хотелось поскорее укрыться в теплом доме. Тоня  с облегчением вздохнула, когда, урча бензиновыми парами, подъехал автобус. Она села у окна. Снег все валил и валил. Уже все живое было укрыто снегом. Он был везде. Покрыл крыши и фигурные выступы домов, лежал неровными валиками на оконных карнизах и заборах. Ветер старательно вдувал его во все щели, заметал дорожки, кусты, деревья и прятал автомобили, оставленные беспечными хозяевами под открытым небом. Собственно, и неба уже не было. Был только снег, снег, снег.

     Тонечка не помнила, как добралась домой, как торопливо открыла дверь с робкой надеждой увидеть мужа. Григория дома не было!..
     Сын большой - шестнадцать лет, ростом вымахал – метр восемьдесят, косая сажень в плечах, подставил плечо:
     - Не расстраивайся, мам, как-нибудь проживем!..
     Но как прожить? Это он ростом большой, а так - теленок еще молочный, жизни не пробовал, сам же тревожно спросил:
     - На что мы жить будем без папки? Я же еще не умею зарабатывать.
     Тут наступила ее очередь:
     - Ничего, Федюнька, ничего, сыночек, как-нибудь с божьей помощью… У меня еще сто рублей в кошельке есть, да на книжке – четыреста. Зарплату получаю, ты – стипендию в училище. Проживем! 
   
     И они, действительно, прожили и тот месяц, и следующий. А летом Федор пошел каменщиком в бригаду к соседу Степану Васильевичу. Старался изо всех сил! И не зря!  При расчете его не обидели, заплатили как взрослым мужикам, он даже удивился – не рассчитывал! Степан Васильевич, вручая деньги, добродушно усмехнулся в усы:
     - Ну что, Федор, добытчиком в семье становишься! Матери – подмога! С тобой можно идти в разведку! Парень ты надежный! Старательный! Выучишься – приходи! Мы тебя возьмем! Считай, что боевое крещение ты прошел.

     Жизнь катилась своим чередом. О Григории не говорили. Он жил саднящей занозой в тонечкином сердце. Федор тоже, хотя и скучал, об отце помалкивал. Жалел мать. Батя ведь сам вычеркнул их из своей жизни. К сожалению, так бывает.

     Не знали они, как хотелось Григорию в то злосчастное утро, чтобы Тонечка его остановила. Он ведь и сам побаивался своего шага. Как бы ни поступил, оказывался виноват: не здесь  - так там, не там - так здесь. Здесь была вся его жизнь, дом, семья, сын. Там – жизнь новая. Там его видели удалым, смелым, решительным; смотрели восхищенными, восторженными глазами; девчонка даже ребенка решила родить. Он растерялся: не был готов так кардинально менять свою жизнь, вернее, разрушить всё, что создавал столько лет. Не знал, что делать, на что решиться.  Сказал, что уходит, чтобы отрезать себе путь к отступлению. Но где-то в глубине души теплилась надежда,  что жена не пустит, остановит. И все останется по-прежнему. Не остановила! Даже не сказала ничего - только деньги протянула. Кремень - женщина!
     И тогда не сдержался он! Болела душа, разрывалась - и он сорвался, пустился во все тяжкие. Пил месяц. Пил, а легче не становилось. Алкоголь ведь не решает проблемы – он их усугубляет. Григорий всегда это знал. Но когда психика не выдерживает напряжения – не захочешь, а  нырнешь во тьму и беспамятство алкогольного забвения. В тот раз так и было. Сколько времени прошло – не знает, там не считаешь. А когда вынырнул, побрел к Алле. Она поняла, приняла, обогрела. А больше никто не понял. Вся родня встала на дыбы. Все друзья были на тониной стороне. Пожить никто не пустил. Пришлось «молодым» снимать квартиру. Но худо-бедно обустроились и зажили новой жизнью.

Осень

     «Вит, вит, вит», - приговаривают ласточки, собираясь в дальние края.
     «Ж-ж-ж», - носится кругами муха.
     «Скрип-скрип-скрип», - поскрипывает открытое окно.
     Налетел ветер. Под его натиском заволновалась, зашелестела листва. Загудели, качаясь, провода.
     Где-то просигналила машина.
     Полнота жизни. Жизнь продолжается.
     Сегодня  выходной. Сын ушел с друзьями гулять. Тоня осталась дома одна. Как примерная хозяйка наводит порядок, помыла окна.

     За окном полыхает осень. Такие чудесные стоят дни, больше месяца ясная солнечная погода, затянувшееся бабье лето, золотая осень с великолепием красок: багрянца, золота и зелени. В золотых уборах стоят деревья. Золотым ковром устлана земля. Небо синее, ласковое. Очень тепло, подчас даже жарко – такое затянувшееся на месяц с лишним лето. Но ничего этого Антонине не надо. Она не замечает осени, ей дела нет до всего этого великолепия, щедрости Бога людям. Тоска цепко сжала сердце и не отпускает уже который месяц. Тоня горюет. Отсутствие желаний. Идти никуда не хочется – нет настроения. Мысли в голове самые грустные. Тонечка обрекает себя на добровольное заточение в четырех стенах.
     Маленькая шустрая синичка вспорхнула на подоконник,  заглянула непоседливо в комнату и улетела по своим делам.

                «Веселая птица синица
                В зелененьком сюртучке,
                Хлопочет о чем-то синица
                Собою довольна вполне.
                А я так жалка и печальна
                На птицу с тоскою смотрю
                И смысла в своем пребываньи
                Меж вами никак не найду…», - такие у Тонечки  сейчас грустные, осенние мысли.

     Конечно, заработанные Федором деньги очень кстати пришлись. Вообще за последние полгода Тонечка с удивлением обнаружила, что материальные проблемы решаются проще всего. А вот сердце до сих пор болит. От людей она знает, что живет Гриша в городе с новой возлюбленной, Аллой, у них родился ребенок. При таком раскладе глупо ждать, что Григорий  вернется в семью. А у нее нет сил его возвращать. И хочет ли она этого? Они счастливы, она несчастна. Две стороны одной медали! Они радуются, а ей их радость как ножом по сердцу. Что это? Неужели зависть?

     Что за чувство зависть? Почему не радуешься успеху другого? Когда у тебя дела обстоят гораздо лучше, не прощаешь ему даже малой удачи! И тебе удачу тоже не прощают! Когда дела лучше… А если хуже? Если ужасно?

     Нет, Тоня такой никогда не была. Всегда сорадовалась чужой радости. Можно ли назвать новую семью удачей? Время покажет! А рождение ребенка – радость, как для нее когда-то рождение Феденьки. Что же тогда? Обида, что ее выбросили на обочину жизни, отбросили как износившуюся вещь, ее, живую, прежде любимую, со всеми ее думами и желаниями.

     Поэтому осенняя красота родных мест - роскошь красок, «пышное природы увяданье» - сейчас Антонину абсолютно не радует. Больше того, она с ужасом понимает, что золото и багрянец вокруг – это закат зеленого листа, лопнувшей почки, брызнувшей яркой зеленью когда-то на рассвете жизни. Вот и в ее жизни наступила осень – все хорошее в прошлом! «Пышное природы увяданье», за увяданьем следует смерть. Смерть... Раньше Тонечка всегда боялась мыслей о смерти, но, если задуматься,  именно конечность бытия придает ему такую ценность. Смерть – жуткая старуха с косой, которую надо бояться, потому что придет и заберет твою единственную бесценную жизнь. А если не так? И смерть – милая девушка, что решает все проблемы, избавляет от страданий. «Тук-тук-тук! У Вас есть проблемы? Тук-тук-тук! У Вас их больше нет!» Сейчас у Тони на душе до того тяжело и беспросветно, что собственная жизнь не мила. Тоска навалилась, гнетущая, безнадежная! Обессилила ее, Тонечку, прежде звонкую, певучую. Опутала по рукам и ногам. И нет сил эту тоску сбросить. Совсем нет. Были силы, да все кончились. Оборвать бы все разом, избавить себя и других от своего присутствия. Никому она не нужна, даже себе. Зачем жить, на что надеяться?

     От верующей бабушки Тонечка слышала, что в православии это самый тяжкий грех, хуже убийства другого человека. И тяжкий грех уныния именно потому тяжек, что от него кратчайший путь к самоубийству. Нужно просить у Бога помощи в такие минуты, смирить гордыню и терпеть.
     Почему так страшен грех самоубийства, бабушка  объясняла невнятно. «Бог дает жизнь, и только он вправе ее забрать!» Потом на работе услышала от татарки Розы, что у   мусульман гораздо лучше, точнее и жестче сказано: самоубийство - это трусость, уход от страданий!

      Да, она исстрадалась, измучилась, осунулась. Пора с этими страданиями заканчивать. Есть сыночек Феденька, родители, брат, дед, наконец, есть она сама, и жизнь ее не кончена, продолжается. Господи, помоги перетерпеть, пережить предательство!
       Говорят, «предают только свои». Но предательство ли это? «Рыба ищет где глубже - человек где лучше». Оттуда, где хорошо, и калачом не выманишь! Что же, мужу плохо было в семье? Ушел, как честный человек, потому что у той, другой, должен был родиться ребенок. А откуда он взялся, ребенок? Зачем честный человек на сторону пошел? В семье, понятное дело не все медом намазано: не только радости есть, но и забот, хлопот много, и распри бывают, неурядицы. Устаешь, иной раз не сдержишься. А разлучницы и рады стараться, пользуются: приветят, пожалеют, согреют. А того мужики не понимают, что потом все то же будет: хлопоты, обязанности и усталость.

     Это только в первую пору влюбленности сердце колотится как сумасшедшее. Радость встречи и робость, и перехваченный взгляд, и случайное касание. Когда отношения чисты и светлы, когда впереди только надежды. Нет застарелых обид и взаимных претензий.
     Когда чувства свежи и упоительны как розовый бутон! И кажется - все еще сбудется! Здравствуй, новая жизнь!
     Можно быть беспечным щенком, умильно виляющим хвостом и подставляющим лобастую голову под нежную ручку хозяйки.
     Они тоже это все проходили, как в песне: «был жених счастливым очень, а невеста ослепительно была молода!»
     Как же они любили друг друга тогда! Тонечка вспомнила, как спустя год после свадьбы Григорий сильно простудился и лежал в жару. Она не отходила от него, клала холодные компрессы на лоб, давала по часам лекарство. День был  дождливый, серенький. Гриша то и дело забывался в коротком сне. А она с любовью смотрела на своего приболевшего мужа и думала, как бы она хотела быть его кожей. Это дало бы ей возможность всегда быть с ним вместе, защищать его, оберегать – тогда бы он точно не простудился.
     Сначала Тонечка пожелала быть его сердцем, но быстро поняла, что надолго ее не хватит. Будет близко к сердцу принимать все его невзгоды, любую несправедливость к нему – и муж очень быстро получит инфаркт. Так что от этой мысли она отказалась. Пустые мечты! Но тогда она готова была отдать Грише собственное здоровье, лишь бы он поправился.
     Куда что девалось? Заботы виноваты? Но сначала они их сплачивали. И если в чем-то не сходились, схлестывались, то размолвки были как летняя гроза – и какое сладкое было примирение! Именно тогда Тонечка поняла: все видишь, все слышишь, все понимаешь – и все равно любишь! Это и есть любовь. Тонечка и страдает сейчас оттого, что в глубине души до сих пор Гришу любит.

     Раньше она об этой любви и не думала никогда. Она в ней жила. Гриша не мастак был ласковые слова говорить, да и сама Тонечка была сдержанной – стеснялась. Да и зачем слова, если есть радостный взгляд мужа при встрече, одобрительная улыбка, когда она споро и проворно управляется по хозяйству, и случайное ласковое касание. Как тепло и защищенно жить в любви, как хорошо быть мужней женой; как плохо – холодно и бесприютно – быть  одной…

      С заботами, хлопотами и обязанностями тоже все не просто. Человек сам наполняет свою жизнь смыслом. Начинаешь нагружать себя обязательствами по отношению к другим, иногда так, что, кажется, головы не поднять и не в силах волочить этот воз, но, благодаря этому, жизнь полна, насыщена, и ты сам всем нужен. Когда же уходишь от обязательств, рвешь потихоньку все связи, и вот… ты уже никому нужен – один на один со своей свободой от обязательств.
     Манящее слово «свобода». Свобода бывает разная. Свобода от обязательств - это та свобода, что ранит твоих близких. Можно быть как все, как среднестатистический человек. Старательно учиться в школе, потом в институте, получить образование, работать, иметь семью и кучу обязанностей впридачу – то есть напрягаться. Каждое утро, на рассвете, вставать и… пахать до вечера, будь то учеба: зачеты, сессии, экзамены; постоянная круговерть, а бывает и авралы на работе; кутерьма с детьми: их уроки, болячки, заботы. И в итоге у тебя все, как у людей: дом, семья, работа, дети. Жизнь состоялась?!
     А можно - сколько таких людей Тонечка видела вокруг - сознательно уходить от трудностей. Не учиться – напрягаться лень! Не работать – нет достойной меня работы! Куда хочу – не берут, куда берут – не хочу. Естественно, нет семьи – пусть меня любят, обо мне заботятся, но чтоб я? увольте! Нет детей - кому нужны эти «спиногрызы»? меня бы кто накормил! И в итоге: ты – не такой, как все, и все у тебя не так, как у всех. Ни образования, ни семьи, ни детей, ни дома – вольная птица! Кому ты только нужен с этой своей волей?! Все как в песенке Новеллы Матвеевой:

                Ем свободу, пью свободу,
                Лишь свободою дышу.
                И свободу в непогоду
                Вместо зонтика ношу.               
    
     Тонечка читала в журнале, что когда люди переживают клиническую смерть, они часто испытывают миг ослепительного счастья и легкости оттого, что непомерный груз обязанностей сброшен. Потом  возвращение к жизни бывает ужасным оттого, что придется тащить этот воз дальше. Сейчас она думала, что это у людей состояние аффекта, минутная слабость: все  любят своих близких и трудное счастье дороже!

     Всем в смутные времена разочарований и огорчений приходит на ум мысль: «Эх, взять бы, все бросить и уехать подальше». Почему-то кажется, что в глубинке, на природе жизнь чистая, патриархальная. И если поселиться там, то будешь жить этой удивительно чистой, правильной жизнью, простой и безмятежной.
     Но это самообман. Если мы способны все бросить и уехать, нам и на новом месте не будет счастья. От себя не уедешь. Уехать мы, как правило, порываемся от обязанностей и сложностей, которые сами создали. А так жизнь достойная по нравственным меркам, а не по богатству везде доступна. Так же, как Бог в монастыре не ближе, чем в миру. Все в нас! Все дело в нас самих!
     И у Тонечки бывали минуты, когда ей хотелось все бросить и уехать подальше, чтоб начать жизнь заново. Минуты душевной слабости.

     Да, человек сам наполняет свою жизнь обязательствами! Семья – тому яркое подтверждение! В семье сплошные обязательства: между мужем и женой, между родителями и детьми. Этими обязательствами они с Гришей нагрузили себя по горлышко - но их жизнь была полна, насыщена, а они нужны друг другу. Теперь Гриша освободился от них с Феденькой. Стал ли он свободнее? Счастливее? Растил одного, стал растить другого, одну жену поменял на другую… Что выиграл? В чем тут свобода?

     Тонечка задумалась о свободе, вспомнила, как в школе они проходили: «свобода – осознанная необходимость». И подумала, что это не так уж глупо. Культура поведения –   сознательное ограничение своей свободы: не чавкать, не хватать, не вытирать руки о скатерть или одежду соседа – прекрасно! Свобода хамства и грубой физической силы ей всегда была отвратительна!

     А взглянуть на историю? Сколько во имя свободы было всего порушено! Их могучую державу растащили на клочки во имя свободы! А сколько кровавых революций совершено во имя свободы? Однажды она прочла у писателя Зайцева: в начале революции один старичок спросил: «О чем кричат?» Ему ответили: «Свободы хотят!» Он сказал: «Так она есть у каждого от рождения. Свобода дарована человеку Богом. Свобода не делать дурных поступков».
     И что из этой революции вышло! А свобода есть у каждого от рождения!   
     Так что все размышления о свободе не нужны. Свобода дается нам Богом при рождении. Это свобода делать хорошие дела и не делать плохих. Свобода выбора между ними за нами. А как мы ей распоряжаемся – за это спросится потом.

      Женщин по статистике больше чем мужчин. Понятно, что всем хочется свое женское счастье устроить. И что? Нужно чужого мужика из семьи уводить?
     Конечно, за годы их семейной жизни многое стало привычным, обыденным. Но разве это так плохо? Это то, что называется стабильностью, уверенностью. Разве мы все не этого хотим от жизни? Вулкан, взрыв эмоций хороши, но вечно на вулкане жить не будешь. Наверно у Григория есть к ней претензии, но и у нее к нему тоже есть. А у кого нет? Нельзя же так все сразу бросать. Что он был до такой степени несчастлив? И тут она задалась вопросом: а Гриша вообще вправе рассчитывать на счастье? И, как справедливый человек, сама себе вынуждена была ответить - вправе! А она, Антонина? А эта Алла? Каждый человек вправе рассчитывать на счастье. И женщины, и мужчины. Не только красавицы и красавцы. Говорят же: «не по хорошему - мил, а по милому – хорош». Каждого можно полюбить, увидеть в нем что-то хорошее, образ Божий. Но почему счастье одного оборачивается несчастьем для другого? И как же тогда верность? Совсем она запуталась.
     Мама говорила ей, что мужики после войны избаловались. Мало их было. Любой был нарасхват. Малую толику счастья каждой хотелось. С той поры надежность, верность и преданность стали не в чести. И женщины тогда тоже изменились. За время войны они привыкли быть за мужиков: и пахать, и сеять, и на заводах вкалывать, и детей поднимать. Все сами! А теперь современные женщины это расхлебывают.  Хотя в ее родной семье мать с отцом всю жизнь душа в душу прожили. Отец мать всегда берег, не позволял делать тяжелую работу. Тоня же наоборот стремилась ни в чем от Григория не отставать. Наверно, зря. Не любят мужчины сильных женщин, пасуют перед ними. Ищут слабую, с которой можно самому быть сильным, быть мужиком. Ей-то что теперь делать? Что делать? и кто виноват? – два наших основных вопроса.

     Тонечка вспомнила, как в детстве они с братом и другими детьми устраивали погибшим птичкам трогательные похороны. В дальнем углу сада выкапывали ямку, дно ее украшали листочками, цветочками и фольгой от конфет. Укладывали несчастную птичку в красивую коробочку. Засыпали землей. И на маленьком холмике, тоже украшенном цветами, ставили крошечный крестик из щепочек. Потом исполненные важности и печали, молча, расходились.            
     Хорошо было бы сейчас так же похоронить свою боль,  обиду, все вопросы и эту проклятую тоску, что сжимает сердце!.. Господи, помоги! «И не введи нас во искушение, но избави мя от лукавого!»

     Тоня стиснула зубы и стала жить дальше. Говорят, время лечит! Незаметно, без особых событий пролетели осень и зима.

Весна
 
     Наступила очередная весна, и Тоня обнаружила, что сердце уже не так щемит - боль уходила, а с ней подергивалась дымкой прежняя жизнь. Здравствуй, жизнь новая!
    Весна – это солнце смеется.
    Весна – воздух пахнет арбузом и свежими огурцами.
    Весна – гомонят птицы.
    Весна – ветки отливают шелком на горячем солнце, и  становятся видны почки.   
    Волшебство весны – брызгают почки от зеленой точки до листа.
    Тонечка жмурится от яркого солнца, вдыхает этот вкусный влажный воздух полной грудью, поднимает голову - и видит графику веток на фоне неба. Это осенью мокрые ветки темнеют, становятся почти черными. А сейчас солнце золотит их: сначала они парят, сохнут, и она с радостным удивлением замечает, что все они разноцветные. Над ней шелковые, коричневые ветви. На соседнем дереве они совсем светлые, почти серые. У ивы – зеленые. У вербы красные. А лес у дороги вообще сиреневый туман.

     Тоня улыбается, она хорошо знает, что будет дальше. Весенняя сквозная нежность пейзажа уйдет. Ветки начнут отдавать зеленым – зеленая дымка, с каждым днем все явственнее, до тех пор, пока совсем не исчезнут за зеленой массой листьев. И понимает, что так же неизбежно закончатся ее горести, исчезнут за массой новых событий и впечатлений.

     Федя закончил училище и поступил по принципу «от добра добра не ищут»: пошел работать в бригаду к Степану Васильевичу на каменные работы: фундамент возвести, стены вывести. Дед обещал научить и печи выкладывать.

     Через полтора года они с мамкой затеяли ремонт в доме. Постепенно обновляли мебель: диван новый приобрели, кухню удобную. Как-то Федор предложил:
     - Мам, давай тебе шубу справим! А то твоему полушубочку «сто лет в обед».
     Тонечка отмахнулась:
     - Что ты! Какая шуба?! Перед кем мне в нашей деревне форсить?  Купи что-нибудь себе! – а у самой слезы на глаза навернулись: «Сыночек мой родненький, кровиночка! Вырастила человека!»

     Маленький был - пострел еще тот! Выдумщик, фантазер!
Соседская баба Нюра ей рассказывала:
     - Сейчас ехала в автобусе от кумы со Старого Посада. Вдруг слышу тоненький голосок мальчонки:
     - Люди добрые, подайте несчастному мальчику поесть, кто что сможет! В животе все подвело с голодухи! Некому меня, бедняжку, накормить-напоить.
     - Сынок, али у тебя мамки-папки нет? Что ты по автобусам побираешься?
     - Есть, как не быть. Да пьют с утра до ночи, а мне и корочки хлеба не дадут, - объяснил мальчишечка и стал размазывать грязным кулачком слезы по щекам.
     Людское сердце не выдержало. Кто-то стал протягивать ребенку булку, кто-то отломил хлеба, одни совали яблоки, другие сливы. По летнему времени многие везли урожай с дач и огородов в город. Бабка Нюра тоже полезла в кошелку, зачерпнула горсть конфет, из припасенных для внуков, и протянула страдальцу. Он ловко сунул их в пакет и пошел к выходу. Автобус как раз подъезжал к очередной остановке. Баба Нюра подняла глаза и изумленно открыла рот, сказать она уже ничего не успела.
     - Твой Федюнька вышел на остановке с полным пакетом гостинцев! – и бабка Нюра выдержала паузу.

     - Федь, ты чего творишь? – спрашивала она после работы шестилетнего сына. - Ты что же меня перед людьми позоришь?
     Сын и не думал запираться:
     - Ма-а, мы с мальчишками набегались, я голодный был, а так бы мне никто ничего не дал. Да, и вообще, так веселее! Хочешь конфетку?
     - Вот я тебя хворостиной!
    Но сына уже и след простыл: убежал играть с мальчишками.

     А теперь вырос! «Шубу куплю!» Но все так же раздается его протяжное басовитое «Ма-а», - телок мой! 


Лето

     А еще через полтора года Степан Васильевич сделал Тоне предложение, от которого она не смогла отказаться. Да, и Федя настаивал:
     - Мам, чего ты думаешь! Отличный же мужик! Тетя Зина  за ним как за каменной стеной была! Царствие ей небесное! Спокойный, работящий, тебя любит! Выходи! Ты у меня еще молодая! Я – вырос! О чем тут думать!

      Вот и открылось ей значение восхищенных, одобрительных взглядов молчаливого Степана. Он ей исподволь по-соседски давно помогал: замок починить, полки повесить, - и всегда смущался при этом. Большой широкоплечий человек вел себя как ребенок. Ухаживал  тоже неловко: позвонил в дверь, она открыла - а там охапка сирени, за ней еле виден со смущенной улыбкой Степан:
      - Вот, наломал веник, примите, уж больно хорошо пахнет. Не смог удержаться!
     Она тогда поставила букет на стол, смотрела и думала, что цветы ей уже сто лет никто не дарил. Потом подошла, опустила лицо в прохладные гроздья и вдохнула сильный свежий сиреневый запах. Вдруг увидела цветик с пятью лепестками, машинально съела его, и, осознав, что сделала, засмеялась, подумала: теперь ей точно будет счастье.
     В другой раз так же, будто невзначай, сосед принес букетик ландышей. Федор, увидев цветы, ничего не сказал, только дружелюбно посмотрел на зардевшуюся мать.   
     Тонечка позволила себе быть счастливой - разрешила себе счастье. 

     Спящая красавица наконец проснулась и увидела Божий мир вокруг. Так долго он был закрыт от нее.

     Жаркий полдень. Зной. Антонина поливала огород, притомилась и решила искупаться. Маленький овальный прудик размером  с ладошку - Таюткино зеркальце -  прятался неподалеку за лугом в окружении берез и кудрявых ив.
     Тоня сбросила обувь и босая пошла через луг, с удовольствием разминая горящие ноги. В метре от  тропинки она заметила молодой дубок. Пройти мимо было невозможно! Этим летом дубок подрос и стал чудо как хорош. Сам это сознавал. Стоял, подбоченившись, и говорил: «Чем я не щеголь? Зеленый, кудрявый, крепкий!» Смотреть на него и то было весело.

     Тонечка засмеялась, оглянулась, увидела, что никого вокруг нет, и вдруг решила созорничать - легла в высокую  траву, раскинув руки. Сразу стала маленькой. Необъятный, непознанный,  многоуровневый космос окружил Тонечку. Он ошеломил ее. Великий, многообразный мир был полон звуков и запахов, света и цвета.
     Сверху над нею простиралось бескрайнее небо. Выцветший, застиранный, голубой ситчик с белоснежными громадами облаков. Со всех сторон вокруг нее жарко пахли, щекотали и шелестели спутанные травы и цветы. Вверху они были прогретые солнцем, сухие и блестящие, а внизу сочные, влажные и слегка парили.  При этом травы колыхались, трепетали, подрагивали. Цветы качали головками. Какая-то рыжая букашка деловито ползла по зеленой травинке прямо перед тониным лицом, совершенно не обращая на нее внимания. Сизокрылая бабочка присела на колокольчик, немного покачалась и улетела, взмахнув крылышками-лепестками. Казалось, что это улетел один из цветов. Маленький муравьишка побежал по ее руке, стало щекотно, и Тоня его стряхнула. Кузнечик перемахнул через широкий лист репейника. Стрекот цикад, шелест трав и деревьев, разноголосое пение птиц сплетались в сложный мир звуков. Пробежал ветерок и донес чудесный смолистый запах разогретой сосновой опушки, что находилась справа сразу за дорогой. Сложный цветочный запах полуденного луга щекотал ноздри. Сколько же цветов вокруг! Какое разнообразие форм, цветов, оттенков! И у каждого растения, зверушки, пичуги своя судьба. Жизни не хватит разобраться даже с одной особью: тут и законы генетики, и личная судьба: ее превратности, хитросплетения… За видимой, внешней стороной столько всего скрыто! И сама она часть этого сложного мироздания! Ах, как же долго она  унывала… Прочь, уныние! Спасибо тебе, Господи, что не оставляешь! Спасибо за этот мир! За эту дивную красоту   чудесной летней поры!

     Тоня легко поднялась и быстро дошла до пруда. Осторожно сошла в воду и медленно, с наслаждением  поплыла. Прохладная вода ласково приняла в ладони разгоряченное тело. По зеркальной глади побежали кругами морщинки воды. По деревцам заметались, заполоскались солнечные зайчики. Тонечка плыла по отраженному небу между шапками облаков, раздвигала их руками и на физическом уровне чувствовала, как в сердце свежей струей вливается радость, кровь бежит по жилам быстрее. Вода смывала усталость, обиды, сожаление. Тонечка вышла на берег другим человеком, освеженная и обновленная.

     И они сыграли свадьбу. Веселая была свадьба!
     Счастье и радость красят человека, а улыбка вообще лучший визажист. Соседка Настя рассказывала о свадьбе Тонечки: «Я ее никогда не видела такой счастливой! Она так похорошела, что от нее глаз нельзя было оторвать!..»
     И мы порадуемся за нее! 
 
     Тоня теперь все делала с радостью, удовольствием. Степан Васильевич с Федором принесли полное лукошко грибов. Она чистила грибы почерневшими от маслят пальцами и радовалась. Срывала помидоры, что шелковыми боками рдели на солнышке в теплице, и радовалась. Кормила своих мужиков и радовалась. И вообще всему радовалась. Она переболела, а теперь радовалась выздоровлению. Радовалась жизни!
      
      Тонечка так хорошо зажила, окруженная заботой и лаской мужа, что искренне сочувствовала Алке-разлучнице. Уж она-то хорошо знала, какой подарок Григорий. Зла не держала. Пусть им будет счастье! Пусть всем будет счастье! И Вам! И Вам! И нам!

     Правильно говорят: что Бог ни делает – все к лучшему!