Родная кровь

      С отцом отношения были сложные. Внешне крупный, массивный человек, он и по характеру был такой же – тяжелый, давящий. Когда-то он чуть не придавил мать, но она вывернулась в последний момент: нашла в себе силы отступиться от мужа и поселиться с сыном отдельно в маленькой однокомнатной квартирке на окраине, оставив мужу их большую двухкомнатную квартиру в центре города.
      Отец с детства привык не доверять людям, даже самым близким, родным, привык ото всех ждать подвоха и наносить упреждающий удар первым, защищаясь. Приходило ли ему в голову, что он просто бьет близких наотмашь без вины и причины, обижает их - Бог весть?! Что за мысли роились в его голове и не давали жить радостно и покойно ни ему, ни людям рядом с ним?

      Отца звали Иван Андреевич. Однажды он рассказал дочери, что вырос в сиротском приюте при живом отце и многочисленной родне.
      Его мать рано умерла, отец женился еще раз, он, маленький Ванюшка, ребенок от первого брака, оказался никому не нужен - и его отдали в детский дом. От отца сыну остались только отчество и фамилия.
      Мальчишка долго тосковал по родному дому; он знал, что он – сирота, раз в детском доме; но как все сироты не хотел верить в смерть родителей, все надеялся, что хоть один из них - или папка, или мамка - да выжил и обязательно разыщет сына. Не случилось. Только во взрослом состоянии он узнал правду: что все это время его отец был жив и здоров,  что у него есть сводные братья и сестры, и многочисленная родня, вычеркнувшая его из своей жизни много лет назад. Этого он, похоже, и не мог простить жизни.

      Иван пытался противостоять обстоятельствам как мог. Много читал, сумел поступить в институт и получил диплом инженера-строителя с отличием. Через три года женился на строгой сероглазой красавице Марии, за которой целомудренно ухаживал в течение почти двух лет с почти безнадежной настойчивостью. И длинноногая красавица-инженер сдалась: оценила его мужскую надежность и преданность. Справили свадьбу. Казалось бы, для Ивана наступило счастливое спокойное время - молодые ждали наследника. Но не тут-то было! Жена в родах получила горячку, и пришлось выхаживать и ее, и младенца. Долгих девять месяцев Иван разрывался между работой, женой и ребенком, прежде чем Мария восстановилась окончательно. А еще через четыре месяца жена родила ему здоровенькую девочку, но они были так измотаны, что почти не обрадовались дочке.

      Об этом он не преминул рассказать взрослой дочери с обескураживающей откровенностью, которая ее уж никак не порадовала; иногда лучше промолчать, чем ранить человека правдой. Ольге, конечно, было жаль отца, его сиротского детства, но еще горше было узнать, что ее собственное рождение было никому не нужно и явилось только следствием материнской слабости.

     Между тем детство Оли можно было назвать вполне счастливым. С братом они были погодки и закадычные друзья. А бабушка, мамина мама, и вовсе обожала единственную внучку.
     Бабушка Аксинья жила в деревеньке поблизости от их маленького промышленного городка; для бесценной внученьки у нее всегда была припасена кринка молока и какой-нибудь гостинчик. А как славно было ходить с бабушкой по грибы! Что это? В детстве ли «глаза велики», сахар слаще, вода мокрее, но белые, что они собирали с бабушкой, были огромные, - таких теперь не бывает - с шершавыми темно-коричневыми бархатными шапочками и пузатыми ножками цвета топленого молока. И их было так много, что и искать не надо: прошел, собрал, пошел домой. Вот как!

     Сейчас Ольга собиралась к отцу, договориться о ремонте в его квартире. Двадцать лет в ней не было ремонта, даже косметического, и сейчас Ольга размышляла, как убедить отца согласиться на самый осторожный деликатный ремонт.
     Ей хотелось, чтоб отец в свои восемьдесят лет был обихожен и обустроен получше. Отец давно привык жить один - держался бирюком, людей избегал. У него сложился свой мир, свой уклад, он настороженно относился ко всякому, проявлявшему к нему интерес, даже медсестру, и ту впускал неохотно. Ольгу беспокоило одиночество отца. Она несколько раз подсовывала ему православную литературу, пыталась навести на мысль, что если обрести Бога, то одиночества не будет. Отец охотно  обсуждал с ней книги - ему был интересен закрытый для него мир, но очень скоро Ольга поняла, что сделать решительный шаг отцу трудно, сложно, практически невозможно, о таком она прочла у Тютчева:
   
             Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
             Как ни скорбит перед закрытой дверью:
             «Впусти меня! Я верю, Боже мой!
             Приди на помощь моему неверью!..»

     И сейчас Ольга думала, что вряд ли ее затея с ремонтом  увенчается успехом, уж больно ревниво охранял отец свой мир. Сколько раз она предлагала что-то изменить в квартире: поменять сантехнику, переклеить обои! Она сама найдет рабочих, все оплатит! Но отец всегда такие поползновения пресекал, встречал в штыки любую малость. Он с большим предубеждением относился ко всяким посягательствам и на собственную душу и на собственную территорию, пусть они и продиктованы лучшими намерениями единственной дочери.

     Они так душевно посидели в День его рождения! Ольга накупила вкусных деликатесов, вместе они уговорили бутылочку хорошего вина. Отец разрумянился, помягчел, с удовольствием стал вспоминать пережитое. Прошлое подернулось призрачной дымкой и стало благостно и бесконфликтно. В нем уже не было ссор и раздоров, дележа имущества, лишения наследства, а были только взаимная любовь и уважение.
     - Похорони меня рядом с ней, Марией. Ее одну, голубку, только и любил всю жизнь. Рядом с ней и успокоюсь. И наш Саша будет рядом. Будем лежать рядышком под черемухой! Хорошо!

     Отец был благодушен и не вспоминал о распрях с сыном, не помнил, как падал на гроб с телом сына и, рыдая, просил:
     - Саша, прости! Саша, прости!
     - Пап, успокойся! Он уже в горних высях! Он все простил! Что ты так убиваешься?
     - Ты не знаешь! Я же лишил его наследства - все завещал его детям: квартиры, дачу, - думал, пусть все достанется внуку и внучке. Хотел его наказать, подразнить хотел. А теперь уже ничего не исправишь! Прости, сынок!
     - Папа, успокойся, там, где он, уже не нужны ни квартиры, ни дача, - успокаивала Оля, а сама думала, сколько же горестей досталось ее брату, что за несчастная доля ему выпала. Как он настрадался и с женой, и с отцом.

      На Сашиных похоронах простая женщина, судьбой прибившаяся к брату в поисках тепла, говорила:
      - Никогда не встречала таких хороших людей. Хоть два года с человеком прожила, а то всю жизнь ругань да побои! 
       Человек, которому не досталось материальных благ, а только доброе отношение да ласка, искренне оплакивал потерю.

     Ольга была ей благодарна за эти слова. Она вспомнила, как недавно спросила знакомого лесника:
     - Петр, как ты выбираешь елку в заснеженном лесу?
     - По пустому месту…
     Оля стала обращать внимание, и верно: на свободе ели росли не однобокие, а ровные, пушистые, красивые. «Может быть, то же и с людьми, - подумала она. - Если их все время не ущемлять, они расправятся и будут не задавленными, пришибленными, серыми, а яркими, звонкими, красивыми!»

      Незлобивый добрый безотказный Саша!.. С грустью рассматривала Ольга нехитрое хозяйство брата: соленья, варенья, грибы, сушеные травы - брат не умел хорошо зарабатывать и минимизировал расходы: заготавливал продукты на зиму. В тот злополучный сентябрьский день Саша поехал на дачу снять последние яблоки. Нагрузил тяжеленный рюкзак, взял в руки холщовые сумки, полные  яблок, и пошел узким дачным проулком на остановку. Откуда взялся бык, пастух ли не доглядел, или сорвался с привязи на ферме, Ольга не знала. Она знала, что брат погиб нелепо и страшно – его растоптал бык. Набросился сзади, опрокинул и забил. У брата под тяжелым рюкзаком шанса спастись не было. Справа и слева сплошные заборы, день – будний, мужиков поблизости не оказалось, испуганные пенсионерки вызвали скорую и милицию, когда все уже было кончено. Такая страшная мученическая смерть в наше время. Бык как рок, как фатум, злая судьба, что растоптала «ни за што, ни про што» хорошего спокойного человека, прошлась по нему танком. Бык, это было слишком жестоко, Саше с лихвой хватило Ирины.
      
     Если Вы знаете присказку: «наши жены – пушки заряжены», то это как раз про Сашу! Именно такая жена ему досталась, милому доброму спокойному Саше!

     Иногда смотришь – какой некрасивый человек, почти урод. Но он начинает, что-то рассказывать с увлечением. И преображается! И заражает тебя своей увлеченностью! И думаешь: «Какое чудо! Необыкновенный фантастический человек! Единственный, ни на кого не похожий!» И почти влюбляешься в него. Хотя бы понимаешь, что в этом нет ничего невозможного. И все его резкие неприятные черты начинают активно нравиться. Носатенький, скуластенький, со скошеным лбом и колючими глазами – а мил! Уж так мил!

     Саша не был ни уродом, ни красавцем - у него была обычная среднестатистическая внешность. Но, когда он говорил о своем увлечении фотографией, он преображался, расцветал!
     Саша экспериментировал со светом, фактурой; с удовольствием проявлял и печатал. И фотографировал всех и всё. А потом даром раздавал фотографии. Так он познакомился с двумя подружками: застенчивой Настей и дерзкой Ирой. Девчонки учились в педучилище и жили в общежитии. Сюда-то и принес Саша пачку отпечатанных фотографий: девчонки вместе и по отдельности, в профиль и в фас, с цветами и без цветов. Самые удачные отпечатал в виде больших портретов. В виде благодарности Настя с Ирой напоили фотографа чаем с пирогами. Говорили все больше Ира с Сашей, Настя только тихо улыбалась.

      - Ир, Саша мне ужасно нравится, наверно, я влюбилась! – призналась Настя подруге после ухода юноши.

      Тихая скромная подружка поделилась с Ирой своим секретом. Смелую девицу задело, что парень кому-то нравится. И Ира решила увести кавалера у подруги из-под носа не по сердечной склонности, а из удальства, ухарства, из гонора. Молодой человек вниманием избалован не был. Если нравился скромным, так ведь не знал об этом.

     Месяца не прошло, Саша с Ирой подали заявление, а там и свадьба не за горами. Все это время Ира была в центре внимания. Ей шили свадебное платье, покупали кольца, туфли, обсуждали список гостей и выбирали Черноморский курорт для медового месяца.
      И только, когда поженились, девчонка испугалась: «Что наделала с жизнью своей, ведь не люблю!» Сначала она решила утопиться на курорте во время медового месяца, но Саша ее спас. Потом она во всем повинилась мужу и стала ломать дрова дальше. Порыв развестись сменялся решением покориться судьбе: стерпится – слюбится, человек-то хороший! Не сложилось! Он был слишком интеллигентен, слишком уступал ей во всем. А ее это раздражало. Не мужик, а тряпка! И они все-таки развелись. Ира осталась с двумя детьми. А Саша, чувствуя свою вину, решил жизнь положить, но обеспечить детям хорошее жилье. Всю жизнь во всем себе отказывал, выплачивая пай за их трехкомнатную квартиру, в которой сам не жил. И выплатил.
     Оля с мамой переживали из-за Саши, но сделать ничего не могли. Ира свекровь и золовку не жаловала, больше того на порог не пускала. Когда Мария приносила продуктовые наборы или подарки детям, Ира заходилась в крике:
      - Что откупиться решили? Ненавижу! - и швыряла сумки свекрови в лицо.
      Отец был на стороне Иры: она – мать и воспитывает двух детей. Мария пыталась защищать сына, но доставалось и ей. Тогда-то она и записалась на однокомнатный кооператив, где и поселилась с сыном.

Оля к тому времени закончила институт, вышла замуж и уехала с мужем по распределению, через год у нее родился сын.
       
     Какое чудесное, крепкое, основательное слово - сын. Кроха-сын сосет грудь. Сначала тычется – ищет. Нашел, ухватил, начал сосать. Сладкий тянущий отзвук в груди - тонкими струйками пошло молоко. Трудится так, что за  несколько дней на губке образуется мозолька. Наелся, отвалился. И из уголка крошечного рта потекла последняя молочная капля, та, что уже не было сил проглотить, так как устал - и  уснул. От напряжения «испотел», - это он так потом будет говорить, не вспотел, а «испотел», то есть  изошел потом от усердия, что точнее, - мелкие бисеринки пота выступили на крошечном шелковом лобике - молочный сосунок, сыночек.
             
     Двадцать лет пронеслись как один день. Один яркий счастливый солнечный спрессованный день. А потом наступила ночь, Ольга оглохла и ослепла от горя – сын погиб. Она три года скрывала это от своего отца – не могла говорить на эту тему. Запретная тема. А когда потихоньку начала выкарабкиваться из трясины небытия, набралась мужества и сказала. Отец принял известие о гибели внука спокойно. Внук всегда существовал где-то далеко, в другом городе, в другом измерении, сейчас стал чуть дальше. Дочку было жалко. Она стала ближе. От их прежней семьи они остались вдвоем.      
      - Ты приватизируй квартиру, а то я старый стал. Помру еще, не ровен час.
      - Так ты же ее тем внукам завещал, племянникам моим.
      - Пошутил я, Сашу дразнил, тебе квартиру оставляю, ты же в ней родилась и выросла, тебе пусть и достается. Тебя как муж еще не выгоняет?
      - Нет пока.
      - Ну, приватизируй.

       На следующий день они пошли к юристу. Дорого одетая женщина с брезгливостью смотрела на неряшливо одетого старика. От него дурно пахло старостью, немощью и еще бог знает чем.
      - Вы что-то хотели?
      - Да, на дочь завещание переписать, квартиру приватизировать, - отец беспомощно оглянулся на Ольгу.
      Женщина опытным взглядом оценила клиентку и  смягчилась:
      - Сначала приватизируйте квартиру - мы вам поможем это ускорить, и приходите, - она с облегчением вздохнула. Была рада поскорее от них избавиться.
      Ольга оплатила приватизацию.

      А еще через четыре месяца ее вызвали телеграммой, что отец совсем плох. Она нашла его в больнице. Он выглядел маленьким, беленьким и испуганным. Она взяла его большую руку в свои ладони:
      - Что, папа, страшно тебе?
      - Страшно, дочь…
      - Ты не бойся. Там хорошо, там нет ни горя, ни боли, там мама.
      Отец благодарно взглянул на нее и отошел…

      Похороны прошли в полуобморочном состоянии, когда делаешь все на автомате. Были цветы, речи, рукопожатия… Она вернулась домой. А еще через пару месяцев соседка позвонила, что приходили из ЖЭКа, хотят вскрыть квартиру и занять ее, так как жилец умер. Ольга приехала, пошла заявить о приватизации и вступить в наследство, когда нотариус огорошила ее известием:
     - Вы что так переживаете? Эта квартира завещана вашим племянникам.
     - Но отец приходил к Вам!..
     - Приходил, но новое завещание не написал, значит, старое завещание остается в силе. Можете опротестовать в суде.

     Ольга ничего опротестовывать не стала. А пошла в храм и поставила по свечке за сына, бабушку, маму, папу и брата, потому что одна она осталась от той своей семьи на белом свете. Кому ж еще и ставить, как не ей?! Кто-то должен помнить, любить и прощать!..   

      Ольга зашла в их дом в последний раз, прошлась по комнатам, заглянула в ящики и шкафы, как бы пытаясь все запомнить. На нее пахнуло их прежней жизнью: в нижнем ящике письменного стола Оля обнаружила их с братом школьные тетрадки, в шкафу висело ее свадебное платье, на полочке в шкатулке лежало мамино рукоделье, повсюду любовно собранные отцом книги. Все это было ее, ее жизнь, и уже не ее, безвозвратно ушедшее.
 
     Очень трудные слова: «никогда больше не будет…» Они придавливают, от этого так трудно расставаться с вещами. Вещи - это куски жизни, часто счастливой, неповторимой. Они с братом уже никогда не будут маленькими и не нарисуют эти милые каракули, не напишут «мама мыла Милу мылом», не повяжут алые пионерские галстуки - «пионер - всем ребятам пример», а в этих резиновых шапочках они впервые плавали в море, играли с волнами. Бережешь вещи как овеществление этого невозвратного счастья, возможность потрогать отблеск его. Вещи - живые воспоминания.
     А как выбросить вещи людей, которых уже нет на этом свете?!...
     А ты их безумно любишь, и сердце все время болит…
     Ценность каждого человек в том, что это штучный товар. Больше такого нет, и не будет.

     Она взяла на память их с Сашей любимую детскую книжку сказок Пушкина с иллюстрациями Татьяны Мавриной и мамину шкатулку с рукоделием, тихонько закрыла дверь, ключи отдала соседке.
     Потом позвонила племяннику, попрощалась. Что еще она могла сделать? Все долги были выполнены. Больше ее ничто не связывало с родным городом, кроме родных могил и воспоминаний. Печаль ее была светла, в душе звучали бессмертные строки:
                Два чувства дивно близки нам -
                В них обретает сердце пищу:
                Любовь к родному пепелищу,
                Любовь к отеческим гробам.