Неверящий хабаровским протестам

Оглоблин не верил хабаровским протестам. Тем больше, чем дальше они шли. «Во, как любили губернатора-то своего, оказывается! Самим-то не потешно?». А еще думал некстати, что те, кто громче всего теперь в защиту былого губернатора кричат, громче всех его, быть может, раньше хулили – так случается нередко…

Оглоблин только что сам вернулся с Дальнего востока. Можно сказать – еле ноги унёс: слава Богу! Пахать на судне пришлось по двадцать с лишним часов в сутки, а никто бы не был против, чтоб работал Оглоблин и круглосуточно. И никакой за то благодарности – ни от капитана, ни от большинства команды, у которой капитан немало шел на поводу. Лишь один матрос лет под тридцать, неизвестно каким ветром занесённый на приморское судно с самого Ярославля, неизменно говорил Оглоблину после каждого приема пищи: «Спасибо огромное!».

Приёмов тех пищи в сутки было четыре. Это не считая, что в отсутствие в цеху рыбы матросы безостановочно в салоне команды «Доширак» хомячили – Оглоблин не успевал мусорные мешки с пустыми контейнерами выносить. И через каждые шесть часов – будь то завтрак, или ночной ужин – предстояло шведский стол морской братве организовывать.

А с чего, спрашивалось? Мяса, которого на словах бывшая повариха только сэкономила полторы тонны, на поверку оказалось всего семьсот килограммов, да и то – баранина с говядиной, в основном. Оставшиеся Оглоблину морковь с луком и капустой (про какие-то помидоры-огурцы и куры не пели: их Оглоблин и в глаза не видел!) гнили уже мешками, картошка прорастала. А два-три салата разнообразных каждый день привередам сгоноши!.. В сухой провизионке вовсю хозяйничал жучок, которого каждое раннее утро – чтоб никто не увидел, - Оглоблин наметал с палубы натурально – совками. Ладно – хоть и  недюжинная это потеря времени! - муку можно было просеять, крупы промыть в семи водах (тогда жучки всплывали наверх), но сахар – его-то как просеять?! И тыкали уже пару раз жучком этих Оглоблину в харю, и не принимались объяснения, что предыдущая, любимая их повариха живность и расплодила. По-уму, да по правилам, смайнать за борт целиком все продукты из той провизионной кладовой было надо, да влажную дезинсекцию с хлоркой всех поверхностей провести. А по факту получалось – праздник живота из того каждый Божий день народу делать. Да -  что капитан, что старпом (мирный и хороший, впрочем, дядька) так и говорили Оглоблину:

- Надо, чтобы все были довольны!

А разве такое возможно?

Так что, посмотрел на такие дела Оглоблин, да и верно себе смекнул: сваливать надо, пока на него окончательно грядущие нестыковки и неизбежные беды за ними, не свалили.

Благо, нашелся дурачок, готовый его на сём поприще заменить: деньги-то хорошие платились, но, не захочешь тех денег, право слово! И спать-то хоть чуток (выспаться Оглоблин уже и не чаял), тоже человеку надо.

И вот с этим оказалась самая засада. В тесной и узкой четырёхместной каюте (в которой и вдвоём-то разойтись было непростым делом) три или четыре выкроенных часа сна Оглоблина выпадали на отдыхающую смену матроса Дениса из Хабаровска – с ним Оглоблин познакомился еще в общежитии, где пару дней ожидали вместе прихода судна. С виду и по разговору Оглоблин никак не дал бы Денису больше двадцати пяти лет, тогда как на деле оказалось – мужичине за сорок.  Избалованным инфантом Оглоблину он показался. Второй раз в жизни шел в море – за предыдущий четырёхмесячный рейс у сомнительных хозяев-кидал заработал бедолага двести тысяч рублей и концлагерное похудание:

- У меня ключица вот так выпирала, когда домой вернулся!

Однако, никаким должным уважением, за то, что ел он теперь от пуза, Денис к Оглоблину не проникся (надо ж было случиться, чтоб и здесь они попали в одну каюту!).  И стоило повару лишь только уснуть (грешен, признаться, Оглоблин был в храпе богатырском) как тут же начинал орать Денис с верхней своей полки:

- Алексей! Перевернись на другой бок – задолбал уже!

И так каждые пять минут…

Когда же разбитый Оглоблин вставал и опять спешил на камбуз, Денис появлялся в салоне команды чуть не следом.

- Ну, а чего же ты сейчас не спишь – кто мешает?

- А, - запросто отвечал тот, - у меня такой режим – телевизор же надо еще посмотреть.

Сказать честно, это стало последней каплей в принятии Оглоблиным решения. Если вытащить двадцатичасовой рабочий день на зубах («Просто, надо выдержать этот день!.. А завтра другой») было еще можно, то не поспать толком те жалких четыре часа – то было, братцы, уже перебор!

И вот теперь, месяц спустя, на новостях событий хабаровских протестов, Оглоблин тем не верил. Нет, не из-за несостоятельного во всех смыслах того Дениса (хоть и тут, наверное, он стал последней каплей). Скорее, из-за общей проекции судовых его, Оглоблина, взаимоотношений. То же самое – среди молодых буйных голов были те, что «за любой кипеш, кроме голодовки». Которые (не от большого, ясное дело, ума) безоглядно будут хулить любую судовую, или иную власть: по правилам хорошего, в их окружении, тона. Тогда, как и в своем-то нехитром деле отнюдь не преуспели, да и работы настоящей, сказать честно, в жизни еще не видели. А есть и просто дураки, из породы: «Он все время, где чего – так сразу шасть туда! Он по-своему несчастный был дурак». И всех их просто надо организовать – а что кому-то это надо, в том у Оглоблина сомнений не было никоих.  Ведь, так ли сладка была в том городе жизнь (за которую теперь демонстранты, получалось, митинговали) коли тот Денис в года свои солидные в морях счастье рыскать подался?

А ведь сокрыл Оглоблин фактик один – по забывчивости, ясно! Свёкла вполне прилично сохранившаяся в провизионках была (спасибо, на ней здорово они с помощником выезжали!) и дайкон: редька дальневосточная, что тоже – хрена не слаще…