Труженик Тыла

К аннотации:
http://proza.ru/2020/07/25/1632
_______________

21 июня 1941 года

В эту субботу я был на Спиридоновке. По поводу чего я уже не помню, но когда я выходил, меня проводили. И когда я вышел на улицу, то увидел, напротив, за несколько домов в другом квартале высокий дом. Из его трубы шел черный дым.

И тогда я спросил: - А что это такое?

Мне ответили: - А это труба, там немецкое посольство.

Я не обратил особого внимания на это и сел на троллейбус  «Б». По Садовому кольцу доехал до Колхозной площади. Там пересел на автобус номер 23, который шел от Революции до Погран училища у нас в Осинке, которая теперь называется «проспект Мира». Сел я у окна, как раз освободилось место. Был с портфелем набитым учебниками. Воспоминание о том, по какому поводу я туда ездил, изгладилось из моей памяти много лет назад, но, тем не менее, я ехал туда. И в районе проспекта Мира, уже тогда эта улица уже была расширена, так как сейчас, подъезжая к теперешней остановке метро Алексеевская, я заметил из окна автобуса, что напротив нас из загорода едет легковой лимузин с флажком, на котором в красном круге на белом фоне чернела свастика. Это как я понял, уже будучи был грамотным в таких вещах, была машина посла. Потому что, если установлен флажок на машине,  то это значит, что в ней сидит посол. Я не придал этому  никакого значения и вскоре приехал домой.

22 июня 1941 года

На следующий день не знаю зачем, мама взяла меня с собой, а моего младшего брата Гришу оставили дома. С ним смог остаться отец, потому что было воскресенье, и у него был выходной. Я не имел понятия, куда мы едем. Мне - 13 летнему мальчику не хотелось об этом спрашивать. В итоге оказалось, что мы поехали в Люберцы.  Там матери с кем-то матери надо было встретиться и поговорить.

Мы ехали на электричке от Лосинки до Ярославского вокзала, с него перешли на Казанский вокзал, сели в электричку и доехали до Люберц. Там мы недалеко от станции куда-то зашли, и мама там с кем-то поговорила не долго, минут 20 что ли. После этого разговора мы поехали обратно.

Когда мы ехали в электричке, напротив нас сидели две женщины и о чем-то говорили. А в целом было тихо - никто кроме них не говорил. В то время мало кто разговаривал в электричках. Все молчали.

И вдруг мама встряла  в разговор тех двух женщин: - Что случилось?

Они говорят: - Война.
 
- Какая еще война? Что? Чего?

По словам этих двух женщин, они были на свидании у заключенных в Люберцах, где был лагерь. И там, в лагере, им их мужья рассказали, что началась война между нашей страной и Германией. Слухи слухами, но мы прибыли без 5 минут 12 на Казанский вокзал. На платформе большая толпа народу. Все остановились и слушают. Диктор заявляет, что сейчас будет правительственное сообщение. Ровно в  12 часов выступил Молотов и объявил о том,  что началась война. Все разошлись очень огорченные этой новостью.

А мы опять перешли на Ярославский вокзал, сели на электричку, доехали до Лосиноостровской, потом пешком дошли домой. Слушали по радио до самого вечера разные указы президиума верховного совета о мобилизации и тому подобном. По радио даже районы перечисляли.

23 июня 1941 года

Ночью была воздушная тревога. Это практически на второй день начала войны. Все были перепуганы, но ничего не слыхали - ни самолетов, ни чего - то другого. Утром побежали на станцию Лосиноостровскую, там киоск был газетный, и купили газету. В ней  было написано, что это была учебная тревога.

После 23 июня до 22 июля 1941 года

Ничего не было, никаких налетов и тревог.

22 июля 1941 года

В эту ночь была воздушная тревога, и летели самолеты. Дело в том, что маршрут самолетов шел через Лосинку в направлении  Болшева, потому что фашисты знали, что в Болшево есть артиллерийские заводы. И самолеты летели в том направлении. Ну и еще как видно на аэродром Чкаловский, который мы прозвали Монинским.

А в Погран училище, которое было в километре примерно, находились позиции зениток. И оттуда производился обстрел немецких самолетов. Налет начинался в десять – половина одиннадцатого вечера. Точно по расписанию каждую ночь.

Один раз мы наблюдали в луче прожектора, в небе было еще немножко светло, как загорелся немецкий самолет. Рядом была небольшая туча, и он вошел в нее, чтобы скрыться от обстрела зениток. И очень долго то выскакивал, то заныривал обратно. Потом мы его потеряли из виду, потому что он как видно погасил пламя, и прожекторы тоже перестали искать его.

Несколько раз, когда шла стрельба,  мы глазели вверх, разинув рты, а рядом с нами в кустах где-то был слышен стук. Оказывается, это были осколки от снарядов зениток. Почему зенитчики всегда в касках были? Потому что от снарядов падали осколки. А мы дураки так стояли и смотрели вместо того чтобы спрятаться куда-нибудь под крышу. А ведь могло нас убить запросто, и вы бы не читали сейчас эти строки.

Это были первые дни пока мы не уехали в Ашукинское. Все это время были очень сильные бомбардировки.

Начало учебного года

У нас в Лосинке, рядом за стадионом, новую школу построили вместо старой деревянной на улице Коминтерна. К началу учебного года школа как назло была закрыта из-за войны. Я только зашел посмотреть на эту школу. А рядом был сосновый лес, и многие сосны были спилены и выложены на земле.

И тогда я спросил: - Зачем это делается?

Мне ответили: - Это на случай, если вдруг немцы высадят десант на поле.

По этой причине паника была.

После того, как начались бомбежки в Москве, мы уехали в Ашукинскую к Мане. Там прожили до 16 октября.

К ним мать Иосифа (Маниного мужа) пригласила какого-то мужика, который жил на другой стороне железной дороги от того места, где мы были. Он был в форме солдата и в шинели .Без погон, конечно. Тогда и погон вообще не было. Также он был без каких-либо других знаков различия. Он приходил помогать ей копать огород, потому что участок был большой.

Ночью мы несколько раз видели, как со стороны станции пускали ракеты, когда начиналась бомбежка после 10-11 часов ночи. В это время несколько раз пускали ракету от железной дороги в ту сторону, где мы были, но только дальше, потому что там был артиллерийский полигон, то есть военный объект.

Так как был август, было тепло. Неподалеку от нас протекала речка. И местная власть сделала на ней запруду, и получилась заводь, а рядом с ней небольшой пляж. И мы там купались и загорали.

И вдруг однажды во второй половине дня мы услышали шум двигателя и обратили внимание на небо. Откуда-то вынырнул легкий самолет разведчик - немецкий с крестами. Когда он летел в сторону полигона через лес, мы видели его. Он очень низко летел. Летчик повернул голову и помахал нам рукой. После этого через некоторое время мы услыхали шум уже П-2. Наш самолет - как бомбардировщик, так и истребитель. Он приближался со стороны Монинского аэродрома. Как видно кто-то сообщил, позвонили туда что ли. Хотя тогда телефонов не было ни у кого почти в этих местах. Было ясно, что он прилетел с одной целью – сбить фашиста. Чем все закончилось, мы не увидели.

За день или за два до того мы взяли билеты на 16 октября. И тетя Маня - жена Мити Барштейна, работавшего в Москве, начала варить в ведрах сгущенное молоко. Брала мед и молоко, а в итоге получалась сгущенка  с собой в дорогу. Это кто-то им подсказал, и они все это подготовили с собой, а также другую еду.

16 октября 1941 года

Поездка в Ташкент

Мы приехали на Ярославский вокзал. И там я впервые увидел солдат в касках, хорошо одетых по-зимнему. Они шли откуда-то с другой платформы. Мы входили в общий зал, а они в какой-то другой зал шли, вооруженные автоматами уже. Какие были у них автоматы – я не заметил. Я тогда не знал что это такое. Они ушли в другой зал, а мы перешли с Ярославского вокзала на Казанский. В Казанском вокзале ожидали примерно до двух часов, пока не объявили посадку. Сели в вагон. В вагоне просидели час полтора.

Часа в четыре поезд должен был отправиться. И в этом время к нам зашли двое военных. На них были в кители, а  гимнастерки, и в петлицах были шпалы. Один военный с перевязанной головой был. Когда люди спросили их, откуда они, то они заявили, что они были в Орле. Их отпустили для того, чтобы проводить свои семьи. И на этом разговор закончился. Все сидели, ждали.

Дело уже было ближе к темноте после 6 часов. Все ждали, крутились. Среди пассажиров солдат очень много было. НКВДшников по картузам малиновым можно было отличить.

Они крутились по платформе. Кого-то ждали. Когда у них спрашивали, они отвечали, что приехали в Москву и не знают ничего.

Когда чуть-чуть стало темнеть, мы, наконец, тронулись. Детей тети Мани я не помню, только помню себя, Маню, Гришу и маму. Семья тети Мани была в соседнем вагоне, но это был вагон не с купе, а общий вагон.

Где-то, как нам сказали, не доезжая Рязани, Услышали, как летят самолеты. Потом услышали воздушную тревогу. У поездов были гудки особые на этот случай.
Поезд остановился. Ждали, может, будут бомбить или еще чего-то. Но самолеты пролетели мимо, и мы продолжили свой путь. Дальше до самого Казахстана ехали без происшествий  по степи.

Все говорили о том, что если есть желание продовольствие или там какие фрукты купить в дорогу на станциях, то можно выменять на чай. Пачку чая меняли на какой-то продукт. А наши тоже предусмотрительно запаслись чаем.

В Ташкенте

Через некоторое время приехали мы в Ташкент. Там выгрузились с поезда на Комсомольскую площадь. Где-то рядом был бассейн даже. На площади мы просидели две ночи с вещами пока, так называемый, эвакопункт  (эвакуационная администрация.) не направил нас в Самарканд. Нам сказали, что там нас ждут, и посадили на поезд.

Поездка в Самарканд

Мы очень  долго ехали, по железной дороге, пролегавшей среди гор. Горные кручи поднимались под самые облака. В итоге мы приехали в Самарканд.

В Самарканде

В Самарканде нас ждал семидесяти летний таджик. Так нам сказали. Он был с арбой. Арба – это телега на двух больших колесах, в нее была запряжена лошадь. Таджик посадил нашу семью на телегу, а тетю Маню с детьми кто-то другой увез  и при этом в другой район.

Самарканд был расположен в 7 километрах от железнодорожной станции. Нас повезли в место, располагавшееся на границе старого города недалеко от Регистана. Регистан – это такая мечеть. Новый от старого города был отделен оврагом, в котором текла быстрая горная речка.

Нас поселили к этому таджику, у которого была жена и двое детей - мальчик и девочка. Жена была намного моложе него. Это была одна жена из его гарема. Так то у него было много жен, но официально разрешалось иметь только одну тогда.
У жилища таджика был двор, посередине него маленький такой бассейнчик, а рядом росли кусты настоящего винограда.

Когда мы приехали в этот дом, нам выделили комнату без окон с глиняным полом и одной дверь. Кроме нас в этом дворе жило еще две семьи, точнее две женщины с детьми. У одной были две девчонки близняшки, а у другой я не помню. И причем они обе были москвички и знали мою маму. Так что было с кем пообщаться. Это было в одной стороне двора.

Сам же двор был огорожен глинобитным забором, и в нем были ворота. Там была арба и содержалась лошадь. А на другой стороне двора чуть повыше нас жила семья из Харькова.

Эта семья состояла из мужа, жены и сына. Муж с огромными толстыми очками был главным инженером какого-то завода, который эвакуировали именно в Самарканд. Сын был в летной форме, поскольку учился в авиационной спецшколе. И через год после того как мы приехали в Самарканд он пошел в авиационное училище. Муж работал, а жена была дома.

В то время искали людей, которые могут где-либо пригодиться, помочь. Тогда где-то строили то ли трамвайную линию, то ли железнодорожную линию. Так как мне было 13 лет уже, меня вместе с еще с какими-то ребятами направили туда. Там надо было копать что-то. Но самое главное, когда мы заканчивали работу (так как мы были дети, мы работали только по 2-3 часа), нам давали по тарелке супа. В первый раз мы взяли тарелку с ложкой и стали пробовать варево, которое там было. Тогда нам казалось, что суп очень горячий, но на самом деле в нем было много перца, и от этого он обжигал рот. Когда мы заканчивали копать, нас распускали по домам. Мы работали так через день.

Маня в свою очередь стала пытаться устроиться на работу. Моя же мама не работала.

После того как я и другие ребята завершили копание, нас повели на фабрику, где выращивали шелкопрядов. Там мы занимались тем, что носили на носилках пакеты с этими жучками, которые делают шелк. Там поработали несколько дней. И на этом дело закончилось.

Зима

Зимой я устроился на завод авторемонтные мастерские. Туда надо было добираться по насыпи через речку между старым и новым городом. И по этой насыпи я ходил каждый рабочий день. Было холодно. Мастерские были в новом городе на проспекте имени Максима Горького. Этот проспект шел из нового города в старый.

Причем проходил он мимо гробницы Тамерлана. Тогда как раз говорили, что ученые пытались ее открыть. А ее нельзя было открывать, потому что в предании было сказано, что если ее откроют, то начнется война. И ее действительно открывали 22 июня.

Лето 1942 года

Летом 1942 года по этой насыпи стали строить железную дорогу через нашу улицу. Там был базар в конце и завод какой-то. И железную дорогу строили  на этот завод. Я ходил по этим путям. Это была однопутка - обычное железное полотно с рельсами. И по нему уже начали ездить поезда.

Один раз в два дня паровоз «Кукушка», как его называли, тащил два три вагона.
Я как-то один раз шел утром часов в 6 на работу в мастерские. Наш рабочий день начинался в 7 часов. Я шел рядом с путями и посередине наткнулся на труп человека, который лежал в стороне слева, а в середине между рельсами справа лежала его голова. Он покончил жизнь самоубийством. Ночью, когда тащили эти вагоны, он лег под них.

Я прошел мимо и не испугался, потому что я еще не до конца понимал, что такое смерть. Я благополучно дошел до завода и начал работать в авторемонтных мастерских. Первое, что мне поручили, это отсоединить кузов от рамы у полуторки. Полуторка - это полуторатонная машина Газ АА Горьковского автозавода. Было тогда два завода: Горьковский и ЗИС, который делал уже трехтонки в Москве.
Для моего задания мне дали ключ, чтобы я отвернул кузов от стремянок, которые крепились к раме. Я стал откручивать, а они никак не откручиваются. Я пришел к мастеру, который дал мне ключи и сказал, что никак. Он сказал тогда: - Пойди на склад, возьми «русский ключ».

Что такое «русский ключ» я не знал. Мне тогда 14 год шел. Прихожу на склад. Там молодая женщина, которая очень хорошо разговаривала по-русски, узбечка или таджичка – я как-то не поинтересовался. Дело в том, что Самарканд считался таджикским городом. Там большинство населения были таджики. На складе был старик. Когда я ему сказал про «русский ключ», он мне вынес молоток и зубило. Оказывается, это называлось «русский ключ».

С помощью него я сбил стремянки и доложил, что можно снимать кузов. Послали двух рабочих, которые его сняли.

Мастер посмотрел и сказал: - Ты пойдешь в моторный цех.

Когда я пришел в моторный цех, там было два мастера почти одинакового возраста, и как мне потом сказали, они оба были авиационные техники. Их определили на этот завод для того чтобы делать капитальный ремонт двигателей для хлопкоуборочных машин.

А двигатели эти - обычные Газ АА двигатели от полуторки. Их везде ставили на очень многие комбайны, на машины полуторки. И я стал заниматься ремонтом этих двигателей.

Мне поручили сначала разбирать их на части, снимать картер, коленвал, вытаскивать все это и промывать. А затем отдавать эти коленчатые валы в другой цех, где их шлифовали заново. Мы должны были шатуны заливать баббитом. Баббит - это смесь олова еще с чем-то. На коленвале был винт с очень мелкой резьбой, на нем был закреплен шатун с залитыми подшипниками. Сейчас на шатунах идут вкладыши, а тогда просто заливали баббитом место, где должны быть эти вкладыши. И потом растачивали под определенный размер.

Мастер посмотрел на меня и говорит: - Знаешь что, давай ты будешь растачивать. Глаз у тебя нормальный.

И дал мне  сначала штангель, а потом и микрометр. С тех пор я занимался расточкой этих шатунов. Кроме этого он поручал мне очищать от нагаров клапаны. А после на станке, на котором клапан закреплялся под углом 45 градусов и снаружи был камень, я должен был до блеска очищать. Часть клапана стачивалась этим камнем. После этого другие рабочие брали масло и притирали стержень, на котором закрепляли резинку  и пришлепывали ее к клапану. А я затем двумя ладонями крутил - шлифовал то, что я сточил.

Я ровненько до блеска растачивал эти клапана. И все это дело мы потом собирали, вставляли гильзы в место, где делали расточку. Потом закрывали его и ставили на стенд. На стенде с одной стороны стоял старый двигатель, работающий. А с другой стороны тот, который мы отремонтировали. И они оба были соединены промежуточным валом.

Мы заводили тот двигатель рабочий и крутили в холостую, открывали и смотрели как там чего, заливали маслом. Потом подсоединяли электрику. Хотя из электрики там всего-навсего были бабина и свечи. Двигатель был четырехцилиндровый. И мы пытались с помощью коробки передач заводить его.

Заводили. Если он проработал минут 10-15, то снимали. Потом отправляли в колхоз или куда-то еще. Например, в поле для установки на комбайн.

Гриша

Мой брат Гриша был 1939 года рождения. В 1942 году летом он что-то закапризничал, а мама ему говорит: - Где наш папа?

А он прямо сказал: - Ему осталось только печать поставить.

Ну, ребенок ляпнул что-то вдруг. Никто не придал его словам никакого значения. Было это в воскресенье.

Мы все запомнили поэтому, и я в том числе по той причине, что я был дома и не работал. Хотя частенько и по субботам и по воскресеньям мы работали, но в этот день почему-то я не работал, поэтому тоже был дома, когда он все это сказал.

Через месяц приехал отец, и оказалось, что когда его выписывали из госпиталя, нужно было на всех этих справках поставить печать. Но проблема была в том, что было воскресенье и то ли главного врача, то ли начальника госпиталя не было на месте и печать некому было поставить.

Это запомнилось нам. И когда мы отцу это рассказали, он улыбнулся и сказал: - Вот так и так.

1942 год

Приехал Иосиф. Где-то что-то он работал. Помогал дантистам - занимался зубами. И еще что-то такое делал. Его взяли в армию, хотя он был вообще-то белобилетник, то есть нестроевой. Его не должны были брать, но время такое было, что брали всех. И его отправили в Кушку. Кушка – это самая дальняя точка нашей тогдашней границы с Ираном в Азербайджане. И там была часть, в которой он был. Кем он там служил, я не знаю.

1943 год

К нам в мастерские пришли два человека – муж с женой. Они оба были летчиками. Он получил тяжелое ранение и долго лежал в госпитале. И ее как жену отпустили к нему. Она ухаживала за ним в госпитале, и потом они приехали в Самарканд. Почему именно в Самарканд, я не знаю. Она работала у нас шофером на полуторке до лета. А где он работал, я не знаю. То ли дежурным был.  Легкая работа была у него после госпиталя. Его списали из армии вообще. Ну и ее тоже.

В начале лета часть людей из мастерских наших послали в командировку под Самаркандом на строительство Талигулянской гидроэлектростанции.
Дело в том, что для военных заводов, которые были эвакуированы, нужна была электроэнергия, а ее было мало. Мы туда приехали и меня назначили помощником к этой летчице, как к водителю. Почему? Потому что машина была такая изношенная, что у  нее все время выбивало переключение скоростей, и мне надо было иногда помогать «летчице» держать эту рукоятку - переключатель. Иногда починить что-нибудь. В общем – помогать ей.

Нас поместили в бывшую конюшню, и в ряд по всей длине постелили койки и солому. И мы, не раздеваясь, спали там. И это продолжалось примерно месяца полтора – два.
Еда у нас была такая: Нам отпускали хлеб – по 600 граммов. Черный в основном, конечно. И килограмм винограда «Дамские пальчики». Не помню, чтобы нас куда-то водили есть. Мы обходились только 600 граммами хлеба и  килограммом винограда – этого было достаточно, чтобы нам насытиться.

Работали мы с утра до вечера, причем возили камни на нескольких машинах, которые были от нашей мастерской и еще с каких-то там учреждений. Мы возили на реку Зеравшан. Она как бы на высоте была, а плотину начинали строить внизу. И мы возили туда камень.

В начале работ мы в первый раз поднялись наверх туда - к реке, посмотреть на нее. Река оказалась не очень широкая, но очень быстрая.

Дело было летом, и стояла жара, в связи с чем я спросил: - Почему никто не купается?

И кто-то из местных ответил: - А ты руку опусти туда.

И конечно я опустил руку. Вода оказалась ледяная, потому то никто и не купался, хотя вода была чистая, на то и есть горная река. И мы возили туда камень к плотине. Камни мы просто складывали - это был такой подготовительный период.
Там произошел один инцидент.

У нас был один парень взрослый - призывного возраста. И кроме этого у нас работало два человека, которые ходили в английской форме – поляки. По их словам их очень уговаривали принять российское гражданство, а они не хотели. Дело в том, что через Самарканд везли армию под руководством Андерса.  На советском фронте они не хотели воевать, точнее не хотел Андерс. Он договорился с временным правительством польским, что он едет воевать в Африку. А потом они высадятся в Италии. Будут воевать там с немцами. В этой армии очень много было поляков. Они через Иран ехали, чтобы потом в Италию попасть.
 
Перейду к сути эпизода: В это время тому парню вручили повестку в армию. И он решил напасть на этих двух поляков и душить их. Ну и его, конечно, задержали. Но он все равно пытался хулиганить. Зачем? За тем, что если бы его осудили за нападение на иностранных граждан, то в армию не взяли бы. Поскольку у нас во время войны того у кого судимость была туда не брали. А он не хотел в армию, потому что тут же отправили бы на фронт.
Такой был случай.

На обратном пути, когда закончился наш «вахтовый» метод, нас довезли прямо до ворот мастерской. Оттуда мы должны были каждый к себе домой прийти.

Лето 1944 года

Я не помню, в каком месяце это было, но в разгар лета. Ко мне на работу прибегает Маня, которая устроилась и работала в военно-медицинской Ленинградской академии в бюро пропусков. При этой академии был госпиталь. А всего  там было две академии: Ленинградская медицинская академия и Куйбышевская. Их соединили вместе и поместили в одной бывшей крепости  на границе нового города.

От Мани я услышал такую историю:
«Профессор Минс – хирург в госпитале, в котором я работаю в отделе пропусков,  пришел и сказал: - Мария Исааковна, а я сегодня оперировал вашего мужа.
Я говорю: - А он в армии же ведь.
- Его доставили на кукурузнике из Кушки, потому что его слишком много накормили перцем, а ему нельзя было. А так как у них другой пищи не было там, то перца клали очень много. И пришлось сделать резекцию желудка.»

Иосифа после этой операции списали совсем, дали белый билет и больше не брали в армию.

И в 1944 году летом Маня снова прибегает ко мне на работу. И говорит: - Все – кончай работу. Мы собираемся вечером уезжать в Москву.

А дело в том, что днем пришел Минс и спросил: - Мария Исааковна, вы москвичка?

Она сказала: - Да.

- Хотите в Москву уехать?

- Хотим, конечно.
 
Но дело в том, что во время войны даже в 1944 году все еще нужен был пропуск, хотя на самом деле на это смотрели сквозь пальцы. Но все же не стоило ездить без пропуска, а Минс как раз нас направил ехать вместе с эшелоном. И мы стали собираться.

Я сказал начальству, что уезжаю и все. Тогда мне было 15 лет, и я и подумать не мог о том, что мне когда-нибудь нужна будет справка для пенсии, что я Труженик тыла.

К вечеру мы собрались и поехали, попросив таджика – хозяина дома, чтобы он нас довез до Самсы. Он запряг свою лошадь, и мы поехали на Арбе до станции. Там нас посадили в вагон. В нем было мало народу. Вагон был частью целого эшелон, который вез обе академии  через Куйбышев, где они должны были разгрузиться, а потом ехать дальше до станции Фрязево, что на окружной железной дороге.

Когда мы отъехали от Самарканда, то попали на перевал – самую высшую точку железной дороги. На этом перевале, когда два паровоза тянули наш эшелон, и мы очень медленно поднимались, я улегся на вторую полку и заснул. Не знаю, сколько я проспал, но вдруг произошел толчок, и я упал, но это была не вся беда. Я держался за стопкран и во время падения дернул его, а очухавшись, закрыл, потому что воздух стал идти. Тут же прибежал кондуктор и спросил, кто нажал стопкран. Все молчали, и я тоже молчал. Хорошо, что я ничего не сломал, падая с полки. Вот это приключение было.

Потом мы доехали до Ташкента, где к нам другой паровоз подцепили, с ним мы приехали во Фрязево.

 Утро, рассвет, три-четыре часа. Лето все-таки. На станции Фрязево мы вышли, дождались электрички, которая шла через Мытищи. По ветке, которая от Мытищ уходит направо на Монино, мы доехали до Лосинки, где был наш дом.

Соседка удивилась, но дала нам ключ и стала вытаскивать у себя с какой-то антресоли посуду: тарелки, кастрюли - то, что она себе забрала, так как она не знала, приедем  ли мы вообще. Когда мы вошли в наш дом, там ничего не было. Мы разгрузили наши вещи.

Через некоторое время после нашего прибытия в Москву неожиданно приехал отец. Дело в том, что он был на северо-западном фронте, где-то в Прибалтике в городе Даугавпилс. Там стоял госпиталь, в котором он служил. Моему отцу тогда уже около 50 лет было, и обычно людей  такого возраста отправляли или в госпитале служить или где-то на хозяйственных работах, потому что бегать в атаку они уже не очень могли. Тем более он был контуженный. Он прилетел на самолете, а обратно он поедет поездом.

Отец нам рассказал о том, что однажды начальник госпиталя, проходя мимо, искал людей из Москвы.

И спросил отца: -  В Москве живешь?

Он говорит: - Да.

- Вот мне нужно, чтобы ты достал для нас писчую бумагу.

- Я попробую.

- Ну не важно. Пошли, сейчас самолет вылетает. Бумаги я тебе по дороге напишу. Полетим в Москву, и ты побудешь неделю там. Будет как бы отпуск у тебя. Достань бумагу и пуговицы.

Пуговицы были латунные. Они были закрашены зеленой краской во время войны тогда. Отец думал, куда обратиться.

В начале нашей улицы жил парень, который был моложе меня на год-два, его отец, бронь у него была что - ли, не знаю, по какому поводу он не был на фронте.

К нему то и обратился мой отец со словами: - Слушай, вот так и так.

Он отвечает: - Ты знаешь…  Вот на той стороне Осташковского шоссе через дорогу. Я вижу, выходит солдат рядовой в хорошей генеральской шинели такого цвета темно - серого. Спроси у него.

Утром на следующий день мой отец вышел и стоит, ждет там, на автобусной остановке. Автобусы там не ходили, но по этой дороге люди шли к станции, чтобы ехать в Москву. Через некоторое время мой отец увидел этого солдата, которому тоже было за 50, подошел к нему, сказал, что ему надо и показал свою увольнительную.

Они вместе пошли куда-то… Отец мне 15 летнему пацану подробностей не рассказывал. Они договорились там, чтобы ему выделили бумагу писчую и пуговицы. И отец пришел домой уже с рюкзаком, заполненным несколькими пачками бумаги и пуговицами. И в тот же вечер, я его проводил на Рижский вокзал. На Рижском вокзале подошел поезд как раз. И отец уехал на нем.

А мне надо было что-то искать. Или работать или учиться. И я решил, что мне надо хотя бы седьмой класс закончить. До войны я закончил 6. И тогда я смогу попасть в техникум или еще куда-нибудь. Я пошел в школу и увидел там учителя. Как раз учитель истории - моя любимая учительница.

И стал говорить с ней: - Вот так и так.

Она говорит: - Вы знаете. Вам вместе с ребятами, которые моложе вас, очень неудобно будет. Вы лучше найдите школу рабочей молодежи.

Что это такое я тогда не знал.

Она говорит: - А это просто школа рабочей молодежи. Ребята, которые переросли из-за войны, не учились или работают где-то и хотят закончить школу.

И я стал искать. Я не помню, каким образом. То ли в газете Вечерняя Москва, то ли еще где-то я нашел, что школа рабочей молодежи есть рядом со станцией метро Электрозаводская в сторону Семеновской. Номер школы был то ли 25, то ли 425. Я пришел туда со справкой, что я закончил 6 классов в старой школе, где я учился, и меня приняли. Там я отучился до 7 класса, который закончил в 1945 году.
В начале, когда я пошел в школу, то ходил в юношеский читальный зал в Ленинку. Библиотека имени Ленина со стороны улицы Фрунзе был такой полуподвальчик, в котором раздевалка была. И мы поднимались на второй этаж. Там был юношеский читательский зал. И туда ходили все дети до института. И я весь этот год приезжал туда после школы по вечерам. И еще по воскресеньям. Приезжал туда и мы сидели там учились или же просто болтали.

1945 год 9 мая

В школе закончились занятия. В общем, Победа. Очень много народу было.

Один парень, с которым я был знаком с Ленинки, живший тогда на улице Горького, которая Тверская теперь, предложил: - Давай, пошли. Куртку только одену. А то мать будет кричать, что холодно.

И действительно было прохладно. Всю эту ночь мы с ним шли по улице Горького на Красную площадь. Народ гулял, кричал, военных качал на руках, и летали самолеты над Красной площадью. И не поверите, поливали то ли духи, то ли одеколон. Это прям чувствовалось.

1945 год после 9 мая

Эта ночь прошла. И после нее я стал искать, куда поступать в техникум. Был у меня товарищ один – Макаров Борис. Мы с ним вместе подали документы в энергетический техникум, который располагался между кропоткинской и парком культуры на набережной. И там был рядом институт, который готовил дипломатов - теперешнее МГИМО. От Крымского моста первое здание, а после там разные постройки были. Потом здание этого техникума. А после стоял завод, производивший бетон для дворца советов, который начали строить недалеко от Большого Каменного Моста.

Я сдавал экзамены в техникум и не прошел. Почему? Не знаю. То ли уже забыл все. Макаров же поступил, потому что не работал нигде, и у него было время на учебу. Поэтому знания в его голове были свежи.

После того, как я не попал в этот техникум, я в еще один техникум подал документы. Это было на Большой Почтовой улице  в районе метро Бауманское. Почему-то он назывался «Судостроительной промышленности», но был радиотехнический. Там я сдавал экзамены. В этот раз успешно.

Устроился я в этот техникум и просидел там до нового года, но тогда я понял, что мне он не нужен. Что-то скучно мне стало. Слушать было нечего. Общие уроки школьные. То, что я знаю. И я ушел оттуда. После этого я стал искать школу рабочей молодежи, чтобы устроиться туда и закончить десятилетку, а после этого пойти в институт. Мой отец, который к тому времени уже демобилизовался, тоже считал, что мне стоит так поступить.

Нашел он мне школу такую в начале нынешней Новослободской улицы. Я устроился туда, проучился там два года и в 1949 году закончил десятилетку, получив аттестат зрелости. После этого я стал поступать в институт.

В это время произошел один инцидент. Помню, как моему младшему брату Грише ногу сломали на стадионе Локомотив. Трибун тогда там не было, и все сидели на краю поля. Ну и что-то у одного игроков не задалось, и он со злости сильно ударил и как-то попал Грише ниже колена. Оказалось, что это перелом. Ребята тут же извинились.

Говорят: - Только никуда не подавайте.
 
Ребята все были демобилизованные солдаты из армии. Наш отец повез Гришу в Морозовскую больницу.  Этим все и закончилось.

А у меня приняли документы в институт связи. Для этого я пришел в тамошний деканат.

Там посмотрели мои документы и сказали: -  Аттестат нормальный.

Но почему-то согласились взять только на экономический факультет, а меня он не интересовал. Мне интересен был технический. Я стал искать директора института, чтобы поговорить с ним об этом. Я долго ждал, когда он придет. Встретил его и пожаловался на то, что у меня не принимают документы на необходимый мне факультет. Я не мог понять, почему так.

На что он ответил: - Значит на экономический - на других нет мест. Ну, нету.

Раз не берут в технический, то я решил пойти в юридический на улице Герцена напротив консерватории. То ли это был факультет юридический, то ли весь институт был юридическим. Сдал там четыре экзамена, набрал в сумме 16 баллов, то есть одни четверки получил. Кроме этого для того чтобы приняли, нужно было пройти мандатную комиссию.

Я вошел в аудиторию. Там сидели три или четыре человека.

Первый спросил: - Комсомолец?

Я говорю: - Нет.

- Отец – член партии?

- Нет.

- Все, свободны.

Выхожу, а за мной следом девушка: - Заберите документы, вы не приняты.

Везде уже закончились экзамены в институты, но мне удалось найти газете, что институт имени Орджоникидзе объявляет набор на вновь открывшийся факультет, и там принимают экзамены. Я пошел туда. Это оказался Подсосенский переулок недалеко от Курского вокзала, там, в глубине где-то ближе - Ждановский район. Сейчас это Выхино. Институт был на Воронцово поле недалеко от Покровских ворот.

Был Проектный Институт Московской области. И тогда, когда я поступил туда, его переименовали в МосГражданПроект. До этого был МосПроект. А стал МосГражданПроект, потому что директору института посоветовали назвать ГражданПроект, поскольку тогда зарплата увеличится у работников института и него самого тоже. Это переименование произошло еще и потому, что директором института был назначен бывший директор какого-то лагеря из-под Архангельска. Он приехал и вообще не знал ничего, даже что такое проектный институт не знал. И его-то назначили директором института.

Там я и начал учиться, но вскоре оказалось, что нам преподают в основном вид экономии и мы как бы приписаны к строительному факультету, однако я проучился в этом институте пять лет.

В институте была военная кафедра. У нас в неделю два дня были выделены под нее. И мы в эти дни занимались только военным делом и нашими наставниками были отставники. Два полковника было там. Один подполковник, который заведующим кафедрой был военной, и два полковника, которые читали нам лекции.
После второго курса нас устроили в лагеря. Мы приехали туда  летом на два месяца заниматься военным делом. И были мы при Рязанском училище. То ли просто пехотном, то ли автомобиле-пехотном, то ли вовсе десантном.

Во главе кафедры военной всего института был генерал-майор герой СССР. Он часто приходил посмотреть, как мы проходим службу. Нам тогда выдали старую форму, такую уже облезлую БУ форму. И он возмутился, потому что нам должны были выдать новую форму солдатскую. Мы ведь как солдаты были. Когда мы закончили с «войной», остался еще месяц лета, и мы успели как следует отдохнуть. Потом уже перешли к учебным занятиям.

После третьего курса у нас была практика. В ее рамках меня назначили в группу, где было еще два или три человека, и отправили на строительстве пятиэтажных домов для «строителей» на Девятой Парковой улице рядом с Первомайской станцией. Строили десять корпусов пятиэтажных из силикатного кирпича белого. Это называлось Строительное управление. УНР 181 - управление начальника работ 181. Как бы военная организация, но почему-то судостроительной промышленности. Еще ГлавМосСтроя не было тогда.

Практика длилась уже месяц, когда мне предложили быть сменным мастером во вторую вечернюю смену. Там кирпичная кладка была только. И до первого сентября я проработал там. Просто надо было немного подзаработать.
До четвертого или до пятого этажа выложили мы эти стены. И на этом я закончил работу в это дето.  А зимой после этого пошел на четвертый курс и успешно его завершил. Следующим опять на этот же объект определили нас с теми же самыми людьми. И я снова стал работать там.

 И одно из воскресений меня попросили организовать разгрузку кирпича, хотя это был выходной день. И я согласился. Началось это часов в девять в десять утра. Приближается машина, и вдруг бегут. А там в основном были люди, так называемые, из областей, недалеко был палаточный городок, где они жили. РСФСРка, как говорится. Из республик рабочие. И именно для них и строили эти пятиэтажные корпуса, не все из которых были на тот момент заселены. А я попал на десятиэтажный  дом с магазином на двух первых этажах, а выше уже шли жилые этажи.

И вдруг народ бежит, хватает, что под руку попадется: кто открывает лари для инструментов, кто лопату, кто лом, кто еще что. И с таким вооружением бежит в Измайловский парк неподалеку. Там, оказывается, началась драка. Между рабочими и гостарбайтерами. Я же оставался на месте, как и крановщик. Мы вместе с ним продолжали разгружать кирпич.

Потом нам рассказали о том, что произошло в Измайловском - очень большая драка. Туда даже из комендатуры Москвы присылали солдат для усмирения. И с тех пор в течение месяца, что я работал там по вечерам и даже днем ходили патрули. Солдаты с автоматами и милиционеры. И не разрешали больше двух собираться. Это было практически военное положение в этом месте.

После окончания учебы меня и двух девушек определили поехать в Алмату в Казахстан, где мы должны были отработать три года. Но я не стал спешить с этим. От нас требовалось пойти получить деньги и уехать по месту назначения. Одна из девчонок действительно уехала туда, а другая осталась в Москве и я тоже остался.  Мы были в распоряжении министерства «Городского и Сельского строительства». И располагалось оно в Москве недалеко от Курского вокзала.

Мы вдвоем пришли туда уже осенью, когда не быть  там уже было нельзя, и сказали: - Вот так и так.

Нам ответили: -  Нечего вам там делать, потому что ликвидировано это министерство. И, пожалуйста, вот вам справка, что у вас свободный диплом. Идите в министерство высшего образования. Там вас должны устроить на работу.

Это был уже 1956 год

И я вместе с этой девушкой пошел туда на Трубную площадь. Пришли и нам там подтвердили, что у нас свободный диплом, а, значит, устроиться мы можем, куда захотим. Два или три месяца я походил – нигде не берут с дипломом после института.

И, наконец, на той улице, на которой мы жили (жили мы тогда в сарае) мне один товарищ сказал: - У нас требуется инженер строитель.

Он говорит: - Пойдешь к нам?

Я говорю: - Конечно, пойду.

Устроился я инженером строителем в эту организацию. Ей были подчинены детские сады, ясли и детские комбинаты по всей области. Я должен был распределять деньги на ремонт этих учреждений. Я ездил в командировки и определял, сколько денег выделять и на что, что им отремонтировать, а где может и пристройку какую-то сделать. Таковы были мои обязанности. Я проработал там два года.

В 1961 году.

Перед тем как устроиться на работу на абонементный ящик, меня пригласили работать в 19 трест главмосстроя. Не помню, кто меня рекомендовал туда. Но дело в том, что очень плохо с жильем тогда было. Жили мы в этом сарае без всяких удобств. Зимой промерзало все. И только в эти годы 1960-61 год был организован Главмосстрой. И Главмосстрой, строительные тресты набирали людей и нередко жилплощадью их обеспечивали.

Еще в это время Лосинку включили в Москву, так что я уже имел право на новое жилье. Правда встать на очередь для получение жилой площади я не имел права. Почему? Потому что у нас этот сарай был частной собственностью. И когда ты предъявляешь справку, что у тебя есть частная собственность, то тебя на очередь не берут. Мне посоветовали написать в Известия. Я написал туда письмо, а после разговаривал с корреспондентом по телефону, что у нас 70 процентов людей живет в частной собственности.

- Значит 70 процентов не имеют права?

Она помолчала, помолчала и сказала: - Таков закон.

Ничего не поделаешь, раз таков закон. И я устроился на работу в 19-ый трест Главмосстроя в отдел снабжения, который располагался он в районе шоссе Энтузиастов. Я туда ездил по железной дороге до станции Новая. Отдел снабжения состоял из начальника и трех человек. И как то меня вдруг вызвал управляющий треста.

И говорит: - Слушай, ты не знаешь, может у тебя есть знакомые…

Тогда все отпускалось через госплан особенно металл. Причем все это по разнарядке.

Управляющий треста сказал, что в отделе снабжения главмосстроя нет фондов на арматуру, а ему дали задание. Недалеко от того места, где располагался трест в районе Казанской железной дороги, строили какой-то автомонтажный комплекс и туда нужно было арматуру периодического профиля большого диаметра для того чтобы скрепить несколько частей «фермы». У них были заложены отверстия, и протаскивалась эта арматура насквозь, скреплялась болтами, затягивалась и получалась такая сфера на кровлю – ферма. Их было несколько этих ферм, на которые нужно было несколько тонн арматуры.

Я говорю: - Я не знаю, я подумаю, как достать.

Через некоторое время после этого разговора  я оказался в районе Октябрьского поля. Там было то ли строительство метро открытым способом, то ли только выход, и торчала эта арматура, такая как требовалось, периодического профиля большого диаметра. Я пришел к себе и стал искать телефон Метростроя. Нашел и позвонил туда.

Состоялся разговор, мы договорились на какой-то натуральный обмен, в результате  мне сказали: - А это мы вам пожалуйста. Привезем даже.

Я зашел к управляющему трестом и говорю: - Так и так.

Он говорит: - Как?

Удивился.

Он: - А откуда ты узнал?
 
- Ну, увидел.

- Никогда не обращал внимания на все эти вещи.

- Просто я интересуюсь.

Он вызвал кого то там. Спросил, сколько можно отпустить им катанки. И через несколько дней привезли нам арматуру. И взяли взамен катанки столько, сколько им нужно было.

По-моему 24 метра длина была этих ферм. И надо было сварить их, а куски были там по 8 или по 10 метров, и надо было нарезать резьбу, гайки там закрутить.
И управляющий трестом был прямо рад до смерти. И после этого ко мне по-другому стали относиться. Заместитель управляющего трестом был один мужчина. Мне рассказывали, что он во время войны был где-то складовщиком что-ли, хотя был призывного возраста. И всю войну проработал на этом самом складе. Это был строительный трест какой-то там судостроительной промышленности. Очень много было таких трестов.

И он как-то вызвал меня и говорит: - Поезжай на деревообделочный комбинат. Нам нужны плинтуса.

Он стал мне объяснять, что такое плинтус, что такое раскладка и так далее и тому подобное. Рассказывал, как будто я был маленький. А я все понимал. Почему он так рассказывал? Потому что в отделе снабжения работали люди, которые вообще ничего не знали. Им всегда объясняли, что к чему.

И проработав там год. Я стал думать о том, как бы подать заявление, чтобы на очередь встать за жилплощадью. Зашел к этому управляющему трестом. Он меня принял хорошо, но сказал, что у нас несколько человек стоят в очереди и пока что мне ничего не светит.

-Так что извини, долго ждать тебе надо будет… Если у тебя есть какие-то другие варианты, то иди я держать тебя не буду.

На этом моя работа в этом тресте закончилась.

Я ушел в Проектный Институт. До 1961 года проработал в нем и ушел, так как мне предложили на Почтовый Ящик работать, потому что там зарплата на 20 рублей больше. Это был Абонементный Ящик. Раньше был почтовый и был абонементный – более секретный. Я там год проработал техническом отделе, а потом ушел оттуда, потому что понял, что хоть и на 20 рублей больше зарплата, но я и специальность потеряю и делать там мне нечего. Это был обычный технический отдел, в котором просто сидели и бездельничали. Ушел я оттуда опять в Проектный Институт.
Сначала, когда я работал в Проектном Институте, он был расположен напротив Курского вокзала, через дорогу там Садовое кольцо.

А уже в 1962 году, когда я пришел заново, его перевели в район Нижняя Масловка около метро Стадион Динамо. И там я проработал с 1962 года до 1970 года. А в 1970 году нас перевели со стадиона Динамо на Проспект Мира в пятиэтажное здание. На третьем или четвертом этаже мы расположились. На второй этаж перевели два других отделения.  Я работал в отделе «Газоснабжения», в котором мы занимались проектированием сооружений в Московской области. И проработал я там до 1973 года. В 1973 году я ушел оттуда. И по рекомендации моего уже взрослого брата Григория, я перешел в КВ Прокат Детали, который занимался проектированием и строительством 16 этажных домов, которые как раз только в 1973-1974 году начали строить. А строил их Третий Домостроительный Комбинат, в котором работал мой брат Григорий. Там я устроился  в сметный отдел, и занимался организацией строительства. Это было с 1973 года до пенсии.

Начался 1988 год.

Как раз я вышел на пенсию. Мне предложили пойти мастером на завод сухих  строительных смесей в Бирюлево. Это ехать почти два часа по Курской железной дороге от того места, где я и жил, на станцию Красный строитель.

Дело в том, что товарищ, который предложил мне эту работу, сказал, что там нужны, обслуживающие электронику. Он знал, что я любитель большой электроники.
Я пришел туда и начал работать сменным мастером. Там был отдел КИБ – контрольно измерительные приборы, которые относились к службе Главного Энергетика. Электромонтеры были там, которые занимались только электрикой. И у нас была небольшая группа – три-четыре человека, которые занимались обслуживанием.
Этот завод можно сказать был автоматический. Был цех сухих смесей и бетоносмесительный узел, в котором было два смесителя, но пульт один был. Вообще Главмосстрой купил у Финляндии для себя этот завод. И его построили рядом со станцией Красный строитель. Ради этого снесли дачи рядом с Кольцевой. И я там начал работать. Освоился очень быстро. Сложностей не было.

Мне очень понравилось, как его спроектировали. Это был Финский завод, но оборудование было в основном немецкое и японское. Электроника была Японская в основном. А линия, которая производила упаковку сухой смеси в крафт мешки, была немецкая «Бойлер». Там и электроника была немецкая. А в основном там было несколько блоков электронных. А остальное – была электрика простая. Автоматы, пускатели и все. И все это действовало при помощи датчиков. Были фотодатчики. Были, которые на металл реагировали, а фотодатчики ясно, что на препятствие.
И если нужно было просто запустить линию и посмотреть, как она работает, то последовательность была такая: «Ты подносил металлический пруток к этому датчику. Тогда начинал работать двигатель и двигать поддоны, на которых лежали эти мешки. Тогда начинал работать другой элемент дальше. Сложностей там никаких не было. Самое сложное это была работа вращающейся печи, которая сушила песок. Там был фотоэлемент на пламя. При помощи газовой горелки его проверяли. И ящик, который срабатывал по определенной программе. И начиналась работа. И заканчивалась, когда выключали при помощи контактов. »

Горелка печи питалась газом. У нее посередине стоял счетчик. Обычный счетчик, который фиксировал количество газа, который она потребляла.
Я как-то заинтересовался, а сколько мы платим и как. Пошел к главному инженеру, спросил у него.

Он говорит: - Как мы платим? Главный энергетик дает, сколько песка высушили, столько и…

Я говорю: - А если мы будем платить по счетчику, может это будет дешевле?

Он говорит: - А ты посмотри и попробуй.

Я заметил показания счетчика за месяц, посчитал и посмотрел, сколько главный энергетик дает сведений. Сколько мы газа потребили, а сколько песка насушили. Оказалось, что мы платим в полтора раза больше, чем на самом деле потребляем газа.

И тогда я дал эту информацию экономистам, они посчитали. Оказалось в полтора раз дешевле. И смотрю: через месяц выписывают премию мне за рац.предложение. За счетчик этот. Он прямо на трубе был, которая шла к горелке. Счетчик нормально работает, все. И вдруг на завод приходит письмо  из организации, которой мы подчиняемся, чтобы установить наш, отечественный счетчик. Я посмотрел, что за счетчик привезли. В это время пришел к нам новый главный энергетик. Когда я поговорил с ребятами, которые пришли менять счетчик. Я их спрашиваю, что это за счетчик. Они говорят: - Вы намучаетесь с ним.

Короче, сделали. Поставили новый счетчик. Через месяц выяснилось, что:  Во - первых очень большие проблемы с тем, как считать по этому счетчику. Во - вторых его проверять надо было каждый месяц. И В - третьих он портился, переставал работать. Как раз к концу моей работы, когда меня сократили в 2007 году.
Я уходил оттуда и ребята мне жаловались о том, что каждый раз приходится вызывать мастеров, чтобы они чинили это счетчик, потому что никому нельзя подходить. И главного энергетика потом уже выгнали оттуда за эти вещи.

На этом вся моя трудовая деятельность была закончена.
_______________

Послесловие:
http://proza.ru/2020/07/26/1294