Симплекс лингва. Часть 13. Нагарджуна и Марсель Ку

Для меня жутким испытанием стало одиночество. Раньше было не так. Я всю более-менее сознательную жизнь был одинок. Мама занималась своими делами, смирившись с тем, что я пропадаю в Сети. Мы пересекались с ней только когда она вытаскивала из синтеварки комлексный обед. Если раньше она пыталась скачивать особенные рецепты, то сейчас она закупала пищевые картриджи на неделю и запускала программу для приготовления типовых блюд из этих ингредиентов. Мы ели вдвоём, продолжая непонятную традицию совместной трапезы, на которой настаивал мой отец. А он в свою очередь перенял это у своего отца, того самого моего крутого деда. На всё остальное время, включая завтрак и ужин, я был предоставлен самому себе, поэтому питался батончиками и брикетами, запивая их газировкой.

Как только я получил работу наёмника, я съехал от матери в свою собственную квартиру, нынешнюю. Кстати, который месяц она пустует, пока я путешествую! Интересно, корпораты или муниципалы вскрывали мою дверь? Квартира-то формально корпоратвная, не в моей собственности, могли бы уже и отнять и отдать другому сотруднику.

Но то было другое одиночество. Я никого не знал и знать не хотел. Общение через соцсети было эпизодическим и коротким. Только с ребятами из моего звена мы проводили много времени, да и то либо по работе, либо по увлечению компьютерными играми. Плюс разговоры о рок-группах двадцатого века и самого начала нынешнего.

Сейчас всё стало совсем по-иному, когда я очутился в настоящей реальности, когда я привязался к живым людям. Я уже не мог себе представить, как быть без шуток Отомо и лекций Вардана. Я скучал по Назуки, её красивым глазам. То и дело вспоминался её профиль, когда она уходила в свои мысли, или её оживлённое лицо, когда она рассказывала нам легенды о Крите во время экскурсии по острову. Мне ещё не хватало молчаливого и, казалось бы, незаметного Бархудана. Про судьбу отряда калашей я узнавал от Назуки, сестра Сурати поддерживала с ней связь короткими сообщениями типа «живы, целы» или «вчера двоих ранило в перестрелке». Мы ничего не знали о том, где и что делает чукотский отряд Лелетке. Ах, сколько двухмерных фильмов я пересмотрел за эти месяцы, Мэлмэл! Где ты, друг мой, чтобы обсудить их с тобой?! Я даже тосковал по кубрику на «Белфасте», где весёлый рыжий гигант Дарак травил байки о своих походах в дальние моря или просто напевал незамысловатые песенки, положив голову на колени своей крошечной подруги.

В Ираклионе аэропорт был настолько старым, что я не удивился бы, если бы указатели в нём были выведены линейным письмом А. Мы еле дождались перелёта на материковую Грецию, а вот из афинского узла мы разлетелись в разные стороны так быстро, что не успели толком и попрощаться. Стоило мне подняться на борт самолета до Парижа, как я понял, что остался один. Первой из нас улетела Назуки, её рейс направлялся в Мадрид. Вторым улетел Бархудан, ему предстоял долгий полёт в далёкую Москву. Третьим был я. Проводив меня до эскалатора на посадку в самолёт, Отомо пошёл искать свой рейс в Будапешт. Не верилось, что ещё несколько месяцев тому назад мы с ним впервые вживую увиделись в аэрпорту Амстердама.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей я решил наметить свои дальнейшие шаги. Почитав материалы, я выбрал Марсель как наиболее вероятное место, где можно встретить цыган. Кстати, накануне нашего отплытия с острова шейха, Отомо спросил у Вардана, а как нам всё-таки найти цыган, едва ли цыганки в цветастых платьях бродят по улицам и просят погадать, а мужчины с серьгами в ухе продают на рынках ворованных лошадей. Да и где нынче найдёшь рынки  в том формате, в каком они сохранились в видеокадрах двадцатого  века?! Вардан загадочно улыбался.

– Так как нам найти цыган? – настаивал упрямый ученик.

– Вам не надо их целенаправленно искать, – всё-таки решился ответить Учитель, – они сами найдутся. Вы только держите ухо востро.

Указание было на редкость бесполезным, в стиле мудрецов из мифов, любителей выдать настолько обтекаемую и общую мысль, что она при любом варианте развития событий окажется подходящей, если не пророческой вообще.

Марсель я выбрал, потому что самые актуальные, скажем так, новости о цыганах во Франции и Германии датировались двадцатилетней давностью, и речь шла о зачистке несанкционированного лагеря посреди города. В одном из репортажей была фраза «Марсель остаётся одним из немногих городов Европы, который так и не успел выстроить систему приёма и адаптации мигрантов. Конечно, это связано с тем, что массовый поток беженцев из Африки и Ближнего Востока не прекращается, и городские власти с трудом успевают расселять их в организованные лагеря. Но всё равно у них десятилетями руки не доходят до решения вопроса со стихийно образовавшимися поселениями в пригородах, да что там окрестности, жители центра портового города жалуются на цыганский табор, облюбовавший бульвар Магалан».

Прямого рейса из Афин до Марселя не нашлось, поэтому пришлось лететь через Париж. Наверняка можно было отыскать цыган в огромном парижской агломерации, но мне понравилось словосочетание «портовый город». Конечно, оно не обещало свежести бриза, которым мы наслаждались на борту яхты, но ветер странствий должен был присутствовать в порту.

«Зверь, почувствовавший волю, никогда не вернётся в загон, – повторил мне Безумный Макс, когда прощался с нами, они с Дараком шли дальше острова Крит, – Если надумаешь, брат-кельт, прилетай в Эдинбург, мой родной город. Оттуда до острова Мэн рукой подать».

На борту я подключился к Сети и вышел в нашу группу рокеров. Начал было писать сообщения, но остановился. Моя тоска по ним не означает, что я должен компроментировать их. Пусть мы с Отомо и попали под иммунитет Джазире Тулиб, но едва ли Интерпол и спецслужбы тех городов или государств, чьи интересы были задеты нашей связью с повстанцами, прекратят следить за нами. Я покинул групповой чат. Раньше я бы ещё открыл ленты новостей, связанных с Сетевыми боями или новинками аэротехники. Но не успел я дать команду свернуть планшет, как появилась иконка с изображением гитары. Это был гитарист нашей виртуальной рок-группы. Я открыл сообщение от Луиджи:

– Клавиши, ты что-то хотел сказать?

Чёртов хакер, как он узнал, что я открыл групповую беседу?!

– Нет, – спешно ответил я, словно был пойман за чем-то предосудительным, но через пару секунд осознал, что в моём стремлении узнать правду нет ничего плохого: – Да, хотел. Ты же можешь проникнуть в любые архивы?

– Ты мне льстишь.

– Добудь мне информацию о моём деде и моём отце.

– Мне не надо её искать, она у меня имеется, – в голосе была горделивость.

– Я так и думал, ведь ты сказал Вардану, что мой отец с острова Мэн.

– Я его обманул.

– Что?!

– Это я подбросил ему фото с татуировкой твоего деда, которую он и Лелетке использовали в трюке с запиской «Теневиль».

– Зачём?

– Я уже отвечал на этот вопрос, когда вы были у меня в гостях.

– Выходит, мой дед был из числа сочувствующих протестам байкеров?

– Да, только в отличие от Макса он был активным участником сопротивления на острове.

– Я так и знал.

– Что ты заладил «я так думал, я так знал», зачем тогда меня спрашиваешь?

– Гитара, а мой дед был гонщиком? То есть я хотел...

– Ты хотел спросить, участвовал ли он в самих гонках Турист Трофи, верно?

– Да.

– Теперь моя очередь сказать «я так и думал», – рассмеялся Луиджи, потом ровным без эмоций голосом продолжил: – нет, он не был гонщиком, ни профессиональным, ни даже любителем, хотя последним позволяли принимать участие в ТТ.

Признаться, я ожидал другого ответа. На который я бы мог с восклицанием сказать, что «так и знал!».

– Твой дед был героем! – словно читая мои мысли, обнадёжил меня Луиджи, – во время обороны Мэна он с горсткой таких же храбрецов отбивался от полицейских три дня, запершись в башне Альберта. Эта северо-восточная часть острова держалась дольше всего, даже когда соседний городок Рамси был зачищен войсками, они отказывались сдаваться.

– А что потом было?

– Их пытались оглушать и ослеплять, на короткое время, чтобы схватить и арестовать. Но у башни были толстые стены, поэтому байкерам удавалось избегать лучей и ударной волны. Тогда силовики применили обычное оружие. Разрушили старые массивные стены. Раненных, извлечённых из-под обломков, после того, как вылечили и поставили на ноги, осудили на долгие сроки.

– Как же дед оказался на свободе и потом попал в Штаты?

– Была амнистия, когда остров Мэн вошёл в союз малых британских городов и признал все международные нормы, в том числе ограничения для обеспечения безопасности дорожного движения.

– Только и всего?! – моему изумлению не было границ. Люди рисковали своим будущим, здоровьем и даже жизнью, и вдруг группа депутатов или каких-то чиновников признаёт правила игры, против которых эти люди выступали, и как будто ничего и не было.

– Только и всего. У нас же век толерантности, а потому даже власти должны быть терпимы к ошибкам людей. Общество и  созданные им институты управления действуют от имени и во имя человека, оберегая его жизнь и здоровье, в том числе и от опасности, которая исходит от самого человека.

– Но если человек хочет гонять на мотоцикле, почему ему надо запрещать это делать?

– Так ты будешь ратовать за пагубные привычки человека, от просто вредных типа курения до социально опасных алкоголизма, наркомании и...

– Причём тут наркотики, я говорю о спорте, пусть даже экстремальном...

– Джордж, для выброса адреналина придуманы киберспортивные соренования, где всё намного круче, чем можно найти в реальности.

– Луиджи, – возможно, я впервые назвал его по имени, – прости за резкость, но ты не знаешь, что такое настоящая реальность, самая реальная что ни на есть реальность. Ты вечно сидишь в Сети. А ведь реальность – это не только выброс адреналина, это...

– Адреналин – это гормон кролика, реакция на стресс, когда учащается сердцебиение, расширяются зрачки, сужаются сосуды и так далее, чтобы улучшить функции мышц. Есть ещё норадреналин, гормон льва, который тоже сужает определённые сосуды и повышает уровень артериального давления...

– Гитара, прекрати издеваться, я не об этом...

– Клавиши, а я как раз об этом, потому что я прекрасно знаю, что такое реальность. Или ты забыл, что меня переехал железнодорожный состав, что я выкарабался с того света...

– Ох, друг, прости, – опомнился я, – я не думал обидеть тебя...

– Какой ты у нас толерантный! – рассмеялся Гитара.

– Это не качество терпимости, это качество деликатности, щепетильности, тактичности, – поправил я его тоном Вардана. И мы вместе расхохотались.

В этот момент стюардесса объявила о том, что мы готовимся к посадке. За последние десятилетия столько всего изобретено, но вот как самолёты приземлялись и взлетали с длинных полос ещё с позапрошлого века, так оно и осталось. И неприятные ощущения, когда закладывает уши и иногда подскакивает сердце на «воздушных ямах», не устранены. Вообще, в прошлом люди мечтали о космосе, о покорении новых планет, о создании там колоний, об открытии новых галактик. А весь прогресс ушёл в потребительский комфорт, даже во время туристических полётов на орбиту. Век человеколюбия сменил век потребительства, уверяют нас лозунги с городских и корпоративных порталов. Но мне теперь кажется, что мещанство видоизменилось, но не исчезло. Если раньше каждый тащил всё к себе домой, и стремился обладать своим собственным имуществом, то сейчас совместное потребление привело к тому, что каждый ожидает доступности всех благ по требованию. При этом владение требовало каких-то затрат, усилий, а главное – ответственности за собственность, а аренда и долевое использование на время снимают с потребителя практически все заботы. Зачем копить на свой дом и влезать в ипотечные долги, если можно снимать мебилированные и оснащённые всем необходимым арендные дома или квартиры. Только большие любителя и обеспеченные люди могут позволить себе роскошь содержать личный автомобиль. Ещё шейх сокрушался, что уходят с дорог управляемые людьми транспортные средства, молодёжь даже не думает тратить время на получение водительских прав, им всё равно, на чём ездить, указали пункт назначения, желаемое время, уровень комфорта и всё. «Так в своё время лошади и верблюды стали вдруг забавой для богатых, а когда-то были необходимым транспортом. На протяжении веков человек жил бок и бок с домашними животными, знал каждую корову в стаде, берёг своего коня и так далее. Человек с ними общался, даже вслух делился с ними своими горестями и радостями, уверенный, что «собака всё понимает, просто говорить не может». Появление механической, а потом и  других видов техники убило эту связь».

Это были слова шейха Султана бин Халифа аль Нахайяна. А мой дед, простой американец, разговаривал со своим мотоциклом как с живым существом. Когда он поднимал его с земли после того, как мы опрокинулись, дед поглаживал помятый бок бензобака и приговаривал: «Потерпи, родной, мы тебя починим, всё будет хорошо».

Только я вспомнил деда, как у меня возникла идея. Сразу после приземления я дал поиск вариантов добраться до башни Альберта на острове Мэн. К чёрту задание Вардана, мне надо было разобраться с историей своего деда. Я уже не знал, откуда мой род вёл своё начало, но в данный момент это меня не волновало. Мне нужно было понять, почему остров Мэн стал так важен деду, почему он готов был отдать свою жизнь за возможность каких-то безрассудных парней гонять на мотоцикле так, чтобы наверняка свернуть себе шею и переломать конечности. Поиская система проложила мне маршрут, перелёт до Ливерпуля, а оттуда водным такси до городка Дуглас на острове, где уже сухопутное такси, чтобы пересечь весь остров и добраться до башни Альберта.

Минута сомнения – стоит ли делать этот спонтанный шаг. Меня обходили и объезжали пассажиры, что двигались пешком, на самокатах или на самодвигающихся платформах. Я представил себя камнем, который попал в середину потока. Как-то в дедушкином дворе прорвало водопроводную трубу. Для меня, мальчишки, это было таким событием! Я отодрал кусочек коры от ствола дерева, она была похожа на лодочку. Эту лодочку я запускал в образовавшийся ручеёк и следил, чтобы выловить перед оградой и сново запустить в начале течения. В какой-то момент я поднял голову и увидел, как дедушка и бабушка стоят на пороге и с улыбками на лицах наблюдают за мной. Сомнения развеялись, я принял решение.

И вновь я поднялся на борт. Чтобы оправдать перед самим собой неожиданное решение отложить выполнение задания Вардана, я решил продолжить изучение материалов о цыганах, методично вычитывая статьи о различных цыганских языках.

Больше тысячи лет тому назад этот народ начал свой путь из Индии и медленно продвигался на Запад через земли Афганистана и Ирана. Здесь часть свернула на Север в Среднюю Азию, основной же поток прошёл через Армению и Грузию и добрался до Восточного Рима. Именно здесь цыгане взяли себе имя «ром» и «ромалы», то есть «римляне», «романы» и осели на несколько столетий. Так по ходу своего движения к индийским корням языка они добавляли слова из персидского, курдского, армянского, грузинского и греческого языков. После падения Константинополя значительная часть перебралась через Средиземное море в Европу, где рассеялась на всём её протяжении от Балкан до Британских островов. («О-о! – отметил я для себя, – может, и на острове Мэн я найду их следы?»).

Когда в начале четырнадцатого века цыгане стали высаживаться на европейские земли, продолжая называть себя "ромами", они говорили на румани, языке с 900 словами индийских корней, 220 греческих, 60 персидских и 30 армянских. Здесь уже лексика стала обогащаться словами из славянских, германских, румынского, венгерского, испанского, кельского и других языков.

Я читал и читал, понимая, что едва ли обнаружу какую-то зацепку. А уж с точки зрения алфавита, Назуки была права, всё было совсем просто. Цыганам ничего не оставалось, как брать за основу латиницу или кириллицу. Правда, я прочёл в одной из статей, что была неудачная попытка использовать деванагари. Выяснили же, что изначальный язык был индийским, вот и решили, что индийская письменность должна подойти под фонетику.

– Девангари? – раздался надтреснутый голос рядом. Я аж вздрогнул. Поскольку кресла в салоне размещались динамически, и можно было перемещаться, оставаясь пристёгнутым, то пассажиры выбирали удобную для себя расстановку. Кто-то предпочитал одиночество и поворачивался лицом к иллюминатору, кто-то собирался поспать, поэтому откидывал спинку и откатывался в затемнённый сектор, если кто летал с компанией, то они обычно составляли кружок вокруг столика. Я сел в первое попавшее кресло и даже не передвигался, потому что мне достаточно было уткнуться носом в свой планшет, чтобы отрешиться от окружающих. И вот один из них решил ворваться в моё пространство.

– Простите, что вы сказали? – переспросил я, хотя в этом не было надобности, я прекрасно слышал сказанное.

– У Вас заголовок «девангари», – пояснила незнакомка и пальцем указала в верхнюю часть моего планшета.

– ДеванАгари, есть такой алфавит, очень древний, кстати, после симплекса, латиницы и китайских иероглифов он является четвёртым в мире по распространённости.

– Что Вы говорите?! – изумилась случайная собеседница. Мне сложно было поднять глаза и оглядеть её. Мне всё ещё неловко общаться с незнакомыми людьми вживую, некий барьер. Но я всё же пересилил себя и бросил быстрый взгляд на неё, стараясь не встречаться глазами. Маленькая, настолько что утонула в кресле, одни лишь ноги торчали, дама неопределённого возраста, но точно за сорок или за пятьдетсят. Миниатюрность и коротко постриженные «ёжиком» волосы скрывали возраст. У неё были вытянутые, но не по-азиатски раскосые глаза, затерявшиеся среди морщинок.

– А где на нём пишут?

– Во многих странах, в основном, бывшей Индии. Название с санскрита переводится как «Письмо Божественных Нагов». «Дева» – божественный, «Нага» – мифический народ-змей, то ли полубоги, то ли ассоциирующиеся с богами, короче, приближенные к ним, и «Ри» – одно из значений этого слово есть «письмо»,

– А змеи каким образом могли писать? У них же нет конечностей.

– Это же мифические существа. Я ещё не читал мифы о них, пока что только упоминание о том, что некий философ Нагарджуна (кстати, тут сноска, что его имя содержит упоминание змеи – «Светлая Змея») сумел добыть у змеев-нагов сутру, священную книгу, а с нею и секрет алфавита.

– Сколько всё-таки наивных сюжетов в древних писаниях! – заметила подсевшая дама.

– Мне кажется, что куда проще и наивнее те сюжеты, которыми сейчас кормят потребителей по ящику-многомерке, – вступился за древних предков я, – а сцена с победой героя змеи, чтобы добыть мудрость или какие-то знания, уходит в глубокую первобытность и наверняка несёт в себе экстракт каких-то событий или содержит аллегорию, суть которой нам ещё предстоит постичь.

Я выпалил столько умных слов, сколько никогда ещё не говорил за раз. Не зря Вардан тратил время на развитие наших способностей формулировать и высказывать свои мысли, вести дебаты. Впереди были курсы ораторского искусства и литературного языка.

– Действительно, нынешнюю молодёжь кормят такой ерундой, что у них атрофируются мыслительные функции, – согласилась со мной дама, – Приятно встретить образованного и мыслящего юношу. Я как увидела движения Ваших глаз, сразу поняла, что Вы читаете. Кстати, позвольте представиться, меня зовут Джейн Марпл, можно просто Джейн.

– Как кленовый лист?

– О нет, не Мапл, а Марпл. И я не канадка, я – англичанка, – и она по-старушечьи мелко захихикала, – а Вы – явно американец, причём калифорнийский. Я, конечно, не профессор Хиггинс, но по акценту могу определить многих.

Я отметил про себя, что надо бы посмотреть, кто такой этот профессор. А старушка не простая, как показалась поначалу. Либо так долго живёт, что помнит книжные времена. Кстати, она легко перешла с симплекса на английский.

– Да, я из Калифорнии, – признался я. Она, наверное, ждала продолжения рассказа о себе, но я ограничился уже сказанным.

– Я была в Америке давным давно, и только в Нью Йорке. Это была деловая поездка, но мы с коллегами выкроили вечер и сходили на мюзикл в... ах, запамятовала, как же назывался этот театр, рядом с Таймс-Сквер.

Я молчал, не поддержав тему. Джейн не поняла намёка, поёрзала в кресле, подобрав под себя ноги, так что теперь только любопытный носик торчал сбоку кресла, потому что голову она вытянула и беззастенчиво смотрела в экран моего планшета.

– Я Вас перебила на истории со змеёй. Ой, какие забавные слова. Мифология Махаяна. Буддийская школа Мадхъямаки, не выговоришь. Духовные практики для достижения Махасиддхи. Да уж, как же рады дети в Индии, что не надо больше мучаться с такими словами. То ли дело «ма-то», «ту-мо», «ли-но» и прочие младенческие слоги в симплексе, – и вновь она покряхтела, слабенько потряхивая головой, такой у неё был смешок.

Я демонстративно углубился в своё устройство, вчитываясь в текст, но уже не в состоянии был сосредоточиться, поэтому историю индийских языков, начиная от санскрита, и письменности от брахми и нагари я как просмотрел, так практически всё сразу и забыл. В голове осталось только знакомое уже упоминение об индо-европейской семье языков. Но это позволило отгородиться от назойливой спутницы и даже скоротать время. Автостюардесса объявила посадку.

Уже на борту скоростного парома от Ливерпуля до Дугласа я добрался до материалов всемирных конгрессов цыган, прочёл о том, что они на первом сборе в 1971 году, не имея своего государства и своей земли, выбрали себе флаг в виде зелёной полосы (символизировала поле, в котором нет дорог и в то же время можно направиться в любую сторону, а можно остановиться и разбить лагерь), синей полосы (цвет неба, конечно же, которое всегда над головой странника) и красного колеса (от телеги или кибитка, в которых проходила жизнь, а также от чакры, индиарийского знака в память о происхождении народа).

И тут меня снова прервала та самая Джейн Марпл, которая не Мапл:

– Удивительно, что и Вы направляетесь на остров. Если не секрет, то по какому делу? Или просто туристом?

– А Вы с какой целью? – немного порывисто ответил я вопросом на вопрос.

– А я живу на острове, уже много лет, как вышла на пенсию.

– Простите за грубость, – мне стало так неловко перед маленькой пожилой женщиной.

– Ну что Вы, – она улыбнулась, и её глаза стали узенькими щёлочками, – это Вы меня простите за приставучесть. Не знаю, сейчас так говорят или нет, но в моём детстве так называли занудных девчонок, которые не давали проходу. Ну ладно, что-то я ушла в воспоминания, Вам едва ли это интересно.

– А Вы застали бунт защитников мотогонок? – стоило ей сделать паузу, как я задал в лоб вопрос.

– К счастью, нет, это было незадолго до моего переезда сюда.

– Жаль, мне бы хотелось расспросить тех, кто был участником или свидетелем тех событий.

– Вы по какому-то студенческому заданию? Или по работе? – Джейн сщурила один глаз, а вторым сбоку, как птицы делают, пристально посмотрела мне в глаза.

– Задание у меня по другому делу, а это из личного интереса.

– Личный интерес не возникает просто так. Должна быть весомая причина. Но если не хотите разглашать, не надо, я Вас пойму, юноша.

– Говорят, мой дед... – я решил как-то осторожнее передать цель его присутствия на острове в те мятежные времена, – ...находился тут в те дни.

– Вы хотите посетить какое-то конкретное место на острове? – старушка стала серьёзной.

– Да. Башню Альберта.

– Он там погиб?

– Нет, но он был там.

– Среди защитников осаждённой крепости?

Я помедлил с ответом, что-то внутри меня тревожно просило не доверить слишком много незнакомому человеку. Но мне хотелось с кем-то поделиться. Так почему бы не с этой старушенцией-божий одуванчик.

– Да.

– Я отвезу тебя туда, сынок, – вдруг она перешла на «ты» и вместо «юноша» назвала меня «сынок».

– У меня заказано такси...

– Отменишь.

Неожиданно она оставила меня одного, а сама села на соседнюю скамейку и стала смотреть в панорамные окна парома, уйдя в какие-то свои мысли. Я не сразу вернулся к своим занятиям цыганской тематикой. Я поглядывал краем глаза за своей новой знакомой и думал, что же её заставило переехать в эту дыру, или она добровольна сделала такой выбор, не связана ли её история с героями сопротивления. Может быть, кто-то был её возлюбленным, и он погиб во время штурма башни.

Я решился, встал и подошёл к ней.

– А что Вас сподвигло переехать на этот остров?

– Наследство, – без промедления ответила Джейн. «Ну вот  и никакой тайны и романтики, всё приземлённо».

– А интересно всё-таки, почему столько молодых и не только, даже зрелых и успешных людей оставили спокойную жизнь, приехали на этот остров выразить протест?

– Ты всё про ту же историю твоего деда?

– Да, – я был настроен хоть что-то узнать у неё, а может быть просто высказаться, – почему они приехали на остров, понимая, что могут быть задержаны полицией?

– Более того, – добавила она, – они не просто были готовы к этому, они дерзнули вступить в открытый конфликт, они сопротивлялись полиции, которая определённо превосходила их вооружением и подготовкой.

– Безумцы?

– Не знаю, но в каком-то смысле да, потому что их поведение бестолково. Ведь власти приняли полезные для общества в целом и для каждого человека в отдельности законы, в том числе по ограничению или устранению спортивных игр и иных занятий, которые могут повредить здоровью как самого человека. А тут и вовсе один за другим происходили фатальные случаи.

Она говорила, как Луиджи, и те же доводы приводила. А я уже после разговора с ним в уме прокручивал контраргументы.

– Но это же не дети, это же взрослые люди. Если они хотят навредить себе, то это их воля, их решение.

– Убить себя?

– В том числе.

– Я думаю, они все после того, как это блажь прошла, были благодарны властям, которые сохранили их жизни.

Тут я вспомнил слова, которые были эпиграфом к песне с кадрами мотогонок:

– «Гонки – это Жизнь. Всё, что происходит до или после них – это ожидание» – эти слова сказал один из гонщиков. Вы понимаете, для них вся жизнь состоит в этом?!

– Чушь, – фыркнула старушка, как кот моей бабушки, когда я пытался скормить ему остатки недоеденного мной супа.

И тут меня осенило! Я понял слова некоего французского лингвиста!

Я забыл про попутчицу и торопливо полез в планшет. Это было где-то в той статье, где говорилось о всемирном сборе цыган, когда они флаг приняли. Ага, вот, тогда же они одобрили общецыганский алфавит на базе латинского с дополнительными знаками, а составил его француз по имени Марсель Куртиад. Так вот в своей речи он сказал следующее:

«Социальная справедливость состоит не только в том, чтобы вовлечь цыган в жизнь общества [тогдашней Европы]. Мы не должны совершить ошибку, считая общество большинства идеальным. Мы не должны считать себя совершенными. Инклюзивность народов означает открытые сердца со всех сторон, не только открытость меньшинства внедрению в большинство, но и открытость большинства стать частью меньшинства. Это приверженность объединению равных людей»

Вот оно! Вот почему отряд Лелетке на Чукотке и отряд Сурати в горах взяли в свои руки оружие, чтобы отвоевать право жить по-старинке! Вот почему Вардан и его приверженцы сохраняют безвозвратно уходящие в прошлое языки и алфавиты, чтобы сохранить свою самобытность! Вот почему мой дед и его товарищи отстаивали своё право быть чокнутыми!

Больше мне не хотелось думать. Я подсел к старушке, вытянул ноги и стал смотреть за борт, вдаль, где на горизонте тонкой чертой тянулся берег. Это остров или материк, я как-то не мог сориентироваться. Топография и ориентирование на местности – это то, что я хотел бы изучить заново. То, что я знал, относилось к полётам. Тот ландшафт, та перспектива, тот горизонт, всё то, что я видел через многомерные изогнутые дисплеи, всё равно не передавали того, что видишь в реальности. Без экрана панорама была куда шире. А вот в живом мире не доставало координат, направления компаса, шкал времени, скорости, ускорения и всех других показателей, потому что ты оставался вооружённым только теми органами, которыми тебя снабдила природа при рождении. Я смотрел на пролетающие волны. За нами след слегка пенился и почти сразу растворялся, а не тянулся ласточкиным хвостом, как это раньше изображали в детских книгах и мультфильмах. Какая у нас скорость, я даже не смогу определить навскидку!

И снова вспомнил деда. Он не любил ездить по навигатору. Каждый раз, когда я пытался наметить маршрут с помощью наладонника, он со смехом отвергал предложенный вариант, и ехал так, как считал нужным. Если мы ехали дальше округа, тогда он прокладывал путь по бумажным картам. А эти карты были устаревшими, так что мы постоянно попадали то на перекрёстки, которые уже иначе регулировались,  то на выезды на большие трассы, где теперь появились развязки нового формата. Я видел, что дед терялся, иногда был совершенно обескуражен, потому что он не собирался выезжать на скоростной хайвей, тем более со мной на заднем сидении мотоцикла, но он упрямо продолжал держать курс по своему внутреннему компасу.

Наверное, я заснул. Потому что мне приснился дедушка. Его широкая спина. Его старая кожаная куртка, где трещины пролегли вдоль швов. Когда мне было особенно страшно, я упирался взглядом в эту куртку, и прослеживал самые длинные из заломов. А в этот раз мне представилось, что я летел по расщелине на кожаном покрытии, то ли она стала гигантской как Гранд Каньон, то ли я стал микроскопически маленьким существом...

Меня разбудили.

– Задержанный Джордж, просыпайся, мы подъезжаем.

Голова не болела, значит, я уснул сам по себе. С большим усилием открыл глаза. Я сидел в кресле автобуса. Кроме меня в салоне сидело трое. Двое мужчин и пожилая женщина, та самая Джейн, которая подсела ко мне ещё в самолёте.

– Напомните мне Вашу фамилию, – попросил я, но сразу же вспомнил, – Марпл. Я вспомнил, где я слышал эту фамилию. Моя бабушка любила смотреть старый сериал про мисс Марпл. Что-то детективное.

– Если бы мне в молодости сказали, что я возьму себе такой псевдоним, я бы не поверила, – ответила мне женщина, – тогда я была, пусть и не смазливой, но всё-таки вполне симпатичной. Особенно фигурка. Спортивная, накаченная. Рост для агента никогда не был важен. Тогда я брала себе кодовое имя агент Картер. Пегги Картер.

– Вы агент? – спросил я, хотя уже понимал, что наверняка да.

– Да.

– За что меня задержали?

– За всё, что ты наделал.

– А как же иммунитет гражданства Джазире Тулиб?

– В задницу этот Тулиб, – грубо оборвал наш разговор один из мужчин.

– Агент Томпсон, не надо так вульгарно, даже если наш разговор не записывается.

– Кто вы такие? Агенты чего? – я уже начал тревожиться не на шутку.

– Мальчишка, ты думаешь, что можно кинуть Корпорацию и слинять на острова? – продолжил этот Томпсон, – за всё надо отвечать.

– Куда вы меня везёте?

– Не к башне Альберта точно, – расплылась в своей «милой» улыбочке агентша. Было что-то ядовитое в её улыбке и раньше, но тогда я делал скидку на старческую мимику. Теперь я понимал, что дело не в возрастных изменениях, дело в самом человеке. Как же я ей доверился?!

Самое смешное, что я как раз в полетё с Ираклиона читал о том, какими умелыми психологами являлись женщины-цыганки, которые гадали на рынках и вокзалах. Как они безошибочно выбирали жертву, человека, легко поддающегося влиянию, как они умели заговорить его или её, удерживая взгляд и захватив полностью внимание, как ловко, почти гипнотически подавляли волю и навязывали свою. И вот я сам попал под такое воздействие.

«Подавляли волю». Вардан учил разбираться в значении и смысле каждого слова, особенно, если они кажутся одинаковыми, синонимами. Свобода и воля. В чём разница между ними? Потом разберусь, а теперь надо вырваться на свободу. Сурати говорила, что все стали настолько безвольными (кстати, ещё раз слово с корнем «воля»), что властям даже не надо было прикладывать усилия для управления массами: достаточно было завалить товарами с доставкой и приковать к шлемам и костюмам полной реальности. И все были счастливы быть запертыми в своих квартирках и домишках. А ещё она говорила, что достаточно сделать резкое движение, и вся их система летит в тартары, они отвыкли от решительных действий.

В автобусе нас было трое. Через ряд от меня сидела Джейн, по другую сторону от прохода в том же ряду сидел один из двух агентов, которого она назвала Томпсоном, а третий расположился у лобового стекла. Я встал со своего места и, преувеличивая неуверенный шаг, сделал два шага, придерживаясь за подголовники сидений. Джейн отреагировала мгновенно, наклонившись вперёд и выпрямив спину, словно готовилась к прыжку. Томпсон скинул ноги с соседнего места и пару раз притопнул, словно проверяя твёрдость напольного покрытия салона. Когда я поравнялся с их рядом, они оба встали. Я же не просто так столько лет играл в компьютерные драки, не зря, накачавшись химией, учился боевым искусствам, тренируя свой организм, накапливая мышечную память. Кое-чему научился. Например тому, что сложно попасть в противника, если он в клубке с твоим партнёром. Как только я прыгнул на старушку, её напарник выхватил то ли пистолет, то ли бластер, то ли просто какой-то шокер. Но к моменту, когда он был готов нажать на курок, я практически лежал под сидением, держа перед собой на вытянутых руках Джейн.

– Паренёк, ты это зря затеял, нас тут трое опытных агентов, – начал он хриплым, прерывающимся голосом, слишком взволнованным для «опытного агента».

Одной рукой сжимая шею своей заложницы, другой я ощупывал её карманы. Но у неё не было с собой оружия. Мой план провалился.

– Брось ствол, иначе я переломаю ей шею, – картинно приказал я, хотя понятия не имел, как это делается. И тут она обмякла, отбросив назад голову, чуть не ударив меня по носу, еле увернулся. Это было неожиданно не только для меня, но и для её компаньона. Он целился мне в голову, но попал в неё. Её тело забилось в судороге. Если секунду до этого оно было тяжелым как мешок, то стало вдруг натянутым как пружина, которую разогнули. Я согнул ноги и вытолкнул это «пружину» в проход. А сам, даже не глядя, что делают оба агента, перекинул своё тело через сидения в ряд спереди. Там свалился на пол и ползком полез дальше вперёд. И тут увидел ноги того, что сидел у ветрового стекла. Он уже стоял на месте, слегка расставив ноги, носками в сторону, обратную движению автобуса. Я представил, как он держит палец на спусковом крючке и медленно переводит дуло с одного просвета между подголовниками сидений к другому. Было странно, что ни он, ни второй не переговаривались. Может, они прислушиваются к моим движениям. Эх, жаль, что сейчас транспорт практически бесшумный, шорох покрышек и свист ветерка не заглушают мои ёрзания по полу. В эту секунду я понял, что мне надо делать. Под каждым сидением был спасательный жилет. Как нас учили в начальной школе: если общественное транспортное средство тонет, то надо дёрнуть за синий шнурок, но прежде всего покинуть салон, иначе жилет надуется и не позволит выбраться наружу. Есть ещё красный шнурок, он лишь слегка надувает жилет и наполняет его газом, который не горит, тем самым защищая при пожаре. Я сорвал две упаковки и, вытянув синего цвета нить-чеку, подбросил их вверх, а сам ринулся в проход. Два шипящих звука означали два выстрела, сделанные из двух бластеров. Я вслепую, просто согнувшись пополам, кинулся в сторону третьего агента. Мне казалось, что будет достаточно одного движения. На деле мне пришлось сделать два шага. Он успел среагировать, но не попал в меня. Когда я обхватил этого агента за пояс и попытался свалить его навзничь, он даже не сдвинулся с места, но сделал болезненный захват, перевернул меня на спину и крепко сжал, слегка придушив. Его лицо было прижато к моему практически щекой к щеке.

– Хорошая попытка! – усмехнулся агент Томпсон, – два обманных манёвра в условиях ограниченного помещения. Смелый ход с нападением! Из тебя, парень, получится отличный спецагент. Теперь понимаю, почему таких молоденьких берут в пилоты.

Вардан говорил, что люди, у которых ограничен словарный запас, пользуются штампами. Поэтому большинство говорит типовыми фразами, которыми полны популярные фильмы, сериалы и игры. Сколько лет существовали экшны, начиная ещё со времен бумажных книг и плёночных фильмов, столько лет один из героев великодушно говорит другому «неплохая попытка, дружище!».

– Ладно, отпустите меня, – устало, выдохшись, попросил я.

– Отпусти его, вряд ли он будет дёргаться, – самоуверенно отдал приказ агент №2 агенту №3, тот опять промолчал. Немой, что ли? – А я проверю агента Марпл, что-то не так с ней. Пора бы ей уже приходить в себя после встряски. Он наклонился, взял её за руку, приложил пальцы к запястию, словно измеряет пульс. Я попытался высвободить руки, но третий держал меня крепко, а на мою активность он ответил усилением боли. Агент №1, то есть Марпл, пришла в себя через долгие две или три минуты. Она кряхтела и шумно выдыхала.

– Не тот у меня возраст, чтобы с молоденькими кувыркаться, – вымученно пошутила она, принимая вертикальное положение.

– Агентам не так много платят, чтобы сделать апгрейд своего тела? – я постарался вложить побольше желчи в свой вопрос. Ответом был едва слышный короткий звук «вжик» и мои руки связал самозатягивающийся волоконный браслет.

– Нам раз в неделю приходится отсылать обратно с острова очередного паломника на места гоночного бунта. И раз в полгода арестовывать настоящего последователя. Тебя причисляем к их числу. Ты не турист, ты явно прибыл с намерениями действовать.

– И что вы собираетесь со мной делать? – задал я предсказуемый вопрос, не особо расчитывая получить ответ.

– Посадить за решётку.

– По обвинению в чём?

– В чём хочешь. Ты лучше знаешь свои грешки, – хмыкнула Джейн и замолчала.

Мы проехали две деревеньки, ухоженные, аккуратненькие, словно с иллюстраций старых книжек о старой Англии, которые были у бабушки в доме. Потом потянулись холмы, невысокие, пологие, покрытые зеленью. Мы едем на северо-запад, определил я. На острове было три тюрьмы. Когда-то было. Первая располагалась в замке Рашен больше тысячи лет. Потом действовала тюрьма около города Дугласа, но мы давно выехали оттуда. Остаётся новая третья, которая находилась около Джерби, который как раз на северо-западном побережье.

– Мы едем в Джерби, – вслух произнёс я.

– О, ты неплохо осведомлён об острове.

– Я о нём прочёл всё, что нашёл.

– Молодец, умничка, – хихикнул агент №2 и подтвердил, – Да, мы везём тебя туда.

По прибытии меня раздели донага. Ещё в автобусе. Этого им было недостаточно. Меня просветили через рентгены и прочие устройства в тюремной приёмной или как она у них называется. Из-под кожи вытянули мой идентификатор. Только тогда мне выдали тюремную робу и повели в камеру. В настоящую камеру, с решёткой на крохотном окошке и решёткой от пола до потолка, отделяющей или не отделяющей помещение от прохода и общей зоны.

Какое-то я ещё отходил от дорожных приключений. Потом начал думать о сложившемся положении. А потом я начал сходить с ума от тишины и одиночества. Видимо, кроме металлических ограждений здесь использовались невидимые для глаза звуковые стены, а может быть и ещё какие-то ограничители или сигнализаторы. Камеры были звукоизолированы. Чтобы не свихнуться, я попытался чем-нибудь себя развлечь. Как Вардан говорил, нужно совмещать умственную и физические виды деятельности. Так что начал я с упражнений на пресс. Потом на ноги.

Включился невидимый динамик и оттуда голос надзирателя прозвучал: «По статистике существует два типа заключённых. Одни начинают с депрессии или апатии, другие – со всяких телодвижений. Выходи на обед». Решётка раздвинулась, я вышел, не вдаваясь в суть слов, сказанных через громкоговоритель. Одновременно со мной из соседних и дальних камер вышли другие узники. Все направились в конец прохода, где по лестнице спустились на этаж ниже. Там все брали подносы и шли вдоль стеллажей с едой. Я встал в очередь. Во мне нарастало напряжение. Мне становилось всё страшнее и страшнее. Нет, это не то слово. Мне становилось жутко. Как будто бы меня сдавили и сжали в толпе. Хотя никто даже не прикасался ко мне, ни впереди, ни позади стоящие, мне всё равно чудилось, что я начинаю задыхаться, потому что мне сжали грудную клетку. Мне пришлось выйти из очереди и встать поодаль, чтобы отдышаться. Пришлось подождать, пока все рассядутся, и тогда уже последним подойти к стойке с подносами, а потом идти вдоль шведского стола, где меня дождались оставшиеся два контейнера. В одном был рис, а во втором – овощной салат, если верить этикеткам.

И так продолжалось три дня. На четвёртый день один из тюремщиков подошёл ко мне и спросил, что со мной. Я попытался объяснить ему. Он не стал ни грубить, ни насмехаться, как я ожидал после многочисленных фильмов о тюрьмах. Он взял поднос и, трижды останавливая поток заключённых, на свой вкус набрал мне суп, горячее и салат. Дополнив этот набор бутылкой с водой, он подошёл ко мне. «Приятного аппетита».

Потихоньку я освоился. Никакие электронные устройства не допускались. Только вмонтированный в стену дисплей, на который можно было заказать контент из тюремной цифровой библиотеки. К сожалению, там были только современные авторы либо переработанная классика. Но я был готов читать хотя бы это. Не смотреть же ещё более отупляющие сериалы или реалити шоу! Или играть в примитивные компьютерные игры.

На четвёртый день, когда я вновь встал вне очереди, только на этот раз не в ожидании, пока она рассосётся, а поглядывал, нет ли вчерашнего охранника. Я его увидел, он стоял в дальнем углу зала. В одной руке у него был пустой поднос. Только тут я заметил этого старика. Он сидел на полу около стены, но не облакачиваясь на неё. Перед ним были расставлены три контейнера и бутылка с водой. Выходило, не мне одному помогал тюремщик.

Старик давно пересёк ту черту, когда возраст уже не меняется, когда всё равно, что восемьдесят, сто или сто двадцать лет. Видимых внешне различий не прибавлялось, и это не благодаря биоинженерии или каким-то другим, ставшим доступным, медицинским вторжением в процесс старения. Просто он был таким, высохшим и почерствевшим. Напомнил мне краюхи хлеба, которые мой дед любил таскать к себе в гараж, чтобы потом похрустеть с пивом. Какая-то часть этих горбушек оставалась забытой и, пролежав на верстаке несколько дней, высушивалась, сжималась, скукоживалась, но не портилась. А дед возмущался, что даже хлеб перестал быть настоящим, настолько его нафаршировали консервантами, что он не плесневеет.

Я подошёл к надсмотрщику и старику. Первый узнал меня, кивнул, мол, понимаю, за чем подошёл, и ушёл. Второй же бросил на меня короткий взгляд и занялся своей едой. Его руки были такими старыми и морщинистыми, с угловатыми и узловатыми пальцами, что казалось, ему стоило невероятных усилий справляться со столовыми приборами. Ко мне подошёл охранник и вручил поднос. Я поблагодарил его молча, кивком головы, оглянулся, за какой бы стол пристроиться, но... сел на пол, рядом со стариком. Он неодобрительно посмотрел на меня, но при этом не искал моего взгляда. Его глаза уставились на мои колени и лежащий на них поднос.

– Я не знаю, случай, вернее, серия случайностей или чей-то замысел привёл меня сюда, но я уверен, что Вы мне поможете, – с этими словами я обратился к нему на английском, – я приехал на этот остров в поисках ответов на два вопроса. Первый вопрос про моего деда, он участвовал в протестах на острове, может, Вы что-то знаете об этих событиях? А второй вопрос – есть ли на Британских островах цыгане?

Старик продолжал молча жевать, уйдя в этот процесс целиком, отрешившись от всего вокруг. Как только я дошёл до слова «цыгане», он перестал двигать челюстями и ещё раз посмотрел на меня. Только в этот раз уже прямо в глаза. У него были выцветшие до прозрачности зрачки, сливающиеся с блекло-синеватыми белками. Кожа век была покрыта сетью мелких морщин и просвечивающих такой же белесой синевой кровеносных сосудов. Кстати, когда-то его волосы были рыжыми. Те редкие брови, которые сохранились, были цвета ржавого железа. Я уже не помню, когда в последний раз видел ржавчину, в раннем детстве, но, бьюсь об заклад, что она именно такого оттенка.

Старик так и не заговорил. Но я каждый день в обед садился рядом с ним. Было трудно сидеть на полу, не опираясь хотя бы на стену как на спинку. За столами были длинные скамейки без спинок, но там можно было облокотиться на стол. Тут же надо было держать спину на весу.

Каждый раз, управившись со своей порцией раньше него, я принимался рассказывать всё, что я узнал о цыганах. Конечно же, в первую очередь о теме, которую больше всего раскопал. Бедному старику приходилось выслушивать что-то типа:

– Вы знаете, до конца двадцатого века у цыган не было никакой своей письменности. Они намеренно не хотели привязываться к какому-либо стационарному месту не только в жизни, но и на бумаге. Да и сам свой язык прятали от чужих, буквально замолкали в присутствии сторонних, чтобы сохранить свой язык тайным. Поэтому специалисты так поздно добрались до арго цыган. В двадцатом веке было несколько предложений, но международный цыганский союз выбрал официальным стандарт, придуманный Марселем Куртиадом. Он сам родом из албанских цыган, понимаете? Он был изнутри этого народа, при это изучал румынский, сербохорватский, польский и албанский языки. Поэтому ему удалось создать близкую фонетически... – и так я мог продолжать долго.

Прошла неделя. Дни были похожи один на другой. Я просыпался рано. Делал зарядку. Потом вспоминал те книги, что успел прочесть за то время, как познакомился с Варданом. Когда солнце поднималось так высоко, чтобы его лучи стали пробиваться в зарешёченное окошко, я садился на пол под окном и следил за тем, как эта весточка с воли проходит свой путь от середины стены до входной решётки и пропадает там меж прутьев. В этом время меня посещали разные мысли. Чаще всего я вспоминал детство, то, что было до погружения в Сеть, до того, как я стал играть в сетевые игры. Хотелось перебирать маленькие моменты, мелкие фрагменты. Как я пускал солнечного зайчика из разбитого зеркала заднего вида, который обнаружил в коробке со всякой всячиной у деда в сарае. Как пахло свежей стружкой, когда папа помогал дедушке обработать доску рубанком. Как бабушка ловко нарезала репчатый лук, отчего мне глаза щипала, а ей было весело от этого. Из её глаз тоже текли слёзы, но она не моргала часто-часто как я и совсем не шмыгала носом.

Заключённых выпускали на прогулку во внутренний двор. Здание тюрьмы Джерби было построено в виде цветка ромашки, шесть двухэтажных корпусов как лепестки тянулись из шестиугольного центра. Один из лепестков соединялся со столовой и другими вспомогательными сооружениями. Было просторно и довольно-таки светло. То ощущение скованности и запертости, которое давило на мою психику в первые дни, прошло. Особенно, когда мы выходили на прогулку. Можно было даже поиграть в футбол. Для меня это было восхитительным опытом. Я был таким ловким и стремительным за пультом управления или даже обычными джойстиками в компьютерных играх, но оказался таким неуклюжим, когда надо было управлять своим телом, особенно, ногами. Обитатели казённого дома делились на три категории. Те, кто до того, как попал сюда, имел опыт игры в футбол, чаще всего с детства. Те, кто со стажем отсидки здесь или в других тюрьмах, и научился играть в более-менее зрелом возрасте. И те, кто подобно мне, впервые попробовал ударить по мячу здесь за стенами, обнесёнными колючей проволокой и невидимой глазу «световой проволокой».

После прогулки по расписанию нам давалось немного времени побыть в камере, после чего вызывали на обед. Каждый раз я садился около старика-молчуна. Бывало, что и в послеобеденный отдых, который разрешалось проводить в общей зоне, я сидел рядом с ним и смотрел, как другие играют в настольный теннис. Через некоторое время, разобравшись с правилами и техникой, я попросил ракетку. Каким же увальнем я оказался! Такие несуразные движения! Шарик улетал то далеко за пределы стола, то попадал в сетку. Но я был в восторге! К нашим услугам были несколько атлетических снарядов и тренажёров, и они пользовались большой популярностью у арестантов. Условия заточения оказались вполне сносными. Особенно, если тебя никто не ждал за воротами тюрьмы, если тебе некуда было спешить и у тебя не было никаких планов на ближайшее будущее. В какой-то момент мне стало казаться, что даже Назуки – это существо из недостижимого далёка.

После вечерней прогулки нам предоставлялось свободное время. Объявление тихого часа не означало, что надо было по приказу ложиться спать. Просто выключали общее освещение и звук у встроенных в стену устройств. Можно было продолжать заниматься своими делами, главное, чтобы в камере было тихо. Большинство сразу отходило ко сну. Мне не хватало нормальных книг. Мне надоели дурацкие книжки из местной библиотеки. На все мои просьбы и даже официальный запрос предоставить мне книги из приведённого списка (я туда вписал и тех, с чьим творчеством я уже успел познакомиться, и тех, кто был в списке, составленном в основном по рекомендациям Вардана) отвечали, что доступ к контенту ограничен.

Дважды я спрашивал, в чём меня обвиняют, но охрана разводила руками, а начальник тюрьмы во время еженедельного обхода ответил кратко: «Вы сами должны знать, в чём виновны». Наверное, в другое время меня бы это возмутило и я бы попытался чего-то добиваться, или переживал бы, что бессилен добиться своих прав. Но сейчас я это воспринял как возможность испытать ещё одну сторону реальной жизни. И пообщаться с новыми знакомыми.

По тем фильмам и книгам, что я смотрел и читал, складывалось впечатление, что тюрьмы представляли собой крайнюю форму криминальной среды, где администрация и охрана держали всех в ежовых рукавицах, но ещё больше заключённые страдали от насилия горстки особо опасных бандитов, сумевших сгруппироваться и захватить власть, а то и одного «крёстного отца». На самом деле в Джерби всё выглядело таким образом, словно обычные люди оказались за решёткой. Здесь не было принято говорить о приговорах и наказании. Стража и обслуживающий персонал общались с лишёнными свободы так, словно они были пациентами пансионата или лечебницы (как я мог себе воображал эти учреждения по тем же фильмам и книгам). За нами ухаживали и нас оберегали.

Я осмелился подойти и заговорить с тремя заключёнными уже через неделю пребывания здесь. Мне показалось, что они по возрасту могут помнить историю с мотогонщиками и их болельщиками. Все трое, не проронив ни звука, выслушали мой вопросы и предысторию про дедушку и его «Триумф Трофи», но ничего не сказали в ответ. Я тогда решил прежде, чем задавать вопросы, наладить хоть какое-то общение с окружающими. Поэтому пока что я играл в настольный теннис и футбол, примеривался к силовым тренажёрам, а по ходу перебрасывался короткими фразами с тем, кто попался в напарники или соперники. Слово за слово, и я уже стал понимать, что большинство лишилось свободы не из-за криминального деяния, а по иным причинам. Но вот каким, ни один не раскололся. Некоторые явно были арестованы одномоментно, группой, но совсем не были похожи на организованную преступную банду или стихийную шайку, в иных обстоятельствах я бы их принял за компанию друзей-приятелей.

Так пролетел месяц. Меня уже начала тяготить однообразность. Надо было уплыть с острова Тюльпана, где при имеющейся свободе чувствовал себя ограниченным в движении, чтобы попасть за настоящую колючую проволоку! Я сделал ещё одну попытку потребовать информацию о причинах моего задержания и содержания взаперти, а также возможности сделать хотя бы один звонок. Моя петиция (с горькой ухмылкой я подумал, что Вардану понравилось бы это ироничное слово) осталась безответной.

И вот когда я уже начинал отчаиваться, на прогулке ко мне подошёл старик. Тот самый, около которого в первые дни я садился и обедал на полу. На прогулки он всегда двигался по одному и тому же маршруту вдоль стен, при этом он медленно переставлял ноги, но не волочил и не шаркал. Я давно перестал обращать на него внимания. Необычность его древности (но не дряхлости) была экзотикой в первое время.

– Зачем тебе были нужны цыгане? – он произнёс это тихо, но отчётливо, при этом мне показалось, что его губы и рот не двигались.

– У меня задание исследовать цыганские языки, – от неожиданности я даже не стал ничего придумывать и сказал, как есть.

– От кого?

– От... наставника.

– Наставника в чём?

Я не знал, могу ли раскрывать сведения о «Матенадаране», а если даже могу, то едва ли старик слышал о нём.

– В изучении языков, в лингвистике, – с гордостью заявил я, хотя мне ещё было далеко да науки с громким названием лингвистика.

– А почему именно цыган? – старик продолжал свой моцион. Я следовал рядом.

– Потому что они исчезли, – после секундого раздумья, привёл я довод.

– Пока живёт цыган, он кочует, а мир живёт, пока цыган кочует, – всё тем же монотонным голосом произнёс старик.

– Ты – цыган? – вырвался у меня вопрос.

– Нет. Когда-то очень хотел стать хиппи, но не застал их время, зато мне выдался шанс присоединиться к травеллерам, «странникам». Я родом из Ирландии, у нас там они назывались «пэйви». Говорили, что они – ирландские цыгане, хотя они сами себя не признавали за цыган. Говорили немного непонятно, на своём шелте. Это мы так называли их язык, а они его как-то иначе называли, я уже не помню.

«Значит, шелта – это экзоним», – про себя я назвал верный термин, когда внешние народы называют какое-то явление иначе, чем сам собственник этого явления.

– А почему Вы вспомнили их, когда услышали слово «цыгане»? – спросил я.

– Потому что они очень похожи на цыган, так же кочуют. Когда я с ними бродил по большому острову, где-то около Бирмингема мы встретили настоящий цыганский табор, и их главарь, или вождь, или вожак, или как он там назывался, высокомерно кинул в наш адрес «гаджо». Сколько лет прошло, а я не могу забыть это слово. Вообще, эти два года странствий были самыми чудесными в моей жизни!

Я знал слово «гаджо». Так цыгане называли всех чужаков.

Пусть они даже чужие для цыган, но можно ли было считать этих путешественников цыганами и удивить Вардана информацией об их языке? Вообще, насколько они известны и изучены? Может, специалисты так и не добрались до них?

Пока я думал, старик замолчал. Мы так безмолвно и прошагали весь вечер. Мне не хотелось отходить от него, словно на дистанции я забуду всё, что он мне поведал.

На следующий день я присоединился к старику c самого начала прогулки и попросил рассказать о себе. Он назвал своё имя. Его звали Доран. Он родился так давно, что вживую был на концертах U2. Вообще, тема рока оказалась той самой, на почве которой мы с ним стали друзьями. Он мне рассказывал о своих похождениях в молодости, когда он без пенса в кармане пускался в дорогу, чтобы попасть на выступление какой-нибудь рок-группы. Тогда тысячи и тысячи фанатов покупали билеты и посещали концерты в огромных залах и даже стадионах. Некоторые даже летали в Штаты на Вудстокский фестиваль. Всё это ушло в прошлое, эти гигантские сооружения, потому что всё это можно смотреть с лучшим качеством и с возможностью навигации в виртуальных залах, не выходя из дома.

Была у Дорана самая любимая группа, которую я никогда не слышал: «Thin Lizzy», созданная в далёком 1969 году. Мальчишкой, он попал на концерт, где эти ирландские ребята после возобновления деятельности зажгли, несмотря на солидный возраст. С тех пор, а я так понял, что это уже в начале двухтысячных, Доран стал пламенным поклонником рок-музыки. Во время прогулок, когда он замолкал, он едва слышно напевал себе слова их песни:

            Угадайте, кто сегодня вернулся?
            Безумные парни, что были в отъезде.
            Скажу тебе, ничуть не изменились,
            Чувак, они такие же чокнутые!

Я ему всё рассказал о деде. О том, как дед обожал рок-музыку, мотоциклы и путешествия. Как мы с дедом проводили время. И так до того момента, что я узнал историю наколки на плече, в виде герба острова Мэн, не вдаваясь в детали, как это произошло.

В один из дней... надо бы говорить, в тот день, потому что тот день оказался не таким, как все остальные во время моего пребывания в тюрьме... Так вот в тот день он напевал песню «Jailbreak» («Побег из тюрьмы») этих самых «Thin Lizzy». Я её потом, когда выбрался из всей этой передряги, отыскал в архивах и после часто слушал, вспоминая скрипучий голос Дорана:

            Сегодня вечером кто-то убежит из тюрьмы
            Во тьму городских кварталов,
            Даже не пробуйте остановить нас
            Никто не посмеет это сделать.
            Прожектор выхватывает следы,
            Но сегодня та самая ночь,
            Когда все системы выйдут из строя.

Я уже привык, что старик почти шёпотом мычит себе под нос песни. Когда он поёт, он не настроен говорить. В этот раз он напевал довольно-таки громко. И вдруг зашептал мне:

– Ночью станет совсем темно. Ты не дёргайся, но приготовься. Потом вернётся часть освещения, но ненадолго. Когда электричество вырубится полностью, тогда действуй. Перестанут работать магнитные замки, спокойно отодвигаешь решётку и выбегаешь в проход. Не теряй ни секунды, потому что один за другим начнут выскакивать и другие зэки. Беги не к лестнице, а в противоположную сторону. Там к стене прикреплён автономный робот. У него функции стандартного спасателя. Его можно активировать простым кодом. Запомни: 767767, то есть дважды SOS. Дальше командуй сам, например, вывести тебя через пожарный выход к эвакуационному автобусу. Надеюсь, вы с ним успеете доехать до ворот быстрее, чем они сообразят, как восстановить энергопитание.

– А ты не хочешь со мной?

– Я тут свободен, – когда старик улыбался, его глаза пропадали среди морщин, – здесь некому за мной гнаться и меня арестовывать за бродяжничество и отказ от идентификации.

– Но ты же всё равно носишь браслет с чипом.

– Это наручники, кандалы, оковы, да, – но это не мой ай-ди, это не токен, который на всю жизнь привязывает меня. Тут  – обычная тюрьма. А вот там снаружи от стены и колючей проволоки они создали идеальную тюрьму, о которой даже Бентам не мечтал.

– Бентам?

– «Паноптикум Бентама» – едва ли ты слышал это словосочетание. К тебе в твою коллекцию, или в твой паноптикум, потому что так обычно называли собрания необычных и причудливых вещей, зверей, редкостей. Само слово «паноптикум» бувально переводится с греческого как «пространство, в котором видно все». Был английский философ, который сильно ратовал за мораль и право. Он разработал модель инспекционного учреждения, в которой было достаточно одного стражника, чтобы наблюдать за всеми заключёнными одновременно.

– Это как?

– Представь себе многоэтажное цилиндрическое строение. По периметру окружности расположены камеры. Все они со стеклянными перегородками вовнутрь. В центре сидит тюремщик, но так, чтобы быть невидимым для заключённых. Они не знают, в какой именно момент он наблюдает за ними.

– И что?

– А то, что у них создаётся впечатление неусыпного постоянного контроля.

– Не понял, – хотя на самом деле я начинал догадываться, что имеет в виду старик.

– Все эти системы безопасности в городах, начиная от общественных мест и завершая... – Доран вдруг разволновался, потерял свою безучастную отрешённость, и говорил на повышенных тонах, – да везде и всё стало предметом слежки. Но мы не знаем, в какой именно момент Большой Брат наблюдает именно за нами. И токен – это уже совсем последнее дело, взять да и зачиповать себя добровольно. Персональное устройство можно отложить куда-нибудь, оставить дома, а вот подкожный токен не забудешь и не выключишь.

– Кстати, а как я избавлюсь от браслета? – перебил я Дорана, уставившись на своё запястье.

– Я же не завершил инструктирование, – Дослушай, там узнаешь. Итак, когда вы покинете территорию тюрьмы...

Всё пошло не совсем так, как мне описал Доран. Я бы сказал, что совсем не так. Соседи по камерам оказались не менее проворными чем я, и коридор вмиг заполнился арестантами. Это не означало, что мне пришлось пробираться до робота на стене через толпу, но бежать точно не получилось. Все просто вышли из-за решёток и встали. Никто и никуда не собирался бежать. И моё движение к стене сразу же вызвало интерес. Но мне уже было поздно останавливаться. Когда активация робота прошла успешно и я приказал ему спасать нас от пожара, эта штука сообщила мне, что не чувствует задымлённости и все датчики в здании докладывают  нормальные показатели.

– Скажи ему, что мы отравились, – подсказал мне кто-то на ухо. Я даже не обернулся поблагодарить, и дал команду. Робот ответил, что он не является санитарным, но сейчас же свяжется с администрацией, чтобы она приняла меры. Чёртов искусственный интеллект, он какое-то время молчал, а потом с удивлением (они же научились дополнять эмоциями голоса устройств, чтобы не было металлического однообразия) констатировал, что нет связи ни с одним из узлов сервера, а спутниковой связью он не оборудован, чтобы дать знать вышестоящему центру.

– Так спасай нас, дура, – заорал кто-то из окруживших меня заключённых.

– Да, к автобусу, – дополнил я, вдруг вспомнив наставления Дорана.

Крик возымел действие. Робот плавно покатил к лестнице.

– А как же пожарная лестница? – нагнав его, спросил я.

– Огня и задымления нет, поэтому безопасней будет вывести всех через основной выход, – удостоил меня подробным ответом спасатель. Перед лестницей он приостановился, приподнялся, выпустив второй ряд колёсиков, и стал спускаться, возвратно-поступательными движениями перебирая ряды колёс. За ним следом шли мы, я и какое-то количество вызволенных из-за решёток, большая же часть предпочла не отдаляться от своих камер. Робот провёл нас через все двери, открывая дистанционно одну за другой, чтобы не задерживаться. Однако в тюремном дворе нас ожидала вооружённая охрана. Они бежали из своего корпуса, явно со сна, потому что не все были одеты в униформу. Тут я начал соображать, что мне могут влепить дополнительный срок и, вообще, наказать как-то, например, по-настоящему суровыми условиями заточения, поскольку я был зачинщиком. Неужто опять была провокация?! В тот раз старушке доверилось, а в этот – старику.

– Заключённым требуется срочная медицинская помощь, – опередив всех, первым заговорил робот. Старший из охранников только собрался что-то нам сказать или приказать, как замер с открытым ртом. Его немногочисленный отряд также ошалел. Но следует быть справедливыми, командир относительно быстро пришёл в себя и распорядился:

– По двое в каждый корпус, в этот – вы трое, а ты займись доставкой этих бедняг в лазарет, – и сержант, которому он дал задание, махнул нам следовать за ним.

Я вспомнил фразу Дорана, когда он напутствовал меня на побег: «Если что случится не так, как мы наметили, включай свои мозги и соображай. Думай как человек и попробуй представить, как может думать или не думать машина, чтобы понять, что она может, а главное, чего не может сделать».

– Здесь нет электричества, в лазарете не будет работать синтезатор лекарств, нам нужно в больницу. Нам нужно ехать на автобусе, – попробовал я логически размышлять вслух. Робот внял моим доводам и, поравнявшись с сержантом, поделился с ним этой инфорамцией.

Так через несколько минут мы выехали за ворота тюрьмы и направились в ближайший городок, Джерби. Автобус был тот же самый, на котором меня сюда доставили трое агентов. Робот предложил офицеру переключить на ручной режим и ехать с превышением скорости, чтобы привезти страдающих как можно быстрее. Это было мне на руку, я даже не ожидал такой удачи. Пока охранник был занят за рулём, я подошёл к роботу, ввёл код и отключил его. Все, кто стали со мной вместе беглецами, с интересом наблюдали за моими действиями.

– Есть возможность обезвредить его, – я обратился ко всем, кивнув в сторону водителя, и подчеркнул: – без насилия?

– Если мы подойдём к нему ближе двух футов, – хоть и на симплексе, но назвав английскую меру длины, ответил один из спутников, – то его персональная система защиты оповестит о приближении браслета заключённого.

– А зачем нам к нему подходить? – высказал мнение другой заключённый, – давайте просто рванём стоп-кран, выдавим стекло и разбежимся. У него не бластер и не пистолет, у него парализующий шокер, который действует не дальше пары шагов.

– Ты знаешь, где эта стоп-кнопка? – спросили его. Но проявивший инициативу уже ринулся её воплощать. Ему надо было предупредить нас, к чему это приведёт. Несмотря на свои габариты, большая машина резко затормозила и встала как вкопанная. А мы все полетели по инерции вперёд, сметая друг друга с ног и больно задевая спинки и подлокотники сидений. Пока все поднимались, охранник уже отстегнулся, выскочил с водительского места и встал лицом к нам, поставив руку на рукоятку шокера, который висел на клипсе, пристёгнутой к его ремню. Мы все, приняв вертикальное положение, замерли, глядя ему в глаза. Он же переводил свой взгляд с одного на другого из нас, не зная, что предпринять.

– Оливер, дружище, – вкрадчиво обратился к служивому кто-то из впереди стоявших, – ты же не собираешься драться с роботом, так что давай мирно разойдёмся.

Этот смельчак блефовал. Во-первых, я отключил робота, во-вторых, не факт, что цифровые мозги приняли бы решение поддержать нас. Но его трюк сработал. Человек в униформе отбросил шокер от себя, снял с ремня ещё какое-то оружие и тоже кинул в сторону.

– Сними наши браслеты, пожалуйста, – вежливо, но твёрдо потребовал наш хитрец.

Мы по очереди подходили к попавшему в нашу ловушку охраннику и протягивали руку. Он прикладывал разблокиратор, после чего электронный браслет сигналил на прощание, щелчком открывался, и его можно было скинуть с запястья. Потом мы открыли двери, вышли из автобуса и взяли курс на огни городка. Самый смекалистый присоединился к нам попозже. Он по старинке связал руки и ноги тюремщику, оставив его лежать рядом с поваленным на бок роботом.

Идти через заросший высокой травой луг было непросто, особенно в темноте, когда то и дело спотыкались о неровности почвы или цеплялись за особо твёрдые стебли. В руках не было ни одного устройство, чтобы посветить перед собой. Но мы шли с лёгким настроением, потому что вырвались на волю. «Сегодня вечером кто-то убежит из тюрьмы // Во тьму городских кварталов» – напевал я песню старика себе под нос.

Я же тогда допытывался у него, почему всё-таки он не хочет покинуть стены камеры и выйти на свободу.

«Ты так и не понял мои слова, Джордж, я – свободен! У меня нет ничего, что у меня могут отнять, у меня нет никого, кого у меня могут отнять, у меня нет желаний или мечты, которые мне не дадут исполнить. Вот ты появился, и я начал было к тебе привязываться, но сейчас ты уйдёшь, и я опять стану почти полностью свободным!»

«Всё-таки почти?» – поймал я его на слове.

«Да, почти. Когда у меня отнимут жизнь, тогда я буду полностью свободным»

Понятно было, что в маленьком населённом пункте нам было не скрыться. Камеры и постовые дирижабли, если их тут использовали, сразу бы засекли подозрительных людей, пешком пересекших периметр городка посреди ночи. Хуже всего было то, что у меня не было теперь никакого токена, я как гражданин не существовал. У меня отняли чип, выданный мне шейхом, взамен выдали браслет арестанта, который четверть часа тому назад я выкинул. Хорошо хоть, в тюрьме не требовалось носить полосатую робу, хотя бы внешне не буду светиться.

Едва ли бы мы привлекли чьё-то внимание визуально, потому что город спал. Мы вошли в городок, скучковавшись по три-пять человек. Те, что шли впереди, замешкались на какое-то время, не зная, куда направиться, но продолжили движение по широкой улице, являвшейся продолжением дороги. И тут я вспомнил ещё одну подсказку, которую Доран говорил:

«Смело звони в те дома, на дверях или воротах которых изображён трискелион, у которого вместо шпор маленькие колёса. Там тебе наверняка помогут».

Я его спросил: «А что значит колёсо?»

«Не одно, а два колеса. Означает мотоцикл. Это те, кто продолжает настаивать на том, чтобы на остров вернули легендарные мотогонки».

Поэтому я не стал идти дальше с остальными беглыми заключёными, отстал от них, а минуту спустя свернул в первый же переулок. И понял, что сделал неверный выбор. Эта часть городка была отстроена относительно недавно и состояла из типовых двухэтажных таунхаузов, отлитых из композита с помощью строительных принтеров. У каждого домика был свой цвет, своё оформление, чтобы внести хоть какое-то разнообразие, но в приглушённом свете уличного освещения вид стоящих в ряд клонов удручал. Едва ли здесь проживал кто-то, кто ратовал бы за право человека принимать решение самостоятельно. Скорее всего сюда поселили тех счастливчиков из некогда третьего мира, кто накопил достаточно средств или показал свою профессиональную полезность, чтобы стать жителем благоустроенного острова по соседству с большим британским.

Самое время подумать о том, что же сковырнуло меня из моей квартиры во Фриско и пуститься во все эти авантюры?! Ну хотя бы оставаться  наслаждаться тишиной и роскошью на тюльпановом острове?!

Трискелион. Три бегущие ноги, торчащие из одной точки. Три ноги, затянутые в броню, золотые латы с золотыми шпорами на пятках. Вот что выдернуло меня из привычной жизни. И хотя я понимал, что шансов что-то узнать про дедушку тут на острове мало, я должен был сюда приехать, хотя бы попытаться. И где-то в глубине души я надеялся, что дедушкина история прольёт свет на исчезновение папы.

Я прошёл улочку до конца и остановился перед полем. По другую его сторону виднелись дома. Они не блистали какой-либо архитектурой, но хотя бы отличались друг от друга. Я продолжил путь в их сторону прямо через поле. Странно, что ни одна система отслеживания не сработала. Неужели местная община не стала вкладываться в безопасность?! Ведь рядом же находилась тюрьма.

Этот район никогда не был преуспевающим, здесь явно обитали середняки, но с тех пор многое изменилось. Уличное освещение было тусклым, светильники на столбах были не современными. Высокие заборы и ограды по пояс давно не видели свежей краски. Дорожный указатель «Бретни-роуд» не покосился, но белый фон таблички облупился, а при слабом свете приобрел желтоватый оттенок.

Я же бродил в поисках символа, но уже не надеялся его обнаружить, а когда увидел его, так удивился! Именно три ноги с парой колёс на шпорах вместо звёзд. Колёс как на мотоцикле. Видоизменённый герб острова Мэн был тщательно вырисован на палисаде у столбика,  на котором держалась незапертая калитка. Я смело вошёл во дворик, разрезанный светом, отбрасываемым уличным фонарём, на видимую и скрытую в темноте части. Пока я находился на светлой половине, не было понятно, где крыльцо, дверь, окно в доме. А вот когда я вступил в тень, сделал пару шагов и различил контуры двери и трёхстворчатого окна, как вдруг одна из створок распахнулась и из неё выглянул ствол массивного оружия. Дуло было размером с кулак. Это всё, что я успел сообразить, прежде чем меня сразил удар. Я почувствовал боль в переносице. Как в виртуальных драках, когда получаешь удар в лицо, и сенсорный шлем имитирует боль в районе носа, аж до помутнения в глазах. Но в отличие от игровых ощущений тут всё было по-настоящему.

февраль-июль 2020