Антошка

Держа на руках уснувшего полуторагодовалого внука Антошку, Людмила невольно залюбовалась его румяным хорошеньким личиком. Оттого, что он спал, его чёрные ресницы казались ещё длиннее. На мгновение, сердце её, буквально зашлось от нежности. И лишь при попытке подняться с дивана, чтобы уложить мальчика в кроватку, резкая боль в колене вернула её к беспощадной реальности... При всей своей любви, к этой крохе, окрасившей её серую жизнь в новые, более радужные тона, шестидесятилетнюю бабушку, буквально съедали тревожные мысли. Не говоря уж о бесконечной каторжной работе. Работа... это отдельный разговор. Угробилась она ещё на молокозаводе, где приходилось передвигать с места на место огромные ёмкости. Но тогда еще, ни о чём не думалось. Сводила с ума хорошая зарплата, а куда больше - левый заработок. Все работники цеха тащили домой неподъемные сумки со сливками и маслом. А дома шла бойкая торговля, приносившая приличный доход... Потому-то первые слухи о закрытии завода повергли Людмилу и её напарниц в глубочайший шок. Вскоре, на заводе пошли сокращения рабочих. Потерю работы, Людмила приняла, как настоящее бедствие. Хотя вскоре, с надорванным сердцем, она устроилась в больницу санитаркой, где уже работала её старшая дочь Наталья. Почти одновременно с этим, начала ездить в Москву, за товаром, с которым, потом целыми днями, в жару и холод, стояла на рынке. На этом «бизнесе», она окончательно подорвала своё здоровье, в то же время, как и выгода от торговли сошла на нет... Слава богу, хоть младшей замужней дочери помогла обжиться. А вот у старшей дочери жизнь не ладилась. Однако, засидевшись в девках, она, казалось, не видела в этом большой беды. С давних пор, попав в определённый круг замужних приятельниц, она, довольно часто ходила в эту компанию на гулянья. Там отмечались праздники, дни рождения, к тому же у Натальи появилось много крестников. А Людмилу постоянно угнетала одна и та же мысль... Почти все подруги Натальи работали в той же больнице, что и она. Только одна из них была поваром, другая бухгалтером, третья медсестрой... И лишь одна Наталья - санитарка... Получалось так, что все её жалкие копейки уходили на очередной «сабантуй»... Пыталась ей что-то доказать, но всё было бесполезно. Особенно расстроилась мать, когда к Наталье посватался довольно хороший парень, а она... с месяц, поморочив ему голову, сказала, нет. Между тем, жизнь дорожала, и зарплата дочери, в сравнении с ценами на продукты превратилась в ноль. Вот тогда – то и взорвалась Людмила, высказав наболевшее:
- И сколько ж ты по гулянкам своим таскаться будешь?! В доме жрать нечего, а у тебя одно на уме. У другой бы уже семья была, жила бы по-людски... А ты... прынца ждёшь?
- Никого я не жду, - мрачно огрызнулась Наталья. - На расчёт мы с Викой подали, в Москву поедем...
Те четыре года, которые Наталья прожила в Москве, кажутся теперь счастливым сном. Ведь спустя два три месяца, после отъезда, от неё начали приходить приличные денежные переводы. И сама, она, когда приезжала погостить, выглядела ухоженной, хорошо одетой, любила прихвастнуть. Так что друзья над нею даже подшучивали:
- А Наташку-то не узнать: пальцы веером! Москвичка.
И только мать, оказалась весьма недальновидной, думая, что переводы от дочери будут теперь постоянны, а значит, она залатает все дыры в своём ветхом хозяйстве. Только однажды, в разгар лета, нажав кнопку звонившего
мобильника, она услышала нечто ошарашившее её. Наталья сообщала матери, что она беременна, что на осень приедет домой... Мать растерянно лепетала, что-то насчёт замужества, приданного. А под конец отчаянно выпалила: кто же он, отец-то?
В ответе Натальи зазвучали резкие нотки:
Мама, ребёнок нужен мне! Я так решила, и ни кого, ни к чему не обязываю.
Отключив телефон, Людмила подавленно молчала. Ей тут же вспомнились разговоры с дочерью. Наталья говорила матери, что если не выйдет замуж, то на худой конец, обзаведётся ребёнком. Иначе, для чего жить? Для кого?.. Но, тогда, эти доводы, мать приняла спокойно, будто речь шла о чём-то далёком, почти несбыточном. А когда дочь укатила в столицу, её не покидала тайная и сладостная уверенность в том, что уж там-то, Наталья выйдет замуж. Эта мечта стала уже неотъемлемым приложением к денежным переводам. И вот на тебе!.. У неё даже мурашки полезли по спине при одной мысли, что дочка приедет домой, и всё будет, как было, ни работы, ни денег, да ещё и ребенок. Вот это номер! Самой Наташке, уже тридцать шесть - неизвестно ещё, какими у неё роды окажутся. А главное - Людмиле пятьдесят восемь... могла бы дочка хоть лет пять назад на это решиться, когда мать здоровее была. А теперь вон... артрит изводит, давление «шпарит», да ещё и муженек, выйдя на пенсию, беспробудно пьянствует... Нет бы, в огороде помочь, живность накормить... Так попробуй только заикнись, он тебе такую истерику закатит. «А как же ему-то ироду говорить? - буквально обожгла Людмилу внезапная мысль. - А сказать-то надо! Пусть уж сразу всю нечисть изрыгнёт. Быстрей утихомирится»...
Шестидесяти трёхлетний Мишка, от постоянного пьянства, обрюзг, и мутные глаза его смотрели отчуждённо, почти зло. Однако на счастье жены был он абсолютно трезвым. Всё, что ему сообщили, выслушал молча. И лишь под конец презрительно бросил.
- А что ты ещё ожидала от неё шалавы?
Людмила в ответ вспыхнула, как спичка:
- Это почему же она шалава! Забыл сколько на её денежки жрал да пил! Вот и пристройку сделали, и воду провели... в ванной, как барин моешься. А на какие шиши?
Но Мишка только усмехнулся:
- Недолго музыка играла... Вот заявится с пузом, и без копейки денег... А потом и ребёнка на тебя повесит. Наплачешься!
- Да уж ладно, - как могла, отбиваясь, Людмила. - Всё лучше, чем на твою пьяную рожу смотреть...
А всё же, ей больно и неприятно было сознавать, что эта бестолковая Мишкина болтовня, на деле оказалась пророческой. Ведь дочка, и в самом деле, навсегда возвратилась домой без копейки. И мать с большим трудом носила в себе невысказанный упрёк. Могла бы, хоть какую-то денежку скопить. Рожать - то в областной больнице придётся. И все расходы влетят в копеечку. Неприятным было и то, что срок беременности оказался намного больше, чем она предполагала. В начале августа стояла дикая жара. С отёчными ногами и болью в пояснице, Наталья днями валялась в постели. Мать с тревогой думала о предстоящих родах, но тревога эта мешалась с досадой, когда дочка по получасу болтала по телефону с Ромой - тем самым. «Нашла забаву, - злилась про себя Людмила. - С ним язык чешет, а с матерью поговорить всё не удосужится».
... Роды у Натальи, как и предполагалось, были тяжёлыми, а мальчик родился таким слабеньким, что первые дни жизни находился в реанимации. Сердце Людмилы обливалось кровью при одной мысли о том, что внучёк может умереть. Но, слава Богу, всё обошлось. Уже в три месяца, набравший вес, он стал премиленьким младенцем. Пришло осеннее ненастье, перешедшее в холодную и снежную зиму. Настала пора вынужденного безделья и длительного отдыха от сельской работы, и Людмила, несколько успокоившись, дни и ночи нянчилась с долгожданным внуком. Антошку полюбил даже безразличный ко всему Мишка. Когда начался прикорм, дед, вставая раньше всех, готовил спавшему внучку завтрак: будто играясь, варил в крошечном ковшике пару картошин, щедро сдабривая «толчёнку» сливочным маслом... Наталья, выспавшись, днями стояла у плиты - готовить она любила и умела. Казалось бы, тишь да гладь. Однако, затянувшаяся идиллия незаметно нарушалась тем, что Наталья всё чаще старалась улизнуть из дома. У её старых друзей продолжались, время от времени, всё те же сборы, и, видя, как стремится туда дочь, Людмила испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, она понимала, что судьба дочери складывается, довольно печально. И эти, продолжавшие без конца крестины-именины - одна единственная отдушина в её однообразных буднях. Но, с другой стороны, пора бы уж и нагуляться, уделив, наконец, должное внимание ребёнку, рождённому, по ее, же словам для себя. К тому же расходов теперь и без того прибавилось, ведь она ещё нигде не работала.
...Первый скандал, неизбежный в подобной ситуации, вспыхнул однажды, прямо среди ночи. Наталья ушла на очередные именины, а у Людмилы, как назло разболелось колено. Антошка тоже, не мог угомониться, а уже далеко за полночь, разошёлся таким криком, так, что его еле успокоили.
И тут же пошли «дебаты» с Мишкой.
- Ну вот, и началось... в колхозе утро, - ехидно промолвил он, едва притих ребёнок. - Я же говорил тебе.
- Угомонись, профессор! - зло бросила Людмила. - Дочуня – то вся в тебя! Такая же беззаботная...
Наконец, уже часа в три ночи, явилась Наталья, внося в душное тепло дома приятную морозную свежесть, исходившую от её шубы.
Едва она разделась, мать попросила забрать от неё ребенка.
- А что мешает? - удивилась та.
«Да она ещё и пьяная!» - изумилась Людмила.
- Мешает! - вспылила она. - Я ещё и глаз не смыкала. А мне завтра полдня с ним возиться, ждать, когда ты выспишься.
- Ну, так не возись... Вон в окно выброси. Он ведь не нужен тебе...
- Скотина ты, всё-таки, - вздохнула Людмила.
И тут уж Мишка поспешил вставить свои «три копейки»:
- Совсем ты совесть потеряла, шалава безработная. На квартиру бы тебя! Узнала бы почём фунт лиха.
От услышанного с Наташки тут же весь хмель, как ветром сдуло, даже спать расхотелось.
Подбежав к сидевшему на кровати отцу, она резко толкнула его в плечо:
- Это я шалава?
- А кто ж, ты? – невозмутимо возразил папаша. - Шалава и есть. Ребёнком обзавелась, а сама вон, пьёшь, как сапожник.
Кончилось тем, что Мишка обложил дочь самой бесстыжей похабщиной, и та, в пьяных рыданиях отправилась спать.
После этого скандала, Наталья стала угрюмой и молчаливой. Нередко, уходя вечером на посиделки, ребёнка брала с собой.
... На Пасху, которая в том году была ранней, решили отгулять крестины. Наталья сообщила, что к этому времени, на неделю приедет Роман. Скупо и нехотя, она говорила матери, что отец у него нерусский, а для того, чтобы оформить русское гражданство, нужна прописка.
- Ну, так у нас и пропишется, - ни минуты не рассуждая, брякнула Людмила. Будучи от природы честолюбивой, она в лепёшку готова была разбиться ради того, чтобы, у её детей все было не хуже, чем у других.
Услышав о том, что работает «зять» программистом, она учуяла в самом названии профессии нечто солидное, а потому столь же поспешно добавила:
- А работу, он и в городе найдет.
- Не знаю... - рассеянно буркнула Наталья. - Видно будет...
Ожидаемый приезд Романа, волновал и радовал Людмилу. Как - никак, ребёнка увидит - сына! К тому же, по словам Натальи, Антошка так похож на него. Неужто ничего не решит? Что ему та Москва, оставайся и живи... Словно опьянённая своими иллюзиями, она, влезая в немыслимые долги, ждала гостя, и закупала продукты, готовя роскошный стол дня крестин.
Наконец-то и зятёк прибыл, однако... Увидев его, внутренне остолбеневшая Людмила потеряла все свои затаённые чаяния и надежды. Теперь уже навсегда...
Двадцатидвухлетний Роман с красивым, почти девичьим лицом и длинными тёмными волосами, выглядел совсем мальчишкой. А уж крупная и высокая Наталья, хоть и была довольно привлекательна, однако, рядом с ним, смотрелась «тёткой».
...Когда в самый разгар гулянья во дворе, гости под магнитофон отплясывали «цыганочку», Наталья, вопреки своим «габаритам», легко носилась в танце, красиво поднимая вверх руки, и ритмично притопывая ногами, Людмила украдкой смахнула слезу. Стоящий неподалёку Роман, глядя на неё, по - детски улыбался, и хорошенький, сильно похожий на него Антошка, которого он держал на руках, казался даже Людмиле, скорее его младшим братиком, нежели сыном... Подвыпивший Мишка, в такт пляшущим хлопал в ладоши, но и тут, на ходу, небрежно бросил жене:
- Что же она, шалава, с пацаном связалась! Что с него взять! - Да уймись ты, проклятый! Без тебя тошно! - вспылила она. И спрятавшись в доме, залилась горючими слезами. Впервые за всё время, ей, до боли и крика, стало жаль Наталью.
Как назло вспомнилась своя собственная молодость. Ведь Мишка - то не всегда таким забулдыгой был. Все долгие годы, они отмечали праздники. Собирали гостей, гуляли на свадьбах, и везде он был весёлым и компанейским, никогда не заводил скандалов - это уже под старость опустился. И у младшей дочки, жизнь наладилась. Зять работящий, домовитый. Хоть пил поначалу, но теперь бросил, и всю по-другому пошло... А что ж Наталье так не повезло? Чем она Бога прогневила? Влюбилась, видно, голову потеряла, вот и всё.
... Уехал гость. Будто ничего и не было. А молчание притихшей дочери, особенно угнетало. И выпытывать у неё ничего не хотелось. Было бы что сказать - не молчала бы.
Так и прошёл еще один год. На Пасху, Роман, опять приезжал. Погостил и уехал. Сетовал, что загружен работой. То, что он, отделавшись копеечными игрушками ребёнку, почти неделю прожил на всём готовом, вызвало у Людмилы острую неприязнь. «Нашёл дураков! Гастробайтер хренов! Ну, ничего, забудешь ты сюда дорогу!» А дочери, не шутя, посоветовала, забыть этого «мальчика», и устроить свою жизнь.
- Устроить это как? - ядовито спросила дочь. - Найти алкаша такого, как наш папаша?
Людмила побледнела от нахлынувшего гнева.
- Наш папаша, между прочим, всю жизнь работал, и жил в семье. Не ездил за тыщу вёрст у чужих людей тарелки облизывать.
- Ах, так он объел тебя, бедную!
- Противно мне, что он разводит тебя, как дуру последнюю... Прописка ему нужна... гражданство...
Перепалку, грозящую перейти в крупную ссору, прервал внезапный стук в окно: пришла соседка с таким же малышом, звала Наталью на улицу...
...За какие-то минуты, пока она держала на руках спящего ребенка, и ждала, пока утихнет нестерпимая боль в колене, память моментально прокрутила в сознании Людмилы, всё то, что происходило в их семье последние два года. И трудно было понять, какое из двух терзающих её чувств было сильнее - любовь к внуку или неприязнь к дочери. Она всё больше убеждалась в эгоизме и беспечности Натальи: ей на всё наплевать, думает только о себе. Пасхальные и майские праздники провела, то с Романом, то с друзьями, кинув ребёнка матери. А у той голова пухнет от забот. Картошка ещё не посажена. И рассада в ящиках перерастает. Вон, соседи, все до одного в огородах копаются. Не зря же говорят - весенний день год кормит. А тут... мало того, что никто не поможет, так и самой работать не дают. «Небось, ещё и на девятое мая квасить будет!» с неприязнью подумала Людмила о дочери. И вспомнив о том, что сегодня пятое число, понадеялась, что за эти дни можно успеть, хоть что-то посадить в огороде...
Наталья бесшумно копошилась в своей спальне. И когда она вышла к матери, чтобы взять у неё спящего Антошку, Людмила, увидев её, просто опешила: глаза дочери были празднично накрашены, волосы накручены на термобигуди.
- Это ещё что?! - рискуя разбудить ребёнка, воскликнула мать.
- Ну, мам, ты забыла... У Ирины день рождения, как я не пойду.
- У тебя «рождение», а мне помидоры высадить надо.
- Ну, так я Алёнке позвоню, пусть она с Антошкой погуляет, - имелась в виду пятнадцатилетняя дочка младшей Натальиной сестры Ольги.
- Как же, сейчас! - выпалила Людмила. - Алёна матери помогает картошку сажать… Теперь у всех работа. Это одна ты, всё никак не нагуляешься. Сегодня день рождения, а там День победы... Тоже, как заправский ветеран загуляешь.
Тут захныкал ребёнок, и Наталья в сердцах, буквально вырвала его из рук матери...
- Конечно! Теперь вы все деловые, - злобно бросила Наталья. - Одна Наташка непутёвая! Все забыли гостинцы да денежки Наташкины, когда вам жрать нечего было...
- А жрать и теперь нечего будет, - не унималась Людмила, - если я в огороде лето не проторчу. Больше ведь некому!
- Да знаю я чего, ты бесишься, господи! - с каким-то особым, привезённым ею из Москвы чувством презрения бросила Наталья. - Антон тебе не нужен, вот почему ты такая несчастная...
Этот, не раз уже слышанный упрёк, так обидел Людмилу, что губы её задёргались, а из глаз потекли слёзы.
- А кому же он ещё и нужен, как не мне? Тебе гулящей? Или альфонсу твоему недоделанному, - зло выкрикнула она, подавляя свою слезливость.
Наталья вдруг замерла, словно от внезапной пощёчины. Нетипичное для села, да ещё в устах матери слово «альфонс», буквально сразило её. Даже сидевший на её руках Антошка, притих.
- Так вот ты у меня, какая грамотная, - с каким-то жутковатым спокойствием и медлительностью, - промолвила Наталья. - Слова, какие умные знаешь...
Людмиле вдруг стало так неловко, что даже мурашки по спине побежали. Она не успела заметить, как Наталья сняла бигуди, переодела Антошку, и направилась к выходу.
- Доченька, не уходи, - промолвила она, чувствуя, что происходит нечто непоправимое.
А Наталья спешила, чтобы мать, не дай бог, не увидела её слёз. Хотя она сама уже ничего не видела от внезапно нахлынувшего отчаяния и боли. Она забыла даже про велосипед с детским седлом, на котором возила Антошку... Так и выбежала со двора, ослеплённая внезапной и жгучей обидой на весь
белый свет; выбежала на дорогу, прямо под колеса, летевшего на бешеной скорости автомобиля...
Не успела услышать дикого крика своей матери - «Наташа!», не успела увидеть окровавленную головку Антошки. Да и вообще уже ничего не увидела и не услышала в этой жизни.