Как же холодно

В Петербурге любят шутить: «Хорошее нынче лето выдалось, жаль на четверг пришлось». Да, это были именно такие три месяца, когда монотонный дождь где-то к середине июля перестаёт восприниматься как осадки, а становится частью города, такой же неотъемлемой, как Зимний дворец, Ростральная колонна или позолоченный шпиль Петропавловки. Шлёпаешь по лужам в сандалиях и лёгком платьице, прекрасно понимая, что в резиновых сапогах и плаще было бы теплее, но ведь лето.  
 Выбравшись на перрон Московского вокзала, Ирина погрузилась в пасмурную атмосферу Северной столицы буквально с первых упавших на капюшон капель дождя.
 - Девушка, вас подвезти? — раздалось из окошка старенькой «Волги»
 - Нет, спасибо, меня встречают.
 Среди бурлящего потока разноцветных курток, плащей и зонтов, Ира выглядывала нескладного и уже немолодого человека в вечно сползающих на кончик носа очках. 
 Как же здорово, что у неё есть такой замечательный друг! Они могут месяцами не общаться, а потом созвониться и как ни в чём не бывало продолжить обсуждать какую-нибудь ерунду, да ещё на следующий день, вот так, спонтанно, встретиться в любимом Питере.
 
 Гришка, как всегда, опаздывал. Чтобы окончательно не замёрзнуть, она пошла ему навстречу, в сторону Лиговки.
 - Гришутка, привет! — закричала Ира, увидев его на другой стороне проспекта. Он только что вышел из кондитерской «Бисквит» и мялся, пытаясь сообразить, с какой стороны обойти нагло распластавшуюся поперёк пешеходного перехода лужу. Гриша быстро нашёл взглядом Иру — по ярко-розовому чемодану её было легко заметить в разнобойном течении прохожих, улыбнулся, подтолкнул очки, съехавшие на кончик выдающегося носа, и пошагал прямиком по воде, забрызгав оказавшихся поблизости прохожих с такой очаровательной нелепостью, что, казалось, никто даже не обиделся. Ира сразу вспомнила, как в восьмом классе, узнав, что её увезли на скорой с переломом ноги, Гришка прямо с середины урока помчал к ней в больницу, впопыхах забыв портфель в кабинете физики и поэтому вместо бутербродов с сыром угощал её смешными байками из жизни африканской фауны.
 - Привет, Иришка! Ты, как всегда, чудесно выглядишь! Только промокла совсем, — он крепко её обнял, мокрый воротник прижался к шее и звонкий холод ледяной моросью побежал по спине. — Я вчера твой любимый суп сварил, с фрикадельками. Пошли скорее.
 - С радостью! - Ира торжественно передала Гришке свой чемодан, как будто это был не шкаф на колёсах, а олимпийский факел. - А как себя чувствует Софья Абрамовна? Всё такой же боец?
 - Бабули в прошлом году не стало, — он сказал это тихо и Ира не заметила, как у него сдавило голос. 
 - Гришенька, прости, я не знала...  


 Какое-то время они плелись молча и даже не старались обходить лужи. А какой смысл? Одежда давно промокла, вода мягко хлюпала в ботинках, да и на душе стало совсем зябко.
 Гришкина Мама умерла очень рано. Родители пошли с друзьями на речку, жарили шашлыки, выпивали, как это бывает у молодых, и решили искупаться. Мама у Гришки задорная была. Она первая скинула пальтишко, платье и вошла в воду, а надо сказать, май в Петербурге хоть и случается солнечный, но уж совсем нежаркий… В общем, живой Наташу уже никто не видел. Ходили разные разговоры потом, что всё неслучайно, мол, не вынесла она бесконечные, и от этого ставшие как будто бесцветными, измены мужа. Но на то они и люди, что б разговаривать. На самом деле Гришин папа по ней сильно убивался. Думали, совсем не оправиться. Сначала густо пил. Потом в Кисловодск ездил, в санаторий Академии наук, здоровье поправить. Но жизнь, как говорится, продолжается, пельмени варятся... Месяца через два женился на своей дипломнице, а семилетнего Гришку забрала бабушка Софья Абрамовна. 
 - А как папа? Общаетесь?
 - Ну, ты же знаешь, он один из тех талантливо-жестоких отцов, которые умеют начать всё с чистого листа, просто перевернув страницу прошлой жизни, — грустно ухмыльнулся Гриша.
 - Скучаешь?
 - А смысл? Я много лет ему что-то доказывал: институт с красным дипломом, кандидатская, докторская... А потом мне стало безразлично, что он обо мне думает и думает ли вообще.
 
 Они добрели до дома на Пушкинской, Гриша открыл тяжёлую старинную деревянную дверь, пропустил Иру в подъезд, перетащил чемодан через приступок и дверь с грохотом захлопнулась.
  
 В квартире всё было по прежнему, словно в последний раз она тут гостила не два года назад, а только вчера. В кухне на окнах лёгкий тюль, светло-голубая скатерть на круглом обеденном столе. Любимые бабушкины фиалки на подоконнике без хозяйки не завяли и радовали розовыми, белыми и фиолетовыми красками. Даже старенький, в желто — зелёную клетку, передник неизменно висел на пластмассовом крючке у раковины. 
 - Ну рассказывай, какой жизненный катаклизм тебя закинул в Питер на этот раз?— добродушно спросил Гришка, разливая в тарелки обещанный «фирменный» суп с фрикадельками, чесноком и перчиком чили. 
 - Вовсе не катаклизм, а суровая реальность, — рассмеялась Ира
 - Ну и какая такая реальность привела сей образец красоты и ума в наше сырое болотце?
 - Насчёт красоты спорить не стану, — Ира придвинула к себе тарелку. - А вот насчёт ума ты сильно преувеличиваешь. Принцесса ваша — глупая курица. — Она с наслаждением вдохнула насыщенный острыми специями аромат супа.
 - А на каком основании ты считаешь, что курицы глупые?   
 Ира обожала его ироничный прищур и с удовольствием включилась в игру «профессор — студент» 
 - Наверно потому, что у них маленькая голова и, следовательно, маленький мозг.
 - Несогласен. Я тут на прошлой неделе в Елисеевском знакомого одного встретил, с вполне себе нормальной, большой головой. Так вот он, покупая говяжью колбасу, хвалился тем, что давеча отправил тысячу рублей на ферму для лечения хромой коровы.
 - Дурак твой знакомый, но, согласись, из этого же не следует, что курица умная.
 - А кстати, я видел одну недавно, во Всеволожске. Прохаживалась потихоньку у обочины. Потом решила, видимо, поискать корешки послаще или жучков пожирнее, остановилась, подождала, пока проедет машина и быстро, настолько быстро, насколько были способны её узловатые корявые ножки, перебежала на другую сторону дороги. И только снова оказавшись на мягкой зелёной травке, побрела спокойно. - Гриша намазал масло на кусочек хлеба. — Вот кто мог её научить, что дорога — это опасно?
 - Да уж, вряд ли существуют специальные куриные школы по основам безопасности жизнедеятельности, — расхохоталась Ира.
 - Во-о-от, — он направил маленький, закруглённый на конце ножик вверх, как продолжение указательного пальца, — и вряд ли она могла бы научиться этому на собственных ошибках, ведь в этом смысле, курица, как сапёр, ошибиться может только один раз. Но ведь есть же у неё это знание, значит, в общем и целом, не дура она?
 - Гриш, я от него ушла...
 - Опять?!
 - Не опять, а снова! — фыркнула Ира. Злилась, она, конечно, на себя. Гришка её много раз предупреждал, что Костя — человек ненадёжный и безответственный. И что если бы любил её, давно б женился. И что не надо к нему снова и снова возвращаться, а если без него не можешь, тогда и не уходи, иначе бессмыслица получается, а не отношения...
 - Послушай, Ира, жизнь, как эскалатор в метро, у всех движется с одинаковой скоростью. Только одни по эскалатору бегут, не желая мириться с его темпом, другие спокойно ждут, принимая всё, что с ними происходит, этакие фаталисты. А есть и те, кто любит делать шаг назад, постоянно возвращаясь в прошлое. Им кажется, что если они дольше едут, то и жизнь их от этого становится длиннее.
 - А разве не так?
 - Нет, на самом деле в этом случае никакого жизненного движения нет, а наступает цикличность. Понимаешь?
 - Гришка, я так соскучилась по нашим таким разговорам. Особенно по твоим замысловатым объяснениям моих глупостей.

 Ира начала убирать со стола, пока Гриша с аппетитом доедал суп и вдруг у неё родилась необыкновенная мысль: «Господи, ну почему её всё время куда-то несёт? Её место здесь. Это же очевидно! Какой Костя? Да он муравей, по сравнению с Гришкой! Их и сравнивать невозможно! Гришка — настоящий. У него душа размерном со всю Вселенную. И он непросто друг, он любит её всю свою жизнь! А она?». Ира положила недомытые ложки обратно в раковину. «Может и она просто бежит от своих чувств? Потому и командировки, и этот злосчастный Костя? Где был Костя, когда в аварии погибли её родители? В Греции на семинаре по личностному росту и даже не подумал всё бросить и прилететь. А когда её за особое мнение выкинули с работы без выходного пособия? Костя просто сказал, что она дура, могла бы и промолчать, а она не могла! Не могла не заступиться за несчастную кладовщицу, на которую сваливали пропажу каких-то там болтов. А где был Костя, когда на седьмом месяце беременности она потеряла ребёнка, их с Костей ребёнка?! Он благополучно занимался подготовкой маминого юбилея в Испании и, разумеется, не мог всё оставить, ведь мамочка даже не знает об их отношениях и тем более о том, что они ждали малыша. Мамочка решает всё! Вырастила из Кости слабого, безвольного баловня. Только через неделю он вернулся в Москву! Да Гришка был в её палате уже к вечеру! Между прочим, он несколько месяцев корпел над докладом, с которым в этот день должен был выступать на Питерской научной конференции. А он взял и приехал».  

 - Ириша, что с тобой? Почему ты плачешь? Из-за Кости? Да никуда он не денется...
 Ира развязала фартук, но не сняла и сейчас он бестолково висел у неё на шее.
 - Гришка, мы с тобой такие дураки! Ведь никого роднее друг друга у нас нет. Я только сейчас поняла, ты единственный человек, которого я действительно люблю. Почему я раньше этого не понимала? И кто все эти люди, на которых я так бездарно тратила свою жизнь?! Я должна была жить здесь с тобой, родить ребёнка, ухаживать за твоей бабушкой...- Ира говорила и говорила, из её больших глаз текли тонкие горячие струйки. — Гришенька, родной, пообещай, что мы больше никогда не расстанемся. Я брошу эту чёртову работу в Москве, я всё брошу! Я хочу быть с тобой! Гришка, я люблю тебя!
 Его скулы заострились, а взгляд как будто постарел лет на двадцать.
 - Ну не молчи ты! Что с тобой?
 - Не всё так просто... Да и ты, очевидно, устала с дороги и все эти переживания... Ложись спать, а завтра будет новый день и новое хорошее настроение.  
 - Гриша, ты ведь любишь меня? 
 Он столько раз разглядывал каждую крохотную крапинку на её светло-рыжих зрачках, что мог бы нарисовать их по памяти. Но ни разу за много лет не нашёл в них ни сочувствия, ни нежности, ни, тем более, любви. Сейчас они тоже были пусты, как его тарелка, по привычке вымазанная дочиста кусочком ржаного хлеба.
 - Конечно, сестрёнка. Спокойной ночи!
  
 Ира с досадным рычанием вскочила с дивана. Ну почему один из редких питерских солнечных дней приходит именно тогда, когда ей так хочется отоспаться?! Она шумно задвинула шторы и снова рухнула на подушку. Как же паршиво! Озноб не оставлял шанса снова уснуть, раздражала паутина на деревянной ножке торшера. Не хватало ещё разболеться! Из кухни доносились голоса, смех и звон посуды. Ира снова выползла из постели, завернулась в одеяло и прошлёпала по паркету в сторону утреннего веселья. В кухне Гриша пил чай с соседкой Елизаветой Георгиевной. Когда Софья Абрамовна была жива, она очень любила вот так, по-соседски, почаёвничать с жизнерадостной подругой и обсудить сериал и политическую обстановку в мире.
 - Доброе утро, Ирочка, как твои дела? Как Костя?— пожилая женщина с мало кому в этом возрасте свойственной лёгкостью вскочила со стула, обняла Иру и также непринуждённо вернулась обратно. - Замечательно выглядишь, только похудела очень. Что вас там, в Москве вашей, не кормят совсем? Молодец, что приехала Гришеньке помочь, а то он без бабули совершенно не приспособлен к быту, а тут целую жизнь упаковать надо по коробкам и чемоданам. Вот она, настоящая дружба! — соседка возбуждённо тараторила, а Ира пыталась зацепиться хотя бы за какую-нибудь фразу, чтобы понять, что же произошло в этом доме за последние два года. А между тем Елизавета Георгиевна неслась, как скорый поезд, — Эх, жалко бабушка не дожила, вот бы она порадовалась! Такого парня воспитала! — она добавила в чашку ещё кипяточку и, заметив, как побледнела Ира, вполголоса пробубнила,— Ну ничего, ничего, там тоже есть жизнь. Не другая планета, всё ж таки...  
 Гриша размешивал сахар сосредоточенно и аккуратно, как будто голубая чашка с небольшой щербинкой была не фарфоровая, а живая.
 - Помнишь, когда я уехал с научной конференции к тебе в Москву? — тихо начал он, — тогда я не выступил с докладом, но моё исследование всё равно опубликовали и в прошлом году я получил приглашение сразу из нескольких университетов и научно-исследовательских центров мира. Я решил принять предложение Новозеландского Университета Кентербери. 
 - Новозеландского?! Это же другой конец Земли! Неужели нет университетов в России? Ну или хотя бы в Европе?
 - Иришка, пойми, этот остров сам по себе уникальная природная лаборатория и для меня как для биолога это просто подарок. Профессор Пола Джеймесон прислала письмо. Его суть была в том, что вместе мы совершим настоящий прорыв в генетике. Кроме этого, там на кампусе строят новое здание, которое позволит вести преподавание биологии на совершенно новом, современном уровне! Там будут исследовательские лаборатории, аквариум, хранилище морской воды, оранжереи! Такой шанс выпадает раз в жизни, если вообще выпадает. А для меня это ещё и возможность обрести, наконец, хоть какой-то смысл в жизни...
  
 Ира бесцельно брела по Невскому проспекту. Нарядные витрины монотонно перетекали одна в другую бесконечным, мутным, многоцветным пятном. Из какого-то кафе доносились заунывные восточные мотивы. Зонты пёстрым навесом стелились над мокрым асфальтом. Проезжающие по огромным лужам машины бесстыдно обливали зазевавшихся прохожих. Невыносимое одиночество увлекало Иру за собой всё дальше и дальше, мимо всего, что было ей дорого: библиотека имени Маяковского, с волнующим запахом старинной мудрости, Фонтанка, Аничков мост, Дворец пионеров, где она училась рисовать, театр Марионеток, Комиссаржевка... Казалось, фасады таких красивых петербургских дворцов превращаются в руины вслед за её жизнью. Вроде бы всё это было не с ней, а с какой-то другой девочкой Ирой.

 Он её не позвал... Не смог услышать? Не поверил?  
 Как странно: для него жизнь только обретает смысл, а для неё теряет напрочь. Ни любви, ни дружбы. Невидимые обручи сдавливали голову, как бочку с кислым, забродившим вином. Её предал даже родной город. Она мёрзнет в этой унылой сырости. Как же холодно...