Зло и спасение 11

ВЕЛИКОЕ  ТАИНСТВО

Разрушительный умысел сатаны, противника Божия и ненавистника Творения, был с самого начала направлен на Бога не прямо, а косвенно – через Его Творение, ибо и сатана есть сущность неабсолютная. Он есть восставшая на Творца тварь, лишь по образу79 отличная от человека. Сатана умышляет против человека, потому что бессилен прямо восстать на Бога. В прямом восстании против Бога сатана уже побеждён и низвержен. Нельзя ни инфицировать, ни даже проникнуть соблазном бессущностности в Того, Кто Сам есть АБСОЛЮТНАЯ СУЩНОСТЬ. Бог непобедим и неуязвим для бессущностных потенций мэона. Бог есть СУЩИЙ! Для Премудрости Божией нету тайн во тьме мэонической свободы. Бог предвидит и предзнает, куда ведут пути омнипотенциальной тьмы. Проникая в мэон, всемогущий Божественный ЭРОС укрощает Танатоса мэонической свободы, смиряет клокочущую и совершенно бессмысленную в своей агрессивности волю к ничто, преграждает путь злу в его неизбежном и неистребимом волении распространить себя повсюду, даже в Самом Боге, расщепить трансцендентную Всеблагость Божию на сюстороннее80 злое и доброе.
Мощь Божественного ЭРОСА такова, что в сокровенных глубинах Жизни Бога-Троицы предвечно совершается таинство просветления зла, и это, может быть,  самая поразительная из приоткрывающихся нам, хотя и сущностно непостижимых, Тайн Божественной Мистерии. Как совершается это таинство просветления, того мы не можем ведать, но суть совершающегося нам видится так: Бог знает зло, коренящееся во тьме мэона, ведает все пути его, потому что Он Всеведущ, и Бог не знает зла, не содержит ни крупицы его в Себе, потому что Он Всеблаг, потому что Он есть Любовь, абсолютный ЭРОС. Тут пролегает одна из глубочайших черт трансцендентной несоизмеримости Бога и человека. Ведь таинство знания-незнания зла в Боге потому и вызывает в нас поистине священный трепет, что для нас самих такое знание-незнание совершенно немыслимо. То, что передано нам, как превышающее Знание из областей сверхтварного, того мы не можем уже не знать. Более того... что ведомо нам от сверхтварного, –  тем мы уже не можем и не быть, ибо веденье это властвует нами. Мы не можем не быть людьми любящими, свободными и творческими, однажды получив от Бога свободу и творящий дух Любви. Не можем мы, увы! не быть и злыми, раз впустив в себя танатический яд бессущностного, познав зло. Богоданные Ценности и вкушённое зло образовали в нас принцип  р а с щ е п л ё н н о й  сущности. Сотворённые монопотенциально благими, мы по грехопадении сделались омнипотенциально добро-злыми, то есть – двойными существами. Мы потеряли наше высочайшее первотварное достоинство – незнание зла и неспособность быть злыми! – ту неповреждённую чистоту эротичности, которая именно и делала нас трансцендентными, т.е. потусторонними, ибо по ту сторону грехопадения всё было «добро зело», всё было Благо, всё было Любовь. Впрочем в вечности Рая ещё не было сей стороны, – не было мира падшести, пропитанного до самых корней эро-танатическим конфликтом, – так что мыслимая райская потустронность наша самим себе – всего лишь рефлексия, умственный взгляд (насколько он возможен!) из времени в вечность, взгляд нас нынешних, грешных, брошенный на себя же изначальных, догреховных.
Итак, мы утратили высочайшее достоинство нашей богосотворённой первозданности – благость, беспримесность Эроса, чистоту «дыхания жизни», вдохновенного в нас Богом, а вместе с тем и немалую часть Образа и Подобия Божия в себе, ибо ненарушаемая благость первотварной нашей природы и сущности была важнейшей чертой уподобленности Богу – уподобленности по Образу Всеблагости.
Но если в человеке произошёл этот катастрофический раскол, если в нём под влиянием познанного зла образовался принцип  р а с щ е п л ё н н о й  сущности, то ничего подобного не происходит и не может произойти в Боге. Человека знание зла объяло, оказалось больше него, и потому никогда не может быть знанием окончательным, всегда остаётся отчасти тьмой прельщающей неопределённости, а нередко даже вкрадывается в человеческую жизнь под личиной добра. В Боге же Веденье о зле есть именно Все-веденье. Оно не есть в Нём принцип расщеплённой сущности, ибо Бог не только Всеведущ (абсолютно ведущ), но также и Всеблаг (абсолютно благ), а всякое поползновение расщепить абсолютную Всеблагость безнадежно. Веденье зла в Боге есть принцип победы Его АБСОЛЮТНОЙ СУЩНОСТИ над абсолютной бессущностностью мэона, Сверхбытия над небытием, Всеблагого Духа Любви над сам;й возможностью расщепления на злое и доброе, ибо расщепление, раскол, утрата цельности и есть начало экспансии зла, его попущение, умаление духа и экспансия бездуховности. Добро может возникнуть не прежде чем попущено зло. Зло мира есть старшее и экспансивное, добро мира – младшее и защитное. Старшим же в отношении мирового зла, т.е. зла не трансцендентно-потенциального, а уже имманентно актуализировавшего себя в выделившемся из мэона Танатосе, уже «вкравшегося в мироздание», является Божественное Благо, равно превышающее и зло, и добро мира. Собственно зло есть «реальность» и категория искалеченной тварности, то есть уже актуализировавшая себя в мироздании потенция ничто, уже попущенная экспансия бессущностного на сущность, мэонического Танатоса на тварный Эрос. Зло актуально для Творения, поскольку через свободу твари может стать и становится в нём фантасмагорической «реальностью». В Творце же нету зла, хотя (и именно потому, что) есть Всеведенье о зле. Этого не смог понять Хайдеггер, в Бога не веровавший и пытавшийся мыслить Его рационалистически. Вот что писал он: «... если Бог есть Бог, то знать Ничто он не может – постольку, поскольку “абсолют” исключает из себя всякое “ничтожество”»81. В пределах человеческой логики, подчиняющейся закону исключенного третьего (или закону противоречия), такой вывод вполне основателен. Но Бог не познаётся логикой, ибо не подлежит мировым законам, на которых эта логика основана. Бог дал Творению через человека свободный творческий дух Эроса, и уж если можно условно назвать свободный дух «законом», то это совсем не тот «закон», какими встретило человека падшее по его вине Творение. Законы же, данные Богом в ветхозаветных и новозаветных заповедях, есть охранительные законы для Творения падшего, чтобы уберечь тварь от последнего разрушения, от окончательной утраты сущности. Ведь заповедь «не убий», то есть не соверши зло, предполагает уже наличие зла в человеке и мире. Она даётся человеку падшему, в ней выражена ущербная логика злого мира. Такая заповедь совершенно неуместна была в мире безгрешном, в Творении первозданном, где не было зла, где всё было проникнуто Святым Духом Любви. Законы, сформулированные в заповедях, есть не законы духа, ибо дух вообще неподвластен законам, а законы падшести, по которым должна выживать плоть мира, отпавшая от духа. Но и нравственная логика заповедей, данных Богом в охранение человеку и миру, противоречит наявной эго-истической логике, царящей в этом мире. С точки зрения эго заповеди Божии не только неисполнимы, но даже противоестественны, ибо естеством эго является не дух Эроса, не воля к сущности, а плоть, павшая в бессущностность, «непроизвольно выросшее тело», покорившееся танатической воле к ничто. Логика падшего мира не открывает, а закрывает пути богопознанию. Насколько может быть познан Бог, Он познаётся духом, и познание это поддерживается и охраняется верой.
Мы верим, что райским людям были более внятны многие черты Божественной Жизни. Ныне же Всеведенье Божие, как и Всеблагость Бога, суть атрибуты исключительно веры, то есть вещи окончательно «невидимые», непосильные для человеческого ума. Воистину вера есть обличение вещей невидимых! Так что не имеющему веры бесполезно поминать всуе Имя Божие, пытаясь вписать Божественную Жизнь в «геометрию» пересекающихся возможностей и невозможностей мира сего. Постижение тех качеств Бога, которые открываются нам в духе, связано не с циркулем и линейкой рационализма, не с логикой, строго отслеживающей соблюдение закона противоречия в падшем мире, а с воображением, то есть со способностью представить или хотя бы допустить то, что не вмещается в разум человеческий, что не покрывается логикой. Ошибаются те, кто полагает, что воображение есть свойство ума. Нет, оно есть свойство духа и духа свободного! Разум как раз ломает крылья воображению, в нём меньше свободы, он легко внушаем очевидностью наявного. Поэтому и вера есть прежде всего и главным образом дело духа, духовной жизни, духовной свободы. Бог не открывается рационалистическому уяснению, Бог открыт одухотворённому и одухотворяющему воображению. Он близок духовной свободе художника, а не умственной скованности геометра.
От пророка Исайи до Данте духовный экстаз всегда сопровождал человеческие попытки узреть, или хотя бы представить себе... вообразить Бога. В апокрифе «Видение Исайи», после всего чудесного, что смог Пророк увидеть и описать, читаем: «И потом явилась другая, такая неизреченная слава, что не мог я видеть её открытыми очами духа моего. Не подвели (к Нему) ни меня, ни ангелов, которых я видел, поклоняющихся Господу, – только праведников я видел, которые в великой силе смотрели на Его славу»82.
В финале Дантовой «Божественной комедии» нам явлено поистине гениальное видение Бога-Троицы:
 
   Я  увидал, объят Высоким Светом
И в ясную глубинность погружен,
Три равноёмких круга, разных цветом.
Один другим, казалось, отражён,
Как бы Ирида от Ириды встала;
А третий – пламень, и от них рождён.
О, если б слово мысль мою вмещало, –
Хоть перед тем, что взор увидел мой,
Мысль такова, что мало молвить: «мало»!
О Вечный Свет, который лишь собой
Излит и постижим и, постигая,
Постигнутый, лелеет образ свой!
Круговорот, который, возникая,
В тебе сиял, как отраженный свет –
Когда его я обозрел вдоль края,
Внутри, окрашенные в тот же цвет,
Явил нам как бы наши очертанья;
И взор мой жадно был к нему воздет.
Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья,
Таков был я при новом диве том:
Хотел постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в слиянии своём;
Но собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.
Здесь изнемог высокий духа взлёт;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
Любовь, что движет солнце и светила.

Ветхозаветный Пророк экстатически переживает не только приближение к Богу, но и саму невозможность созерцать Всевышнего ни слабым земным зрением, ни даже «очами духа»! Он не смеет отнести себя к тем праведникам, духовная сила которых достаточна, чтобы взирать на «неизреченную славу». В пророческом его ослеплении больше зрячести, больше Истины, чем во всём мировом рационализме, во всех рассудочных доказательствах бытия Бога и во всех Его научных отрицаниях.
Поэт, воображающий Бога, чувствует что «геометр» тут бессилен. Он понимает тщету всех попыток рацио «измерить» Божество. Ему изменяет даже его гигантский художественный дар, цепь образов рвётся, воображение в силах лишь смутно уловить, (но не рационализировать!) дивное ипостасное взаимосочетание Пресвятой Троицы, и в помощь изнемогшему человеческому духу должен грянуть «блеск с высот», чтобы богопостижение всё-таки совершилось, хотя бы как осознание бессилия ума перед запредельным, как ослепительная вспышка Эроса, как тотальное растворение духа и воли в Любви, «что движет солнце и светила».
Таков духовный опыт Пророков и поэтов. Однако – как уже было замечено, – духовный опыт непринудителен и потому неубедителен для мирского ума. Поэтому мыслитель ХХ-го века для рассуждения о Боге вооружается «позитивными» знаниями – логикой и законом противоречия. Результат у него тоже выходит «позитивный», то есть вполне логически убедительный, разумный. Непостижимость Бога – не препятствие для его ума, он легко разделывается с Божественной Тайной, попросту говоря, отменяет её. Ничто, о котором сам Хайдеггер так много размышлял и писал, произвело над ним свою ничтожащую работу, упростив его до той ступени бессущностного, где вопрос о Божественном Знании, о Всеведеньи Творца, решается простым «или-или»: или он знает ничто, и тогда он не Бог (не “абсолют”), или он Бог (“абсолют”), и тогда он не знает ничто. Исключительная приверженность мышления мировым «самоочевидностям» есть редукция его до уровней наявного бытия, то есть уже результат ничтоженья, давнее ярмо, которое носит философия. Имя этого ярма – материалистическое сознание. Часто даже рассуждая о Боге, Который, казалось бы, для любого сознания (поскольку оно вообще допускает рассуждение о Боге!) заведомо сверхмирен, бессильное перед «самоочевидностями» наявного бытия философское мышление силится ввести Бога в естественный порядок, подчинить Божественную Жизнь мировым законам, чтобы потом осмысливать и объяснять Его логикой этих законов. Даже используя в отношении Бога понятие абсолют, такое мышление остаётся целиком в категориях мировой относительности. Поэтому и Всеведенье Божие для него – лишь пустое слово, за которым полупрячется представление об относительном человеческом знании, том самом знании, которому (об этом мы уже говорили) всегда соответствуют и способности, и направление воли. Очень трудно, будучи целиком погруженным мыслью в естественный порядок наявного «бытия», допустить, что Божественное Веденье абсолютно, и вместе с тем безотносительно Божественной Воле, которая в свою очередь тоже абсолютна и абсолютно монопотенциальна, то есть движима Всеблагостью, побуждаема исключительно Святым Духом Любви.
Веденье Бога о зле несопоставимо с человеческим знанием зла, вообще ни с каким человеческим знанием. Оно не объясняется мировыми законами и не представимо ни из каких аналогий с естественным порядком мира. К постижению или хотя бы воображению Божественного Веденья нет катафатических путей. Здесь необходимо апофатическое мышление, оснащённое твёрдым сознанием совершенной инакости Божественного Веденья знаниям человеческим. Лев Шестов так видит эту проблему: «Змей сказал первому человеку: будете, как боги, занающие добро и зло. Но Бог не знает добра и зла. Бог ничего не «знает», он все творит. И Адам до грехопадения был причастен божественному всемогуществу и только после падения попал под власть знания – и в тот момент утратил драгоценнейший дар Бога, свободу. Ибо свобода не в возможности выбора между добром и злом, как мы обречены теперь думать. Свобода есть сила и власть не допускать зло в мир. Бог, свободнейшее существо, не выбирает между добром и злом. И созданный им человек тоже не выбирал, ибо выбирать не из чего было: в раю не было зла. И только когда по внушению враждебной и непонятной нам силы первый человек протянул руку к запретному древу, дух его обессилел, и он превратился в то слабое, немощное, подвластное чуждым ему началам существо, каким он нам теперь представляется»82*.
Бог ничего не «знает», потому что Бог есть само Знание. Он есть абсолютный Господин всякого познания, в том числе и познания зла. Он есть Тот, Воля и Всемогущество Которого независимы от веденья, потому что абсолютны, а веденье независимо от Воли и Всемогущества, потому что и оно есть абсолютное, то есть – Все-веденье. Доступные нашему воображению качества Бога так же нераздельно-неслиянны и абсолютны, как нераздельно-неслиянны и абсолютны Ипостаси Пресвятой Троицы.
В человека же, напротив, познание зла вошло как господин, неотвратимо диктующий направление воли. Познание зла объяло человека, сделалось им самим, Танатос стал его тёмной стороной (lato oscuro), в чём, собственно, и заключается суть грехопадения. Человек отчасти сущностно зависим даже от того, что сам познал в области тварного. Его тварное что чувствительно к входящему в него знанию и может претерпевать сущностные изменения в зависимости от познанного. Зависимость же человека от превышающих Знаний, внедрённых в него из областей сверхтварного, поистине основоположна. Основоположна зависимость человека от Бого-данного Знания Ценностей, основоположна и зависимость человека от сатано-данного знания зла. Раздвоенность человека, принцип  р а с щ е п л ё н н о й  сущности, эро-танатический конфликт, все эти определения, каждое по-своему, пытаются выразить, но выражают лишь частично, одно и то же,  – падшесть человека, его разорванность, стояние на двух несовместимых основах, как на треснувшей льдине, куски которой он должен удерживать от разъезжания мучительным напряжением ног. Познание зла, принятие в относительность своего эротического что яда танатического ничто и обусловило нынешнее падшее состояние человека, его амбивалентность, в которой чудовищным образом сочетаются Эрос с Танатосом, богочеловечность с человекобожием. А человекобожие в последнем пределе есть человекосатанизм83.
В отличие от относительного человеческого что, абсолютное ЧТО Бога безущербно приемлет и содержит в себе знание о зле, ибо Всеблагость Божия просветляет в Нём само агрессивное первопобуждение ничто, сковывает бессущностное в безначальной его потенциальности, не попускает зло в актуализации. Зло, как воля, не прорастает в Боге, и потому в Боге не возникает добро.
И Природа, и АБСОЛЮТНАЯ СУЩНОСТЬ, и Дух Бога – по ту сторону добра и зла, потому что Бог Всеблаг.
Всеблагость – одна из глубочайших Тайн трансцендентной Божественной Жизни.
Всеблагой Бог, ведающий всё о зле, абсолютно злом не затронут. Здесь последнее мыслимое основание Теодицеи.



БЛАГОДАТЬ

Итак, человек не был предназначен к познанию зла. Он не Всеблаг, как Бог, он благ по сотворению, и его веденье о зле никогда не могло и не может быть Всеведеньем. Завет не вкушать от древа познания зла был охранительной мерой Бога, пред-ведавшего, что потенция ничто, – источник зла в нетварной свободе мэона, – сильнее благой, но тварной, (т. е. неабсолютной) сущности человека, что познание зла не останется для человека только «знанием», но станет и направлением воли, что зло актуализируется в твари новой страшной способностью – способностью разложения сущности, то есть самоотрицания, саморазъятия...  саморазрушения.
Но именно это и замышлял сатана, каким-то неведомым для нас образом уже принявший в себя яд бессущностного, уже почерневший от слепой и неукротимой воли к ничто, которая и толкала его на черную измену своему Создателю. Преступление сатаны больше, тягче человеческого, и поэтому Св. Иоанн Дамаскин говорит: «Нету для них (падших ангелов; прим. авт.) покаяния после их падения...»84.  Падение сатаны было окончательным. В падшем ангеле не осталось ничего кроме гордыни и ненависти к Богу и Божию Творению. Потому и проклятость, которой он сам себя подверг, безвозвратна.
Человек же не подпал целиком участи проклятия. Его судьба светлей. Он удалён от Рая, но Создатель не покидает своё дитя и в его падшести. Грешному человеку явлена Благодать Божия84а, которая есть не что иное, как Всеблагость Бога, простёртая над падшим Творением. Прямой союз Всеблагой АБСОЛЮТНОЙ СУЩНОСТИ Бога с благой тварной сущностью человека перестал быть возможен, ибо человек по грехопадении уже не целостно благ, а амбивалентно добро-зол. Монопотенциальность богосотворённой человеческой сущности была нарушена, изуродована, и сущность эта больше не могла пребывать вблизи абсолютно монопотенциальной в Своей Всеблагости СУЩНОСТИ Бога. Но и в отдалении Бог промышляет о своём возлюбленном чаде. Благодатью Божией, то есть именно поданием недостающего Блага (Дание–Блага = Благо–Дание = Благодать),  человеку спосылаются духовные дары – залог Спасения. Иисус Христос, предвечный Сын Бога и Господь наш, есть немеркнущее сердце Неизреченной Любви Божией к человеку и всевышнего попечения о нём, величайший благодатный дар Бога человечеству – сама Благодать вочеловечившаяся.
Дары Благодати есть дары Духа Святого, Дары Любви, т.е. – творческие дары ЭРОСА. Творческое есть духовно-эротическое. Дух есть первородный огонь в человеке, пылание сущностного и устремление к сущности, непокой, обжигающая душу жажда постичь и выразить своё тварное что. Необходимо утверждать, – это неопровержимо свидетельствуется самим Откровением Бога, как Любви и Всеблагости, – что творческие дары духа спосылаются всем. Нельзя думать, неверно заключая о природе и сферах творчества, что оно есть лишь удел немногих. Творчество – не специальной, а универсальной духовной-эротической природы. Всё сущностное в человеке может становиться творческой нивой, способно возгораться под действием духовной энергии благодатных даров и давать новые плоды тварно-сущего. Творящий дух Эроса в состоянии смирять танатические воления, сдерживать и оттеснять разлагающую экспансию бессущностного, которое проникло в человека с ядом плодов запретного древа. Подание даров Благодати есть Божий призыв к человеку актуализировать свою тварную мощь, исполнить завет творчества, запечатлённый в самом Образе и Подобии Божием, сообщённом человеку при сотворении. Это призыв вступить в борьбу с ничтожащими волениями бессущностного в себе и в мире. Божия Благодать изнутри раскрывается в человеке, взывает к нему, прорастает в нём совестью, чувством ответственности перед спосланными ему дарами, духовно-эротической волей, которую каждый человек так или иначе ощущает в себе, которая властно требует не зарывать в землю дары, не распылять их в бессущностном, но возделывать и преумножать. Бог желает человеческого творчества в Духе и Истине, ибо творчество есть Любовь, пылание Эроса, смысл, воля к сущности. Творчество есть восуществление в Духе и Истине. Бог «нуждается» в творческом отзыве человека, но «нуждается» не нуждой слабости и несовершенства, (так человек нуждается в Боге!), а Волею Любящего Отца спасти возлюбленного сына, ибо спасение возлюбленного – для любящего всегда жгучая нужда. Бог желал человеческого творчества и создал человека творцом по Образу и Подобию Своему. Он провидел человеческое творчество, как квинтэссенцию Своего Творения, как его Смысл и Славу. ЭРОС Творца, Который Сам есть Дух и Истина, Его высшее наслаждение заключается в том, чтобы и тварь пребывала в Духе и Истине, наслаждалась Духом и Истиной. Эта высочайшая и бескорыстная взаимность и есть Божий Замысел о Любви.
Ныне же, взирая  на падшее мироздание, Бог желает и ждёт от человека творческих свершений ещё и потому (и главным образом потому!), что только творчество есть Спасение. В творчестве открывается истинный путь к Истине, к Отцу, Который есть Неизреченная Любовь и неукротимое творение. Бог желает и ждёт от человека творчества, потому что в Эросе творчества – единственное непризрачное избавление от ничтоженья, от гибельной тьмы бессущностного, в которую толкает человека, а вслед за ним и всё Творение, Танатос – чёрная воля к ничто, ядом бродящая в существе человеческом и персонифицировавшаяся в сатане.


§ 7

НЕИСЧЕРПАЕМОЕ  "ЧТО"

Падшему человеку свойственно заигрывать с идеей НИЧТО. Сатана неустанно толкает человека в это прельщение, хотя и сам сатана не есть в полном смысле слова НИЧТО, а лишь исковерканная волей к ничто, насквозь пропитавшаяся ею тварь Божия. Человеку, духовно уже помрачённому грехом, НИЧТО под чарами сатанических прельщений нередко начинает представлятся залогом творческих возможностей и даже первоматериалом творчества. Однако мы решительно утверждаем – НИЧТО не является ни материалом, ни предпосылкой творчества.
Не-бытие нового, которому суждено войти в тварность через человеческое творчество, есть не НИЧТО, а лишь ещё не актуализированное в тварности Божественное ЧТО, беспредельность несотворённых, но тварно-потенциальных сущностей ЛОГОСА. Книга Бытия есть мистико-символическая повесть о вольном самораскрытии ЛОГОСА – (АБСОЛЮТНОЙ и беспредельной СУЩНОСТИ Бога) – в полноте всего и всяческого. Когда говорится, что Бог создал всё из ничего, то тут не подразумевается и не может подразумеваться НИЧТО мэонической тьмы. За этим нашим утверждением стоит слово Иоанна: «Всё через Него начал; быть, и без Него ничто не начал; быть, что начал; быть. В Нём была жизнь и жизнь была свет человеков» /Иоан. 1, 3-5/. Здесь приоткрывается не только то, что Волею и Всемогуществом Бога сотворено всё и всяческое, но и то, что только в Боге была, есть и будет жизнь, что только из Себя, из Своей АБСОЛЮТНОЙ СУЩНОСТИ, которая есть неисчерпаемый ЛОГОС, – вся полнота явленных и ещё не явленных сущностей, – творил и творит Бог, Господь всякого бытия.
НИЧТО мэона есть пропасть бессущностности, в которой всякая потенция что аннулируется равносильной потенцией ничто, всякое «Да будет!» отрицается равносильным «Да не будет!». Творение же есть торжество Божиего «Да будет!», актуализация некоторой части бесчисленных содержаний ЛОГОСА, дотварно и сверхтварно при-СУЩИХ Богу. В ЛОГОСЕ нет и не может быть ни тени бессущностного, ибо Бог есть Воля безукоризненно эротическая, то есть воля только и исключительно к сущности, безупречная и непобедимая монопотенциальность, Всеблагость. Для того, чтобы творить, Богу не надобна бессущностность мэона, ибо в Боге нет недостатка. Он Сам есть неисчерпаемое сущностное ЧТО. В Нём Одном совокуплена жизнь в беспредельности её сил и явлений. Могущество монопотенциальной Воли Бога к сущности есть подлинно Все-могущество, всесильный Свет Неизреченной Любви, под лучами которого рассеивается и отступает тьма мэона. Бессущностное, то есть НИЧТО, небытие, расступается перед Божественной Волей к сущности, то есть к ЧТО, к жизни. Жизнетворящая монопотенциальность свободы Бога превозмогает безжизненную омнипотенциальность мэонической свободы. Творение совершилось и совершается – значит ЧТО сильнее НИЧТО. Крепостью мышцы Своей Бог не только оттесняет неистребимую мэоническую тьму с путей Своих, но и очтоживает сам принцип пагубной омнипотенциальности в символе Своей победы над тьмой мэона – в таинственном и запретном древе познания зла. Древо это запретно потому, что плоды его смертельны для всякой твари и всего тварного. Не смертельны и не опасны они для одного Бога, ибо яду плодов познания зла в Боге противостоит не относительное тварное добро, а абсолютная и безукоризненная Всеблагость.
Таким образом, можно сказать, что материалом Божественного Творения является сам Бог. Не Его Природа! это очень важно (Природа Бога воплощается только в лицах Пресвятой Троицы: предвечно рождающемся Сыне и предвечно исходящем Духе), а неисчерпаемый ЛОГОС, предвечная реальность в Боге-Слове всех и всяческих сущностей, ибо сущности, как мы уже установили, есть реализованные духовные смыслы, а Бог есть абсолютный Дух, то есть Дух, в котором безначально содержится всё, и это всё абсолютно духовно, абсолютно осмысленно, следовательно – абсолютно реально. 



ТВАРНОЕ  "ЧТО"  ЧЕЛОВЕКА
(оригинальность и своеобразие)

В первом приближении человеческое творчество микрокосмически походит на макрокосм Божественного творения. Всё, что человек творит, то есть всё сущностное и тендирующее к сущности (ибо только это и есть творческое!), всё бытийно-новое извлекает он из своей богосотворённой сущности, которая устроена Всевышним по собственному Его Образу и Подобию. Творческим движителем человеку служит свободная духовно-эротическая воля, частица Духа Божия, данная человеку как «дыхание жизни». В этом человек имеет некое сходство с Творцом в качествах свободы и творческой силы.
Источником человеческого творчества служит его индивидуальное тварное что. Тварное что всякого человека уникально, единственно и неповторимо, как лицо. Собственно, тварное что человека и есть его подлинное, его вечное Лицо, от сотворения приданное ему своеобразие при сохранении во всех людях черт первоначальной оригинальности Божия Замысла, основоположной Божией идеи о человеке как твари85.
В оригинальности, которую человек должен свято хранить, запечатлена сама его  ч е л о в е ч н о с т ь, то есть принадлежность именно к роду человеческому, (и никакому иному!), к роду духовному, первоначально и неотменимо пошедшему не от грехопадения и рождения во плоти земной, а от первосотворения в Духе Божием. Оригинальность человека – это Образ и Подобие Божие на нём и в нём, то самое «дыхание жизни», превышающее Знание Ценностей, которое не свойственно кроме него ни одной из плотских тварей, населяющих Творение. Абсолютный Оригинал, тварным Образом и Подобием Которого является человек, есть Бог-Дух.
В своеобразии же, которое человек должен в себе во что бы то ни стало раскрыть, таится единственность духовного Лица, то его «необщее выраженье», которое Бог, творящий вечно новое, никогда не повторяющий Себя, придаёт каждому человеческому существу в час сотворения.
В оригинальности человека, как Образа и Подобия Божия, заложена божественная идея общечеловечности, неотменимое братство всех людей в их сходстве с Оригиналом, по Образу и Подобию Которого творился первый человек. В сходстве с Создателем предрешена ноуменальная направленность человека, его воля к что, воля эротическая.
В своеобразии же дан залог вечной новизны, неповторяемости как неповторимости каждой персоны в сущностных её самоизъявлениях, то есть в творчестве. То, чем сущностно является один, не может сущностно быть другой. То, что духовно-эротически творит один, не может творчески произвести другой, только вос-произвести. Вос-произведение же – это всегда бездуховное копирование, никогда не творчество. В вос-произведении нет потенции духовно-эротического экстаза. Творчество же эротично, духовно-экстатично, и потому оно есть всегда и непременно  п р о и з в е д е н и е !
Всякая личность в творческом своём самораскрытии обнаруживает и общечеловеческую оригинальность и индивидуальное своеобразие духовного Лица. Творя на материале мира силой духовно-эротической первосущности, направленностью ноуменальной воли на что, каждая личность вносит в мир то неповторимо своё, что замыслил о ней и чего ожидает от неё Создатель. Поэтому творчество не есть ни простое отражние мира, ни даже перемещение его элементов. Творчество – это непременно восуществление, внесение в мир «необщего выраженья» нового духовного Лица, сущностное обогащение мироздания, то есть продолжение и преумножение Творения. С явлением Рафаэля мироздание обогатилось. До него мир был беднее. Рафаэлем преумножилось Творение.
И всякий человек, как бы глубоко ни был он погребён под оползнями обыденности, какие бы надругательства не чинил падший мир над его уникальным и неповторимым Лицом, всякий – независимо от масштабов индивидуальности и силы даров – в сокровенной глубине души продолжает верить в свою неповторимую единственность и мучительно переживает невозможность самовыражения, неспособность вынырнуть из стремнины безличного падшего существования. Андрей Платонов с присущей ему почти библейской краткостью и ёмкостью схватывает это переживание в своём герое: «Вощев боялся ночей, он в них лежал без сна и сомневался; его основное чувство жизни стремилось к чему-либо надлежащему на свете, и тайная надежда мысли обещала ему далёкое спасение от безвестности всеобщего существования» («Котлован»). Человека мучает «безвестность всеобщего существования», он верит в нечто такое на свете, что выражает именно и только его, что «надлежит» именно и только ему. И это не поверхностный каприз психики, не прихоть самолюбия, а «основное чувство жизни», голос глубочайшей человеческой сокровенности. Именно поэтому даже самый забытый жизнью человек надеется на «далёкое спасение»… пусть далёкое, но всё же спасение… спасение от равнодушия падшего мира, от его обезличивающей безвестной всеобщности.
Присущее человеку качество своеобразия, боготварная неповторимость персоны, обеспечивает новизну всякому творческому приношению независимо от масштаба и характера дарований. Боязнь банальности есть состояние нетворческое, неэротическое, то есть безбожное. Одержимый страхом банальности есть павший духом, ослабший Эросом. В это состояние человека ввергает ледяное дыхание Танатоса, парализующая провокация ничто, ибо именно ничто, тендирующее к разложению человека, как оригинальной тварной сущности и как своеобразного духовного Лица, нашептывает ему, что все творческие усилия искреннего самовыражения тщетны, что ничего нового искренностью создать нельзя, потому что все люди одинаковы, что всё испробовано и известно заранее, что искренность скучна, а внутренней правдой никого не удивишь. Подлинную новизну, которая гарантируется именно внутренней правдой персоны, богоданным и невымученным «Лица необщим выраженьем», воля к ничто подменяет в человеке поиском новизны от рассудка, потугами изобрести некое искусственное «своеобразие», натужно искривить Лицо, что в действительности ведёт к искажению и, в конце концов, к полной утрате Лица. Лишь райская чистота могла бы охранить от гримасничания в соблазнах искусственных «своеобразий», ибо только ничем не омрачённое доверие вечной новизне и неповторяемости самого Бога-Создателя открывавет путь к неподдельному творческому самовыражению. У великих творцов встречается такая почти райская чистота и непосредственность души. Однако ничто принято человеком внутрь с ядом плодов познания зла. Божественная первосущность человека тяжко повреждена. Ничтоженье, которое и есть зло в его неистребимом стремлении к разложению сущности, действует теперь изнутри человека, действует как тотальное отрицание смысла честной творческой инициативы, как сосущее подозрение ненужности всяких духовно-эротических усилий. Именно ничто толкает творца в соблазн холодного, безэротического конструирования искусственных «своеобразий», опустошает его духовный мир, ничтожит в нём всё сущностное и в пределе стремится изничтожить его до конца, как богосотворённую сущность, как творческую возможность возникновения новых сущностей. Даже вера в Бога не уберегает окончательно от деструктивной провокации ничто, от его соблазнов, но только вера даёт человеку силу до конца быть верным себе, бороться с экспансией ничтоженья.