Милан в блюзовых тонах

      Сквозь ресницы она увидела, как он вышел из ванной с повязанным вокруг талии полотенцем и голым торсом, провел пятерней вперед-назад по мокрой шевелюре рухнул навзничь на свою кровать. Сказал: часик поспим, и я покажу тебе Милан.
На все это ушла секунда – сказал фразу, коснулся подушки и заснул. Этой замечательной способности своего мужа засыпать еще на пути к подушке она завидовала всю жизнь.
     Разумеется, он заслужил отдых: почти шесть часов на старенькой ланчии из Рима до Милана это вам не хухры-мухры - лишь один двадцатиминутный привал с кофе и бриошем на обочине Strada Statale. Так что, пусть спит.
      А вот я, подумала, спать не имею права, не я сидела за рулем. Тратить время на сон, когда за окном Милан, – ну, нет.
      Майское солнце жарким желтым кругом активно било в тюлевую штору, хотя ему полагалось уже клониться к закату. Успею, подумала Она. Чтобы не звякать замками и молниями на чемоданах и не разбудить мужа, решила не переодеваться и надеть то, что сброшенной кучкой валялось в ногах – джинсы, майка и джинсовый жилетик. Положила в карман электронную карточку от входа и тихонько прикрыла за собой дверь.
      Via Rastrelli. На карте они видели, что их улица и отель «Flora» буквально в полутора кварталах от Собора.
      Сейчас я увижу это чудо. Сейчас, сейчас.
      Чуть-чуть кольнуло где-то в груди: не стыдно? Сбежала, будешь любоваться чудом одна, а он будет спать, ничего не подозревая? Ну, а что тут такого? Ведь он все уже видел в Милане, знает его назубо
 
      Она дошла до крайнего высокого серого дома, завернула за угол и... замерла. Беломраморная громада Duomo di Milanо парила в синем небе и светилась изнутри загадочным оранжевым светом - в переменчивых лучах заходящего солнца Собор словно дышал, был живым, легким, устремленным ввысь.
       Все прочитанные слова о Соборе мигом куда-то тоже улетели ввысь – «пламенеющая готика», «каменный лес из шпилей», «мраморное кружево», – она смотрела неотрывно, глупо раскрыв рот, следуя глазами за каждой проползающей по мрамору тенью. И вдруг поняла, что это – сердце Милана, что она смотрит на натуральное живое бьющееся сердце города. Оно живет на свете уже шесть веков, радует и наполняет гордостью жителей города, и еще много веков будет так же стоять и пламенеть на закате. Теперь понятно слово «Достояние». Время будет лететь, американцы построят космические прогулочные корабли на Марс и Apple Vacation будет продавать туда путевки с All Inclusive, Япония запустит свои невероятные скоростные поезда вокруг земного шара, а Duomo будет стоять и радовать сердца...
        Когда ее собственное сердце успокоилось, она осмотрелась. Площадь была заполнена людьми. На широченной лестнице, ведущей к Собору, сидели парочки, одиночки, группы туристов. И что-то ей показалось неправильным. А-а! Они сидели спиной к Duomo! Поставив ноги на нижние ступени и упершись глазами в смартфоны и айфоны, они не имели возможности видеть Собор! Прищурившись, она мысленным (или – мышечным?) усилием развернула лестницу на сто восемьдесять градусов и обратила людей лицом к Собору - опля! смотрите! Все подняли головы, поглядели на Собор, но... Но потом опять уткнулись в свои чертовы смартфоны...
      
       По левую руку на фронтоне Palazzo Reale висел плакат выставки Густава Климта – к кассе стекалась очередь. По правую руку зиял вход в Галлерею Vittorio Emanuele и там висел свой плакат выставки: «Il Mondo di Leonardo». Австрияк Густав Климт явно проигрывал Леонардо. Пусть основатель модернизма, пусть знаток женского тела, пусть даже экспериментатор, обратившийся вдруг к сусальному золоту в живописи, - разве он может сегодня соперничать с «Миром Леонардо»? Он был всего лишь живописцем! А Леонардо  – это... это «наше все». Тем более, что выставка уникальна – она демонстрирует воплощенные в материале проекты Леонардо, да еще с помощью 3D.
      Она отвернулась от Климта, подошла ближе ко входу в Галерею, но пойти на выставку все-таки не посмела – такой серьезный шаг, как встреча с Леонардо... Нет, она не может сделать это в одиночку, без своего Димыча – этого он ей уж точно не простит. Вот он отдохнет, встанет, и они придут сюда вместе.
       Оглянулась. Боже, а почему на улице так много собак? Владимир Войнович говорил: «На свете есть собаки большие и есть собаки маленькие». Он имеет в виду, конечно, писателей. Но вот она имеет в виду просто собак – в Милане почему-то водятся исключительно собаки маленькие, даже, скорее, карликовые. На длинных шлейках по двое и даже по трое в связке эти пушистые шарики или гладкие сардельки суматошно трусят рядом с хозяйками, бегая вперед-назад и закручиваясь вокруг их высоченных каблуков. Привлекают внимание. Разумеется, не только к себе.
        Маленьких собак выгуливают хозяйки, дамы. Большие собаки сами выгуливают хозяев, мужчин.
        Сквозь витрину магазина «Шанель» она вдруг увидела сценку: девица держит  подмышкой шпица и при этом выбирает себе флакон духов – оба, и она и ее собака, тянутся носом к горлышку, нюхают...
       
        Пройти по Галлерее Vittorio Emanuele быстрым шагом не удается. Это не пассаж, не проход, не улица, это – фойе театра. Здесь, в блистающем огнями и витринами пространстве миланцы... миланствуют. Фланируют, встречаются, беседуют, сплетничают, показывают свои наряды и прически и наряды и прически своих собак, ожидают, когда освободятся столики в кафе... Столики, впрочем, никогда не освобождаются – всем тоже  хочется поглазеть на толпу, посплетничать, да при этом удобно сидеть с бокалом «монтепульчано».
        Вот как этот одинокий пожилой сеньор в твидовом пиджаке неопределенного серо-зеленого цвета и столь же неопределенного покроя.
        По своей занудной привычке журналиста она тут же сочинила его биографию. Всю жизнь с женой они прогуливались здесь по вечерам и подолгу сидели за чашечкой кофе. Теперь жена покинула его, переселившись в лучший мир, но старик не может без этого кафе, и его, одинокого, из уважения к его старости и к его верности терпят, приносят ему чай и газеты, и снова чай и газеты. Собеседников у него нет, но он легко находит их в газетах, всех этих болтунов-политиков и высопоставленных воров-мошенников, и, не стесняясь, вслух высказывает им, все что он о них думает. Он шуршит газетами, то отшвыривает их, то снова читает – бумажные газеты в Италии все еще издаются, по всей видимости, исключительно для него одного.
         При выходе из Галереи она попадает на вторую знаменитую площадь города – Piazza della Scala. В отличие от просторов перед Duomo, здесь другие масштабы, другая атмосфера, здесь интим и духовность.
         Небольшое скромное здание Театра и маленький тенистый садик напротив с памятником Леонардо посредине – здесь был бы неуместен внешний лоск и фанфары. Наоборот, подумала она, стоишь перед гениальным старцем, спокойно глядящим сквозь время и пространство, и невольно умолкаешь. Представляешь себе его голос, вбираешь в себя его токи. «О, Леонардо! Ты предвестник еще неведомого дня», сказал о нем поэт.
         На входе в Театр прочитала программу вечернего концерта. Джордж Гершвин, Rhapsody in Blue. Вот совпадение! В их маленькой бездетной (пока) семье Гершвин - любимый композитор, и особенно любима его жемчужина - Rhapsody in Blue в стиле блюз. В музыковедении эту вещь относят к модернистским, считают первой пробой сочетания джаза и классики, но пусть они там считают по своим законам, лично их двоих, ее и Димыча, гершвиновская музыка, просто завораживает - крайне эмоциональная, сплетенная из мотивов то бурной жизнерадостности, то тоски и грусти.
       Она села на каменную лавочку напротив Театра, включила свой смартфон, покопалась в You Tube и нашла ее - «Рапсодия в стиле блюз» в исполнении Оркестра Леонардо Бернстайна. Еще одна удача! Между прочим, напомнила сама себе, Бернстайн весьма оригинально высказался о гершвиновской манере. Он сказал, что, если сравнить джаз с яблоком, то Гершвин не миндальничает с яблоком, не надевает за ворот белую салфетку и не берет серебрянный ножичек, чтобы очистить шкурку - он срывает яблоко прямо с ветки и вгрызается в него так, что сок течет по подбородку!..
        Когда зазвучали первые пронзительные звуки сольного кларнета, у Нее по щекам полились слезы...
        Это снова дрогнуло, не выдержало накала эмоций сердце. Она сидела под цветущими липами в знаменитом во всем мире сквере, на нее падала тень от памятника величайшему из когда-либо рождавшихся на земле гениев, перед ней стояло здание лучшего оперного театра мира и она слушала мелодию самой красивой рапсодии, написанной в блюзовых тонах...
       Кто-то тронул ее за плечо.
       Боже, какой диссонанс!
       Лохматый черный парень, африканец, обвешенный всякой дребеденью на продажу, протягивал ей какую-то штуковину.
       - One euro! Only one euro!
       Она помотала головой, мол, не надо, и украдкой вытерла слезы.
       Но он, наоборот, приблизил эту штуковину прямо к ее лицу – Look! Look! – вставил с одного конца иголку, сверху набросил нитку, чем-то щелкнул, и иголка выскочила с другого конца с уже вдетой в нее ниткой.
       Она все-таки решительно отодвинула парнишку рукой и встала.
      
       Через пару кварталов добрела до красивого арочного входа в Академию Искусств. В начале XIX века бойкая и деловая императрица Мария-Терезия, вроде нашей Екатерины Второй, повелела построить здесь, на месте старого монастырского двора, целый комплекс Дворцов: Академию, Обсерваторию и Собрание шедевров живописи – Pinacoteca di Brera.
        Войдя во двор Пинакотеки, Она увидела странное зрелище: обнесенный дырчатой строительной сеткой на спине лежал огромный каменный богатырь древнеримской наружности. А-а, понятно! Это известная статуя Наполеона, работы скульптора Кановы. Наполеон здесь не Наполеон, а обнаженный бог Марс. Сейчас его положили подлечиться -  убрать сколы и трещины – и он, бедняга, потеряв весь свой дважды божественный флер, беспомощно таращится в небо, воздев к нему облупившуюся руку. Терпи, казак, сказала она Наполеону свозь сетку, снова атаманом будешь.
       А чашечку кофе все-таки очень хочется!
       Она села за первый попавшийся свободный столик.
       Никто не торопился подойти, однако. И она вспомнила, как муж объяснял ей. В Италии официанты делятся на две категории – по его наблюдениям. Одни веселые, юркие и суматошные ребята, эдакие Труфальдино из Бергамо, а другие – молчаливые, исполненные достоинства, важные римские сенаторы. И ни в тех, ни в других ни капельки заискивания, ни грамма подобострастия – они итальянцы в первую очередь. А уже во вторую – официанты.
       
        За соседним столиком бригада молодых людей слушала тостующего. Ну, прямо как в Грузии – бесконечная длинная речь! Все за столом уже изнывают, жаждут выпить, а провозглашающий все провозглашает, и нет на него управы.
        И тут ей пришла в голову идея. Тост – для убедительности! – должен быть «этническим» и, главное, коротким. Не коротким даже, а – из одного слова. Точнее, из имени. Вот, мы находимся в Италии, и тост должен быть - за Фелини! И даже не надо «за». Поднимаешь бокал и – имя: Фелини! Второй бокал: Данте! Третий: Д”Аннунцио! Четвертый: Кампанелла! Вот такие тосты – в блюзовых тонах... Только, хватит ли вина в барах Брера, чтобы выпить за всех великих итальянцев...
       
        Обратно решила идти тем же коротким путем.
      
        У выхода на Площадь перед Duomo ее снова нагнал расторопный африканец. Потряс перед ее носом мешком с машинками-вдевалками иголок.
        - I don’t need it, ok?!
        - Ok! – невозмутимо ответил он. - You don’t need it – I need one euro!
        Ясно, он не отстанет. Она знала, что у нее нет с собой денег, но на всякий случай полезла пальцами в нагрудный кармашек жилета. Пальцы волшебным образом наткнулись на монетку – один евро!
       Протянула ему. Монетка моментально исчезла в его кулаке. Он повернулся и пошел.
       - Эй, ты! Постой! – неполиткорректно как-то получилось, не говорят с собеседником на непонятном ему языке. Но он уходил в толпу! – Эй, ты! – Он обернулся. – А как же... это? – Глазами показала на мешок.
       Он вернулся и, понимающе ухмыляясь, широко раскрыл горловину мешка. Она осторожно вытащила одну легкую пластмассовую машинку, похожую на складной ножичек. Попалась веселого зеленого цвета. Положила в кармашек, где только что лежал один евро.
       
        ...Дверь отеля была широко раскрыта, припертая колышком к стене.
        Не стала дожидаться лифта, поднялась на второй этаж, приготовив электронную карточку. Но дверь странным образом отворилась сама. Она ступила в комнату и тут... проснулась.
        Попыталась сосредоточиться. В голове шумел Милан. На щеках ощущалась влагу. Это что, слезы? Солнце попрежнему жарило изо всех сил в тюлевую занавеску. Муж попрежнему спал в своей неизменной позе – с рукой, закинутой за голову.
        Она тихо встала с кровати, надвинула на солнечный тюлевый круг тяжелую гобеленовую штору. Из ванной принесла махровый халат, осторожно покрыла его обнаженное тело.
         От прикосновения он моментально проснулся. Взглянул на часы.
        - Представляешь, все эти двадцать минут, что я дремал, я мечтал о двух вещах: чтобы ты задернула занавеску и накрыла бы меня халатом. И ты это сделала! – Улыбнулся. – Но я отлично отдохнул! А ты, поспала хоть немного?
        Она села на свою кровать.
        - Да-а-а. Я... – запнулась. – Я замечательно поспала!
        - Тогда - одеваемся!
       Она подтянула к себе ворох одежды, лежащей в ногах кровати, джинсы, маечку. Вытащила смявшийся джинсовый жилетик.
        Из кармана жилетика что-то выскользнуло и шлепнулось на пол. Она перегнулась посмотреть - это была зеленая штуковина, умеющая вдевать нитку в иголку. Как? Что это? Откуда?

        Вопросы повисли в воздухе...