2. Пахом

Немалым уважением у сельчан пользовались старообрядцы из числа поморов.
Сами они, привыкшие к вольной жизни на природе, были, хотя и небольшого роста, но крепкие и выносливые. По большей части занимались извозом, ловили рыбу, охотились.
 
      Пахом Кокшаров, ещё затемно помолившись, оставил жену на хозяйстве, надел кисы, выменянные у знакомого вогула Уля-ики за соль и порох, взял из сундука патроны, за печкой котелок, снял со стены берданку, а в сенях - полотняный мешочек с замороженными пельменями, надел суконный армяк, подпоясавшись, взял топор и прошёл в стайку. Там находились деревянные кадки с груздями, квашеной капустой и рыбой.

      В углу, прислонённые к стене, стояли широкие лыжи, обтянутые камусом из шкуры, снятой с ног сохатого и лёгкая волокуша с продетой в проушины верёвкой.  За перегородкой кудахтали куры и расхаживал петух. Пахом присел на чурбачок и начал обдумывать, всё ли на месте, попутно проверяя и ощупывая снаряжение.

      Надо бы взять Афоньку на подмогу. Но сынок недавно приболел, и Авдотья упросила не брать его на охоту. Однако, откладывать тоже было нельзя. По всем приметам, скоро начнётся снегопад, который может продлиться до конца декабря. А по пухляку идти  сам вымотаешься, а если ещё и с удачной добычей, так тем паче. А сейчас милое дело. Наст после морозов держит, катиться на лыжах с волокушей – одно удовольствие.

      Ещё по первопутку, перевозя в дровнях несколько сухостойных лесин, он заприметил в буреломе покрытую первым снегом берлогу, из которой струилась на фоне темнеющего неба струйка тёплого воздуха, выдающего залёгшего на зиму зверя. За свою жизнь в лесном краю Пахом не раз встречался с медведем. Изучил его повадки. Убил с дюжину этих могучих хищников. Поэтому был уверен, что ему по силам выполнить задуманное. Встав с чурбачка, он взял с притолоки не раз испытанную рогатину, представлявшую собой двухметровый шест, с торца которого был закреплён широкий нож. Для прочности конец ясеневого шеста, где вставлен нож, был обмотан варёной берестой и дополнительно перетянут сыромятным ремешком.

       Путь был не так уж далек. Перейдя через стянутую, уже покрытую надёжным льдом реку, через сотню саженей он вышел на старицу, которая изгибалась полумесяцем, удаляясь от основного русла Тавды на пару вёрст. Дальний конец старицы выходил на гриву, покрытую густым лесом. Ещё через полверсты, сквозь деревья, стал виден овраг, поросший молодым леском.   За овражком и начинался тот самый бурелом. Если идти по прямой, то к месту можно было выйти быстрее, но на пути был кочкарник, перемежающийся окнами, в которых встречались живуны.
 
       Приблизившись к бурелому, Пахом зарядил берданку патроном с жеканом и, установив ружьё на рогатку, срезанную попутно, пока шёл через подлесок, направил
ствол в берлогу. Левой рукой начал тыкать рогатиной в отверстие, откуда доносилось звериное дыхание. Через несколько минут, с рёвом из берлоги в снежном облаке вырвался медведь. Выстрел в упор в нос зверя повалил его. Останавливающая сила 4-х линейного жекана - убийственна. Охотник, выждав немного,  потыкал остриём рогатины в бока медведя. Тот не шевелился. Не мешкая, Пахом начал свежевать тушу, пока та не замерзла. Медведь был небольшой, на взгляд меньше шести пудов весом, доводилось ему убивать и больше.

      Закончив с разделкой уже ближе к сумеркам (в декабре темнеет рано), Пахом  разжёг огонь с помощью кресала и трута. Наломал веток с бурелома и, бросив их в огонь, пошёл высматривать сухостойные деревья. Найдя парочку, повалил и по одной перетащил к огню. К вечеру усилился ветер с востока. Пахом понял, что желательно поскорей уйти домой, но усталость взяла своё. Если бы Афонька был рядом, было-бы легче.

      С помощью топора соорудил нодью и сделал  с подветренной стороны укрытие из толстых веток, обложив их лапником. Набрал в котелок снега, поставил на огонь. Сварил и покушал пельмешек. Попил чайку с чагой и лёг спать на медвежьей шкуре, разостланной на лапнике.
 
      Проснулся он от стона раненого зверя. Это из-за сильного ветра тёрлись друг об друга лесины. Порывы его принесли метель. Ночь была в разгаре. Вокруг бесновалась круговерть снежных игл, вонзающихся в лицо, и, казалось, проникающих до костей. Ветер задул нодью и выл на разные голоса. Не было видно ни зги.

      Быстренько погрузив филейные части медвежьего мяса и увязав волокушу, Пахом пошёл в сторону деревни, напрямую, по попутному ветру. По своему следу возвращаться стало невозможно.  Его уже замело, а метель в считанные минуты сбивала дыхание,  запечатывала рот и нос. Он знал, что идти придётся через болотину с живунами, но оставаться дальше в лесу было ещё опаснее - можно замёрзнуть насмерть.

      Волокушу часто переворачивало на болотных кочках. Приходилось сходить с лыж и поправлять поклажу. Дорогу он прощупывал тупым концом рогатины. Несмотря на это, в один из таких сходов Пахом выше колен провалился в скрытый под снегом живун.

      Кисы и онучи сразу промокли насквозь. Дело это было привычным. На ходу ноги обычно быстро сохли. Неожиданно, выбираясь из живуна, левая нога подвернулась и пошла на излом, попав между двух замёрзших болотных кочек. В ноге хрустнуло. Пахом понял – перелом. 

      Пришлось ползти на лыжах до подлеска на краю болота. Добравшись до первых кустов, Пахом сломал несколько подходящих веток, наложил на сломанную ногу, закрепив их куском верёвки. Там же он вырезал корявую палку, опираясь на неё, побрёл в сторону деревни, до которой  было уже не так далеко.

      Надо было пройти ещё с пару сотен шагов до реки, перейти её, и подняться по крутому берегу. На откос надуло снежный нанос. Вот  это последнее препятствие он и не осилил. Ружьё осталось в волокуше на том злополучном живуне. Ветер завывал страшно, так что никто не услышал его криков о помощи. Пахом уснул. Во сне он видел жену, двух его уже взрослых замужних дочерей. Они махали ему руками, звали его, но он был какой-то весь деревянный и только что-то невнятно мычал в ответ. Потом ему стало тепло…

      Нашли Пахома в конце февраля мальчишки, катавшиеся с берега на санках.