Гость из прошлого

Заснуть трудней с годами, вдруг медведь. Ему я: – «Прочь!»
Он: - «Не гони меня. Брат твой явился в сон, я из народа Майя.
Как жили, вспоминай, сестра, богов тогда пытаясь превозмочь,
Пришло в упадок всё, и старики женились на родных, стеная».

– Да, помню я, хотели выдать меня замуж, но я всем заявила: – Нет!
За старца и, тем более родню, я не пойду». Рванула, убежав я к океану...
Гнались юнцы, я на скалу – они оторопели. Прыжок - мой жениху ответ.
Кричали мне, что промахнусь. Совет Старейшин подарил меня Вулкану.

Хотели усадить меня в его карман, чтоб молодёжь грустила обо мне?
В карман к Вулкану очень не хотелось - застыть на  много сотен лет.
Семья тогда гнала меня в неволю, а я рвалась на волю всё сильней.
Я Землю, Воздух, Море – всё любила. Вулкан не почитала богом, нет.

И вот явился мне, чрез сотни лет, мой соплеменник – сразу не узнать.
Возможно, зрел меня он на скале, потом в волнах плывущей в океане?
Найдя меня, лишь, начал он пугать: - «В ночи, когда ложишься спать…
Проснёшься - у дивана мёртвые стоят…» – «С баяном иль бананом?» -

Я пошутила, но помню было – стояли Пришлые недолго, хлопая глазами.
Махну рукою – сразу исчезали. А «Гостю» моему, как объяснить свои слова?
- «Баян, - промолвил, - знаю я – на нём играют и поют, Музы'ка со словами.
Банан я ел, ещё учился в школе, и в русском институте, когда пухла голова,
Но в русском языке встречаются слова, которых я не понимаю, как вы сами».

- Это другой банан. Большой длиннющий из резины, и не тонет в океане.
Надуют воздухом его, людей посадят, ну таскать вдоль берега по морю.
Попробуй не свались, и удержись от тряски на волнах на том банане.
Даст Бог, живым спасатели достанут, а если нет – быть значит горю…

- «Ты не шути, сестрёнка, так, а дальше лучше слушай дружескую речь.
О странниках с тобой толкую, без шуток я хочу помочь тебе морально».
- Я слушаю внимательно тебя. И череду покойников хотелось бы пресечь,
Что сердце мне нахально будоражат. Вот прекратить бы это радикально…

- «Я учил русский, чтобы лучше тебя знать - вольнолюбивую такую…
Но не любила Релю мать, которой нету ныне – тебе она мутила душу.
Да ты не слушаешь меня. Я зря тебе про злую твою мать толкую?»
- Прости, поплачу – душу мне терзаешь. И ты меня чуть-чуть послушай:

Любви мне не досталось матери. Зло помню лишь, тычки, еда – помои.
Но что ты об ушедших в мир иной, хотел поведать, только не про мать.
Её уже не стоит поминать – на свете том она наказана, хоть и не мной.
Герин отец – любовник злобный не пощадил её. Что ты хотел сказать?

- «Надеюсь, что развеселю, но если Геру, мать припомню – прости меня.
А фурии сии не заслужили доброго-то слова. Но ты себя узнать готова?»
- Ты собираешь тайно слухи обо мне? Открой, чего  не знаю, про себя?
- «Я слухи собирал, тебя любя. И всем бы повторил я их, как новость…»

- Что некоторые люди на Земле живут по многу лет? Умрут и оживают!
Я это ненароком знаю. Причём в столетиях иных, не помня ныне старины.
- «Об этом я и говорю. Кочуем из столетия в век мы, из народа Майя.
И так же как тебе – нам снятся сны, где нас, внезапно, убивают без вины».

- Ох, братец, эти сны! Кто их видал, уже покойников теперь-то не боится.
Напротив, рада б видеть я иные лица – подруг, друзей, любимых, кто погиб…
Как раз они не ходят ночью в темноте – идут лишь недругов чужие лица.
- «Ты ошибаешься, сестрица, врагов ты разметала. Жди другой загиб…»
- Когда же сны мои переметнутся, наконец, с врагов на тех, кого любила?

- «Друзья, подруги многих твоих жизней, которых уж давно на свете нет…
Кто вкруг Земли ютится, можешь ты узнать. Встречала там ты даже мать.
И хорошо известно нам, что облетала Реля в снах уж множество планет».
- Когда я в юности во снах кого-то выручала, откуда имена могла узнать?

И хорошо, коль позже сами признавали, тем более, когда подругой звали.
В больничной круговерти, друг иль враг не разбирались, словно на войне.
- «И в юности ты всяких оживляла, когда в садах деревья новые сажала».
- Но вечно мы, срываясь, уезжали, судьба садов тех неизвестна мне…

Может, братец, летая мне вослед, ты знаешь? Наверно облетал весь свет?
- «Летая, помогать в тебе от нашего народа, хоть и покинула края ты Майя.
Но грянет год 20-й, Земля замрёт от болей и смертей. У Рели крылышек уж нет.
Как будешь людям помогать, ты в год Дракона рождена, его законы соблюдая?»

- Дракон относится с душой, лишь к тем, кто Землю бережёт как раритет.
Он хоть и грозный и большой, но от обилия забот терзают и его болезни.
Лет с шести и я впряглась, когда Валя родилась, а молока у мамы «нет».
- «Хоть груди молоко теснит, - шептала Гера. – Она считает так полезней…»

Иду к соседям – и дают мне молоко с водой: - «Пока так нужно, ты запомни.
Малышке легче будет так, а жирное пока нельзя. Тебе вот – пей воительница.
А дома мама хвать питьё, и пьёт. А после всё-таки малышку грудью кормит.
- «Пока кормлю не забеременею!» - таково радостное мнение родительницы.

Но радость та недолгою была – кормилица беременна, и родила вдруг снова.
И новую сестру пришлось спасать. Для Рели новый Ада круг с сестрёнками двумя.
Из Вильнюса перебрались на хутор, где в округе «лесные братья» шастали сурово.
Там летом хорошо – орехи, ягоды, но в непогоду в школу торопиться голову сломя…

- «А счастье и ненастье рядышком гуляют? Ну-ну, не стану отвлекать.
- Я знаю, из чего несчастье состоит. Но объяснишь ли ты мне счастье?
- «А счастье в доброте твоей, умеющей людей от бед оберегать.
Делами добрыми ты споры усмиряла, чем от других, гнала ненастье.

Вернёмся к юности твоей теперь, когда сады, после войны сажала.
Сажала, вспомни, вопреки запретам, а вскоре отменили и налоги».
- Деревьями людей не оживишь – Калерия так братцу возражала.
- «Молчи, сорока, слово дай сказать. Садами теми оживляла многих!

- Того не зная, оживила ты людей, невинно павших на полях сражений.
На каждом дереве, посаженном тобой, густые ветки разрастались кроной.
И с каждой ветвью возрождался человек, а среди сотни появлялся гений.
И матери, кто гениев рожал, узнав о помощи, тебе надели бы корону».

- Не нужно мне, корона – это власть! Сама я родилась от веточки рябины.
Мать ягоды рябины пожевала, а вскоре забеременела мной и испугалась:
- «Вот от любовника красавицу роди'ла. Рожать от мужа цыганёнка-сына
Не хочется. Но просит сына муж. А если девочка родится? Вот попалась».

Однако девочку-рябину отец мой со слезами принял: - «Смуглянка роза!
Солнышко с вишнёвыми глазами. Реснички длинные, на них блестит слеза.
Не улыбается, Юль, чует - катится война. От немцев нам смертельная угроза.
Европу захватили. Теперь же СССР их цель, но им Союз готовит тормоза.

Нам воевать придётся долго – самим от орд отбиться, и выручать Европу.
Ты ж деток береги – встречать ты будешь с ними меня потом с победой».
Мать Малышку не очень любя, всё хотела из поезда вышвырнуть свёрток.
Но были хорошие люди везде  – выручали младенца от двух людоедок.

Отец вернулся с психикой кривой, с ногами, покалеченными, с гноем.
Детей решили делать для страны, восполнить, чтоб потери той войны.
Так и не вымолив у Бога сыновей, вином туманясь, «продолжали бой».
И видно, в наказанье получили ещё двух дочек, что к наукам холодны.

- «От Осины не родятся Апельсины, в семье своей ты не пришлася ко двору.
Средь лицемерья трудно девочке-Рябине. Сестра твоя гребла всё под себя -
Зоб свой набивала, как хомяк себе нору. И порывалась у Рябины грызть кору,
Чтобы засохла ты со временем совсем. Чтобы у старшей не отбивала ты ребят».

- Господи, - вздохнула Реля, - и чего добилась? Я лишь крепче стала от нападок.
И тяжёлая работа закалила – ну-ка к стирке и готовке, воду из колодца натаскать…
Дрова рубить, печь топить, суп сварить – большая Гера избегала – сон так сладок.
Беременная мама только ела, на всех ругалась, и твердила, что мне она – не мать.

- «Капризной Осине подарил Бог Рябину, что плодами своими кормит людей».
- Подожди-ка с Рябиной, слушай, как я выживала в этом «логове диких зверей».
Мама с Герой начали звать меня «Дикой», и выгнать хотели в лес, там в Литве.
Отец, хоть и пьяный, нашёл меня быстро, и домой привёл: - «Доче супу налей…»

Кстати, было, сама из семьи я рванула, переезжали тогда мы в другое село.
В Одессе хотела найти «детский дом», чтобы учиться и жить там спокойно.
Блужданье по городу целый день, опасаясь спросить, на окраину меня завело.
Как медуза расхныкалась, влюблённым пришлось в милицию вести конвойно.

Но вперёд забежала, когда малые сестры ослабили мои добровольные цепи,
И почти не нуждались в надзоре Рели, «полюбили» внезапно их мать и Гера.
Хотя раньше малых угробить хотели. Как могла я мешала звериным их целям.
Всегда восставала, против их «задумок». Тогда отца сделали они изувером.

Отец пару раз желал искалечить – под влиянием мамы, говорил так мне врач.
Ей видно очень хотелось, мне душу сломать, и служанкой пожизненно сделать.
К счастью к знаниям тяга меня поддержала, да не очень умел, оказался палач.
У родных не вышло меня переделать, но бежать от родительницы-Осины хотела.
 
«Мать-Осина» - как ты подсказал мне. Однако с Герой матушка так добра и мила…
Хоть с юности та отличалась жестокостью - с детства самого мнила себя палачом.
Я ей не давала творить зло двум малышкам, хоть и в них был уклон на злые дела.
Терзали за это мне и душу и тело: – «Голодна, в рванье ты? Мы здесь не причём..."

Рожая малышек, мама в горячке, от них, чтоб избавиться, звала к себе Геру:
- «Носик и рот ей зажми, чтоб не пищала – мол, во сне задохнулась такие дела».
Со всей силы пихала я в сторону Геру: - «Убери свои когти от крохи, пантера…
Коль родилась, пусть живёт, не смей душить!» Так умереть сёстрам я не дала.

Но сестра старшая козней своих не оставила, схоронить их желала упорно.
Не раз от неё я сестёр выручала, понимая, со временем станут, как Гера.
Почему-то меня за пример не беря, легко поддавались влияньям тлетворным.
Когда же совсем я ушла из семьи, они у Геры и мамы научились манерам.

- «Да, Гера-Вера, от матери Мегеры, - вторил мне братец, – та ещё штучка...
Тебя в военном поезде хотела умертвить. Если бы не Ангелы, уж не было тебя.
А сёстры, тобою взращённые, так и не видят подлости Геры и мамы-жучки.
Выросли копии Геры – коварство и жадность без меры, бескорыстно не пособят.

От тебя ж вечно ждали помощи, ты, с трудом, но устроила Ларису в столице.
Она полгода гостила, ела-пила за твой счёт, а деньги, что слали ей – сберегла.
И в общежитие с добычей ушла, одежду твою взяла: - «Старая ты рядиться».
Сестру такую сдать бы в милицию, иль «старой няньке» деньги б пусть отдал'а».

  - «Кстати, «старухе» было лет 26. А до того полгода морочила Вера «болезнью».
Не пустила б её на порог. Но мою участливость зная, явилась, заныла «к тебе умирать…»
Что вспоминать мои унижения в детстве? По Москве носились, ища, где полезней.
В больницу устроила, теперь магазины, деликатесы искать, и к ней с сыном таскать.

- «Зачем 4-летнего мальчишку брала, блуднице угождая? Девать было некуда?
Ты же медик, Реля, мать. Как же было не понять, через «болезни» искала дева женихов.
Работать не хотелось, инвалидность ей нужна, да и жених - в Москве остаться навсегда.
Женишок её (женатый) Веру здорово надул, деньги ей помог потратить, кончились, и был таков.

Но через докторов знакомых, он «инвалидность» Вере схлопотал. Ты это знала?»
- Догадывалась я, но не мешала. Возила яства, хоть поесть их с Верой мне не доставалось.
- «Она хотя бы за труды твои, давала деньги на такси? Ведь сумка руки отрывала,
А рядом топает малыш. Он в шубе, валенках, устал, ты ж и его нести пыталась…»

- Такая у меня родня – про маму трудно говорить. Заявится в Москву, и ну хвалить меня,
Что лучше всех я дочек у неё. А через день уж нервы треплет, что Дикая не балует её:
«Еду для матери не варит, рюмку не подносит, а без вина как жить?» Во всём меня виня.
Не раз я говорила  ей, что на работе устаю, ещё учусь по вечерам – не лёгкое житьё.

Продукты есть, плита удобней, чем у вас, с дивана встать лишь, и до кухни два шага
Размяться, и себе же суп сварить, пирог с начинкой, а быть может торт красивый.
Всё то, что своим детям когда-то не варили. Деликатесы Вере лишь, она вам дорога.
И позже младших развращали вы, как Веру. На внука и меня теперь у вас нет силы? 

Про Валю горько говорить. Хитра и мужем бита, но как приеду к маме, здесь уж и она.
Так интересно ей, что Реля привезла. Туда ж с собой приводит и «Ангела»-бандита.
- «Неужто угрожал тебе муж Вали? Это вряд ли, со слабыми лишь смел он, ты сильна.
Попробуй он конфликтовать с табой, ты дашь бездельнику «Полтавский бой» открыто.

Впрочем, ты с ним и братиком его и так немало воевала, вправляя пьяницам мозги.
- Давай забудем тех двоих – уж оба умерли они. Так с чем явился ты ко мне, Аврелий?
- «Вот заболтались, совсем позабыл, в твой сон я ввалился полный мыслей своих.   
Значит так. Брат послал упредить меня Релю, что Мир ваш скоро качнёт, как качели».

- О, Боже! Неужто нам войн не хватает? Землю снова тряхнёт, иль проснётся Вулкан?
Земля вечно от разных напастей страдает. Что ещё нам придумал твой брат из Аида?
- «Слушай, по книгам, что не можешь издать, знаем мы о тебе»… - Что ты сеешь туман?
Уж имя вспомнила твоё, как поживали мы тогда в далёкой стороне, и то, что я – Ирида…

- «Наконец ты вспомнила меня, и имя мне своё назвала, Богиня ты моя, послушай:
Вселенская грядёт беда, охватит все моря и океаны, и воздух и все страны - всё замрёт.
Подобные тебе спасти Россию могут и другие страны, что милы вам…» – Ещё моря и суши?
- «Смеёшься, не поймёшь, так не сносить мне головы. Ирида, смилуйся, не то Земля умрёт».

- О, Господи! Явился ты ко мне сквозь три тысячелетья, чтобы Россию и меня увидеть?
- «Тебя с Россией вместе и возрождение Земли. Но прежде ты, любовь наша, обязана…
Молчи и слушай. Вот ты никак не можешь закончить книгу о своей семье, чтоб не обидеть
Твоих родных. А пусть они увидят через мать твою себя. Ты с ними уж никак не связана».

- Не хочется мне мать тревожить. Сон был, уж 30 лет, как мама умерла, а я иду к ней на обед.
И зная маму мне обед не светит. Отвесно горы мрамора стоят. На белых го'рах домики вповалку.
Висят нелепо те избушки, будто прибитые торцами. Как люди там живут, ведь даже пола нет?
Гнёзд птицы там не вьют… садов нет, огородов. Травы не видно меж камней – сплошной обвал.

И тут я слышу речи мамы, как обычно: - «И где тебя носило, милый? Вон дочь моя сюда идёт.
Сады она насадит в нашем «Аде», огород. И будет нам служить, а то сбежала…» Я встала:
- Всё, мам, мечтаете, чтоб вам служила я? Что ж землю здесь так запустили? Где народ?
Ужели в домиках гнилых живёт? Но я здесь не читать морали, сзывайте всех, дел тут немало.

Копайте землю, удобряйте, сады и овощи  сажайте. Запасы на зиму учитесь делать все.
И солнце к вам заглянет, как взойдёт. Увидит – трудится народ, лучи направит в помощь.
А слуг живых не ждите, найдёте средь своих желающих – платите. Вставайте рано, по росе.
Коровок заведите стадо, козочек, ягнят. Не надо? Все так говорят! Не надо быть, как овощ.

Теперь прощайте, и к себе не вызывайте больше. Рабою вам я, мама, не была убогой,
Хотя пытались превратить в безмолвную скотину. Не удалось накинуть на меня ярмо.
Кто вбил вам в голову, что можно издеваться над детьми своими? Так не угодно Богу!
Теперь своим трудом живите, делайте добро. Живым, как я, не гадьте, вам запрещено.

- «Ты, Реля, молодец! Словами отхлестала. Всё ж после мать поиздевалась над тобой…»
- Ты говоришь про визитёров полуночных? Внезапные явления, чьи порой бросают в дрожь?
Проснулась я,  летит без тела голова – в крови вся. Я в ужасе рукою махнула: - «Стой!»
Прочь отлетела голова, моргнув глазами: - «Ты смелая! А мать твоя, надеялась – умрёшь…»

-  Догадки были, что эту нечисть мать наслала. Мне сердце ночью запускали вскачь.
Проснувшись, всех конечно разгоняла, но сердце мечется от неожиданной зарядки.
Леченье зря кляла я от рака и Альцгеймера, что грамотно тогда мне прописала врач.
Да, рак когда-то был – лечила я сама. Реакции не те, хоть разум, кажется, в порядке.

- «И всё наслала это твоя мать из-подземелья, куда её успели Черти закатать.
Но долго ли ещё во злобе к тебе недоброй силе жить? Меня послали братья Майя,
Чтобы тебя, сестрица-голубица дорогая, предупредить и научить себя спасать.
Затем и надо в книге своей чётко описать, родилась от кого «сестрица» Гера в мае».

- Ах вы, спасатели мои, родился в мае сын мой. В тот год Гагарин Космос покорил,
И сын в своём стремлении летать, в училище и взятки и блатных преодолел неплохо.
Так Бог нам свыше дал совет – с вампирами не воевать, а ездить, познавать весь мир.
С моим пилотом по следам Иисуса прошли удачно – Вифлеем, путь скорби и Голгофа.

- «Про ваши все поездки знаю – вслед летал. И с Пушкиным не раз пересекался там.
Но если с мёртвыми воюешь ты успешно, и Реля, и Россия не умрёте в год двадцатый.
Ты, милая, уйдёшь, когда захочешь. Пока живёшь, Россия закалится, словно сталь.
Потопы одолеет, пожары, смерчи, бури, отринет напрочь все нападки внешних катов...

Как что такое «каты»? Украинский совсем забыла? Вставай, танцуем «Летку-Енку»!
Ну, вспоминай, сначала мать и Гера, а позже и отец – твои каратели они, и палачи.
Ведь он за то, что сестрам умереть ты не дала, тогда до кости ободрал тебе коленку.
А через год иль два, ремнём изрисовал палач до крови спину Реле. Чего молчишь?»

- Ты понимаешь, эти два проступка отца, из памяти уж утекли давно, хотя не до конца.
А мама уверяла, что за страдания те мои, дралась с отцом, но в этом деле нет ей веры.
Отец ушёл через тюрьму от мамы, заботившейся лишь о Гере, дочери другого подлеца.
Других детей не замечала мама, что оченно в её манере, но выжила я в этой атмосфере.

- «Вот что скажу тебе, сестра, из племени, рассеянного Майя. Ты убежала, сотни лет назад,
С обрыва в океан. Уже в двадцатом веке от матери сбежала. И думала, змея тебя оставит,
Но мать всё мстит. И вот стихи, ты вставь их в книгу – они отгонят ненависти от тебя заряд.
Покойница пускай тебя забудет, и посылать своих «гонцов» к «любимой дочке» перестанет.

А если эта клика от покойной Геры, крести их прямо в снах – пусть жалуется отцу-чёрту.
У Люцифера от крещений твоих псих. Тебя он сторонится, и дочку успокоит полюбовно.
А мама глубже к дочке в Ад пускай прорвётся, коль сердцем к ней стремится так упёрто.
Уж думаю, там Гера будет к маме благосклонна, и «Рай» в Аду найдёт наша Петровна».
 
- Давай свои стихи. Да, это словно басня! Но, как же мама прочитает там, узнает ли себя?
Но, думаю, гнилое вороньё, что ей служило, доставят ей сказанье на их крылах замшелых.
Мне маму жаль – живёт в руинах, в условиях, что создавали с Герой мне, всё под себя гребя.
Всё пили, ели, что хотели, и одевались модно, а я голодая, в рванье, и выживала, как умела.

Я басню эту вставлю в повесть, чтобы другие матери имели совесть. Им мой совет -
Уж если родили, любите всех детей своих, любовью доброй, никого не выделяя. 
Умрёте, тут Бог выделит вам уголок, где все равны и чёрной злобы на соседей нет.
И дети принесут вам на поминки угощенье, достойно уголок ваш цветами украшая.