Элиза. Гл. 5, 6

Эта мысль, явленная столь однозначно, тот час заняла центральное место в сознании Элизы. Словно устроилась на заранее готовый ложемент, идеально подогнанный ко всем особенностям фигуры. Мир чётко разделился на ситуацию "до" и "после", и странно уже было вообразить существование в иной, прежней системе координат. Новым взглядом девушка окинула ряд предшествующих событий, искренне изумляясь своему начальному неведению. Как будто не очевидно было с первой секунды их встречи, что это судьба, и стрела Купидона пронзила уже обречённую жертву. Отчего выбор неуёмной Киприды оказался столь scandaleux — останется на совести богини.

С другой стороны, бесспорным представлялось отсутствие какой-либо перспективы у этого чувства. Которое самой незадачливой счастливице рисовалось весьма туманно. Вероятно, и даже без сомнения, она не смогла бы назвать ни одной особенности, отличающей любовь от проявлений обычной симпатии. Да, разумеется, были французские романы, и русские авторы, те же Пушкин с Лермонтовым, граф Толстой... Но что заменит живой опыт общения? Лишённая женской дружбы, материнской опеки, Елизавета Палица обитала в эфемерном мире фантазий, не имея устойчивых ориентиров, и словно корабль без лоцмана, двигалась неведомо куда вне общего фарватера.

В данном случае, пытаясь рассуждать логически, она пришла к выводу, что столь возвышенная и блистательная леди никогда не снизойдёт до притязаний сумасбродной провинциалки — лучше не питать иллюзий. Максимум, на что можно рассчитывать, это приятельские отношения, редкие встречи по благовидному поводу. Но и этому, не слишком злачному урожаю была готова обрадоваться бесхитростная душа нашей селянки.

Она некоторое ещё время оставалась на сбитой постели, игнорируя дискомфорт, воображая так и сяк смутное будущее, а так же воскрешая в памяти яркие моменты недавнего прошлого. И несмотря на казалось бы трезво оцениваемую реальность, сердце Элизы умилялось предвкушением чего-то небывалого, невозможного, но божественно прекрасного. Разве не чудо — иметь возможность лицезреть свой идеал, вдыхать её запах, подобный аромату Елисейских полей, иногда ощущать прикосновения и объятия, а порой (о благодать!) даже поцелуй ангельских губ? И ещё не вполне пережитое волнение жаркого сна будоражило нервы, заставляло кровь пульсировать живее.

В конце концов пришлось-таки вызвать горничную, дабы сменить бельё, оправдавшись приступом дурной лихорадки. И уже облачённую в свежее, возлежащую на хрустящем полотне, Элизу по-настоящему одолела вязкая усталость и отправила в страну далече.

Как часто бывает после ночных приражений, наутро она проснулась в сумбурном смятении, с некоторой опаской вспоминая странные видения и не менее одиозные выводы рассудка...  Впрочем,  укоренившиеся чувства Элизы не были поколеблены ни на йоту. И на сакраментальный вопрос: "Что, если вершина наших устремлений находится в области безумного?" — прозвучало бы вполне искреннее: "Ах, что за скучная необходимость выбирать приятное или полезное!"

Скоро постучали в дверь, и весёлый оживлённый голос Акулины произнёс довольно уверенно, хотя с почтением:

— Барышня, голубушка, не изволите проснуться уже? Григорий Денисыч встали давно и закладывать велели!

— Да, да, мигом встаю! Зайди, поможешь с туалетом!..

Акулина внесла на руках заготовленную с вечера одежду, затем поучаствовала в непременных утренних процедурах благородной девицы, по своему обычаю хлопоча чуть нарочито заботливо. Ещё ей было до смерти любопытно, в чём выразилось вчерашнее "помазание"авдотьиным елеем, хотя спросить напрямую не решилась бы ни за что на свете. Элиза же, скорее угрюмая, чем открытая к общению, не торопилась делиться секретами. Лишь однажды, поймав не в меру вопрошающий взгляд, она многозначительно покачала головой, мол, ни словом сказать ни пером описать, и против воли густо покраснела. Проницательной служанке было достаточно, чтобы утвердиться насчёт волшебной силы зелья — если уж барышню проняло, то ей тем паче не зазорно!

Не позже, чем через полчаса, они уже спустились вниз, полностью одетые. Акулина почти не уступала госпоже в нарядности облачения, разве что чувствовала себя в нём менее уверенно. Зато Григорий Денисович, как истый кавалер, подавая руку дочке при спуске с последних ступеней лестницы, затем то же самое сделал горничной, ещё и с шутливым поклоном и замечанием о неотразимости её внешности, назвав belle compagne. Акулина не поняла комплимента, но залилась краской удовольствия. К тому же нашёлся подходящий термин её нынешнему статусу в домовой иерархии: компаньонка. То есть гораздо выше служанки, фактически подружка барышни, хоть и наёмная.

По случаю предстоящего богослужения обошлись без плотного завтрака. Господин отставной поручик испил фужер не слишком горячего грога, а Элиза с Акулиной довольствовались чаем.

На улице их встретила зябкая, с резкими порывами ветра погода. Небо перемежалось голубым и свинцово-серым, быстро сменяющим друг друга, что обещало осадки, вплоть до «белых мух». Посему к крыльцу был подан закрытый экипаж с кожаным верхом, запряжённый парой гнедых лошадок, а Матвей надел  длиннополый ямщицкий «макинтош» и военное кепи. При посадке он лихо "козырнул" Григорию Денисовичу в его дворянском мундире, и весьма галантно пособил барышням, причём Акулина и бровью не повела, чисто английская королева!

Внутри ландо девушки заняли диван, расположенный сзади, а мсье Палица устроился на переднем сиденье, менее комфортном, зато позволяющем отдавать команды кучеру. Находясь в прекрасном настроении, он всю дорогу балагурил, как заправский бонвиван, подшучивал, впрочем, прилично, над belle paysanne Акулиной, отчего та заливалась звонким смехом (не один раз вызывая недоуменные взгляды Матвея, оглядывающегося с козел).

По пути всё чаще обгоняли пеших или на телегах соловьёвских крестьян, вышедших заранее с той же целью — поспеть на праздничную службу. Мужики стягивали картузы, кланялись, бабы и девки улыбались, поправляя яркие платки да шали. Ближе к Игнатову людской поток вовсе замедлил движение. Матвей даже прикрикнул пару раз сердито на зазевавшихся простофиль. Впрочем, добрались вовремя.

Вокруг пятикупольной красного кирпича церкви Покрова Богородицы наблюдалось сущее столпотворение. Наряженный  и взволнованный народ гудел, как пчелиный улей, буквально затопив все подъезды и подходы. Лишь с одной стороны, где виднелись дюжие фигуры урядников во главе со становым приставом, оставался узкий коридор для "благородных". Там же в ряд выстроились экипажи съехавшихся со всего уезда и даже из губернии господ.

Не без труда Матвей разыскал свободное место и сумел поставить ландо. Григорий Денисович в сопровождении барышень двинулся посреди людского моря, и тут же был окликнут:

— Батюшки-светы, дорогой племянник! Сто лет, сто зим, вот уж не чаял свидеться!

Во всеобщей суете господин отставной поручик не сразу разглядел произнёсшего эту экстатическую фразу, но не мог не догадаться, от кого она исходила. Единственный из доселе здравствующих родственников — кузен покойной матушки Епифан Степанович Чёрмный, бывший стряпчий в губернском суде, на покое, но время от времени берущийся за всякие "деликатные" дела. Говорят, нажил неплохое состояние, но сравняться почётом с родовитым семейством Палиц явно не преуспел.

Поэтому, разобрав наконец в толпе, Григорий Денисович поклонился ему сдержанно, хотя не надмеваясь, верный либеральному духу. Пожилого дядюшку сопровождало ещё одно знакомое лицо: приёмная дочь последнего, девица бальзаковских лет и томной наружности. Не однажды молва сватала вдового помещика с засидевшейся на выданье кузиной, но всегда обманывалась. Терпеть издалека родню давно почившей родительницы — ещё куда ни шло, но разделять с кем-то из них супружеское ложе? Увольте!

Ничуть не смутивших сухим приветствием, Епифан Степанович вышел навстречу, под руку с падчерицей, и практически перегородил дорогу нашей троице. С весёлой миной он заговорил поначалу об окружающей суматохе, затем, словно вспомнив, пошёл излагать сплетни о якобы совершеннейшем перестрое в имении Палиц Соловьином. Мол, все только и твердят про чужеземную адскую топку, которая заменит дровяные печи, ради чего пришлось заново выстроить всю усадьбу!

Григорий Денисович со скрытым раздражением принялся опровергать нелепые домыслы, разумеется, не отрицая проведённой реконструкции, досадуя на absurde ситуации, и неожиданно для самого себя пригласил мсье и мадемуазель Чёрмных на завтрашний обед, дабы те "лицезрели лично". Господин стряпчий словно того и ждал, приподнял шляпу — и был таков.

Элиза только плечами пожала нежданному расширению списка гостей. Ох уж папенька!

Тем временем они взошли на боковую паперть, куда не пускали чёрный люд. С её высоты было хорошо видно, что от главных ворот храма, словно по просеке в человеческом лесу, была постелена красная ковровая дорожка, усыпанная цветами. Ждали архиерея. И точно: лакированная старомодная карета подкатила к распахнутым чугунным створкам, дверца отворилась, и поддерживаемый служками, появился старец в монашеской мантии. Народ ахнул и надавил в общем порыве. Гулом с неба грянули колокола. Епископ неспешно двинулся вперёд, опираясь на посох и благословляя окружающих.

Стало тесно и на северном крыльце, где остановились Григорий Денисович с Элизой и Акулиной, так что им пришлось войти в храм. Там было не менее оживлённо, но в той части, где располагались баре, не столь толпились. Для начала направились к аналою с иконой праздника, обставленному со всех сторон вазами с хризантемами и лилиями. Прошли не без помощи мальчика-иподьякона, который шикнул на строй простолюдья, затем отёр поверхность иконы платочком, смоченным елеем, и пригласил приложиться "их благородиям", подразумевая и Акулину (чем вогнал её в краску, но Элиза кивнула поощрительно).

Зачиналась служба. Григорий Денисович отправился на правую, мужскую половину зала, барышни перешли на левую, где заняли укромное место подле колонны, между двух больших подсвечников, под старинным тёмным ликом неизвестного святого. Прошествовал владыка в сопровождении местного и епархиального клира, ряды прихожан сомкнулись плотно, будто малинник на лесном пожарище, и девушкам осталось обратиться в слух.

Чётко и неспешно разнеслось малое славословие, вслед донёсся голос чтеца — шесть псалмов. Потемнело, так как задули почти все свечи. Вышедший из алтаря священник, едва видимый за головами, тихо произносит особые молитвы. Общий гул значительно упал. Многие скрестили руки на груди, поникли головой. Скоро вознеслась великая ектенья, зажглись светильники, и всё пошло своим торжественным чередом. Но сколь ни пыталась Элиза сосредоточиться на богослужении, мысли постоянно убегали в области иные. Раздумывалось о предстоящем назавтра званном обеде, о встрече с Марьей Филипповной, а так же о несусветном ночном откровении, которому место скорее в записках из «палаты №6», чем в мыслях благонамеренной барышни.

Правда, со временем её, да и многих присутствующих увлекла своеобразная "дуэль", развернувшаяся между игнатовским диаконом отцом Иоанном и кафедральным протодиаконом, прибывшим с архиереем. Голос "туземного" служителя разливался мощным басом, рокотал, похожий на штормовое море, в каждом углу, в то время как высокий тенор гостя взлетал под самые своды, полный отточенной гармонии и академического изыска. Перемежаясь, возгласы и речитативы обоих сладкопевцев соперничали, аки небо и твердь, поначалу невольно, но затем всё заметнее и с большим азартом. Элиза естественно болела за отца Иоанна, хотя отдавала должное и его оппоненту.

В один ответственный момент высокий голос протодиакона сорвался, пустив откровенного "петуха", перешедшего в кашель, что сопроводилось торжествующим рёвом Иерихонской трубы под видом диаконского баса, к явному одобрению игнатовской публики.

В положенный срок завершилась литургия. Очередь причастников, чаявших вкусить тела и крови Христовых, постепенно иссякла. Епископ, добродушно-строгий, сияя расшитым облачением, произнёс вдохновенную проповедь, после чего все собравшиеся смогли приложиться ко кресту и получили отпуст.

Покидали храм через те же боковые двери. За порядком тут следили служки в стихарях, да урядник снаружи. Акулина настолько остепенилась, что без тени смущения отвечала на поклоны встречных-поперечных кавалеров, ещё и улыбалась загадочно. Это позабавило Элизу, и даже вызвало опасение насчёт жениховства кучера.

Уже выбирались из человеческой суматохи, приближаясь к ландо, как невольно замедлили шаг. Подле их домашнего экипажа собралась небольшая, но занятная компания. Кроме папеньки ещё двое: высокая седовласая дама элегантного вида, и с нею столь же долговязый молодой человек в чёрном (кажется, морском) мундире. Определённо мать и сын. Образ их был настолько неординарен, что привычный к художественному анализу взгляд Элизы нашёл себе благодатное поприще.

Итак. Навскидку мадам лет сорок пять, но выглядит весьма хорошо. Серебряно-седые локоны уложены безукоризненно, оттеняя смуглость гладкого аристократического лица. Глаза, кипящие смолью, выдают южноевропейское, скорее всего, происхождение. Платье и жакет ещё не забыли пальчики парижских мастериц, а живые цветы на шляпке — голландские теплицы.  Незнакомка оживлённо толковала о чём-то старшему Палице, причём последний казался несколько confus.

Сынок этой дамы (если сын), напротив, держится самоуверенно, поглядывает с высоты едва ли не саженного роста со скучающим прищуром. Каштановые волосы слегка вьются, лицо вылеплено столь изящно, что кажется произведением искусства. Флотский сюртук без складочки облегает стройную фигуру, эполеты мичмана — словно из золота. Один из божественно снисходительных взглядов скользнул по Элизе, не задержавшись ни на секунду, отчего ей поневоле досадно, сколь ни мало она стремится обратить на себя внимание. Тем более стоит решительно вмешаться, чтобы изъять papa` из лап докучливой парочки.

Но не тут-то было! Стоило Элизе приблизиться, а Григорию Денисовичу шагнуть навстречу, мол, дочка объявилась, как Madame brins d'Argent [Мадам Серебреные Пряди] вдруг расцвела, словно от счастья, ухватила девушку за локоть и защебетала, обращаясь к своему чаду:

— Ах, Константин, посмотри, какое чудо, истинно русская красота! Таких demoiselle [барышень] не сыскать в столице, среди мёртвых камней! Только наша провинция рождает подлинных belle! Ну же, поздоровайтесь, дети! — она почти насильно протянула руку Элизы в сторону коломенской версты-мичмана. Тот сдёрнул форменный картуз, и без видимой радости, но вышколенным движением"приложился к ручке".

Григорий Денисович прокашлялся, отёр усы пальцами здоровой руки, и с лёгким поклоном представил:

— Элиза, прошу: моя старинная знакомая, ещё юношеских лет, княгиня Таисия Васильевна Шеховская, с...

Тут названная дама перебила с откровенным жеманством, не идущим её высокородному облику:

— Столь уж старинная, mon cher ami? Не преувеличивай нашу  с тобой древность! Кажется, ещё вчера мы прогуливались по аллеям губернского парка, юные и наивные, строили планы... Но потом случилась эта ужасная неприятность с Крымом, ты уехал на войну...

— Но позвольте, Ваше Сиятельство... позволь! Прежде ты ответила согласием на сватовство князя Шеховского, что же мне оставалось делать?

— Ну, полно, Григорий, ворошить забытое! То была выгодная партия, не могла же я ослушаться родителей? — дама театральным жестом словно отмела прочь вздорные подробности из прошлого, и вновь обратилась к Элизе:

— Вот, кстати, мой старший сын Константин, после кончины адмирала, можно сказать, глава семьи и наследник титула. Пошёл по стопам отца. Мичман Императорского флота, почти лейтенант!

— Маменька! Ещё вилами по воде писано... Но жду производства со дня на день. — молодой человек заметно покраснел, но не в силу застенчивости, а скорее от досады расшаркиваться перед provincial.

—  Да, да!.. Этот вопрос решён определённо. А теперь... — тут госпожа Шеховская пронзительно взглянула на почтенного друга юных дней, пребывающего в лёгкой прострации, — мы с Григорием Денисовичем немного прогуляемся тет-а-тет, а вы, молодёжь, составьте друг другу компанию, надеюсь, не соскучитесь?

Элиза наблюдала с удивлением, как безропотно, словно сдаваясь в плен, папА отдаёт указание Матвею следовать с экипажем поодаль, велит Акулине усаживаться внутрь, а сам под руку с княгиней удаляется под сень раскинувшейся неподалёку шпалеры бронзоволистых дубов.

Вот докука! Убивать время со столичным хлыщом, который её, дочь непоследнего в губернии помещика, в упор не замечает!

Впрочем, оставшись наедине (насколько это возможно посреди шумной площади), Константин повёл себя вполне учтиво. Предложил локоть, дабы можно было опереться на него, затем, стараясь укоротить шаги в темп с барышней, направил их общее движение в сторону относительного безлюдья за церковной оградой.

Некоторое время они шли молча. Элиза не пылала рвением завязать беседу, а молодой офицер до поры спокойно пересчитывал ворон на деревьях. Обычно в таких случаях начинают с обсуждения погоды, но Его Сиятельство нашёл, ничтоже сумняшеся, более достойную тему для обсуждения:

— Не правда ли, весьма забавную картину представляют из себя эти природные селяне? Ну чисто дикари с атоллов Полинезии, только вырядились в зипуны и шапки!
Возьми любого, в нём цивилизации ни грамма, хоть выпаривай их суть в реторте...

— Отчего вы столь низкого мнения о нашем народе? Пусть их культурный уровень не слишком высок, но есть искренняя вера и стремление к доброму! — Элизе показался обидным высокомерно-снисходительный тон в отношении земляков, косвенно задевающий и их с папенькой реноме.

— Однако ж, папуасы Новой Гвинеи тоже по-своему искренни и добры, что не отменяет их невежества...

— Невежества с нашей точки зрения! Зачастую мы, европейцы, пренебрежительно относимся к цивилизациям, гораздо более древним по отношению к нам, имеющим свою историю и богатую культуру!

Юный князь замешкался с ответом, сбитый с толку внезапным отпором в казавшейся столь выигрышной ситуации, но быстро нашёлся в остроумно-светской манере, затем перевёл беседу на поле "флотских баек", выступая в роли завзятого "морского волка". Элиза слушала внимательно, почти не перебивая гладкую хвастливую речь визави, лишь иногда вставляя уточняющие реплики. Сам того не заметив, Константин быстро увяз в красочных подробностях вымышленных или услышанных от кого-то подробностей, а неожиданные познания девушки в географии высветили изрядные лакуны в образовании наследника адмирала. В конце концов он прервал поток красноречия и воскликнул то ли с восхищением, то ли с досадой:

— M-lle Elise! Вы невероятно, можно сказать, феерически умны, и рядом с вами я ощущаю своё полное невежество! Je Jure Par Le Ciel [Клянусь небом], мне описывали вас совершенно по-другому, как деревенскую простушку!

Элиза так и застыла на месте, поражённая не меньше собеседника, но по другому поводу:

— Вы сказали, Prince, что вам меня описывали? Но, pardonnez-moi, мы знакомы не более пятнадцати минут, а до этого ни разу не пересекались ни в уезде, ни даже в губернии, и я никогда не слышала ничего о вашем семействе! Признаюсь, я в некотором недоумении...

Лицо молодого человека вновь вспыхнуло, следом пробежала тень. С заметной горячностью он начал опровергать двусмысленность собственных слов, оправдываясь, что имел в виду всех провинциальных барышень вообще, а не кого-то конкретно. Не слишком убедительно, впрочем, и в сознание Элизы вкралось смутное подозрение.

Неловкую ситуацию разрешило вмешательство старших: Григорий Денисович и Таисия Васильевна подали знак кучерам подогнать экипажи, а заодно и молодым приблизиться. С явным облегчением те ускорили шаг, и вновь оказались в сфере оживлённой опеки вдовствующей княгини. Мадам Шеховская не преминула осыпать свежими комплиментами "Belle Rose Elise", умилилась, насколько гармонично выглядит юная пара, словно созданы друг для друга! Младшей Палице восторг княгини показался наигранным. Но гораздо больше её покоробила почти интимная уверенность, с которой та обратилась к "товарищу юных лет":

— Итак, mon cher, с нетерпением жду завтрашней встречи, чтобы лицезреть воочию новый salle и насладиться вашим замечательным обществом! Au revoir, Gregory! Au revoir, chere Elise!

Вновь последовали поклоны и лобызания рук, Константин пособил маменьке взобраться в экипаж, потом сам исчез следом, и они отбыли с глаз долой, влившись в поток транспорта. Когда мсье и м-ль Палицы приблизились к собственному ландо, ошеломлённо молчаливые, Элиза отчётливо услышала ворчание Матвея:

— Сиятельства, а экипаж держат никуда не годный! Ну чисто цыганская лошадь на ярмарке, одна видимость, а нутро гнилое!

Барышня взглянула на кучера с вопросительным недоумением, вдобавок придержала шаг. Детина, заметив обращённое к нему внимание, чуть смутился, но с горячностью продолжил:

— Так я и говорю, фаэтон княжеский держится на честном слове, как не рассыпается на ямах-кочках? Давно ремонту не знавал, ясно дело! Я тут с ихним кучером погутарил, так ему жалованье задолжали за полгода, не понятно, чем семью кормить! Видано ли?

Никто ему не ответил, хотя Элиза так же не преминула удивиться. Уже оказавшись внутри, она сдержанно, но столь красноречиво улыбнулась папА, отчего тот картинно пожал плечами и завёл диалог на французском:

— [Дитя моё! Я пригласил княгиню и молодого князя на завтрашний обед, тебя не известив, но так вышло! Было бы невежливо отказать, раз она расспрашивала столь дотошно... ]

— [Папа, а тебе не кажется странным их внезапное появление здесь? Столичные особы, никогда прежде... ну или последние двадцать лет окрест не виданные, вдруг сваливаются, словно снег на голову...]

— [Элиза, в чём ты видишь подвох? Почтеннейшее семейство, петербургские аристократы, уж скорее мы им не ровня... И если вдруг получилось бы породниться, можно посчитать только за честь!]

— [Что, породниться? В смысле, мне выйти замуж за этого напыщенного франта? Да он всем видом демонстрировал нам своё презрение, и нисколько не похож на желающего стать женихом!]

— [Право, дочка, ты несправедлива к мсье Константину! Мне он показался вполне достойным человеком, перспективным офицером... К тому же, он совсем тебя не знает... пока, как и ты его, впрочем...]

— [Зато матушка его ведёт себя, словно знает меня с пелёнок, если не раньше! И скажу тебе прямо, папенька, неизвестно ещё, на кого приготовлены амурные сети, на меня... или на тебя!]

— [О Боже, что за чушь ты несёшь? Какие сети, какой амур? У нас с Таисией Васильевной был мимолётный роман... сто лет назад, после чего прошла целая жизнь, всё давно улегло и забылось, уверяю тебя!]

— [Глядя на те ухищрения, с какими она вьётся вокруг тебя, в это трудно поверить... К тому же, как ни цинично звучит, причиной могут быть совсем не романтические чувства!]

— [Прости, дочь, но я не желаю обсуждать княгиню в подобном тоне! Она этого ничем не заслужила!]

Григорий Денисович откинулся на спинку сиденья и демонстративно скрестил руки на груди, вперив взгляд в заоконный ландшафт. Элиза уставилась в противоположное окно, чувствуя немалое огорчение, что вывела папеньку из себя, а так же изумляясь той экспрессии, с которой набросилась на совершенно незнакомую даму. Откуда вдруг вспыхнуло такое ожесточение, почти интуитивное, вне логического смысла? И тем не менее, раздражение против завтрашних незваных (ею, оттого нежеланных) гостей не проходило, а даже усиливалось. Ну вот зачем они нужны, все эти докучные старики, юнцы с аксельбантами, молодящиеся барыни? Ронять вымученные охи и ахи, источать комплименты, чтобы потом, в приватных сплетнях, дать волю злословию? Ведь по сути, Элиту интересовало лишь одно мнение, которого она ожидала с волнением, и предвкушая... не ведомо что.

По счастью, характер нашего отставного поручика не отличался долгой угрюмостью. Он отпрянул от наскучивших осенних видов, и с весёлым блеском в глазах обратил внимание на третье лицо их компании — Акулину.

— Прям не узнаю тебя, девица-красавица! Уж не горничная, а чисто барышня благородная, и наряд-то как ей идёт! А взгляд, взгляд — берегитесь кавалеры!

Девушка вспыхнула смущением (не без удовольствия) и быстро глянула на Элизу. Хоть служанка и не поняла ни слова из диалога Палиц, но уразумела, что между отцом и дочерью произошла размолвка. Поэтому хотела ясности, насколько уместным будет поддержать шутливый вызов. Впрочем, на губах Элизы появилась добродушная улыбка, отчего Акулина весело хмыкнула:

 — Будет вам, Григорий Денисыч, в краску вгонять! Какая с меня барышня благородная, чистый срам! А наряды-корсеты не своей волей одела, а по нужде хозяйской, да слову Лизаветы Григорьевны!..

— Ну, ладно, ладно, Акулина, я же не в осуждение, наоборот! Просто ничем ты от мещанских девок, да и дворянских многих, не отличаешься, могу поклясться!

— Скажете, Ваше Благородие! Я ж споначалу вообще в этих надёвках, будто пест в макитре толоклась, сладу не имела, хоть давно, кажись, приучена уходом... Но одно со стороны, а самой-то — дело нешутейное! Но Бог не выдаст, свинья не съест, притерпелась. Только на духу скажу, что в горнице лад, то в поле невпопад, для чёрной работы негоже...

— Так слышал, вроде ты в начальницах утвердилась, отчего же не одеться прилично? На обедне посреди знатных дам стояла, не посрамила собрание. — Тут Григорий Денисович лукаво прищурился, намереваясь чуть более вольно пошутить, чем обычно в домашнем обиходе:

— А признайся, ma belle amie, о чём в праздник молилась, чего просила, как девицам на выданье полагается?

Элиза укоризненно покачала головой, а горничная рассмеялась:

— Так знамо о чём просят: "Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня женишком!" Только на службе при честных дарах такое грех вымаливать, а вот потом — пожалуйста!.. Да смотрите, неужто взаправду снег?

Все потянулись к переднему оконцу, где за дюжими плечами Матвея видны были седые тучищи. Пришлось барину приоткрыть дверь и выглянуть. Ощутимо дохнуло холодом, и заметны стали "белые мухи", кружимые резким ветром.

— В самом деле! Выпросили таки! — Григорий Денисович хлопнул себя по колену, усаживаясь обратно в ликующем настроении, словно сбылся самый выгодный его прогноз на бирже. — Теперь дело за женихами, pas vrai [не так ли]?

Похоже, основной посыл спича был обращён к дочери, но она и бровью не повела. Возможность изменения девичьего статуса на любое, пусть престижное замужество казалась ей как никогда вздорной химерой. Пожалуйста, плетите свои интриги, и хоть вся губерния соберётся на званный пир, что с того? У неё есть путеводная звезда, да, невозможно далёкая, наверное, недостижимая, но самая прекрасная на свете!

Элиза закуталась поплотнее в стёганный жакет и предалась радужным грёзам, выбросив из головы досужие тезисы и не обращая внимания на bla-bla спутников.

В имение въезжали уже по белёному пушистому ковру, в котором тяжёлые колёса оставляли чёрные колеи. Лошади громко фыркали, мотали гривами, взметали копытами липкие брызги. Кучер Матвей со смехом отряхивал плащ и кепи, отирал усы. Небо чуть прояснилось, обещая ясную ночь, возможно, с морозцем. Деревья потеряли остатки листвы, чернели ветвями с белыми нашлёпками, кроме цепкой бронзы дубов, покрытой ещё более пышным слоем снега.

Впрочем, любоваться "выпрошенной" зимой не было времени. Предстояло подготовиться к завтрашнему событию, по воле судьбы и гостеприимству боярина приобретшему повышенный уровень. Если напросившиеся родственники не внушали опасений, то залётные столичные "штучки" вынуждали к особенно тщательному подходу.

Поэтому на последовавшем вскоре обеде, куда впервые пригласили за стол Акулину (чем вызвав молчаливое неодобрение чопорной m-m Monter), в перерывах между подачей блюд оживлённо обсудили план действий. Собственно, ничего особенно не менялось от первоначального, просто добавился объём приготовляемой снеди и напитков, ещё более возросла требовательность к их качеству, а так же внешнему облику столовых аксессуаров и убранства, и, разумеется, сноровке прислуги.

После десерта распрощались с насупленной гувернанткой и всем штабом отправились в свежеобустроенную залу. Явились основные исполнители: управляющий имением Игнатий Семёнович и шеф-повар мсье Луазо. Почтенный, но скромный управляющий, успевший собаку съесть на столь важном месте ещё в пору крепостного права, лишь записывал в пухлый блокнот череду замечаний, никак не комментируя, тогда как экспансивный француз, активно жестикулируя руками и меряя шагами помещение, сыпал предложениями, словно из рога изобилия, и бросал яростные взгляды на присутствующих, как будто собирался вызвать на дуэль любого, кто не согласится с его доводами. Давно привыкшие к подобной манере, отец и дочь Палицы хранили спокойствие, но старинный приятель повара Игнатий Семёнович не удержался от ехидного словца:

— Ишь, разошёлся каналья (простите, Елизавета Григорьевна!), чисто коверный шут в балагане! Чего хлопочешь, в первой, что ли, благородных гостей привечать?

Казалось, Луазо вырвет клочьями свои вороные с сединой волосы и, парализованный, рухнет на пол, настолько задела его “дружеская” колкость, но он лишь протянул руки в сторону хозяев умоляюще-негодующим жестом:

— О, ваши сиятельства, как можно позволять говорить такой дерзость этот деревенский болван? Клянусь жизнь, это грустно терпеть! Мой долг не уронить ваша честь, и показать товар лицом, так говорить, в лучший вид!

С трудом сдерживая смех, Григорий Денисович поднялся, подошёл к взволнованному французу и похлопал его по плечу:

— Ну, право, дружище Проспер, сколько лет и зим мы тут вместе, пережили всякие времена, но ты нас никогда не подвёл! Так что давай займёмся привычным делом, да с Божьей помощью не посрамим Соловьиного! И полно вам ссориться, как тем помещикам, что у Гоголя, из-за чепухи... Пожмите же руки!

Неизвестно, оценили ли повздорившие юмор сравнения с литературными персонажами, вряд ли ими читанными, но неловко сблизились и потрясли сцепленными кистями, хотя мсье Луазо продолжал кусать браво закрученный нафабренный ус. Этим, пусть и худым миром завершили совещание. Папенька изволил отправиться в личные апартаменты, дабы вздремнуть часок "для здоровья", служивый люд отбыл исполнять поручения.

Элиза отпустила Акулину, немало смущённую произошедшей сценой, и тем, что вдруг оказалась с "барской" стороны домашней иерархии, выше даже самого Игнатия Семёновича и француза-повара! Взлёт из обычной горничной почище карьеры Наполеона после осады Тулона, как заметил бы светский острослов. Мы же, знакомые со всей предысторией вопроса, просто улыбнёмся наивному смятению девушки.

В наступившей тишине, посреди воплощённой идеи о гармоничном пространстве, хорошо мечтается. Элиза бродила по зале, трогая то и сё, словно проверяя материальность предметов, но мыслями витая далеко, да и высоко пожалуй. Покровский первоснег убелил землю, зашторил небо седыми тучами, но это ничего не значит, когда взгляд пронзает вёрсты и достигает хрустально-звонких звёзд, озарённых немеркнущим солнцем. О чём-то как будто грустится, но паче чается щемящим сердцем, и не может вполне выразиться. Разве что гениальный поэт сложит единственно верные строки, или композитор воплотит в ноты услышанный божественный глас. Элиза, из всех искусств более расположенная к изобразительному, пыталась на холсте ума набросать черты волнующих её чувств, однако выходила некая цветовая гамма, лишённая конкретики рисунка, более подходящая для акварели или пастели. За этим занятием, вернее, времяпровождением, застало барышню приглашение на ужин.

Позднее вечером, в час, более подходящий для отхода ко сну, Элиза, не вытерпев, устроила генеральный смотр нарядов. Помогавшая ей Акулина терпеливо подносила и перекладывала одни и те же платья, ленты, чулки, туфли, подтягивала и поправляла мнимые складки, не забывая восхищённо ахать, отпуская ценные замечания. Уже к полуночи было выбрано самое-пресамое сногсшибательное одеяние, достойное важности предстоящего evenement [события]. И пусть его значение несколько преувеличивалось воображением младшей Палицы, тем не менее масштаб подготовки соответствовал её окрылённой фантазии.

К собственному удивлению, спалось Элизе неплохо — сразу же погрузилась в сновидения, причём самые мирные, наполненные радостным предвкушением. Проснулась рано, тут же вызвала дежурных горничных, захлопотавших насчёт горячей ванны с отварами очищающих трав. Разумеется, в поместье ярко выраженного западника, каковым не без основания считал себя Григорий Денисович, имелись сии образцы гигиенической мануфактуры, сосуществующих с традиционной русской баней. Каждые выполняли свои определённые функции в соответствии с привычками и потребностями хозяев. Например, барышня предпочитала утреннюю ванну, но в особых случаях, а вечерами предавалась волшебному воздействию разогретого пара и берёзовых прутьев.

Облачившись в домашнее платье, сверху — халат, она первым делом нагрянула на кухню, затем в залу, проверить, как идут приготовления. Шеф-повар Луазо, ещё не вполне отошедший от вчерашней коллизии, извергал молнии на своих подчинённых, подобно громовержцу Зевсу, мешая энергичный, но куртуазный французский с отборным нижегородским. Появление молодой госпожи вызвало лёгкий поклон, но отнюдь не смягчение тона, так что Элиза сочла за лучшее поскорее удалиться, вполне уверенная в праздничном меню. В парадной столовой царило не меньшее оживление, однако в умеренных рамках. Нанятая загодя и прибывшая накануне  артель официантов, все в хороших фраках (но ещё подпоясанные фартуками), занималась расстановкой столов и сервировкой посуды. Руководил действом мэтр Шарко, схожий с капитаном испанского галиота, готовящегося к абордажному бою с пиратами. Одесную его и чуть сзади находился Игнатий Семёнович, направляющий местных работников, заодно приглядывающий за пришельцами. Здесь тоже ничто не вызывало беспокойства, и барышня Елизавета Григорьевна могла со спокойной совестью вернуться к делам сугубо личным.

То есть без особого аппетита испила кофею, задумчиво ломая печенье и по кусочку бросая в рот. Пару раз справилась через Акулину, не занесло дорогу, проездно ли (да что вы, сударыня-барышня, не Бог весть снегопад, и воробей шагом дойдёт!)? Пробовала читать последний столичный журнал, но смысл напечатанных строк ускользал, не успевая задержаться в мозгу. О чём-то, кажется, важном, и вполне смело, надо бы сосредоточить мысль, но какой, право, вздор! Заскрипели рессоры во дворе, Элиза всполошёно бросилась к окну — там всего-лишь Матвей испытывает  экипаж после починки. Конечно, рано ещё, не приедут ранее одиннадцати, и всё же ожидать — невыносимая дантова мука!

Элиза решительно и окончательно вызвала Акулину: несите всё, буду облачаться! Надо ли говорить, что вечерняя процедура была воспроизведена с ещё большей тщательностью, едва ли не в слезах досады (ничего к лицу и фигуре!). Три горничные сбились с ног, пока сложился мало-мальски благоприятный образ. Белое муслиновое платье, пышное и воздушное, словно взбитые сливки, всё в фестонах и воланах, и шёлковых лазоревых лентах. К нему лучшее исподнее бельё, разумеется, от парижских модисток, от них же атласные чулки. Но прежде уже давно поджидавший наготове Coiffeur Sidoroff, знаменитый уездный парикмахер, сотворил из волос барышни неповторимую причёску sous la fee, и заодно добавил кашемировой нежности щёчкам посредством пудры, а глазам — магической выразительности с помощью моднейших красок и теней.

В результате задолго до назначенного часа m-ll Палица оказалась во всеоружии последних ухищрений древнего, как мир, Ars Amatoria. К счастью, даже они не смогли затушевать природное очарование, зримое  любые покровы. подобно мякоти «Белого налива», если смотреть сквозь плоды на солнце. Молодость зачастую принимает на себя, пусть ненадолго, функцию красоты, но если они сопутствуют, нет прекраснее союза для человеческих существ. А коли отмечается присутствие недюжинного ума при этом — о, боги! Неужели появилось на земле подобное вам создание?

Когда Элиза покинула наконец спальню, то увидела внизу, в холле, прохаживающегося папеньку. Вид его поражал респектабельностью. Отлично сшитый фрак облегал фигуру, подчёркивая одни достоинства, лакированные туфли эбеново сияли, над белоснежным жилетом красовался жемчужный галстух-пластрон, скрепленный алмазной булавкой. Свежая стрижка (браво, маэстро Сидоров!), безукоризненно выбритое лицо и уложенные волосок к волоску усы весьма молодили отставного поручика. Барышня в порыве восторга бросилась к перилам и всплеснула руками:

— Ах, папА, ты выглядишь чудесно! Настоящий дэнди!

Григорий Денисович расцвёл улыбкой, не скрывая удовольствия от слов дочери, шутливо поклонился, и в свою очередь (весьма справедливо) похвалил её выбор наряда и драгоценностей, особенно шейной броши-шпинели. Элиза торжественно, словно королева по дворцовой лестнице, но слегка конфузясь спустилась вниз. Положа руку на сердце, сегодняшнее событие не очень вписывалось в перечень торжественных мероприятий, требовавших столь парадных одеяний. Собственно, и сама грандиозная реконструкция столовой, проведённая героическими усилиями в немыслимо сжатый срок и произведшая немалый шум в округе, могла бы показаться скептическому уму несколько trop pour [слишком]. Но поскольку главные действующие лица пребывали в полном согласии насчёт важности происходящего, то разрушающее сомнение не смело потревожить их сознание.

К тому же во дворе раздался долгожданный шум — лихо вкатилась роскошная карета о четырёх упряжных лошадях. Папенька тот час устремился наружу, дабы на крыльце встретить гостей. Там уже выстроился ряд празднично приодетых слуг. Первой, и довольно решительно, будто авангард наступающего войска, из экипажа показалась Марья Филипповна, в соболином жакете a la hongroise и каракулевой магерке с длинным, едва не с турецкую саблю, фазаньим пером. Элиза наблюдала через окошко, невольно улыбаясь, с какой учтивостью папенька отвесил поклон и помог даме сойти на постеленный ковёр. Следом за баронессой спустился невысокий седовласый господин в твидовой крылатке, украшенный почтенными бакенбардами. Несмотря на тщедушный облик, взгляд его, спокойный и твёрдый, выказывал человека, основательно устроенного в жизни. "Вероятно, мсье Валевский, губернский нотариус" — догадалась девушка. В руках сей служитель закона нёс строгий деловой портфель, который явно не доверил бы никому, даже собственной тени. С Григорием Денисовичем они обменялись рукопожатием и короткими приветствиями, как старые знакомцы. Последним явился относительно молодой человек, одетый прилично, но крайне невыразительный, будто всеми силами старался скрыться от чьего бы то ни было внимания, и Элиза нисколько не заинтересовалась им.

Буквально через секунду названная компания оказалась в холле. Шедшая во главе колонны мадам Холл, увидев Элизу, на миг остановилась, не оборачиваясь сбросила назад, прямо в руки подоспевшего лакея уже расшнурованный жакет, затем с радостным оживлением двинулась навстречу девушке. Элизу поразило её вспыхнувшее подобно факелу пунцово-гранатовое платье, шёлковое, с чёрными изящными вставками, и лишь вокруг шеи белеющее кружевной полоской — и та самая шпинель, знакомая по первому их свиданию. Роскошные воронова крыла волосы гостьи были частично уложены вверх, образуя некий "облачный сонм вокруг Олимпа", основной же поток ниспадал к плечам, схожий с кастальскими струями. Первоначальный план встречи (правильный реверанс, вежливо поздороваться, обмен любезностями) тут же был забыт Элизой, и она вся подалась навстречу простёртым рукам баронессы. Они обнялись тепло, словно знали друг друга долгие годы и пережили длительную разлуку. Жаркие, как огонь, губы Марьи Филипповны коснулись щеки юной барышни, скользнули к уголку рта, задержались, но не посмели влиться поцелуем в дрогнувшие уста. Зато нежнейший аромат духов, дорогой материи, ещё непонятно чего интимно-таинственного буквально ударил в голову бедной Элизе.

Мадам Холл разомкнула объятья, чуть откинулась назад, одаривая барышню смелым смеющимся взглядом:

— Что за чудо Елизавета Григорьевна! Настоящее украшение нашей провинции, не правда ли, господа?

— Полноте, Ваше Благородие, не вгоняйте меня в краску!.. Рядом с вами и Афродита не посмеет мечтать о золотом яблоке...

Марья Филипповна звучно, серебряным колокольцем рассмеялась, ничего уже не ответив. Лишь её быстрый лукавый взгляд чуть задержался на шейной броши девушки, чтобы затем вернуться к общей группе. Был представлен сопровождающий баронессу personne: Антон Иванович Форрест, секретарь по торговым связям мадам Холл. Собственно, его роль заключалась в засвидетельствовании крепостного соглашения в числе трёх необходимых для этого лиц, хотя при необходимости он мог предоставить любые сведения.

В первую очередь гостья посетила туалетную комнату, дабы поправить красоту (заодно избавиться от шляпки); на время отлучились и прибывшие джентльмены. После чего все устроились в диванной комнате, как и следует из названия, на диванах. Были предложены горячие напитки, дабы "согреть нутро с дороги". Марья Филипповна, Форрест и не захотевшая от них отличаться Элиза выбрали чай, а маститые господа осушили по кружке глинтвейна. Промежду прочим вели светскую беседу на излюбленные темы: превратности погоды, отвратительные русские дороги и дурное начальство. По истечении положенных этикетом минут хозяин Соловьиного вспомнил о цели собрания и предложил вовлечённым в сделку лицам перейти в его рабочий кабинет. Это было логичным решением, и мсье Палица с мсье Валевским, поднявшись со своих мест, обернулись к мадам Холл, чтобы сопроводить её. Однако Марья Филипповна рассудила иначе:

— Поскольку суть предстоящего договора совершенна прозрачна и не предполагает трений, а все условия взаимовыгодны, не вижу смысла всем сторонам присутствовать на каждом этапе подготовки. Я всецело доверяю глубокоуважаемым Григорию Денисовичу и Казимиру Леопольдовичу, и надеюсь, что с помощью моего секретаря господина Форреста они придут к скорому соглашению, и мы сможем подписать готовые документы. Пока что прошу Елизавету Григорьевну составить мне компанию на время ожидания...

На лице хозяина поместья, пока он слушал это высказывание, читалось не только удивление, но и немалое разочарование. Похоже, он рассчитывал на общение с незаурядной дамой в процессе оформления купчей (но увы!). В то время как убелённый сединами нотариус и бровью не повёл. Возможно, он уже был подготовлен к подобному развитию событий, да и всякого насмотрелся на веку. Григорий Денисович лишь пожал плечами, мол, воля ваша, и жестом пригласил озвученных господ следовать за ним.

Не успели договорщики скрыться из глаз, как баронесса поднялась с дивана и неспешным шагом двинулась по периметру комнаты, словно изучая эстампы на стенах, но больше поглядывая на Элизу, при этом они обе пребывали в некотором замешательстве, то ли в виду отсутствия общей темы для разговора, то ли их чрезмерного количества. Затем внимание гостьи привлёк концертный рояль, подобно ленивому левиафану расположившийся в дальнем углу.

— О, Бёзендорфер! Хороший выбор, сделает честь любому его владельцу... — Марья Филипповна приблизилась к инструменту, и получив, разумеется, разрешение, откинула крышку, некоторое время рассматривала с благоговением, и тронула клавишу. Раздался глубокий, почти готический звук. Затем пробежала легкомысленная гамма, замкнутая дерзким аккордом.

— Узнают коней ретивых по их выжженным таврам!.. Прямо дрожь пробирает, до чего хорош! Beautiful is always beautiful [Прекрасное всегда прекрасно]! И мне почему-то кажется, Елизавета Григорьевна, что вы должны замечательно играть на нём! Давайте исполним что-нибудь дуэтом, в четыре руки, на ваш выбор...

Элиза, всегда имевшая большую склонность к художественной стороне искусства, чем к музыке, колебалась:

— Увы, не могу похвастаться значительными достижениями в этой области, всё моё образование: француженка-гувернантка, да репетитор из города. Но если вы согласны потерпеть мою негодную манеру, то извольте, можем сыграть из сонат Моцарта, мне более знакомы...

— Отлично! — Баронесса мгновенно преобразилась: из лениво грациозной дивы в подвижного сорванца — схватила и перенесла второй стул к роялю, затем шутливо предложила руку девушке и усадила её рядом с собой. Они кратко обсудили порядок и зачин, и по кивку Элизы разом вступили в игру.

Как и следовало ожидать, насчёт согласия в ансамбле поначалу было туго. Более младшая и неопытная участница то ускоряла темп, как норовистая гончая поперёд стаи, то вдруг безбожно отставала. Марье Филипповне приходилось прилагать максимум выдержки и умения, дабы не сорвать общее течение пьесы. Их общие усилия не пропали зря. Постепенно синхронность исполнения наладилась, музыка наполнилась столь свойственными ей гармонией и богатством красок. Элиза, чуть успокоившись и ощутив уверенность в себе, смогла вполне насладиться столь приятной близостью с персоной тайных воздыханий. Ей казалось, что словно волшебные нити соединили их души нерушимой связью, сердца бьются в унисон, и вот-вот они окажутся в небесном Эдеме, или Нирване, или в той стране, которой и названия не сыщешь...

Закончив с Моцартом, они остановились для небольшой передышки. Баронесса, сама раскрасневшаяся, словно институтка на катке, улыбаясь, положила ладонь поверх Элизиных пальцев.

— Более чем прекрасно, дорогая! Зря вы на себя наговаривали! Обычный недостаток практики, а главное присутствует — чувство ритма и чуткий слух! Может быть, сыграете соло?

Весьма тронутая похвалой, барышня с радостью согласилась, лелея мечту показать всё, на что способна

— С вашего позволения, пьеса-багатель Людвига ван Бетховена: «К Элизе».

— О, it's great [это замечательно]! Элиза, кому, как не вам виртуозно исполнять эту великую вещь?

Возможно, искушённый, а главное, излишне придирчивый критик не счёл бы данный номер шедевром, ну а мы, любезный читатель, вместе с Марьей Филипповной получим отменное удовольствие от искренней и эмоциональной игры девушки (Благо придётся вам поверить моему слову).

После багатели на волне воодушевления Элиза решилась спеть. Начала с пары итальянских мадригалов, исполненных, впрочем, больше для куража. Затем перешла к русским романсам, в которых столь преуспела, что вызвала неподдельную слезу у взволнованной слушательницы. Как раз в этот момент со второго этажа донеслись голоса, потом показались и сами участники делового круга. Вид у них был самый благодушный, особенно сиял радостью мсье Палица. Он попытался, впрочем, не слишком настойчиво, упросить jolie fille [милую дочь] продолжить музицирование, но Элиза непреклонно опустила крышку фортепиано. Omne bonum in modum. Всему своё время.

С общего согласия решили заключительный акт сделки произвести прямо здесь, в холле. Казимир Леопольдович ладно устроил на журнальном столике все бумаги, затем кратко, но в полном объёме изложил их содержимое мадам Холл. Вопросов почти не возникло, небольшую шероховатость в условиях тут же разрешили с помощью Григория Денисовича. Осталось дело за малым, но основным — завизировать документы собственноручными подписями сторон, а так же нотариуса, и поставить необходимые печати. Пригласили предупреждённых заранее свидетелей: со стороны продавца это были уже знакомые нам управляющий имением Игнатий Семёнович и шеф-повар Просперо Луазо. Оба приглашённых сознавали важность своей миссии, поэтому нарядились в лучшие костюмы и вели себя предельно чинно. Третьим свидетелем, как уже говорилось, выступал секретарь баронессы мсье Форрест.

Когда всё завершилось, и гербовые листы перекочевали в неприступный портфель господина Валевского, радушный хозяин громко хлопнул в ладоши, и тут же вышколенные лакеи вынесли ведёрко с покоящейся во льду бутылкой «Мадам Клико», а так же поднос с бокалами. Пробка с должным эффектом выстрелила в потолок, и все присутствующие выпили за успех осуществлённого дела. Завязалась общая оживлённая неразбериха, предшествующая следующему пункту повестки дня — званному обеду в узком кругу.

Пользуясь случаем, что папенька и мадам Холл увлеклись беседой, а остальные участники суеты оказались вне пределов разборчивости речи, Элиза набралась смелости напрямую обратиться к нотариусу:

— Казимир Леопольдович, позвольте задать вам вопрос на одну деликатную тему... Надеюсь, она не заденет вашей профессиональной щепетильности...

Маститый шляхтич с достоинством поклонился, в голосе его, однако проскользнули ироничные нотки:

—Я полностью к вашим услугам, милостивая государыня Елизавета Григорьевна! При этом, разумеется, как вы точно подметили, в рамках моей профессиональной щепетильности... Итак?

— Скажите, вам что-нибудь известно о княгине Шеховской? Кажется, она родом из нашей губернии?

На лице нотариуса чуть нахмурились брови, но глаза продолжали улыбаться:

— Как вам сказать... Разумеется, я наслышан о Её Сиятельстве княгине Таисии Васильевне, в девичестве Феличе, и даже был знаком с её родителями. Они из старого генуэзского рода, их предок перебрался с Корфу ещё в царствование Алексея Михайловича, обрусели, причислены ко дворянству. Доход имели невеликий, но устойчивый. Таисия Васильевна, признаться, в юности была необыкновенной красавицей, да и сейчас, говорят, пребывает в цветущем виде. А тогда очень выгодно заключила брак с адмиралом князем Петром Петровичем Шеховским, весьма состоятельным вельможей. Впрочем, три года, как овдовела. Что не очень... — на этом месте господин Валевский прервался, бросив взгляд с изучающим прищуром на Элизу. — А позвольте узнать, любезная барышня, в чём причина ваших расспросов насчёт мадам Шеховской?

Сколь ни пыталась девушка сохранить якобы скучающий, безразличный облик, пришлось открыть свои намерения:

— Признаюсь, это не просто абстрактный интерес. Дело в том, что некоторое время назад, а точнее, вчера, после праздничной службы в Игнатово, мы с папенькой как бы случайно встретили княгиню Шеховскую с её сыном Константином, и она буквально напросилась к нам на обед, и вообще, всячески навязывала знакомство, особенно моё с этим молодым князем, который вёл себя при этом чрезвычайно заносчиво. Мне показалось, буду рада, если вы развеете мои подозрения, что княгиня пытается засватать за меня своего сына, причём руководствуется исключительно материальной выгодой!

Казимир Леопольдович рассмеялся, но так негромко и учтиво, что не привлёк ничьего внимания. Глаза его погрузились в звёздочку морщин, а руки упокоились на груди, выражая полную безмятежность. Мол, всем бы ваши тревоги, матушка! Однако почти сразу посерьёзнел и, прокашлявшись, продолжил излагать resume:

— Если вы склонны считать возможность приобретения княжеского титула в обмен на некое денежное состояние в качестве приданного предосудительным помыслом, то ваши предположения небезосновательны, сударыня. Как я уже говорил, три года назад княгиня овдовела и сделалась наследницей изрядного богатства. К великому сожалению, ни она сама, ни юный князь Шеховской не смогли разумно распорядиться полученными возможностями. Баснословные траты, поездки на дорогие курорты, неупорядоченные знакомства очень быстро привели к тому, что капиталы покойного адмирала были растранжирены. В настоящий момент денежные дела Шеховских находятся в таком фатальном виде, что только чудо спасёт эту семью от банкротства. Ну, или женитьба князя на богатой невесте...

Элиза слушала доверительную повесть, устремив сосредоточенный взгляд прямо под ноги. Итак, предчувствие её не обмануло, весь жеманный интерес княгини шит белыми нитками. Они со своим франтом-сынком охотятся за папенькиными деньгами, надеясь получить их через безропотную провинциальную дурочку Лизу. Ну-ну, посмотрим ещё, кто останется на бобах!

В голосе нотариуса звучали сочувствие с ободрением:

— Знаете, я давно с большой симпатией отношусь к Григорию Денисовичу, и вы, Элиза, вызываете во мне почти отеческие чувства. Не смею вмешиваться в семейные вопросы, лишь примите к сведению мнение не самого последнего в этом мире человека. Если решитесь на брак с молодым князем Шеховским, готовьтесь к испытаниям. Он из той породы  людей, что не знают меры в наслаждениях жизни, а ответственности бегут, как огня. Он спустит до дна любое богатство, разорит всякое состояние. После смерти адмирала и карьера сынка пошла прахом. Никчёмность, даже с княжеским титулом, не стоит ломанного гроша. Так что подумайте хорошенько, прежде чем примете решение, и дай вам Бог трезвую голову при этом...

Часы гулким басом пробили два пополудни. И словно того дожидавшийся, во двор вкатил ещё один экипаж. Папенька отправился встречать с заметно большей прохладцей. То оказались Епифан Степанович Чёрмный с падчерицей, прибывшие вровень к обеду. Бывший стряпчий хромал насчёт светских манер, зато не страдал излишней застенчивостью. С лучезарной улыбкой обошёл всех, представленный хозяином, и с жаром высказывал счастье познакомиться, заодно презентуя опекаемую спутницу. С уважаемым Казимиром Леопольдовичем они пересекались прежде по судебным делам, так что сразу нашли тему для обсуждения. Оставшаяся в одиночестве Евгения (так звали приёмную дочь Чёрмного), явно конфузилась, не зная, что делать в незнакомой компании. Пришлось Элизе прийти ей на помощь, усадив подле себя и заняв беседой.  К тому же было любопытно поближе узнать женщину, которую молва упорно пророчила в новую мадам Палицу. К ним присоединилась Марья Филипповна, и разговор более-менее завязался.

Мадемуазель Чёрмной было немного под тридцать, настоящие её родители умерли, когда девочке было пять лет, и она оказалась в семье дальней родственницы, жившей вблизи Смоленска. К сожалению, получить приличное образование в тамошних условиях, как и достойно выйти замуж, не представлялось возможным. После смерти благодетельницы Евгению приютила, будучи бездетной, так же родственная ей чета Чёрмных, из которых в настоящее время здравствует один Епифан Степанович. Баронесса выслушала со вниманием жизненные обстоятельства бедной барышни, впрочем, избегая давать конкретные советы, да и что тут посоветуешь? Предполагаемое, пусть и небогатое наследство могло бы привлечь женихов, или положиться на волю случая (всё же представить эту серую мышку в роли мачехи Элиза категорически отказывалась).

Предобеденная пауза затягивалась, ожидали прибытия княгини и князя Шеховских. Элиза уже изнывала от желания поскорее явить гостям (а по существу, единственной из них) преображённую залу. Ей хотелось рассказать Марье Филипповне, насколько чудесной получилась реконструкция, но в то же время смущала тревога, вдруг повидавшая виды баронесса не оценит вложенные труды, а если промолчать, может, вообще ничего не заметит? Невольным помощником девушки оказался воодушевлённый порцией глинтвейна стряпчий. Обсудив все тонкости интересующего их с нотариусом вопроса, он громогласно обратился к хозяину, как, мол, насчёт обещания показать волшебное превращение древних руин в новейшие чертоги? Григорий Денисович попытался возразить насчёт "руин", но уже мадам Холл, заинтересовавшись, попросила разъяснений. В этот миг терпение юной Палицы иссякло, она ринулась к батюшке, затеребила его за рукав, умоляя дать ей слово (и, разумеется, таковое получила).

Мало какой прожектёр,, представляющий свой проект утверждающим лицам, хотя бы и августейших кровей, делает это с таким пылом и воодушевлением, с каким Элиза раскрыла подробности воплощения заветной идеи. Все тонкости и скрытые места, словно на воображаемом экране предстали мысленному взору присутствующих, заразив воодушевлением самых меркантильных. Но лишь одни глаза сияли ей, подобные лампионам, освещающим сцену, и отражаясь в них, ещё больше возносилась радостная душа девушки.

В конце концов общее настроение достигло точки кипения (к тому же подкрепляемое нешуточным чувством голода), и Григорий Денисович, махнув рукой на опаздывающих, дал указание распахнуть двери столовой. Дружное движение присутствующих в указанном направлении было прервано самым театральным образом — появившийся в дверях уличный лакей громко доложил барину, что во дворе ожидает прискакавший верхом кучер господ Шеховских с неприятным известием. Последовал приказ звать кучера в дом, после чего грязный измученный малый поведал историю о том, как экипаж под его управлением из-за поломки оси съехал в канаву, едва не опрокинулся, но, слава Богу, все целы, хотя не могут продолжить движение, отчего Их Сиятельства просят Его благородие помочь добраться до усадьбы...

Григорий Денисович тот час вызвал Тимофея, велел заложить ландо для потерпевших крушение, а так же отрядить мастеров на дрожках с целью починки кареты. Тем более ожидать незадачливых "сиятельств" не было смысла, и наконец гости смогли войти под своды сияющей залы. 

С вашего позволения, дорогой читатель, я опущу все восторженные эпитеты, которыми щедро были осыпаны плоды творческого подхода отца и дочери Палиц. В самом деле, об этом мы прекрасно ознакомлены в предыдущих описаниях, затрону лишь момент, оказавшийся сюрпризом для самих творцов "Соловьиного чуда". То, с каким изяществом, и в то же время роскошно были сервированы столы для званного обеда — заслуживает отдельной песни, на которую уже не хватает моего словарного запаса. Команда шеф-повара Просперо Луазо, вкупе с приглашённой артелью официантов изобразили (не подберу иного определения) подлинное чудо. Разве что в московских и петербургских салонах могут повторить нечто подобное, да в монарших палатах по великим праздникам.

Между хрустальными вазами с цветами, словно в райских кущах, сияла серебром и фарфором посуда, наполненная отменной на взгляд и вкус снедью. Загадочными минаретами возвышались бутыли благородного вина, перемежаясь с гранёными графинами, наполненными фруктовым jus, а по-русски, морсом. В общем, картина впечатляющая, но без вульгарных излишеств. В неё прекрасно вписывались безукоризненного облика официанты, являющие чудеса учтивости, но почти незаметные.

Гости расселись за столом согласно именных кувертов, впрочем, с некоторой переменой ввиду отсутствия опаздывающих Шеховских. Элиза устроилась по соседству с Марьей Филипповной, проигнорировав отведённое место напротив папеньки. Все коротко перекрестились на образ Спасителя в святом углу. Золотистой влагой, отражающей свет сотен свеч, наполнились сверкающие бокалы. Первый тост за хозяина поместья и замечательного новатора, можно сказать, пионера прогресса, а так же его обворожительную сподвижницу-дочь провозгласил неутомимый Епифан Степанович. В устах матёрого судебного краснобая невозможно было различить искреннее восхищение от скрытой иронии. Младшая Палица с беспокойством глянула на мадам Холл, но в глазах гостьи светился добродушный юмор, и никаких задних мыслей.

Утолив первый голод, к тому же воодушевлённые заморским вином (Чёрмный предпочёл отечественную водку), гости разговорились. Поначалу общей темой оказалась добрая старая Франция. Далеко не все присутствующие имели счастье побывать там, но все имели определённое суждение. Особенно разглагольствовал хозяин, известный франкофил. Ему ассистировал господин Валевский, по свойству происхождения имевший те же симпатии. Мадам Холл, больше из желания позабавиться слегка оппонировавшая дуэту "старцев", в удобный момент втянула в дискуссию мсье Форреста. Оказалось, что сей незаметный молодой человек окончил полный курс Сорбонны, имел во Франции прекрасную практику в солидных конторах, поэтому достаточно осведомлён насчёт тамошнего положения дел. По всем спорным вопросам он приводил аргументированное мнение, вполне взвешенное, отнюдь не скопированное из периодической печати. Столкнувшись со столь солидной позицией, к тому же во многом отличной от общепринятой, Григорий Львович незаметно для самого себя насупился и перешёл в личную атаку. Ему показалось несколько унизительным выслушивать сентенции от столь малозначительной фигуры, пусть и делового секретаря обворожительной дамы. Это роняло его авторитет, как высоко эрудированного знатока европейских, а особенно Парижских проблем. Чего бы ни касалось обсуждение, то ли закона о свободе собраний и печати, то ли объявления «Марсельезы» государственным гимном, всякий раз господин Палица стремился дискредитировать позицию выбранного визави, причём чем дальше, тем более это становилось очевидным и абсурдным. Элиза, чутко уловившая зарождающийся оксюморон, просительно взглянула на Марью Филипповну. Впрочем, та и сама уловила дурное направление темы, поэтому поспешила вмешаться решительно, но деликатно.

Обсуждение перешло на внутренние российские вопросы, в частности, коснулось деятельности приснопамятной комиссии Лорис-Меликова. Тут застрельщиком выступил Епифан Степанович, Бог весть почему заточивший зуб на сего государственного мужа. С пылом, в котором уже чувствовалось влияние зелёного змия, он начал громить результаты комиссии, но пуще проект реформ, предложенный министром и разошедшийся негласно по стране. Григорий Львович и Валевский вяло комментировали эскапады бывшего стряпчего, судя по всему, ещё не сложившие устойчивого мнения в данном вопросе. Мсье Форрест отмалчивался с безразличным видом, получив от мадам Холл выразительный взгляд за предыдущую прю с хозяином поместья. Элиза не скучала только потому, что сидела вблизи обожаемого кумира и впитывала все мелочи, которые открывала в её облике.

Наконец-то были доставлены несчастные жертвы сухопутного крушения. Палица вместе с дочерью вышли на крыльцо, встречая молодого князя и его maman. Зрелище оказалось печальнее, чем можно было представить. Похоже, опрокинувшийся экипаж вывалил седоков прямо в средоточие грязи. Оба Их Сиятельства имели донельзя испачканную одежду, лица и руки так же не сияли чистотой. Но если княгиня, имея от унижения и растерянности несчастный вид, пыталась улыбаться, и бормотала о чём-то в делано светском тоне, то князь Константин, пылая от бешенства, хранил ледяное молчание, нисколько не собираясь конфузиться пред всякой деревенщиной.

Впрочем, от предложенной помощи для восстановления apparence appropriее [надлежащего облика] гости не отказались и были препровождены в соответствующие заранее приготовленные комнаты. Элиза проводила княгиню, чтобы вручить её попечению нескольких горничных. К счастью, пострадала лишь меховая накидка, а платье осталось нетронутым. Минут через пятнадцать Её Сиятельство, уже более-менее прихорошенная, смогла явиться в обеденную залу. Мужчины привстали, приветствуя горемыку-княгиню с особенным, хотя чуть ироничным почтением. Несколько задержавшись, собранию предстал молодой князь. Облик его с ходу отвергал любые насмешки, но и сочувствие тоже. В кривую ниточку улыбка, прищуренный взгляд поверх голов, казалось, это пленный шведский командир на пиру Петра Великого после Полтавской баталии. Чёткий вежливый кивок каждому из представленных гостей, не обещающий никакого панибратства. Лишь напротив Марьи Филипповны столичный щёголь несколько замялся, не в силах с ходу определить её социальный статус, к тому же задетый за живое ярким зрелым образом баронессы.

Дабы ускорить адаптацию новоприбывших в компанию, Григорий Денисович дал знак ожидающим в дальнем углу квинтету музыкантов, приглашённых из губернского театра, мол, играйте что-нибудь! Те всполошенно грянули Штраусовский вальс, затем сбавили темп, приноравливаясь к ситуации, и уже неспешно услаждали слух приятными мелодиями. За столом вновь наполнились бокалы, Чёрмный, нисколько не смущённый титулами-условностями, потребовал "штрафную" опоздавшим, на что мичман Шеховской с презрительной миной, но держась морского бесшабашного обычая, махом опрокинул в себя едва не четушку водки, причём позёрски не закусив ничем, а только шумно выдохнув воздух. Сражённый стряпчий вознамерился повторить подвиг князя, но был вовремя остановлен падчерицей, до этого момента ведшей себя тише воды ниже травы, да и сам сознавал опасность авантюры (будучи уже прилично под шофе).

Взбодрённая подобным эпизодом, возобновилась общая беседа на российскую тему, причём изрядно прибавив "градус". Оттолкнувшись от февральского взрыва в Зимнем дворце, неминуемо сошлись на женитьбе в августе государя императора на княгине Долгорукой. Суровым критиком на этот раз выступил Казимир Леопольдович, полагающий непристойным не только заключение столь поспешного после кончины императрицы брака (едва месяц прошёл, и башмаков не износили!), но и предшествующее поведение замешанных лиц. Трёх детей нажили в предосудительной связи, в добавок Александр, напуганный покушением, поселил любовницу в своих покоях, буквально в двух шагах от умирающей супруги! Большую, если не основную часть вины господин Валевский возлагал на женщину, поскольку она воспользовалась мужской слабостью государя и опутала его паутиной похоти.

Впрочем, подобное мнение встретило твёрдый, хоть и сдержанный отпор со стороны мадам Холл. Не стараясь совершенно обелить деяния обсуждаемой пары, она прежде всего обратила внимание на подавляющее положение с мужской стороны, которому не смогла противостоять молодая неопытная девушка, каковой была княгиня Долгорукая в начале всей истории. К тому же, как издавна повествуют авторы бессмертных книг, тот же Шекспир, любовь имеет свои права, диктуемые свыше, и смертным трудно их оспорить.

В промежутке этих крайних мнений расположились, весьма колеблясь, позиции прочих участников дискуссии. Элиза, по понятным причинам не слишком разбиравшаяся, кто  там более прав, просто безоговорочно доверяла своему новому кумиру и была всецело на её стороне. Разумеется, напрямую вступать в полемику она не дерзала, но сопровождала фразы Марьи Филипповны пламенными одобрительными взглядами, а оппонентов разила холодной неприязнью. Старший Палица, в силу горького семейного опыта, должен был всецело поддерживать семейные скрепы. Он и стоял на том, но его уверенность сильно подмывала, во-первых, чёткая позиция баронессы, которую он очевидно считал важной, а так же смутная надежда насчёт высших прав любви, упомянутых прежде, питаемая к тому же его записным либертианством. Княгиня Таисия находилась в ещё более щекотливой нише.  Благородной вдове, каковою она себя полагала, не престало поддерживать никакой adultеre, а так же столь явное попрание памяти почившей супруги. Но её нынешнее положение не казалось княгине столь уж привлекательным, и охотно было бы изменено на более приятное во всех смыслах замужество, или достаточно комфортную связь. При этом её безотчётно, на уровне интуиции раздражала баронесса Холл, видимо, воспринимаемая в качестве возможной соперницы за сердце Григория Денисовича, отчего княгиня не могла не встречать в штыки аргументы данной стороны. Епифан Степанович Чёрмный совершенно забыл, что он думал о предмете спора до нынешнего дня, и думал ли вообще, поэтому встречал каждую реплику угрюмым ворчанием, постукиванием кулаком по столу, иной раз вскакиванием с места, но ни одного внятного довода не привёл, так и оставшись "тёмной лошадкой". Тишайший Антон Иванович, несмотря на явное поощрение со стороны патронессы, отделывался общими сентенциями, хотя и в её пользу. Ещё менее существенным был вклад m-ll Чёрмной, больше приглядывающей за отчимом, чем поддерживающей общую беседу. Но откровенным мизантропом выглядел юный князь Шеховской. Ему нисколько не хотелось утруждать свой сиятельный ум рассуждениями на вздорную тему, к тому же несколько избыточное количество спиртного, принятое в один присест, создавало дискомфорт в области логического мышления. Оттого Константин сидел молча, уставившись в стол, поигрывая приборами, лишь изредка бросая сумрачно-изучающие взгляды в сторону мадам Холл.

Покипев с четверть часа, невольный диспут начал буксовать, но был вовремя погашен изящным манёвром баронессы. Она дипломатично коснулась посторонней темы, совершенно нейтральной, а потом предложила потанцевать (в столь восхитительной новой зале!). Все присутствующие выразили одобрение, хотя формат делового по-существу обеда не предполагал подобной вольности. Но музыканты были под рукой, сделка завершилась ко всеобщему удовольствию, отчего же не исполнить пару туров?

Мужчины задвигали стульями, поднимаясь, и тут открылась некая интрига, до этого момента никого не волновавшая, но вдруг ставшая проблемой. Кавалеров было пятеро, а дам всего четыре! Возникшая заминка позволила свершиться ещё одному казусу. Исходя из неписанного кодекса учтивости, подразумевались следующие пары: молодой князь, как потенциальный жених, выбирает Элизу; в рамках той же перспективы хозяин поместья приглашает будущую свекровь княгиню, баронесса должна достаться либо пану Валевскому, либо Епифану Степановичу, но поскольку танцевать с собственной падчерицей не комильфо, то её ведёт нотариус, а стряпчий (по общему мнению) вытягивает лучший жребий — мадам Холл. При этом, естественно, мсье Форрест оставался не у дел, но такова суровая реальность.

Однако последняя оказалась к тому же непредсказуемой. Воспользовавшись общим замешательством, князь Константин совершил стремительный Суворовский бросок вокруг стола и, оказавшись подле баронессы, протянул ей руку, приглашая на танец. Окружающие переглянулись от такого кандибобера, даже Элиза опешила, в душе смирившаяся с компанией мичмана, тем более удивилась княгиня столь своевольному поведению сына. Но, пожалуй, более всех задела выходка столичного хлыща Григория Денисовича. Он и сам намеревался вопреки всем канонам сделать выбор в пользу Марьи Филипповны, но, увы, молодость и прыткость одержали вверх. Пришлось-таки отставному поручику согласиться на бывшую пассию, в свою очередь Казимир Леопольдович подошёл к Элизе, а вот Чёрмный подкачал. Не простояв в вертикальном положении и минуты, грузно осел назад, едва попав на собственный стул, и рассмеялся досадливо: "Чёрт ноги запутал, не держат!" В результате четвертым всё же оказался ничуть не рвавшийся в бой Форрест.

Снова грянул вальс, но уже в полную силу. С первых тактов мелодии главенствующую роль в движении пар занял дуэт князя и баронессы. Поднаторевший на петербургском паркете гораздо более, чем на палубе корабля, Константин вёл даму уверенно, с шиком, сознавая свою красу и удаль. Мадам Холл ничуть не уступала в мастерстве, кружилась с блеском, впрочем, умея проявить некоторую сдержанность, словно осаживая излишний пыл кавалера. Прочие пары лишь заполняли свободное место, давая дорогу стремительной комете. Элиза одновременно с восхищением и оттенком ревности поглядывала на разошедшихся двух. Доставшийся ей почтенный нотариус знавал лучшие времена, то есть двигался хоть правильно, но всё медленнее, и даже дышать стал натужней. Похоже, более всего на свете он мечтал об окончании тура. Папенька неплохо смотрелся вместе с фешенебельной княгиней, излучающей довольство, но вряд ли испытывал счастье. Так же не казались на седьмом небе Антон Иванович и Евгения. Падчерица Чёрмного часто ошибалась в такте, спотыкалась, отчего заливалась пунцовой краской, и лишь скромное терпение партнёра позволяло им двигаться дальше.

Музыка прервалась ненадолго. Теперь уже мсье Палица был решителен, как когда-то на севастопольском бастионе. Едва освободившись от княгини, тот час завладел рукой мадам Холл, и подал знак квинтету о продолжении. Князь Константин наконец-то соединился с Элизой, а ввиду капитуляции Казимира Леопольдовича, третьей парой стали Таисия Васильевна и Форрест. Двигаться стало свободнее, так что Элиза вполне оценила разницу между пожилым дядечкой и полным сил молодцом. К финалу она совсем запыхалась, словно идя по следу предыдущего кавалера. Но сохранила лицо, не отстав, не сбившись ни разу. Григорий Денисович парил орлом, кружа баронессу, и даже искалеченная рука не мешала ему в этом. Казалось, годы и тяготы свалились с его плеч, возвращая былую молодость. Марья Филипповна охотно поддерживала кураж vis-а-vis, не забывая при этом обменяться улыбкой с Элизой, когда их взгляды пересекались. Княгиня и Форрест танцевали в меру, как прилежные ученики в классе, ничуть не увлечённые ни друг другом, ни процессом. В глазах столичной львицы давным давно лишь то имело цену, что способствовало её личному успеху или удовольствию, по тому же критерию она оценивала людей. Поэтому данный партнёр не значил для Её Сиятельства ровным счётом ничего, лишь вынужденное провождение времени за неимением лучших вариантов.

После этого тура участников вновь поубавилось. Мсье Палица, с таким энтузиазмом показавший себя в паре с мадам Холл, вдруг раскланялся, развёл руками, мол, простите великодушно, и присоединился к обитающим за столом персонам. Вслед за ним покинула place а la danse княгиня. В создавшейся ситуации Элиза пороптала внутри, что не может женщина выбрать женщину, лишь ждать мужского предложения. Разумеется, в компанию к баронессе тут же напросился юный Шеховской, что значило для Элизы танцевать с Форрестом. Тот оказался вполне приличным партнёром, чутко реагировал, вёл уверенно, но деликатно. Пожалуй, мог бы дать фору князю при всём его показном блеске.

Трёх туров оказалось вполне достаточно, чтобы феерически отметить и завершить деловое соглашение. Но прежде, чем приступить к финишным залпам шампанского, Марья Филипповна попросила m-ll Палицу проводить её в дамскую комнату. После нескольких деликатных процедур, совершённых при помощи дежурившей там горничной, мадам Холл вдруг без всяких обиняков спросила Элизу о князе Шеховском. Нисколько не колеблясь, словно гостья имела полное право на откровенность, девушка рассказала все подробности внезапно свалившегося на её голову то ли сватовства, то ли непонятно чего.

— Так, так... — задумчиво протянула баронесса. — Полагаю, замужество с князем не самая худшая перспектива. К тому же он молод, красив, блестящий офицер. Возможно, излишне самолюбив, но это черта многих мужчин. Если он испытывает к вам определённые чувства...

— Я не верю ни в какие его чувства ко мне, кроме высокомерия и насмешки! Ни ему, ни княгине не интересна я, как живой человек, а только деньги папА в качестве приданного. Мне удалось разузнать, что они полностью растратили наследство покойного адмирала и теперь близки к банкротству. Поэтому ищут любую возможность поправить финансовые дела, в том числе через женитьбу. Так же совершенно ясно, что столь безудержный мот и транжира, каковым является князь, спустит любое состояние, нимало не задумываясь, и в кратчайшие сроки. Его maman в том ему сообщница!

Марья Филипповна усмехнулась едва заметно, отчего прорисовались носогубные складочки, и прорезалась морщинка на переносице:

— Значит, вы не склонны принять ухаживаний князя, и не ищете замужества?
 
— Разумеется, нет, скорее соглашусь остаться в старых девах, или уйти в монастырь!

— Ну, до старости нам далеко, и в монастырь не к спеху... Поживём ещё на воле, как Божьи птички! — Баронесса лёгким деликатным движением приобняла Элизу, коснувшись губами виска. — Кстати, вы не против, если я приглашу вас с Григорием Денисовичем на свои именины, будут 22 октября, на Казанскую?

У Элизы даже комок встал в горле от радости, на самом деле она не представляла, каким образом можно устроить их следующую встречу. А тут такое предложение!

— Я точно не против, думаю, и папенька охотно согласится! А скажите, какого рода будет это... мероприятие? Наверное, по высшему разряду?

— Гостей будет немало на балу... Но вам нечего опасаться затеряться в толпе, я этого не допущу! Приму, как самых близких друзей!

Они вернулись в бурлящую музыкой и разговорами залу. Марья Филипповна предстала ещё более оживлённой, сияющей, обворожительной. К удивлению Элизы, баронесса почти флиртовала с князем, поощряла его любезности, да и с мамашей-княгиней была само очарование. К тому же принялась всеуслышание расписывать успехи и грандиозные перспективы своего бизнеса, словно рекламируя себя. Элиза хорошо видела, как изменилась в лице и “сделала стойку” Таисия Васильевна, каким взглядом она окинула сына, который и сам ел глазами столь замечательную богачку.

Но прозвучали последние тосты, мадам Холл, обменявшись парой фраз с Казимиром Леопольдовичем, объявила, что к сожалению им пора ехать, "ибо путь неблизок и зело тернист". Почти все, кроме задремавшего Чёрмного, поднялись, дабы проводить троих гостей. Уже в холле, полностью облачённая в дорогу, баронесса пригласила Григория Денисовича с дочерью на бал, посвященный именинам, 22 октября, и то же самое предложила князю и княгине Шеховским. Разумеется, приглашённые ответили бодрым согласием. Прощаясь, Марья Филипповна незаметным движением сунула в руку Элизы небольшой конверт.

Вслед за этим настала очередь Чёрмных. Весьма вежливо, с одной стороны Палица, с другой стороны Евгения, перебравший стряпчий был сопровождён на выход. И тут вдруг выяснилось, зачем, собственно, Епифан Степанович фактически напросился в гости. Прощаясь, он крепко, со слезами обнял племянника, и горестно произнёс:

— Хотел я, Гриша, пожаловаться на своё несчастье, да не решился омрачить общую радость... Сгорели мои амбары в Сырой Балке, а там зерна было на десять тысяч. Ну, кое-что покрыл из запасов, но пяток, как ни кинь, повис на мне, и теперь кредиторы требуют долг, обещают в полицию обратиться!

Григорий Денисович несколько опешил от такого признания "под занавес", но устраивать следствие, разумеется, не стал, а только попросил отписать, подробно и честно, все обстоятельства коллизии, а там видно будет.

Шеховские (которым был предложен экипаж на замену) не спешили покидать Соловьиное. Княгиня настояла, чтобы ей показали новомодный котёл для отопления, сооружённый в имении. Провести экскурсию пришлось самому господину помещику. Молодой князь, отговорившись, что "всяких медных-чугунных машин на флоте насмотрелся", остался в компании с Элизой. Возможно, это был заранее придуманный ход, и девушка опасалась, что Константин начнёт изъявлять сердечные чувства. Но ничего подобного не произошло. Напротив, князь (что выглядело  бы почти бестактно) расспрашивал только про баронессу Холл, и вовсе не пытался флиртовать. Элиза не возражала на это , но всё же вздохнула с облегчением, когда по возвращению княгини последние гости убыли восвояси.

Вспорхнув на свой этаж, в свою спальню, Элиза первым делом вскрыла конверт. Там оказалась миленькая открытка с изображением весеннего букета и надпись на французском: "Eliza, je vous souhaite de tout mon c?ur de vous voir chez moi. Votre Maria". Девушка едва поверила глазам и прижала посланьице к груди. "Элиза, от всего сердца желаю видеть вас у себя. Ваша Мари". Боже, ничего прекраснее в жизни Элиза никогда не читала!

Позже вечером, раздевшись ко сну, она вызвала Акулину. Та пришла с кувшинами теплой воды и свежим хрустящим полотенцем. Когда мягкая намыленная губка заскользила по телу, Элиза даже зажмурилась от удовольствия. В её голове звучали строчки письма, вспоминались ласковые взгляды, милый облик Марьи Филипповны, Мари... Вдруг ни с того ни чего она спросила служанку:

— А ты пользуешься ещё той мазью, Авдотьиной?

Акулина смутилась от вопроса, даже отвернулась, чтобы скрыть краску на лице:

— Полноте, барышня! Тут моченьки нет дождаться заветного дня, а пуще ночи... Без мази ужо понятно, готовая я...

Элиза улыбнулась своим мыслям, чувствам. Вот именно, и она готова. Только к чему?