Война. Блокада

Без рассказа о блокаде история семьи будет неполной. В блокаду умер один мой кровный родственник - дедушка Александр Васильевич Шуркин. Тётя, Нина Александровна, была эвакуирована в 42, и о блокаде говорила мало и неохотно. Так что мои сведения о блокаде  получены, в основном, от бабушки и мамы моего второго мужа, Елизаветы Васильевны Калашниковой и Людмилы Петровны Третьяковой, мужа Нины Александровны, Мстислава Борисовича Владимирцова, а также друга студенческой юности, Володи Дена.

Уже через семь дней после начала войны началась эвакуация населения как из Ленинграда, так и в Ленинград. В Ленинград начали приходить беженцы и эвакуирующиеся из Карело-Финской, Эстонской и Латвийской республик, Ленинградской области, а также семьи военнослужащих из прифронтовой полосы. Из колхозов гнали скот. Это было кстати, так как на оборонные земляные работы для рытья окопов, постройки дзотов (деревянно-земляные оборонительных точек), устанавливать надолбы были посланы отряды старших школьников и допризывников.  Их нужно было кормить, и как вспоминает Мстислав Борисович, их кормили три раза в день варёным мясом. Тяжёлый физический труд по 14—16 часов в день и обилие белковой пищи превратили их, как он говорил,  "в Тарзанов" с отлично развитой мускулатурой. Возможно, именно это помогло ему пережить первую блокадную зиму.
 
Одновременно, из Ленинграда начали эвакуировать детей. Исполком Ленсовета 2 июля 1941 г. принял решение о вывозе 400 тыс. детей дошкольного и школьного возраста. Тогда же уходили эшелоны с музейными ценностями и оборудованием заводов и других организаций. Ленфильм отправил три эшелона в Алма-Ату. Семья Шуркиных -Александр Васильевич, Антонина Владиславовна, 16-летняя Нина,  и Георгий с женой Соней должна была  отправляться с четвертым 23 августа, однако уже  20 августа немцы взяли Чудово, перерезав шоссе и железную дорогу Москва — Ленинград и отправку отменили. События развивались стремительно и 8 сентября Ленинград был полностью отрезан от "Большой земли" - началась блокада.

В первые недели блокады не все понимали серьёзность положения. Карточки ввели с 18 июля и первая норма была 800 граммов в день для рабочих - столько хлеба было не съесть и многие не выкупали свою норму. Многие, но не Елизавета Васильевна -  пережив нехватки продовольствия в революцию и гражданскую войну, она готовилась к худшему и выкупала все, что полагалось на  её рабочую и детскую карточку дочери и сушила сухари. Делать более солидные запасы не было возможности - мужа она похоронила в 37, а на зарплату уборщицы в аптеке не разбежишься.  Зато, когда в июле в аптеке списывали потерявшие срок годности лекарства она взяла пузырьки с рыбьим жиром, пакетики с сушёными травами,  и несколько бутылочек  грудного эликсира, в просторечии  "капель датского короля". Заодно купила несколько 250-граммовых бутылок жидкого  гематогена - это 70%-ный раствор бычьего гемоглобина в глицерине и вине. Невеликие запасы, но возможно именно они помогли выжить ей и 11-летней на момент начала блокады дочери.

Елизавета Васильевна был незаурядной женщиной. Она и  её брат, Павел Васильевич Калашников, были детьми извозчика, но оба продемонстрировали выдающиеся способности и были приняты в гимназии бесплатно. Елизавета Васильевна закончила гимназию княгини Оболенской, но дальше учиться не стала, и, как позже выяснилось, это было мудрое решение: она тихо и незаметно пережила все чистки, посадки и высылки.  её брату, который стал инженером и заместителем начальника испытательной станции автомобильного завода им. Сталина, повезло меньше: в 37м его расстреляли как американского шпиона.

8 сентября 1941 произошёл налёт немецких самолётов, во время которого разбомбили Бадаевские склады.  Продовольственные склады имени Бадаева были недалеко от Московского вокзала, на Киевской улице.  Хотя ходили слухи, что немцы специально уничтожили склады, чтобы вызвать голод и что даже были предатели, которые ракетами наводили бомбардировщики на склады, исследования опубликованные в наше время говорят о том, что целью бомбардировки был Московский железнодорожный узел.  Более того, вопреки общему мнению, сгорели не все складские помещения, а только 27 из  135, т.е. большую часть запасов продовольствия удалось спасти. Но это мы знаем сейчас, а тогда, когда сразу после пожара объявили о снижении норм, все ленинградцы от мала до велика считали что именно пожар на Бадаевских складах всему виной.

На самом деле после учёта запасов продовольствия после пожара  выяснилось, что при норме потребления, введённой 1 сентября (например, рабочим полагалось 600 г хлеба в день, служащим 400, а детям и иждивенцам по 300), для снабжения города и войск Ленинградского фронта на 12 сентября запасов имелось: муки и зерна на 35 дней, крупы и макарон — на 30, мяса — на 33, жиров — на 45, сахара и кондитерских изделий — на 60 дней. Сгоревшего продовольствия хватило бы всего на несколько дней. Тем не менее, поскольку все сухопутные пути к городу были отрезаны, подвоза продовольствия ожидать не приходилось, и 12 сентября Военный совет Ленинградского фронта впервые понизил размер хлебной нормы. Теперь рабочим полагалось в день 500 г. хлеба, служащим и детям — по 300, а иждивенцам — по 250.

В семье Шуркиных иждивенцами были все - Александр Васильевич уже вышел на пенсию, а Антонина Владиславовна была уволена из школы. Школ осталось мало - все-таки многие дети успели эвакуироваться, и новую работу ей найти не удалось. Нина  бросила школу и устроилась на работу в артель, где вязала варежки и носки для фронта. Зарплата была небольшая, но давала рабочую карточку. Деньги тоже были нужны - нужно было платить и за хлеб, и за кипяток, и за трамвай, пока они ходили, а главное за квартиру - тех, у кого была задолженность, могли не выпустить в эвакуацию.

16-летняя девушка каждый день шла пешком около двух километров на работу и с работы. Когда Нева замёрзла, путь удавалось слегка  сократить, идя по льду, а не через мост. Осенью и зимой в Ленинграде темнеет рано и чтобы не натыкаться на прохожих изобрели светящиеся значки "светлячки" - картонный кружок, покрытый солью радия в сочетании с фосфором. Никто не знал, что они радиоактивны. Только благодаря этим "светлячкам" люди не натыкались друг на друга. Но пройти через Неву это полбеды, надо ещё подняться на пятый этаж, очень высокий. Потолки на улице Блохина были не чета нынешним. Даже в мирные времена мне было не по себе, когда мы заходили в узкий, как пенал, лифт, который кряхтя и задыхаясь, медленно тащился наверх, вздрагивая на каждом этаже. В блокаду, лифт, конечно, не ходил.  И вот каждый день Нина всходила на эту Голгофу.

Страшным врагом был холод. Зима в 41/42 году была холодная, а дров не было. Шуркины сбились в одну комнату, забили окна фанерой и поставили печку-буржуйку - на большую печку в изразцах  не было топлива. Володя Ден рассказывал, как жёг отцовскую библиотеку: сначала брошюры, потом немецких классиков, потом русских. Жгли мебель, даже паркетные полы. Удивительно, что в нашей комнате на Красной улице, где жили родители, все осталось нетронутым - не только мебель, но даже продукты. Когда я в 90м году уезжала в Америку у нас всё ещё стоял дубовый стол, резной буфет и диван, которые пережили революцию и блокаду.

Огромной проблемой была вода - кто жил рядом с рекой или каналом ходил к проруби. Кто-то собирал лёд или снег и растапливал на печке. Но и то, и другое было очень тяжело физически. Людмила Петровна вспоминала, как она с санками шла к Oбводному каналу. На санках стоял большой бидон, литров на 5. Санки она оставляла на берегу, спускалась к проруби, набирала маленький бидончик и карабкалась наверх, выливала воду в большой бидон, и шла назад. И так 5  раз. Она очень боялась, что кто-нибудь украдёт санки, но выхода не было  - большой бидон ей было не поднять. Она подгадывала так, чтобы прийти домой с водой тогда, когда с работы приходила мать, и ждала Елизавету Васильевну, чтобы та занесла воду в квартиру. К счастью, жили они на втором этаже. В той же квартире, где жила Елизавета Васильевна с родителями до революции, только теперь она была коммунальной.

20 ноября Военный совет был вынужден ещё раз сократить нормы выдачи продовольствия. Рабочую пайку урезали до 250 граммов, а остальным категориям населения оставалось всего по 125.  Народ начал вымирать. Первыми уходили эвакуированные - у них не было ничего, кроме иждивенческой пайки, никаких запасов,  и нечего было менять или продавать. В декабре умерла Мария Васильевна, которую Александр Васильевич вывез из Новгорода в начале июля вместе с внуком тёти Насти 8-ми-летним Вадимом. Вадима взяла на своё попечение Елена Васильевна и сохранила ему жизнь.

Кроме хлеба по карточкам не давали ничего, да и хлеб был не всегда. За ним стояли часами. Пока был жив Александр Васильевич за хлебом ходил он, но в январе он заснул и не проснулся. Тогда в булочную стала ходить Антонина Владиславовна. В мае 1942 произошла трагедия: она простояла в очереди несколько часов и силы совсем оставили её.  К ней подошла  женщина помоложе и участливо предложила помочь; дескать она стоит ближе и может отоварить карточки быстрее, пока АВ посидит на ступеньках у входа. Стоит ли говорить, что ни карточек, ни женщины АВ не увидела. Она была потрясена и просто уничтожена мыслью, что по её  вине семья лишилась хлеба, кое как дошла домой, легла и больше встала. Так Нина осталась круглой сиротой.

Я нашла на интернете рецепт блокадного хлеба:
пищевая целлюлоза 10-15 %,
жмых и солод – 10-15 %,
обойная пыль – 2 %,
выбойки из мешков – 2 %,
хвоя – 1 %,
ржаная обойная мука – 70-75 %.

Про блокадную "еду" мне рассказывала Елизавета Васильевна. В самые страшные месяцы их спасли сухари и списанные лекарства. Она наловчилась варить "рыбный" суп, где было что угодно кроме рыбы, зато несколько капель рыбьего жира давали вкус и запах. Ложка гематогена в чашке ромашкового чая превращала кипяток в волшебный напиток, даже сладкий из-за глицерина.  Ещё была земля с Бадаевских складов,  пропитанная жжённым сахаром, её кипятили, отстаивали  и пили  сладковатую воду. Аптека её закрылась ещё в сентябре, но ей удалось устроиться нянечкой в госпиталь, так что рабочую карточку она получала. Хлеб почти весь отдавала дочери, ведь на работе тарелку супа ей наливали. Ещё в меню были такие блюда как запеканка из капустных листьев, дрожжевой суп, оладьи из казеина. Дрожжи производили на основе опилок, а казеин использовался для кормления подопытных животных  на биостанции. 

Ей попала в руки брошюра о съедобных растениях и она вычитала, что можно сделать студень из исландского мха. У неё было несколько коробочек с этим лишайником - его использовали для лечения туберкулёза. Его надо было вымочить в растворе питьевой соды в течение суток, раствор слить, а лишайник залить на сутки чистой водой. Воду слить, лишайник измельчить и разварить в течение 1,5-2 часов до получения студенистой массы. Посолить, добавить лавровый лист, перец, лук. Остудить, добавить уксус, разлить в тарелки. Получался студень с грибным запахом.

Те, кто дожил до весны быстро научился разыскивать съедобную зелень: щавель, одуванчики, лебеду, крапиву. Из них варили супы, квасили, как капусту. Весной многие ленинградцы получили землю под огород и семена. Там были и морковь, и репа, и брюква, и турнепс. Это организовывали через работу. В госпитале Елизавете Васильевне дали ещё  очистки картошки с глазками  для посадки.  Она рассказывала: "Когда я выкопала первую картошину, я поняла - выживем." Елизавета Васильевна с дочерью Людмилой прожили в Ленинграде всю блокаду.

Но огородничеством можно было заниматься, когда оставались хоть какие-то силы. У Нины их уже не было. После смерти матери она переехала к брату Георгию, но и он уже был "доходягой".  К счастью, их довольно скоро эвакуировали вместе с оставшимися сотрудниками Ленфильма в Алма-Ату.

http://proza.ru/2021/03/15/345