Синдром Полтавского

Oн был эрудит. Разбирался неплохо и в палочках Баха, и в музыке Коха и мог перечислить он, благоговейно, сорта коньяков и все марки портвейна. Но, парень столичный и нам не чета,... о сексе приличном, не знал ни черта.

 

 Попав в конце срока службы в офицерскую школу  в Плесецке-Мирном, я встретился там с интересным парнем – Игорем (Гариком) Полтавским. Был он из Московской «центральной» семьи театральных, или около того, деятелей и был эпитомальный сноб, нелепо оттеняемый окружающей обстановкой казармы и дремучей Архангельской лесотундры вокруг. Фактурный, с большими, живыми глазами и великолепно поставленной речью, с баритональными модуляциями, он представлялся неотразимым соблазнителем провинциальных барышень или стоящим на каком-нибудь светском рауте с бокалом в руках, произносящим что-то вроде: «А знаете ли вы, господа...». А рассказать ему таки было что. Парень обладал, как оказалось, поистине феноменальной памятью и невероятной эрудицией в области литературы и искусства. Он знал чем завтракал Саша Чёрный, точное количество женщин Бальзака, все полустанки и остановки едущего на Сахалин Чехова и цитировал наизусть письмо Страхова к Толстому и т.д. Я, достигший ещё до армии пика своей "интеллектуальной формы", в интересе к литературе и искусству и, отвыкший за время службы от всего, что не касалось непосредственно выживания, припал к этому «роднику». Он испытывал подобное же и мы, мгновенно подружившись, погрузились в сладость полузабытых, бесконечных разговоров о литературе, искусстве, прочитанном и увиденном до армии.

 И тут я обнаружил интересную особенность. Как рассказчик-информатор он был фантастически интересен, рассыпая кучу всяческих фактов и оценочных суждений различных других людей - критиков,литературоведов, зачастую даже противоположных, по тем или иным произведениям, писателям, поэтам или художникам. Я там и близко не стоял...со своей инфо-базой, но всё-таки неплохо знал материальную часть (т.е. сами произведения) и имея всегда и обо всём своё мнение, привык, если не к спорам, то по меньшей мере, к обсуждению с моими визави. К удивлению, кроме фактологии, я не получал никогда никакой «обратки» в виде его собственных мыслей по объекту обсуждения, так что собственно обсуждения, как такового не получалось. Просто обмен кучи фактов (иногда даже ненужный пересказ с его стороны), если я настаивал на извлечении его мысли по конкретному поводу, и моё, повисающее в воздусях, мнение или анализ. Я искренне старался и так и сяк, вывести его на обмен мыслями, пока не понял, что их нет. Своих мыслей, то есть. Он их не мог сложить даже в 2-3 нормальных предложения и позже признался, без тени смущения, что вообще никогда не думал об этом. Ему хватало мнения других. Я не мог поверить до конца - мне это было так странно и поразительно, что несомненно одарённый, он не развил в себе способности воспринимать, так декларируемое им любимое искусство и умение думать, пользуясь этим своим незаурядным даром, позволяющим ему без эмоционального труда, слыть эрудитом в любом культурном обществе и даже, думаю, среди многих специалистов(всюду, где факты интересуют более, чем мнения). Я назвал это для себя Синдромом Полтавского. Впоследствии, я неоднократно встречался с этим человеко-явлением однолинейных интеллектуалов с великолепной памятью и, признавая их несомненную пользу и даже приятность в общении, испытывал некоторую досаду на это несовершенство и некое отсутствия "игры ума". Тем более, что это невозможно было ему вербализовать, не будучи обвинённом в снобизме, что в общем-то, совсем не характерно для меня.
 В любом случае, я был рад этому знакомству с незаурядным и интересным человеком, этаким интеллектуальным триггером, сгенерировавшим, тем не менее много новых мыслей у меня.
 Вознаградил я его, улично неискушённого и не очень смелого по жизни, уговорив сходить в самоволку пару раз, в уже известную мне до этого, крохотную таёжную деревню, с неизменно серыми на севере домишками, посреди архангельской чахлой полутайги, населённую, в основном, остатками пожилых бывших зеков обоего полу и несколькими голодными девушками. Добираться туда надо было на дрезине обходчика узкоколейки, проходящей неподалёку, раз в день. Там наливали, стелили и не задавали ненужных вопросов. Ему всё это было в диковинку и экзотично. Мы остались с ним добрыми друзьями на долгие годы и переписывались (мне нравился тогда эпистолярный жанр) – я наезжал к нему в Москву и мы ходили в рестораны с девушками, которые ожидаемо смотрели ему в рот, а он добродушно, наизусть, читал им мои письма по памяти, представляя меня живьём. Отплатил, вообщем, по гамбургскому счёту. Так наш диалог наконец стал двусторонним.