Миндаль на улице Весенней

   Где-то читал я, что миндаль живёт до ста лет. Наверное, дерево, рядом с которым прошла моя юность, уже приблизилось к концу своего существования, поскольку ещё тогда, когда я ходил мимо него в школу, оно выглядело старым. Миндаль был высоким, кряжистым, его покрывала трещиноватая кора, цвёл он очень пышно. Выйдешь весной из подъезда - и смотришь на дерево, превратившееся в огромный бело-розовый куст; рядом обычно сидела дворовая достопримечательность - баба Наташа, проживавшая на первом этаже вместе с незамужней дочерью и имевшая привычку коротать время на свежем воздухе, общаясь со всеми проходящими мимо; если общаться было не с кем, то баба Наташа читала "Курортную газету", журнал "Здоровье" или что-нибудь ещё из корреспонденции, регулярно пополнявшей наши почтовые ящики. Жильцы дома друг о друге были хорошо осведомлены, то есть, знали, кто где, работает, у кого свадьба на носу, у кого книг много, у кого в Москве родственники, у кого одеяло с балкона ветром сдуло или банка с огурцами треснула - всё эти подробности сопровождали повседневное существование двора и узнавались как бы из воздуха. Отношения между людьми поддерживались совместными застольями, обсуждением спортивных новостей, выездами на природу, игрой в карты, домино или шахматы. Случались порой и маленькие события.

   Однажды весной, возвращаясь из школы, я поравнялся как раз с тем местом, где стоял старый миндаль. Тотчас же от подъезда напротив отделилась грузная фигура бабы Наташи, сидевшей тут же на скамеечке, но решительно поднявшейся при моём приближении и преградившей мне путь. Баба Наташа положила мне руку на плечо, посмотрела в глаза и сказала:

- Послушай, сними мне кота с дерева. Тебе всё-равно делать нечего. Он со вчерашнего дня ничего не ел, слезть не может. У котов такое бывает. А я твой портфельчик подержу. Ну, как?

   Делать мне действительно было нечего. Кроме того, в те годы просьба пожилого человека имела силу неписанного закона. Я посмотрел на миндаль, отыскал взглядом в необъятной цветущей массе хорошо знакомого белого кота Марсика. Вцепившись в толстую ветку почти на самой верхушке миндаля, он глядел вниз своими жёлтыми глазами и тихо мяукал. Потом я перевёл взгляд на бабу Наташу. Весила она килограммов сто, страдала одышкой. Ей и до скамейки добраться было трудновато, а тут - кот на дереве.

- Понятно, - ответил я, - сейчас всё сделаем. - Только вы мне какую-нибудь кошёлку дайте, а то он мне живот и руки когтями обдерёт.

   Кошёлки не нашлось, но, быстро оценившая обстановку, соседка с третьего этажа бросила мне продуктовую авоську, я привязал к её ручке кусок бельевой верёвки, забрался на дерево и вскоре спустил перепуганного Марсика прямо в руки бабе Наташе, и тут же раздались летевшие со всех сторон громкие аплодисменты: оказывается, весь дом наблюдал из окон за спасением кота.

- Господи, наконец-то, наконец-то, - запричитала баба Наташа, прижав к огромной груди своё пушистое чадо. - Сейчас я тебя покормлю. Живая ведь душа. Намучился-то как! А теперь домой, домой, домой...

   Во двор вернулось привычное послеобеденное оцепенение. День ещё не закончился, солнце висело над улицей, освещало западную стену моего дома. Огромный цветущий миндаль, питающийся силами весенней крымской земли, стоял рядом, внушая надежду на то, что жизнь, проявившаяся в незначительной истории с котом, школьником и пенсионеркой, добра и бесконечна. Где-то открылась форточка, зазвенела кастрюля. Спланировавший голубь сел на асфальт и начал пить воду из лужи. А баба Наташа поцеловала меня в макушку, прослезилась и направилась с Марсиком в свою квартиру; шла она переваливаясь, волоча тяжеленные ноги, обутые в чёрные стёганные бурки; её голос становился тише и тише, некоторое время он продолжал доноситься из глубины подъезда, а потом хлопнула дверь, и наступила тишина.