Внутриутробный подвиг старшОго

                Фэнтези.

      И  вовсе  не  глупец  был  фюрер  Адольф  Гитлер,  запланировав  возвеличить  Германию,  и  сделать  ее  Великой,  начав  покорение  Европы … прежде  всего  с  главного – с обустройства  дорог  немецкого  Отечества.  К  чему  столь  странное  вступление?  А  к  тому,  что  все  дороги  любой  страны,  в  конечном  итоге,    куда  ведут?  Правильно,  к  центру, к  столице,  к  сердцу  Родины.  А  маленькая  родина  любого  индивида  находится  в  том  конкретном  месте,  где  он  имел  счастье  родиться,  вырасти,  а  затем  уже  получить  путевку  в  жизнь  на  благо  служения  родному  государству, той  самой  не  раз  помянутой великой  Родине.
       Нет, господа! Разговор  ни  в  коем  случае  не  о  скучной  политике,  или  о  набившем  оскомину  каком-то  там  патриотизме,  а  о  родине  исконной.  Да-да!  О  Родине настоящей,  где  не  имя,  и  не  знаменитая  фамилия  типа  Александр  Македонский, Иосиф  Сталин,  или  Адольф  Гитлер,  заглавной  роли  не  играют.  Неужели все-таки догадались?  Тогда  вы  настоящие  молодцы!  Правильно,  ибо  сермяжная  родина  у  каждого  из  нас  начинается,  люди  добрые  только  там … во  чреве  матери.  Именно  там,  в  до  боли  желанной  матке  дорогой  мамочки!  И  автор,  по  профессии  врач,  нередко  принимавший  роды,  и  еще  грешник,  которому  приходилось и аборты  медицинские делать,  осмеливается  сразу  же    попросить  у  читателей  прощения  за  вторжение  в  эту  весьма  щепетильную  тему о том, что может происходить с плодом  в  матке  во  время  его  нахождения  там,  на  «исконной  родине».
        Да-да.  О той  дородовой  жизни  маленького  будущего  человечка.  Кстати,  об  этом,  к  счастью  для  всего  человечества,  помнят  лишь  редкие  единицы,  у  остальных  же  детей  Адама  память  о  ней  просто  начисто  заблокирована.  И  к  помянутым  экземплярам,  (представим  себе,  пофантазируем),  якобы,  как  раз  и  относится  мой  хороший  знакомый,  Степан  Степанович  Фонарев.  А  почему,  спросите,  не  помнят  многие  люди  «к  счастью  своему»?  Ответить  совсем  и  не  сложно,  только  будет  лучше,  граждане  россияне,  если  вперед  забегать  не  будем.  Для  чего,  спрашивается, бежать  впереди  вон  как  мчащегося  паровоза?
      В  процессе  повествования  вы  сами  поймете  и  наверняка  согласитесь,  что  много  лучше  бы  вообще  не  помнить  «о  той  жизни».  Конечно,  при  остром  желании  воссоздать  время  пребывания  на  «исконной  родине»,  то  есть,  в  матке,  сильно  желающие  могут  с  помощью  гипноза.  Регрессивного.  Только  вот  не  всеми  учеными  мужами  он  принят,  а  потому  определенный  резон  в  этом  есть.  Но  Степан  помнит  абсолютно  все  сорок  недель  нахождения  себя  там  буквально  «от  и  до»,  и  вспоминает  о  ней,  о  славной  жизни  той,  знаете  ли,  с  неподдельным  восхищением!  Зато  его брат-близнец  Васька – наоборот.
      В связи  с  чем-то  единственный  монозиготный  (однояйцевый)  близнец-брат  Степана  вообще  ни  хрена  ничего  не  помнит.  Да-да,  совершенно!  Возможно,  поэтому  Василию  Степановичу  и  жить  впоследствии  было  много  проще  без    кошмарных,  (иной  раз  даже  оставшиеся  волосы  на  голове  дыбом  вставали!),  внутриутробных  воспоминаний,  с  которыми  иногда  за  бутылочкой  делился  его  братишка  Степан  Степанович.  И  он  даже  с  удовольствием  припоминал некоторые  «преострые  моменты».  Ох,  и  хорошо  же  ему  в  матке  мамкиной  жилось! Что весьма интересно, он даже помнит  знаменательный и судьбоносный  момент выбора яйцеклеткой матери одного-единственного сперматозоида отца! 
      Да.  Из  которого  «образовался»  он,  Степка.  И,  как  утверждают  ученые  медики  и  биологи – самого лучшего  из  многих  миллионов  мужских  половых  клеток,  окруживших  яйцеклетку  плотным  кольцом,  и  претендующих  на  совершение  оплодотворения.  И  сделать  это  хотел  бы,  учтите,  каждый  из  сперматозоидов.  Для чего потребовался  данный  смотр столь многочисленных  «сил  и  средств»?  А чтобы  маминой  яйцеклетке  не  ошибиться  и  выбрать  из  них наиболее достойного, годного для зачатия новой жизни.  Ну  да. Степановой.
    А  вот  с  Васькой  вопрос  совершенно  непонятен  и  оспорим  в  смысле  их  кровного родства  со  Степкой… Неудобно  писать  об  этом,  но  куда?  Куда  от  голой  правды  денешься?  Это  ведь жизнь,  а  в  ней  порой  происходит  и  много  худшее.  И  вполне  возможно,  что  именно  поэтому-то  и  одарен  был  Степка  редкой памятью  о  жизни  в  утробе  своей  матери,  так  как  ему пришлось быть    настоящим  живым  свидетелем  маменькиных интимных  отношений с неким господином? Как это выяснилось много позже, оплодотворение произошло  сперматозоидами  от  двух  разных  мужских  особей.  И почти  в  одно время…
      И  оттого  через  определенное  время  и  возник  один  весьма  каверзный  вопрос,  могущий  быть  разрешенным  лишь  с  помощью  ДНК  исследования.    Да. Чтобы досконально  выяснить,  кто у  одновременно  появившихся  мальчиков конкретный папенька?  И подозрения и  впрямь оказались небезосновательными, небеспочвенными,  так  как  бедному Степке  с  уникальной  памятью  пришлось  против  воли  быть  «там».  И  хотя  он,  конечно  же,  не  мог  увидеть  весь  совокупительный  процесс,  но,  к  сожалению, волею  судьбы  оказался  Степан    единственным свидетелем,  ощутившим  произошедший  впрыск дополнительной  партии  еще  чьей-то, кроме  истинно  папенькиной,   семенной  жидкости.
      Но о данном интимном и весьма щекотливом деле он поведает чуть позже,  потому, что Степке попросту стыдно это делать…А  вот повториться, рассказав  братцу  и  читателям  тоже  о  своем  личном  счастье – он  с  удовольствием.  О  каком?  А  что  жилось  Степану  в  матке,  в  этом  поистине  райском  местечке,  вплоть  до  самого  рождения  необычайно  комфортно,  и  он  с  непередаваемой  грустью  любит  вспоминать те и впрямь распрекрасные времена.  Правда,  иногда  приходилось и тяжеловато, так как эти внутриутробные воспоминания одно лишь    ностальгическое чувство в  душу бедного Степы еще  и  до  сих  пор  привносят… 
      Почему?  Ответ  простецкий  до  безобразия.  А  прикиньте-ка,  господа,  сами.    Перестройка,  частые  кризисы,  перебои  с  питанием  и  со  всей  полунищенской жизнью… А  ведь  на  «исконной  родине»,  то  есть,  в  родимой  матке,  был  же  он,  Степан,  на  всем готовеньком,  совершенно  ни  в  чем  себе  не  отказывая! Но зато после того принудительного  и  бессовестного, «выпихивания» его оттуда  на  свет  Божий,  впоследствии перед  глазами  Степки   частенько вставал «он». Да-да! Основной коммунистический девиз того времени  благодатного. Ибо  речь идет  о  заветной  мечте  затюканного сказочными  идеями  и  фантастическими  обещаниями  простого  советского  человека…
      Помните  распространенный,  известный  даже  в  ясельках,  советский  лозунг   «от каждого человека по способностям,  и  каждому по его потребностям»?  Кому  он  сейчас  не  особо-то  понятен,   можно  легко  пояснить  просто нереальную  суть того,  что  обещалось народу коммунистами.  Да,  вы  только  вслушайтесь. «От  каждого  гражданина  страны  отдача  государству  должна  быть  по  всем   имеющимся  у  него  способностям, одаренностям,  талантам  и  труду  его».  Но,  что  самое  удивительное и стопроцентно  вряд  ли  когда  бы  осуществимое  в  данном  «обнадеживающем»  проекте  -  совершенно  не  имело  значения,  что  собой  представляет  товарищ,  «отдавший  любимому  государстве  всего себя».
      А  умен  ли  данный  господин,  или  непроходимо  глуп,  хороший  ли  он  труженик,  или  бездельник,  и  тому  подобное, – это  как  бы  вовсе  и  не  имело  особого значения. Обещано же  сверху, что «каждому»?  И  любому  гражданину  Советского  Союза  Родина  обязана  отдать  то,  что  он  требует.  То  есть,  нужно «отстегнуть» человеку абсолютно  все-все  исходя  из  его  насущных  запросов  и  потребностей. Короче  говоря,  настоящий  коммунизм намечался,  если  любой  член  общества,  независимо  от  того,  какую  пользу  он  привносит  родному  Отечеству,  получал  все  полностью. Только  вот  выходила  некая  бессмыслица.
      Живя  в  государстве  и  отдавая  стране  всего  себя  целиком,  (а  какой  уж он есть,  повторяемся,  особого  значения  не  имеет), он  может брать  от  родного    государства  все,  чего  только  душенька  его  пожелает!  Не  хило,  россияне, правда?  Однако, этот авантюрный, поистине  сказочный  руководящий  девиз,  к  глубочайшему  сожалению  советского  народа,  воплотить  в  жизнь  так  ведь  и  не удалось. И,  по  серьезным  уверениям  тогдашнего  ЦК  КПСС,  причины этого  крылись,  якобы,  всего  лишь … в  факторе  времени.  «Мы  просто  не  успели»... 
      А  еще  в  чем  была  собака  зарыта – вполне  возможно,  что  в  невероятной  сложности   свершения  настолько  заковыристого дела.  А  еще  почему  ничего  не получилось - ввиду  внезапно  грянувшей  вдруг  перестройки  общества  по  капиталистическому  образцу. Вот  поэтому-то  с  розовой  коммунистической мечтой-сказкой «от  каждого  по  способностям,  и  каждому  по  потребностям», пришлось  распрощаться.  И  она,  кстати,  не  воплотилась  в  жизнь  ни  в  одной  социалистической  стране. Зато  неожиданно  вышли  на  удивительный парадокс:  как  оказалось,  испокон  веку  успешно реализовывался  данный  девиз  в  самом  обычном  организме … абсолютно любой  беременной  женщины!  К  тому  же, независимо  от  ее  бедности,  или  обеспеченности - особого  значения  не  имело.
      Особенности  же  человеческих зародышей,  развивающихся  в  матках  своих  матерей ученым давным-давно  известны  и  они  не  так  уж  и  сложны.  Плоду  нужно немного: всего-навсего свернувшись  калачиком  лежать-полеживать  себе,  уподобившись  беззаботному  капитану  дальнего  девятимесячного  плавания,  иногда  легонько  покачиваясь  в  окружающей  его околоплодной жидкости, и потихонечку подрастать, «нагуливая  себе  жирок», и  таким вот  чудным  образом   постепенно превращаясь в  того  самого  гомо  сапиенса.  К  примеру, типа Степы. 
      А  через плаценту  матки каждому подрастающему индивиду переправляются  абсолютно все  необходимые  для  него  жизненные  ресурсы  денно  и  нощно,  невзирая  на  всякие  там  «наружные»  кризисы  и  перестройки.  И  «выдаются»    они  мамочкой  из  имеющихся  в  ее  организме  резервов. Ну,  и  чем  не  похоже  на  не  единожды  помянутый  выше  коммунистический  девиз,  а?!  А  там,  в      своем  доме-матке, сынок  будущий  должен  уже  сам  решать: хочет,  три  кило  веса  себе  к  исходу  своей  «командировки»  наберет,  а  хочет – и  пять.  Так  как    это уже сугубо личное дело подрастающего  младенца. Короче  говоря,  как  у  кого  получится  в  зависимости  от  здоровья  и  желания  родной  мамочки…
      И  вот  что  было  очень  даже  замечательно  и  весьма  существенно: в  матке  совсем  не  требовалось утруждать себя  мучительным  сосанием  маминой  груди,  или жеванием какой-то пищи,  а  после  насыщения  вовсе  не  обязательно  было  мчаться  куда-то  в  туалет,  чтобы  опростаться  и  «от  большого  дела»,  и  «от  маленького». Ибо  там,  дома,  в  матке,  как  всем  известно,  все  эти  проблемы самой  мамой  «схвачены»  и  решаемы  тоже  только  лишь  лично  одною  ею.  Словом,  все  как  в  той  сказке: ешь,  пей,  товарищ  плод, «от  пуза»,  расти  и  отдыхай,  качайся  и  набирайся  сил  в  полнейшей  тишине  и  покое.
      Конечно,  не  все  там  было  гладко.  Степашка  прекрасно  помнит  и  не  только  лишь  одну  «тишь,  да  гладь,  да  Божью  благодать»,  а  периодически  слыхивал  он  еще  какие  громкие  шумы  наружные!  Ведь находясь  в  темной,  непроницаемой для света матке,  «оттуда», из  «мира  иного»,  до  Степки шумок  этот  не  особо-то  приятный доносился  постоянно  и  слышался  довольно-таки  явственно.  Например,  когда  мама  с  папой  беседовали,  и  особенно  если  они  ругались  из-за  чего-то.  И что  происходило,  к  сожалению  Степки,  частенько. 
      Или  когда  иной  раз  непоседа-Васька,  братец  его  единоутробный, как  говорится,  «сосед  по  камере», что-то  мыча  себе  под  нос, толкать Степку       начинал,  и  даже,  паршивец  этакий,  пинаться!  Может  быть,  он  так  песню  какую-нибудь  петь  пытался,  или  сплясать?  От  безделья. И  вообще,  помнится,  если мама с кем-то разговаривала, то  при большом  желании  можно  было  все  расслышать,  особенно  когда  речь  о  Степке,  или  же  о  Ваське,  заходила.  Тут  уж  он, относительно  Васьки  считая  себя  старшим,  первым  по  зачатию,   естественно, всегда ухо востро держал, и  начинал  внимательно  прислушиваться.
      А затем, ввиду  переизбытка  времени,  Степка  обязательно  делал  для  себя   какие-то  определенные  выводы.  Ну,  а  как  ему  без  этого?  Вот  откуда  он  мог  знать,  блаженствуя  в  комфортабельной  «каюте-темнице»,  всегда  одинаково  теплой  и  уютной,  чем  и  как  его  встретят  в  том,  в чужом  мире  постоянного  шума  и  гвалта  «наружные»  жители?  Ну,  кроме  любимых  им  папы  с  мамой? Ведь эти  пока  невидимые  существа  из  иного  мира  для  Степки  являлись,  в  полном  смысле,  как  бы  инопланетянами…  А  кто  же  они  для  него,  не  виденные  им  ни  разу,  а  только  лишь  слышимые  им   «за  некоей  прочной  стенкой»?  Конечно,  для  Степки  они  и  были  иноземцы  настоящие…
       Однако,  кстати  сказать,  судя  по  разговорам  родителей,  которых  ему,  Степке,  по  идее,   бояться  бы  и  не  стоило,  он,  тем  не  менее,  прямо  попой  своей  чувствовал, что родичи  почему-то  ведь  опасаются  его  всенепременного    появления…Да, там, снаружи…Но, может быть, это  Степке  только  так  казалось  по  его  недомыслию,  потому  что  основные  слова  и  саму  речь человеческую он  понимал?  Правда, в  тонкости  понимания  общего  смысла  сказанного  он    пока  иной  раз  не  врубался  ввиду,  видимо,  маловатого  жизненного  опыта.  А,  собственно  говоря,  откуда  он  у  него  здесь,  в  тесной  матке,  появится,  при  столь  безмятежном  существовании  на  мамином  поистине  сказочном  курорте? 
      Видимо, опытность появится чуть позже, по  выходу  его,  Степки,  из  темной  утробы матери. А уже «там, у них», на  просторе, он  сам  постепенно  разберется,  что к чему. Тем более, «предопределенного»  ему  жизни  аж  свыше  девяноста    шести  лет - познать  «тот  мир»,  думается,  будет  для  Степана  предостаточно!    Откуда  взялась  столь  крупная  цифра  срока  длительности  будущей  его  жизни  в  «том»,  наружном,  мире?  Он  бы  не  знал,  но КТО-ТО  великий и потрясающе мудрый  однажды  вкратце  ознакомил  Степана  с  программой  и  основным  смыслом  его  существования «там»,  в  наружном  мире. 
      Да.  И негромкий,  но  четкий,  властный  ГОЛОС произнес  все  кратко,    очень доходчиво, спокойно, и,  в  то  же  время,  необычайно  проникновенно.  И  ОН  еще  добавил,  что  по  выходу  на  свет,  рожденные  обязательно  забудут  все-все. Полностью. За  редким,  конечно,  исключением.  Но  Степан  в  связи  с  чем-то  оказался  одним  из  тех  очень  немногих, кто  чести  такой  удостоился...  Но  уж  так, видно,  нужно  ТОМУ,  кто  сие  скомандовал  и  проинформировал… А  ведь  ох,  как  не  хило  жилось  Степке  у  матери  в  ее  уютном «гнездышке».
      Ведь  где  невзирая  на  зиму  и  лето  всегда  спокойно,  сытно. А  поэтому  Степка   готов  был  прожить  в  этакой  благодати  и  дольше  отпущенных  ему  девяти  месяцев.  А  что? Он  так  и  проплавал  бы  в  подвешенном  состоянии  в  маминых  водах  «аки  моряк»  еще  дважды,  или  даже  трижды  по  столько  же.    Тем  более,  не  в  одиночестве  же,  а  с  братом-близнецом.  Так  что  придет  время,  когда  можно  будет  спокойно  нос  утереть  этим  наружным  морякам-подводникам  с  их  всего  лишь  полугодичным  погружением  в  пучину  океана.  Куда  им,  салажатам,  до  Степана  с  Васькой! 
      Ведь  он  запросто  проплавал  все  положенные  природой  месяцы в  тишине  и  покое  без  всяких  там  «всплытий  и  подзарядок»…  Правда,  вспоминались  и  довольно шумные моменты, когда  вдруг  ни  с  того ни  с  сего, открывали  гвалт  родители,  зачинателем  коего,  Степка  уже  знает,  обычно  являлся  отец.  Ох,  и  часто  же  он  к  маме  приставал,  требуя  всего  лишь  «одного  и  того  же»...  Да,  нет,  не  выпить  просил  он  у  нее, а «кое-что»  похуже,  и  что  касалось  лично  двух  короедов, находящихся  в  утробе  мамы. И,  кстати, суть перебранки  до  них  доносилась,  и  деточки «кое  о  чем»,  скорее  всего,  все  же  догадывались...
      Особенно чересчур много  понимавший старший Степан,  который  в  отличие  от  младшего  Василия  получил  ведь  полное  «право»  помнить  о  жизни  своей  внутриутробной  независимо  от  того,  хотел  он  этого,  или  нет. Никто  согласия  Степки не спрашивал. «Дано», мол, вот  и  пользуйся…То, что папуля поддатый,  Степан  и  по  развязному  говору  его,  и  по  наглеющему  поведению,  давно  и  сразу  улавливал,  хотя   даже  и  в  глаза  не  видел  упорного  в  достижении  свой  цели  родителя.  Ибо  опыт  уже  был.  И  отнюдь не  кое-какой  там  меленький,  а  довольно-таки преизрядный. Сметливый  Степашка  помнил, что  вершил  папаня. 
      И  он обычно вынуждал мамку покориться.  Разумеется,  она  словесно  гневно протестовала  и  силилась,  пытаясь  «на  дыбы»  встать  против  отца.  Да.  Чтобы  не  допустить  отца  слишком  уж  близко.  Однако  в  итоге  мама  почти  всегда  уступала более сильному, и часто пьяному, хозяину… А  папка, «залив  глаза»,    видать,  вообще  не  соображал,  что  планируемые  им  последующие  действия   не нравятся отнюдь не только одной маме, но и сжавшимся в комок бедненьким  младенчикам,  один  из  которых,  Степан,  и  впрямь  был  папиным наследником.
      Ибо  отцу,  к  его  счастью,  не  дано  было  сверху  то,  чем  награжден  был  сын  его  старший,  Степан: крепкой  памятью  о  жизни  на  «исконной  родине»    внутри  мамочки.   А  поэтому  папеньке  здорово  повезло,  так  как  он  ведь  не  помнил  собственное  нахождение  в  утробе  матери,  а,  значит,  и  не  мог  запомнить  аналогичные  действия  своего  родного  отца,  который  в  то  время  также  приставал  к  его  мамочке,  нагло  действуя  подобным  же  способом… И  потому-то  не  представлял,  вернее,  папуля  не  додумывался  до  столь  простой  вещи: какие,  примерно,  муки  испытывает  в  приятные  моменты  совокупления  находящийся  в  утробе  матери  плод, особенно  если  их  в  тесноте  даже  двое?! 
      И, в особенности, как  хреново  там  будущим  мужикам  во  второй  половине  беременности,  когда  плоды  уже  принимают  истинно  человеческий  облик,  превращаясь  в  самых  настоящих  красавчиков  младенцев…  Описать  вкратце,  каким  пыткам  подвергаются  и  что  испытывают  бедные  «братья-сидельцы»,  когда  их  мама  снаружи    не  смогла  сдержать  бурный  мужской  натиск?  Речи  о  Ваське  вообще  нет,  ибо  какой  с  него  спрос,  коли  он  ничегошеньки  не  запоминал?  А  разговор  пойдет  лишь  о  Степке,  который вряд ли когда забудет  помянутые  «сладкие  минуты». Ведь  для  сынков  в случаях  «победы»  отца  над  мамулей,  мучения  начинались  и  в  действительности  самые  настоящие. 
     Степка  не  только  всем  своим  существом,  но  даже  и  сотрясающимся  от  отцовского  напора  «жилищем»  чувствовал, как  родитель  птицей  рвался  к  ним,  сыночкам  своим,  но  только  каким-то  непонятным  и  своеобразным  способом… Видать,  папка  побыстрее  хотел  добраться  и  хотя  бы  чем-нибудь  дотронуться  до  них… И,  что  весьма  занимательно  для  Степки,  «подбирался»  к  ним  их  батя  почему-то  всегда  именно  только  лишь  с  одной  стороны,  и  откуда-то  снизу  начинал он  чем-то  толкаться.  По-видимому,  путей  других  не было,  и  он  пытался  достигнуть  свидания  с  сынами  знакомой,  уже  давным-давно  пробованной  тропой, начиная  процесс всегда  удивительно  однообразно. 
      Какой-то, должно быть, немалой длины  «вещицей» отец старался достать  его    своими ритмичными толканиями откуда-то снаружи.  Нет,  особого  страха  Степа  в  эти  трясучие  моменты  не  ощущал.  Не  больно  ему  было,  но  и  приятного  все  равно  мало,  потому  что  все  их  совместное  с  братиком  Васей  «жилище»  буквально сотрясалось  от  интенсивного  «долбления»  до  самого  основания. И  чего же хорошего  можно  было  ждать  Степке  с  Васькой  от  настолько   частых  пиханий?  Это  он  уж  потом,  много  позже,  после  рождения  и  будучи совсем взрослым, узнал: именно от  такого  вот  глупейшего  трясения  матки,  особенно  при больших сроках беременности,  с  младенцем  может  произойти  что  угодно.
      Плохое, конечно. Да после  и  у родившегося  маленького  ребеночка  всякие  проблемы  возникнуть  могут. И  хорошо,  кто-то  и  впрямь  умный,  видимо, просветил-таки  отца,  и  он  после  совета  стал  не  так  сильно  давить  на  их  «жилище».  Видно,  жалел,  а,  значит,  все-  же  любил  сынов  своих.  Молодец  их  папка!  Но  все  равно  иногда  страшновато  становилось  Степану. А  вдруг  нечаянно,  впопыхах,  когда  и  «достанет  вещицей»  до  него  его  папуля?  И  что  тогда?  Но  с  отцом  еще  ладно,  терпимо,  свой - же  он,  родной  человек,  и 
поэтому  стремление  прорваться  ближе к  сыночкам  вполне  даже  объяснимо. 
      А вот  с  другим, с  чужим,  с  незнакомым  Степке  мужчиной,  но  ведь  тоже,  получается, в некотором смысле, «родственничком», выходило сложнее. Он  ведь,  гад  такой,  случайно  в  один  день  с  папой,  правда  чуток  позднее,  и,  видимо,  с  милостивого  позволения  мамы, умудрился  внести  свою  лепту,  добавив  к  отцовским  половым  клеткам  в  два  раза  бОльшую  кучу  более  молодых.  Своих…Вот поэтому избирание яйцеклеткой еще одного наиболее достойного сперматозоида  осложнилось  по  причине  чересчур  большОго  их  количества.
      И  Степа  так  и  не  понял,  кто  и  что  это  за  товарищ  такой  сумасшедшими  своими  толканиями  столь  страстно  желал  встречи  с  ним? И  данный не в меру активный господин впоследствии  не  один  раз пугал  Степку, чуть  было  вполне  конкретно  не  «достав»  его!  Должно  быть,  причина  была  в  его  молодости,  энергичности,  плюс еще  некоторых  анатомических  особенностей  строения  его  «вещицы»… А  потом  ведь  очень  странным  именем,  да  еще  и  так ласково,  называла  его  мама.  Вроде  бы,  даже  каким-то  вовсе  и  не  мужским,  и  звучавшим  совсем  не  по-русски.  Называла  она  его,  то  ли  Ара, то ли  Кара.
      Одним  словом,  вообще  ничего  не  понять.  А  во-вторых,  что  тоже  очень  странно,  Степке  и  показалось,  и  послышалось, будто  их  мама,  вроде  бы,  и  не  особо-то  сопротивлялась  его  бурному  натиску,  не  артачилась,  как  всегда  это  бывало  с  папкой...  И  словесно,  и  «на  дыбы»,  чувствовалось,  не  вставала  его  маменька.  А,  может  быть,  просто  бесполезно  было,  так  как  пришлый  гость  все  время  напролом  шел?  И получалось,  что уступала  их  мамка после  каких-то обещанных ей  этим Аром подарков  и  денег  не  раз  им  упомянутых…
      И  после  слабенького  сопротивления начиналось  кошмарное,  прямо  жуткое  трясение  не  только  «исконного  их  дома»,  но  и  всего близлежащего.  Степка  откровенно побаивался,  как  бы  что  не  рухнуло  на  них  с  братаном  и  пытался  пробовать  даже  иной  раз  «отпинываться»  в  ответ  бешеному  натиску,  до  того  шумно  и  нагло  пришлый Ара-Кара  долбился,  продираясь  к  ним  все  ближе,  и  ближе.  И  на  кой  ляд  ему  так  уж  понадобились  Степка  с  Васькой?  Для  чего  он  так  страстно  увидеть  их  желал?  Ведь  Ара  намного  сильнее  папы  рвался  к  ним.  Иногда,  казалось,  аж  до  морды,  гад  ползучий, достанет! 
      Того  и  гляди,  насквозь  пронзит!  Но  все-таки  великое  спасибо  мамке.  По  всей  видимости,  чувствуя,  что  дела  ее  сыночков  плохи,  любящая  мать  смело  на  их  защиту  вставала.  Да-да!  Она  иногда  начинала  активно  отбиваться  от  наседающего  гостя.  Спросите,  каким  образом?  А  способом  очень  и  очень  хитрым.  Их  мамочка  старалась  попросту  очень  технично  «гасить»  поистине    пикирующие  «удары»  этого  бестолкового  Ары-Кары,  вовремя  упреждая  их.
      Таким  вот  плутовским  образом  она  сама  как  бы  маневрировала,  сводя  на  нет  все  атаки  излишне  энергичного  южанина.  Только  некую  странность  в  себе  заметил  вдруг  Степка  в  минуты  подобной  столь  повышенной  маминой  активности: у  него  почему-то вовсе  исчезал  страх,  и  с  чего-то  вдруг  резко  повышалось  настроение. Ему  хотелось  петь,  но  там,  в  тесноте,  разумеется,  не  получалось.  Степашка  радостно  сучил  ногами  (плясал),  руками,  и  сам  весело  толкался  в  разные  стороны.  Но  зато  сразу  после  заключительного    сильного  «толчка»  снаружи,  Степку  всегда  почему-то  здорово  сдавливало.
      Да-да.  До  такой  степени  стискивало  стенками  его  «жилища»,  что  он  на  некоторое  время,  бывало  такое,  даже  и  сознание  терял. Зато  потом  его,  очнувшегося,  встречала  умиротворенная  тишина,  и  Степан  надолго  спокойно,  и  блаженно,  засыпал.  Конечно,  до  следующего  трясения… Часов-то  у  него  там  не  было… Так  же,  как,  кстати,  и  прав  никаких.  Да  и  голосок  пока  отсутствовал,  чтобы  взять  и  на  фиг опротестовать проведение  этих  изрядно  надоевших «толканий»… Правда, кроме  подобных,  и  хорошо,  что кратких, встреч со своими  родственниками,  ничего  плохого   Степку  не  тревожило.
      Разумеется,  как  уже  упоминалось,  он  готов  был  хоть  еще годков  с двести  поблаженствовать в мамином райском уголочке. Однако, к  большому сожалению  бедного  Степана,  все  не  так  задумано  было  тем  необыкновенно  мудрым  ТВОРЦОМ  всего  сущего.  В  конце-то  концов,  в  назначенный  ИМ  срок  пришла  очередь  и  самого  Степана  пополнить  ряды  обитающих  снаружи  существ,  и  познакомиться с  ними  поближе.  Зато  уж  вот  все  детали  того  страшного  действа,  которое  называют «рождением  человеческого  существа»,    запомнил  он,  мученик,  до  мельчайших  подробностей.  И  уж  наверняка  не  забудет  до  конца  дней  своих… И  началось  изгнание  Степы  вот  с  чего.
      Вдруг  ни  с  того,  ни  с  сего,  на  фоне,  казалось  бы,  полного  жизненного  благополучия, недра матери стали периодически,  и  крепко,  словно  некими  тисками,  сжимать  дотоле  родным  «жилищем»  одновременно  со  всех  сторон.  Да.  Откровенно  «выдавливать»  их  с  Васькой  куда-то  вон,  вниз,  в  неведомое.  И  первым  почему-то  именно  его,  Степана,  а  не  младшего  братика  Ваську?  Да  еще  ведь  и  направление  движения  у  Степы  получилось  вовсе  не  по-людски.  Не  «вперед  ногами»  выйти  наружу  толкали  его.  Туда,  куда  в  «мир  иной»  со  временем  понесут  абсолютно  всех-всех  детей  Адама.  Только  вот    Степан  «командирован»  был  почему-то  именно  головой  вперед.  Да.  Туда,  к  единственному пути  выхода  из  уютного «гнездышка»  головкой  пробиваться.
      Да-да, именно оттуда, откуда снаружи столь безуспешно частенько пытались  прорваться  к  ним  на  рандеву  папаня,  а  затем  и  вовсе незваный  им,  Степкой,  бешеный,  и  плохо  говорящий  по-русски,  маменькин  гость  Ара-Кара.  И  куда  в  момент  наглого  выталкивания  мамой  Степки  тут  же  потоком  рванула окружавшая «братьев-сидельцев» околоплодная жидкость, в которой они с  Васькой  вдвоем  столь  долгое  время  безмятежно  плавали.  Прямо  как  в  море.  И  эта  вода  пыталась  утянуть  за  собой  и  Степку.  Но  хуже  всего  доставалось  Степиной  голове  с  пока  еще  не  сросшимися,  слава  Богу,  родничками.  Вот  они-то  и  помогли  сложиться  головным  косточкам  Степана  вместе,  словно  черепица,  и  этим  не  дать  совсем  застрять  в  неимоверно  узком  проходе.
     Ошалевшему  Степке  аж  до  сих  пор  муторно  вспомнить  тот  момент  кошмарного  сдавливания,  когда  в  натуре  затрещавшую  башку стянуло  будто    стальным  обручем  так,  что, того  и  гляди,  мозги  его,  путем  еще  не  начавшие  функционировать, чуть  совсем,  было,  не  вылезли.  А  тут  еще,  ни  к  селу,  ни  к  городу,  мать  начала  стонать.  Потом  и  кричать,  а  затем – и  орать.  И  не  только  благим,  но,  вдобавок,  еще  и  другим,  уже  настоящим,  людским,  «матом»,  который  Степка  не  раз  от  папеньки   слышал.  И  причина  ее  обиды – Степка,  сын  ее,  лично  сам  не  очень-то  желавший  принимать  участие  в  «самоликвидации».  Ну,  чтобы,  значит,   взять  вот  и  помочь  родной  маменьке.
      Так сказать, постараться  вначале первому, сыночку  старшему, добровольно, самому, «выйти  вон».  Но  кому,  извините,  охота  с  «исконной  своей  родины»  без  боя  уходить?  Вот  Степка  и  препятствовал  наглому  изгнанию  по  мере  слабеньких  пока  еще  сил… Ибо  ох,  как  не  равны  они  были…Ведь  все  маменькины  мышцы,  плюс  добавленные  медиками  лекарства,  продолжали  беспощадно  выдавливать  излишне  долго  засидевшихся  братьев-близнецов    наружу.  Поочередно.  Но  ведь  путь  выхода - всего  лишь  один!  Поэтому-то  не  зря  повествование  рассказа  началось  именно  с  улучшения  Гитлером  дорог…
      Дело  в  том,  что  мамин  «выходной, тракт»,  по  которому  до  насильно  выталкиваемого  Степана  никто  еще  не  рождался,  то  есть,  по  данному  пути  до  него  не  продвигался,  подготовить  было  некому. А  мама  его  еще  ни  разу  не  рожала,  поэтому  никто  его  и  не  проторил.  Некому  было  до  Степки    пройтись  по  нему,  и  головой  вместе с  туловищем  тракт  этот  расширить.  В  результате чего старший  сын  Степан  как  бы превратился  в  самого  настоящего  «первопроходца-спелеолога»,  вынужденного медленно  и  упорно  двигаться  «на  волю»  лишь с  маминой  помощью.  А  кто  еще  может  ему  посодействовать?
      Истинным  ужом проскальзывал  и  пробивался через неимоверно тесные пути    старший  брат  Степка  без  лоцманов,  и  тропой  ему  совершенно  неведомой,  и  незнакомой,  где,  так  сказать,  до   него,  видимо,  и  впрямь  еще  никогда  «не  ступала  нога  человека».  И ему  даже  льстило, что  нога  его,  Степана,  здесь самая,  что  ни  на  есть  первая!  И  он  по  ней,  по  «тропе»,  проходит  лично    сам,  и,  к  тому  же,  самым  первым!  Но  много  позже  Степа  понял,  что он  к   своему глубокому  прискорбию,  жестоко  ошибался.  Почему?  А  потому.  Здесь,  оказывается, до  Степы «побывать» успели некоторые  очень знакомые товарищи.
      Да,  ведь  и  «отмечались»  они  отнюдь  не  один  раз.  Правда,  соблюдая  правила  приличия,  то  есть,  «конспиративную  поочередность»… И  прекрасно  помнит  Степа свою  тогдашнюю,  и  совсем  напрасную  глупую  обиду  «на  всех  и  вся» по незнанию. Да. Когда его, сына родного, якобы, грубо выжимали,  и  поэтому  Степке  показалось,  что  к  нему  вдруг пришло  понимание  самого  главного: настало  время позаботиться  о  себе  лично самому.  Ибо  никогда  в  жизни  не  забыть  перепуганному  Степашке  жуткий  момент начавшегося  потрескивания  его  бедной  черепушки  из-за  настолько  сильного  сдавливания.    И  отчего  Степан  впервые  в  только-только  начавшейся  жизни  ужаснулся.
      «Е-мое!  Не  хватало,  чтобы  в  начале  пути  следования  в  этот  «иной  мир»   посредством  получения  тяжелейшей  черепной  травмы  ни  за  что  ни  про  что  меня  глупеньким  сделать!  К  тому  же,  еще  и  совершенно  неизвестно,  чем  и  как  «там»  дорогие  мои  родственнички  встретят.  Неужели  тоже  болью?  Но  тогда  мне  и  выходить-то  из  утробы  матери  не  резон?!  Да,  стоит  ли  вообще  вылезать из  райского  уголка?!  Однако,  на  немедленном  «вышвыривании»  вон  как непреклонно сама  маманя  настаивает…Что тут поделать…Она прогоняет… Да! Видать, придется  активнее  башкой  поработать,  иначе  не  вылезу  и  сдохну  прямо здесь,  в  тесноте…А  что  еще  хуже  смерти – калекой  я  выскользну…».
      С  величайшим  трудом  расширяя  поскрипывающей  и  раскалывающейся  от  боли  головой  узенький  туннель,  помогая  всеми  членами,  продирался  Степка  к  «выходу»,  а  окончательно  устав  и  запыхавшись,  решил  чуток  передохнуть,  и  провести  некоторую  рекогносцировку,  ибо  «дороге»  этой  что-то  ни  конца,  ни  края  нет…  Ну,  и  решил  Степка  как-то  оглядеться,  осмотреться  вокруг,  чего  он  ранее  никогда  не  делал.  Не  умел  еще.  Да,  собственно  говоря,  и  не  приходилось,  ибо  раньше  незачем  было.  Поднапрягся  тут  Степа,  с  усилием  разверз  слипшийся  ведущий  глаз  и  от  неожиданности  аж  охнул,  впервые  в  оной жизни увидев в  конце  тоннеля  то,  что  потом  назвал  он  «белым  светом».
      А  еще и «светом  в  конце  тоннеля».  И тут  в  стиснутой  со  всех  сторон   голове  неожиданно сама собой,  зазвучала слышанная  в  утробе  матери  мелодия  с  запомнившимися  замечательными словами из очень понравившейся Степану  песни: «Еще  немного,  еще  чуть-чуть… Последний  бой,  он  трудный  самый…Я  так  давно  не  видел  маму…».  И  Степка  в  столь  напряженный  момент  тогда,  помнится,  прикинул: а  ведь  мамку-то  он  и  в  действительности  вообще  никогда  не  видел?!  Но  вот  теперь, по  всему  чувствуется,  скоро  встретиться  им  сподобится  всенепременно,  коли  в  конце  вон  уже  и  свет  забрезжил…
      Однако  «проклюнувшееся»  наружу  темечко  Степашки немедленно ощутило  чувствительную прохладу  пока  еще  чуждого ему мира.  И Степан,  помнится,  даже  не  удержался  и  ехидно съязвил  про  себя  потихоньку: «Однако, с  теплом снаружи  у  них,  к  сожалению,  не  фонтан… Довольно  холодновато  здесь… Не  то,  что  там,  в  тепле  и  неге,  у  мамочки.  Пошустрее  бы  уж  поворачивались  эти  встречающие  работнички  во  всем  белом… От  такой  стужи  и  ласты  запросто  откинуть  можно…». И  ведь прямо-таки  угадал Степка. Моментально, как того суслика из норы выдернули, обойдясь с ним  не  особо-то ласково  и  встретив новорожденного, откровенно говоря,  чуть  не  с  кулаками  настоящими. 
      Вернее,  «приветили» вконец  обалдевшего  от  холода  и  невиданного  света  народившегося  человечка  беспощадными  ладонями  по  попе  и … притом  еще  и  со  страшно  сверкающим  в  руке  ножичком  у  кого-то  из  встречающих  в  белом.  Да-да!  Поджидали  Степу  как  никому  здесь  не  нужного, упертого,  не  пожелавшего  добровольно  «выйти  из  мамы»,  а  потому  сразу  же  и  учинили  расправу  над  ним,  беззащитным  младенцем.  Эти  беспардонные  медики,   не  спросив,  и  вообще  ни  о  чем  плохом  не  предупредив  Степашку,  тут  же  «клапана ему  перекрыли»,  совершенно  лишив  и  связи,  и  дыхания,  и  питания    с  единственно родным существом  на  всем  белом  свете,  с  его  маменькой. 
     Короче,  встретили  жестко,  как  говорится,  словно «серпом  по  этим  самым»  рубанули!  Они  же,  сволочи такие,  без  зазрения  совести  пуповину  взяли  и  тем  самым  острым  ножичком  просто-напросто  чикнули…  Да  еще  ни  за  что,  ни  про  что,  не  ожидавший  подвоха  Степка  сходу  пребольно тяжеленной  пятерней  получил  трижды  подряд  по  попе  от  здоровенной  тетеньки.  Но, видать, маловато им  этого  издевательства  показалось, они  обвинили,  видно, Степу  в  неприязненном  отношении  к  встречающим  его  медичкам.  Мол,  а  почему  это  ты,  дружок, сразу  не  поприветствовал  их,  дам  в  белых  халатах?!
      Ведь ни голоска, ни  крика  не  слышно?  А?!  Вот  потому-то,  не  дождавшись  ответа, та  тетка  и  врезала,  блин,  этой  же  большущей  ладонью  еще  пару  раз.  Но  раньше-то  никто  тронуть  Степашку  не  осмеливался! Конечно,  не  считая    периодических  и  надоедливых  «толканий»  непонятной  штуковиной  папой  и  ненормальным  Аром.  А это  что  за  встреча?! Как  врага,  понимаешь  ли!  И  пришлось рассвирепевшему  Степе  во  всеуслышание  возмутиться  творящимся  беспределом,  и   немедленно  громко заявить о  своих  Конституционных  правах.
      Да-да!  Что  есть  мочи  впервые  в  жизни  попросту  завопить,  заорать  на  обижающих  его  людей,  одетых  в  белое  мучителей,  благим  матом. А  по  идее,  стоило  бы  даже  и  обычным,  площадным,  матом  покрыть  их,  так  как  уж  от  папани,  и  от  других  товарищей  «снаружи  живущих» за  долгие  девять  месяцев  «отсидки»  чего  он  только  не  наслушался… Но  одна  беда,  что пока  вот  вслух произнести  он  этого  не  умел…Только  мысленно  прокричал. А  по  поводу орать-кричать во весь голос, или пореветь  вволю – науки, оказывается,  особой  вовсе  и  не  нужно  было.  Глас-то  его  прорезался,  глотка  луженая  и  Степка  мог  при  большом  желании даже и сигнальную  сирену  изобразить,  потому что уж чего-чего, а холодного воздуха в  этом  мире  было  хоть  отбавляй. 
      Но  прямо  за  следом  последовала  очередная  обида.  Степашка,  значит, надрывался, орал «на  всю  Ивановскую».  Но бессовестные  медички,  не  слушая  его,  только  похохатывали,  продолжая  свои  издевательства.  Они  же  ведь  окровавленный  после  «чиканья»  пупок,  по  сути  дела,  вживую,  без  всякого  обезболивания,  этак,  как  бы  между прочим, походя, вдобавок  еще  и  какой-то  адски  жгучей  зеленой  смесью  прижгли,  даже  не  поморщившись.  Чтобы  еще  одну  очередную  боль  ему,  Степке,  преподнести.  Уже  потом  узнал,  что  это  они  зеленкой  его  оприходовали.  А  затем    и  до  глаз  добрались,  паразиты.
      Бессердечные  дамы  в  белом  прямо  в  зенки  накапали  противного,  столь  же  неимоверно  жгучего  яда,  после  чего,  естественно,  пришлось  снова  орать,  а  иначе  эти  кровопийцы  удумали  бы  чего-нибудь  и  еще  похуже.  Но  самое  основное,  из-за  чего его,  Степашку,  обида человеческая  брала – это полнейшее   безразличие  медиков  к  его  боли.  Он,  Степка,  только  что  появившийся  в  их  крайне неприветливом  мире  гость.  Он  же маленький, хиленький, но  ни  за  что обиженный  всеми  орет,  аж  закатывается,  бедненький,  а  они - хоть  бы  хны.
       Стоят  и довольно  так,  во  всю физию улыбаются  и  равнодушно  еще  и  хохочут  над  его  невзгодами.  Да,  будь  его  воля  и  силенки – в  тот  момент  он  так  бы  и  раскидал  их  всех!  К  тому  же, ведь  издевательства медиков  и после  «омовения»  глаз  не  закончились,  и  в  первые  же  минуты  существования  в  новом  мире,  дамочки  поимели  наглость  вообще  лишить  Степана  его  вполне  законных  движений,  напялив  на  него  «смирительную  рубашку»,  ласково  называемую  ими  пеленкой… И  таким  вот  изуверским  способом  мучители    дали  ему  понять  о  полной  своей  власти  над  ним,  только  что  народившимся.
      Они  попросту нагло обездвижили  Степку,  ясно подчеркнув  проведенным  ограничением  важнейшую  роль  свободы  в  их  мире.  И  она,  литературным  языком  называемая  «вольная  вольность»,  свобода  эта,  оказывается, совсем  и  не  зря  является  в  человеческом  обществе  на  планете  Земля  основным  средством  и  наказания,  и  убеждения, и  науки  в  жизни  любого  гражданина.  А  потому  что  означенная  свобода  человека  по  степени  своей  важности  в  воспитательном  процессе  стоит  аж  на  почетном  втором  месте.  Да.  После  смертной  казни,  конечно,  которая  заменена  в  России  пожизненным  сроком.
      А  далее  новорожденный,  туго  запеленатый, полностью лишенный  свободы  движений  конечностями Степка  ничего  больше не запомнил.  Обиженный   на весь  неприветливый новый мир,  вконец  расстроенный  низкопробной  встречей,  и  дабы  более  никого  из  истязателей  не  видеть,  забылся  он  тяжелым, но зато спасительным,  и,  как  еще  иногда  выражаются,  мертвецким сном.  И  с  того  самого  дня,  и  до  последнего  своего  вдоха, ни  в  коем  случае,  и  никогда  уже  не забудет уважаемый всеми восьмидесятитрехлетний Степан Степанович  о  той  поистине райской жизни на своей  «исконной  родине»  во  чреве  родной  матери.
      Никогда!  Ни  за  что!  Ибо  только  «там»  ощущались  истинная  свобода  и  настоящий  эдем.  И  особенно  часто  бередила  его  душу  ностальгия  по  той  безмятежной  жизни  в  матке  маменьки  во  времена  его  работы  на  муторной  должности  Первого  Секретаря  горкома  КПСС,  когда  он  действительно,  но,  правда,  тщетно, пытался  помочь людям  претворить  в  жизнь  основной  лозунг  и  девиз  коммунистов  «каждому  человеку  дать,  наконец-то,  все  просимые  им  блага  по  их  личным  запросам  и  потребностям…».  И,  в  конечном  итоге,  понял,  уяснил  оный  секретарь  лишь  одно: исполнима  сия  идея … только  в  животе у мамки,  и  то лишь на  протяжении  всего-то  девяти  месяцев,  не  более.
      Но  сам  секретарь в  глубине  души  лично  себя  давным-давно  уже  не  тешил  этим  практически  неосуществимым  лозунгом...  Однако  вслух,  для  советского  народа,  все  равно  убеждал  о  скорой,  уже  почти  вот-вот,  близости  воплощения  в  жизнь  девиза  «каждому  по его потребностям».  И  Степан  Степанович  вынужден  был  уверять  о  его неуклонном  приближении,  вплоть  до начавшейся  перестройки… А  куда  ему  деваться  от  должности?  Он   просто  обязан  был  убеждать.  Да.  Как коммунист  истинный.  А  потом  наступили  всем  россиянам  известные  события,  перевернувшие  СССР  вверх  дном. 
      И  вот  на  днях,  лежа  на  теплой  печи,  посетила  заслуженного  пенсионера,  бывшего  Первого  Секретаря,  одна  оригинальная, просто убийственная  мысль,  которая  Степана,  несмотря  на  все  его  восемь  с  лишком  десятков  годиков, подбросила  неведомой  пружиной  почти   до  потолка,  и  он  аж  чуть  было  с  печи не  сверзился.  И  сверкнувшая  явкой  молнией  шальная  дума  не  покидала  Степана Степановича целый субботний день.  И шокировавшая  мысль полностью    сформировалась  у  старшего  Степановича почему-то именно  в  минуты  битья  им  младшего  Василия Степановича, (но  по отцу-то  ведь  на  самом  деле  Аравича!),  березовым  веничком  в  баньке  липовой.
        «Вот  лично  я,  Степка,  внешне – вылитый  отец.  Только  он,  правда,  был  среднего  роста,  ровно  на  полголовы  выше  меня  и  светловолосый. Я  же  сам - невысокий,  щупленький,  и  по  молодости  тоже  белобрысый  блондин.  Как,  кстати, и наша мать. Да.  Признаться,  она  была  красивой,  очень  стройной.  И  тоже  светловолосой  и  голубоглазой.  А  гляньте  на  братца  Ваську?!  Ну,  вы  только  посмотрите,  какой  он  телом-то  здоровущий!  Ведь  чисто  Борька, хряк  наш. А кто-нибудь о наружности  брата  задумывался?  Кроме  меня  и,  наверное,  когда-то  еще   мамы  нашей…  Василий – жгучий  брюнет,  курчавый,  смуглый.
      А, кроме  того – он с большим орлиным, никогда не виданным в нашем роду, самым  настоящим  кавказским носом.  Словом,  Васек - совершенно  непонятно  чьих,  но  уж  точно  отнюдь  не  северных  кровей.  И,  скорее  всего,  об  этом  в  курсе  сейчас  один  лишь  я.  К  тому  же,  я  уверен  на   все  сто  процентов,  что  является  Васька  для  меня  не  чисто  родным,  а,  к  сожалению,  братом  только  лишь  сводным…  Да-да.  Папочка-то  у  него  кровей  горячих,  кавказских.  Но,  думается, настолько шокирующие  подробности  о  нем  знать  его  семье  совсем  и  необязательно. Зачем? Однако о сегодняшней оригинальной  мысли  поведать  Ваське  я  прямо-таки  обязан,  ибо  «страна  должна  знать  своих  героев»…
      Так, кажется?  Но  сначала  я  бумаге  поведаю.  Как  уже  упоминалось  выше,  сам  я  по  комплекции  щупленький  и  худенький,  но  крепкий,  потому  что  жить  заповедано  мне,  следуя  ЕГО  решению,  еще  целых  тринадцать  годков.  Василий же - всего  на  девять  минут  моложе.  Лично  для  меня  он - брат  ближе  родного, так как мы «близнецы-сидельцы».  Да, ведь  еще  и  «сидели»  мы  с  ним  в  одной  «камере»,  а  это – ох, дорогого  стоит!  Лично  для  меня  Василий  Аравич,  как  говорится, близнец-кровиночка,  только  вот  чуток  обида  берет  из-за  того,  что  он  по  телосложению  крупнее  меня  не  менее,  чем  раза  в  два! 
      И  вот  что  меня  озадачивает.  Его  настоящего  папеньку,  Ару  Кавказского,  я  все-таки  пару  раз  потом  живого  видел,  но  телом  он  почему-то  так  себе,  средненький.  Личиком  братец  Василий  схож  с  родителем  прямо  «как  две  капли  воды»,  но  вот  телесными  габаритами  - полный  нонсенс.  Но  в  чем  тогда  дело  и  откуда  «дровишки»?  А  вот  откуда.  Истинное  и  шокировавшее  меня понимание сего парадокса совершенно неожиданно  пришло  ко  мне  только  сегодня, аж через восемь с лишним десятков лет, и причина столь мощного   телосложения  брата  Василия  для  меня  стала  ясна  теперь, как  день  белый». 
      Такие,  примерно  мысли,  пронеслись  в  голове  Степана  Степановича,  когда  он  немилосердно  хлестал  своего  единоутробного  сводного  брата-близнеца,  настоящего  бугая  Василия  Степановича,  который  фактически  имел  отчество совсем  другое.  А  мысль  старшего  брата,  поразившая  его  своей  сермяжной  простотой,  уже  окончательно  и  бесповоротно  обрела  форму  и  утвердилась  у  Степана  за  привычно  разложенной  после  баньки  «поляной»  в  тот  момент, когда  показалось  печальное  дно подозрительно быстро опустевшей  бутылочки.
      И, очень жаль, что  одной-единственной… Видимо,  именно  поэтому  мыслительный  процесс «старшого»  заметно  ускорился  так,  что ему  даже  и  жевать-то  расхотелось,  и  он  вдруг  застыл  на  табурете. Да.  Прямо  этаким  столбиком вкопанным.  Опрокинув последнюю рюмашку, Степан Степанович  вдруг  взволнованно  просипел: «Да-а, е-мое…Дела-а…». И он вновь, в  который  уже  раз, в  мельчайших  подробностях  моментально, в последний раз, прокрутил перед глазами ролик собственного рождения, то  есть, мучительное  прохождение  по  невероятно  тесным  родовым  путям  его  любимой  мамочки.
        А  ведь  и  в  действительности!  Какие  все-таки  поистине  адовы  страдания  претерпел  Степка  в те запомнившиеся  на  всю его  дальнейшую  жизнь  минуты,  когда  он  со  страшным  трудом  пробивался  тщедушным  тельцем  сквозь  тесноту.  Это  же  уму  нерастяжимо,  потому  что  ему  и  впрямь  уподобиться    настоящему  спелеологу.  До «старшОго» братца  Степашки,  истинного  героя-первопроходца, мамину «дорогу» до  настолько  большого  диаметра  никто  не  расширял.  А  разве  не  так?  И  как  раз  этот-то  мышечный  проход  Степка  башкой  своей  собственной,  трещавшей  от  неимоверного  напряга,  вынужден  был  по  воле  судьбы  прочищать  первым,  расширяя  его  черепушкой  и   телом.   
      И,  скорее  всего,  во  время  столь  невероятно трудного  покорения  чересчур  узких  маминых  родовых  «путей»,  запомнивший  абсолютно  все-все  Степан  и  надорвался,  растеряв  и  оставив  «там»  свои  силенки.  И  именно  поэтому-то  вконец  истощился  «старшОй»  брат,  уродившись  настолько  худосочным,  в  страшенных борениях потеряв в недрах  матери  ровненько  половину  своего  здоровьица,  и  широким  жестом,   безвозмездно, великодушно  подарив  его … брату Ваське!  Да-да!  И  любому глупцу  видно,  если  сравнить  головы  братьев,  поочередно  прошедших  по  узкому  «тоннелю»!  А вот они  и  доказательства.
      У  «кабана»  Василия  черепушка  небольшая,  кругленькая,  а  потому  даже  и  близко  не  соответствующая  его  вон  какому  громадному  свинячьему  тулову.  У  Степана  же,  в  отличие  от  головушки  «младшего»  брата  Василия,  все  наоборот.  На  всеобщее  народное  обозрение  видны  даже  результаты  самых  настоящих титанических  усилий  по  раздвиганию  ограниченного  в  диаметре    прохода,  дабы  пускай  с  треском,  но  все  же  суметь  ценой  невероятных  усилий  протискаться  по  нему,  как  кроту,  и  в  итоге  все-таки  победить  и  выкарабкаться оттуда будущему Первому секретарю  почти  что  самостоятельно! 
      Вот  поэтому-то  бедный, многострадальный  череп  Степана  и  вынужден  был  вытянуться  в  самую  настоящую, и  весьма немалых  размеров, таджикскую  дыню.  И  именно  из-за  этого  за  глаза  «дыней  среднеазиатской»  и  называл  в  свое время народ своего Первого секретаря  горкома  КПСС.  И  с  его  мнением  в  те  совковые  времена,  пожалуй,  не  пошутишь… Власть  есть  власть.  И  как  уже  упоминалось,  ведь  тот  же  Гитлер,  прежде,  чем  затеять  большую  войну,  вначале  дороги  германские  обустроил,  чтобы  и  войскам,  и      обеспечению  их  всем  необходимым,  двигаться  было легче.  И  все  правильно.
      А  вот,  наконец,  Степан  Степанович  и  подошел  к  основе  возникшей  и  взлелеянной  им  сокровенной  мысли: ведь получается, что это именно Степашка     самый  первый расширил, проторил, подготовил  этот «путь-дорожку»  для  «младшего»  брата  Васьки!  Он,  конечно!  Ну, а  кто  же  еще-то?!  И  лишь  благодаря  заботам  «старшОго»  брата,  «младший»  спокойно,  без  особых  усилий,  трудов  и  хлопот,  по  торной  дороженьке,  попросту  взял  и  легко,  всего  лишь  за  каких-то  пару  минут  на  удивление  «приемщиц»,  буквально  выскочил  «оттуда»,  словно  пробка  от  шампанского.  Еле  поймать  успели.
      В  таком  случае почему,  спрашивается, Ваське-кабану этаким здоровущим-то    не быть, верно?! Сегодня Степан  беседовал  с  соседом,  с  фельдшером  бывшим,  и  тот  просветил,  сколь  много  болезней  могут  получить  наши  детишки  в  результате  травм  при  прохождении  по  узким  родовым  путям  женщин.  Да.  Особенно  тех, которые  рожали  в  первый  раз… Да, если  еще  роженицы  были,  допустим,  худосочными.  Вот  как  их  мама… И  рождаются дети слабенькими,  часто  болеют,  а  некоторые  потом  и  всю  жизнь  маются.  А  Степка,  слава  Богу,  выдержал,  и  Ваське  вон  как  помог, одарив  половиной  здоровья  своего! 
      Доказательства? Пожалуйте!  Он  нашел  их  после  пришедшей  оригинальной  мысли.  Кто «дорожку»  гладенькую  подготовил брату, расчистил  ее, «словно   грейдером»?  Откуда  у  Степки  взялись  сразу  две  врожденные  грыжи,  паховая  и  пупочная?  От  излишней  натуги  ради  своего  братца  Васеньки,  чтоб  ему  выскользнуть  было  без  проблем!  И вот поэтому и  получился  Василий  таким  справным,  ибо все  трудности  на  себя  взял  Степан  и  результат  на  себе  самом  сказаться,  конечно  же,  не  замедлил: хоть  и  крепок  он  еще,  но  росточка  невысокого,  худенький,  оперированный  по  поводу  грыж  этих. 
      А,  вдобавок,  еще  и  с  этой  смешной  головой,  ставшей  дыней  ввиду  пробивания  ею  «дороги  жизни»  себе  и  братишке!  Пусть  и  сводному.  Да,  Степану  за  такие  делА - пожизненные  честь  и  хвалА! Вон  ведь  что,  аж  в  рифму,  почти  как  поэт,  он  заговорил!  Знать,  вовсе  и  не  зря  девять  с  лишним  месяцев  кормился  Степа  на  всем  готовом  и  не  дурака  во  чреве  матери  валял,  а  готовился  «старшОй»  к  решающему  штурму  по  расчистке  пути  эвакуации  для  себя  и  брата  меньшего.  И  он  совершил  это!  Значит,  после  пятой,  последней,  рюмки  Степан  имеет  право  вывести  Васю  во  двор.
      Да. Якобы, на перекур.  И там,  наедине,  полностью довести  до  бестолкового  хряка-«младшего» подлинную суть  проведенной  им,  Степаном, восемьдесят  три  года назад  серьезнейшей  операции. И  тянуть  здесь  нечего!  Пусть  знает,  кому  обязан  братец  своим  кабаньим  здоровьем.  А  уж  Васька  пускай  потом  сам,  честно  и  как  на  духу,  должные  выводы  делает  из  резюме  «старшОго»,  и  по  совести  решает,  кому  же  из  двоих  братьев-близнецов  после  всех приведенных   неопровержимых  доказательств … немедленно  за  вторым  пузырем  бежать?! 
      Помнится, народная  пословица-поговорка  что  советует? «С  паршивой  овцы  хоть  шерсти  клок?»… Так  ведь,  кажется?  А  то  видите,  какой  Васька-то!  Только  гляньте  на  кабана-братца,  гоголем  сидящего  на  скамье,  сало  свиное прямо-таки  кусищами  наворачивающего… Пусть  он  хоть  эдак  увАжит, ленивец,  своего «старшОго» брата-первопроходца,  шустрее  сбегав  за  шкаликом,  честно  им,  Стёпкой,  заработанным… Да-да!  Непременно  бежать  должен  и  почтить  своего  брата-спасителя!  Кстати,  ведь  можно  и  такое  допустить…  Если  бы  Василий  пошёл  рождаться  первым,  то  и  с  головой-дыней,  и  худосочным,  настоящим  доходягой  был  бы  сейчас  не  «старшОй»  брат  Степан,  а  он,  он,  Василий!?  Поэтому  пускай-ка  двигает  за  пузырём,  хряк  он  этакий… Ага!  Вон  он,  вроде  бы,  надумал,  собирается,  и  идёт.  Ну,  вот  и  молодец!  Значит,  всё  понял  верно,  осознал!  Так  что  пусть  и  вправду  дует  "младшОй"  за  бутылочкой  ещё  одной!  Да-да,  за  те  старания  брата  своего  "старшОго"!