Двое

                Супругам Петренко
                посвящается
Эти двое давно были одно. Они прожили вместе долгую жизнь, подчас крепко доставали друг друга, но друг без друга жизни не мыслили.
Иной раз, когда передавали сводку новостей, муж — Алексей Васильевич — улыбался и добродушно пенял жене — Дарье Никитичне:
— Дурочка, что же ты меня выбрала? За тебя вон какие люди сватались, их по телевизору показывают. Сейчас бы жила в хоромах, как сыр в масле каталась. А ты выбрала нищего студента.
Дарья Никитична, крупная рыхлая женщина, смотрела на мужа, улыбалась в ответ:
— А-то ты не знаешь — влюбилась в тебя! Ты лучше всех для меня и тогда был, и сейчас. Что-то ты у меня закраснелся. Ты давление померил?
Вот-вот закраснелся, и лысый давно, и задыхаюсь. Все равно приятны ее слова. На прошлой неделе у нее приступ стенокардии случился. Она в это время в саду листья сгребала. Я усадил ее на лавочку и пошел в дом скорую вызывать, а она мне вдогонку:
— Лешенька, если что, ты не забывай за собой следить, меряй давление, принимай лекарства. Они в буфете на полочке. И поесть не забывай.
Меня как обухом по голове — так испугался, что без нее останусь. Раньше я об этом даже не догадывался, не думал ничего такого. Она всегда была где-то рядом: на кухне ли готовила, в огороде ли копалась, что-то читала, вязала. Шебаршилась, одним словом. Это было естественно, само собой. Иной раз и ругнешься на нее, когда спозаранок начинает пакетами шуршать, а ты только в сон успел нырнуть от бессонницы.
А тут меня пот холодный прошиб от одной этой мысли. И подумалось: я ей много чего наговорил за жизнь, а успел ли сказать, как сильно ее люблю, что она для меня значит. Вызвал я скорую, потом пошел к ней и сказал все, что думаю. На нее не смотрел, а только говорил, говорил — всё, что на сердце, говорил то, о чем обычно не говорят. Минут пять говорил, а впрочем, не знаю, я тогда не о времени думал. Поднял голову, смотрю, она на лавочке сидит, голову повесила и всхлипывает, я говорю:
— Что ж ты плачешь? Я тебе в любви объясняюсь…
А она:
— Родненький! Ты… как прощаешься…
И плачет еще пуще. Я сел рядом, обнял ее, пытаюсь успокоить и чувствую, у самого голос дрожит, так меня разобрало. Сидим мы рядом, и так нам хорошо, как в раю, так бы и держал ее всегда за руку.
А день такой серенький, теплый, пасмурный. Держу ее за руку. Рука морщинистая и подрагивает. Я глажу ее — и ничего дороже и прекрасней этой заботливой руки для меня в мире нет. И такую я к моей Дарье Никитичне любовь испытываю, что, кажется, физически ощущаю, как эта любовь из моей руки в ее руку перетекает. А сам думаю, перефразируя Тютчева: «О, как на склоне наших дней сильней мы любим и безнадежней!..» Вот и я дожил до понимания этих строк. А сказать вслух не могу — и так уж моя Дарья Никитична расчувствовалась.
Через полчаса приехала знакомая бригада, сделали ей укол — купировали приступ. Отлежалась она, в норму пришла. А я не могу. Так и живу с этим, с этой болью в сердце. Любовь называется.