Оные. Часть 1. Время умирать, и время рождаться

ВАЖНО! "Свя­щен­ной Кни­ги Зем­ной и Не­бес­ной Пе­чали" нет и никогда не было. Все цитаты из неё — плоды авторской фантазии.


«Всему свое время, и время всякой вещи под небом:
время рождаться, и время умирать»
© Ветхий Завет. Книга Екклезиаста 3:1 — 3:8

    Кровь. Море крови. Она стекала с досок помоста на молочно-белый мрамор дворцового крыльца. Рёв толпы. Заполнившая площадь чернь громким криком встречала каждый взмах топора. Строгие каменные лики богов и прочих святых, смотрящие с фасадов надвратных башен, казалось, молчаливо разделяли неистовство оголодавшей толпы. Топор палача, заносимый нарочито медленно, будто призывал в свидетели самого Великого Огненного Бога, чьим именем сейчас вершилось правосудие. Короткий стук, выверенное годами движение, лезвие врезается в плаху, разрубив плоть. Крик. Громкий, истошный, пронзительный крик боли и безысходности, пробирающий до костей — сквозь слёзы, сквозь молитвы, сквозь кровавую пену у рта. В бесновавшейся толпе лишь один человек сохранял спокойствие и невозмутимость — его совершенно не трогали крики жертвы и восторженный вой смердящих крестьян и разнорабочих. Он ждал…

      К городу незаметно подкрались первые сумерки, а палач всё ещё взмахивал топором, вытирая смешанный с серой пылью пот со лба. Крик-взмах, взмах-крик. Вот наконец все руки и ноги отрублены, закончилось четвертование: человеческий обрубок подняли на пиках стражи, стоявшие вокруг помоста и до этого момента отгонявшие самых ретивых и любопытных. Жертва давно умерла, но её тело — точнее то, что от него осталось после безупречной работы опытного палача — висело, нанизанное на железные острия, и капало кровавыми каплями на помост.

      «Красный человек посреди чёрного неба небытия, — подумал Йоэль-Шафат, невольно любуясь контрастом. — Всё, как написано во Всечистейших Свитках. Да свершится пророчество! Иншуе-лароне!»

      Даже спустя три часа после казни все таверны в округе гудели и ломились от посетителей: возбуждённые кровавым зрелищем горожане вливали в себя брагу и кислое пиво, делились впечатлениями, на ходу придумывая несуществующие подробности.

      — Пошла прочь! — наподдав пинка тощей девчонке, которая пыталась незаметно умыкнуть у него со стола кусок хлеба, Йоэль-Шафат вернулся к своей трапезе. Ничего особенного: копчёный кролик, ломоть сыра, пара луковиц, краюха хлеба да крынка с брагой, однако в этих краях далеко не каждый мог позволить себе такой ужин.

      — Желаете ещё, господин? — к нему подошла дородная баба в выцветшем платье; её красное одутловатое лицо излучало участие, но вот глаза опасливо косились на кривой кинжал Йоэль-Шафата, который он демонстративно положил возле правой руки.

      — Неси! — хмуро кивнув, он отправил её прочь взмахом руки.

      Йоэль-Шафат давно привык к грубым крестьянам и необразованным горожанам, и его абсолютно устраивало, что эта чернь не стесняется показывать страх перед ним. Лицо Йоэль-Шафата было обезображено, но не клеймом позора, каким награждали воров, и не вырванными ноздрями, коими «щеголяли» насильники и конокрады. Нет, от левой скулы и до подбородка тянулся кривой шрам от сабельного удара, а на лбу раскалённым железом когда-то давно ему выжгли первую — прямую — линию, означающую, что он принят в Орден. Вторую, прерывистую, выжгли пять лет назад, и даже непосвященные знали, что это знак Дара, а третью — волнообразную, похожую на согнутую в нескольких местах ветку — ему выжгли всего неделю назад, и ожог ещё не успел зажить до конца. Не могли не выжечь, ведь Знамение показало, что Великое Пророчество скоро исполнится, а он, Йоэль-Шафат, был один из немногих, кто разговаривал с мёртвыми.

      Прикончив нехитрый ужин, Йоэль-Шафат поплотней завернулся в свой синий плащ, подбитый мехом лисицы, и прикрыл глаза, прислушиваясь к пьяным голосам в таверне. Несмотря на переполненный зал — горожане в основном хлестали брагу и громко обсуждали мастерство палача, — подсаживаться к нему никто не спешил. Шутка ли, сидеть за одним столом со жрецом Ордена Смотрителей! А впрочем, Йоэль-Шафат лишнего общества и не искал, а тот, которому назначена встреча, будет ждать его на рассвете в Храме Огненного Бога, поэтому он мог спокойно переждать ночь здесь, разбавляя сон глотками крепкого пойла.

***

      Каждый шаг гулко отдавался в гробовой тишине Храма, и Йоэль-Шафат снисходительным взглядом окинул простой деревянный алтарь, ряды грубо сколоченных скамеек, разноцветную мазню на стенах, угловатые подсвечники с тоненькими свечами, чей тусклый свет не охватывал даже половину большого и мрачного зала, оставляя в углах темноту и давая пищу для самых жутких фантазий. Йоэль-Шафат презрительно хмыкнул, разглядывая фреску с изображением Огненного Бога, который в этих краях представлялся верующим звероподобным косматым великаном в короне из языков пламени. Несмотря на то что Храм никогда не закрывался для верующих, даже самый отчаянный смельчак не рискнул бы заночевать здесь: в Огненном Учении говорилось, что сам Бог в тёмное время приходит сюда и листает Книгу Прегрешений, в которую первосвященники целыми днями записывали самые серьезные проступки своих прихожан. Однако ни для кого не секрет, что за несколько золотых можно было уменьшить свой грех, и тогда напротив твоего имени ничего не запишут. Однако уже светало, и визита великого Бога можно было не опасаться.

      «Да разве же это Храм! Так, дешёвая подделка Иллйя-Ассунна», — самодовольно подумал Йоэль-Шафат, но тут же осёкся: учитывая бедноту этих мест, даже такой Храм, должно быть, был для города предметом необычайной гордости перед соседями.

      Он прошёл вдоль стены, покосившись на алтарь, где лежала потрепанная Книга в подписном мозаичном переплёте работы неизвестного мастера, и остановился перед низенькой скамейкой, притулившейся на отшибе возле крайней колонны. Несмотря на обилие свободных мест, человек в холщовой рубахе и просторных штанах сидел именно на ней, притянув колени к подбородку, и тихо молился. Йоэль-Шафат знал, что это было особое место — место отверженных, которое никто, кроме этого человека, не спешил занимать.

      — Большой умелец ты, Марагос, — произнёс Йоэль-Шафат, тем самым прервав молитву отверженного. — Отступник долго протянул и громко кричал, правитель, судья, горожане и гости были довольны. И я тоже доволен, поэтому усердно помолюсь о тебе в Храме Шестипалого Бога, куда вскоре отправлюсь.

      — Это моя работа, — окинув Йоэль-Шафата заинтересованным взглядом, самодовольно ответил палач. — Заплатили хорошо, а чего ещё надо? Вон они от меня все нос воротят, и сидеть мне вместе с ними на богослужении тоже нельзя, но как что, так бегут, просят в долг… Дай, Марагос, дай!

      — Ты принёс? — нетерпеливо перебил его Йоэль-Шафат; он много путешествовал и прекрасно знал, что так относятся к палачам не только в Храме Огненного Бога — вообще во всех храмах, разве только служители культа Святой Чёрной Крови, да и то не во всех городах.

      — А ты принёс? — Марагос поднялся и встал напротив, недвусмысленно похлопав себя по груди.

      — Три сотни золотых, как и договаривались, — отбросив носком сапога спешившую по своим делам крысу, Йоэль-Шафат протянул ему мешочек с монетами.

      — Всё в лучшем виде, Йоэль-Шафат, ты меня знаешь, — палач достал из-за пазухи небольшой сверток, на ткани которого явственно проступали пятна крови. — Язык и желудок. Не сомневайся.

      Пока Марагос пересчитывал деньги, Йоэль-Шафат развернул сверток и брезгливо скривился, убеждаясь в правоте палача.

      — Пришлось повозиться, — заискивающе начал Марагос, заглядывая ему через плечо. — Язык-то ладно, а вот желудок… Да и сжечь его сразу хотели, и я, как мог, тянул время. В общем, надо б добавить…

      — Правда твоя, — согласился Йоэль-Шафат, пряча свёрток в заплечную сумку, — но у меня с собой больше нет. Приходи сегодня вечером в таверну «Шесть дьяволов», там и рассчитаюсь с тобой.

      Почти полночь, Йоэль-Шафат размеренно шагал по дороге, оставляя за собой пыльный городок Уль-Мбпате, беднейший из всех, в которых ему довелось побывать. В сумке лежало всё необходимое для ритуала, а палач Марагос с перерезанным горлом лежал, погребённый под кучей отбросов — ведь глаза палача были последним, чего не хватало для великого таинства.

***

      Йоэль-Шафат медленно приблизился к небольшой свежей яме и бережно опустил туда свою последнюю добычу. Два помутневших глаза скатились вниз, один остановился возле отрубленной головы буйвола, а второй затерялся между золотой короной Огненного Бога из Храма города Иллйя-Ассунна и чашей Хвостатого Бога из Храма Нграггор. Крыло грифа, змеиная кожа, отрубленная львиная лапа, тряпица, смоченная Святой Чёрной Кровью — всё это он честно добыл за каких-то три года.

      — Да свершится пророчество! Иншуе-лароне! — тонкие пальцы старшего жреца Ордена Смотрителей оборвали веревочку, стягивающую пряди иссиня-чёрных волос, которые были сострижены у непорочной девы в момент её последнего вздоха. — Сегодня мы исполним всё, как написано во Всечистейших Свитках.

      Волосы упали в яму и аккуратно легли на середину старинного манускрипта, рядом с кинжалом наемного убийцы и крошечным медальоном на оборванном ремешке. Сейчас шесть жрецов больше всего напоминали Йоэль-Шафату оголодавших стервятников, которые кружили подле ямы, как будто там была спрятана долгожданная мёртвая туша. А впрочем, так оно и было, ведь ещё неизвестно, к чему приведёт ритуал.

      Старший жрец кивнул, пятеро других принялись забрасывать яму землей, а Йоэль-Шафат опустился на колени возле импровизированной могилы и, положив ладонь на влажные комья земли, начал бормотать первое заклинание. Ночь подарила жрецам непроглядную темень и промозглую мглу, и лишь пальцы Йоэль-Шафата искрились бледным голубоватым сиянием.

      — Владей землями, лесом, сенокосными угодьями, морями и реками. Да воздадут тебе плоды охоты, земледелия и рыбной ловли. Да воздадут тебе плоды человеческие. Да будешь ты единственным и единым, — с благоговением повторяли жрецы за Йоэль-Шафатом, который, мерно раскачиваясь, продолжал читать заклинания, то срываясь на дикий пронзительный крик, то еле слышно бормоча запретные слова.

      Сначала запахло цветами и травами, потом повеяло морским бризом, а после началось ужасное зловоние — воздух вокруг казался отравленным запахом серы и застарелой болезни. Жрецы замерли, поражённые величием происходящего. Здесь и сейчас, посреди истерзанной холодными ветрами пустоши, должно свершиться Великое Пророчество: Бог возродится, окутав мир своей благодатью. Конечно, они понимали, что это станет началом конца Ордена Смотрителей, который долгие века следил за порядком в этом мире, полным изменчивых, ревнивых и жестоких богов, контролировал соблюдение постов и регламентировал последовательность религиозных ритуалов в поклонении тому или иному божеству, рассматривал спорные случаи, тяжбы между первосвященниками. Но теперь, когда Бог возродится и Он будет един, то все остальные божки просто уйдут в небытие, потому что Господь жестоко покарает еретиков и отступников.

      Взошла луна и осветила могилу — жрецы замерли, сложив руки в молитвенном жесте.

      «Интересно, какому богу кто из вас молится?» — подумал Йоэль-Шафат, наблюдая, как шевелится земля, будто под ней извивается клубок змей, или нечто, не мёртвое и не живое, пытается выйти наружу.

      Земля двигалась всё быстрей и быстрей, то ли в родовых муках, то ли в предсмертной агонии там бился тот, кого они хотели возродить и вернуть. Через несколько мгновений из могилки раздался пронзительный жалобный вой, и всё вокруг замерло.

      — Йоэль-Шафат, или ты что-то сделал неправильно, — перепуганные и встревоженные жрецы сгрудились возле могилки, — или какая-то святыня подложная!

      — Я всё сделал правильно, просто Ему нужна свежая кровь, — никто не заметил, как у него в руке появился нож; короткий кривой клинок сверкнул в лунном свете раз, второй, третий… и вот уже все шесть жрецов упали на землю, щедро заливая её кровью, и уставились в небо пустыми глазами.

      Йоэль-Шафат покачнулся: силы его покидали, ноги дрожали и подгибались, кружилась голова, перед глазами плясали разноцветные точки, словно кто-то или что-то высасывало саму жизнь. Он дотронулся до лица, и между пальцев тонкими ручейками побежала кровь из ноздрей. Превозмогая боль, Йоэль-Шафат упал на колени и начал судорожно раскапывать землю, которая, насытившись кровью, снова начала шевелиться. Тонкий писк, что-то, похожее на кошачье мяуканье, потом младенческий плач. Из-под комьев мокрой от крови земли вытянулись крохотные ручонки, бледные раскрытые ладошки изо всех сил тянулись к нему.

      «Живой! Раз плачет, значит, живой! — держа на руках голое тельце, Йоэль-Шафат смотрел в сморщенное личико и улыбался. — Ничего, что такой. Пройдет время, и Господь предстанет пред миром в своём истинном обличье!»

      Будто уловив его настроение, детская ручонка потянулась к залитому слезами лицу Йоэль-Шафата. Он перехватил её, осторожно поглаживая каждый пальчик, как вдруг крохотный кулачок с невероятной силой сжался вокруг его собственного. Хруст сломанной кости, но Йоэль-Шафат даже не почувствовал боли. Кулачок принялся выкручивать палец, раздирая кожу вокруг, пока наконец окровавленный кусок плоти не отделился от сухожилия и не упал на землю.

      — Иншуе-лароне! Посмотри мне в душу, Господи, и дай то, что ей нужно. Сердце моё бросаю к ногам Твоим, а жизнь свою отдаю за Тебя, — переложив тельце на колени, Йоэль-Шафат любовался совершенным ликом возрождённого Бога, превознося клятву верности на древнем языке из Книги Юдолей. — Я пришёл и стою, жду Твоего отклика, Единый Бог, Владыко жизни и смерти. Вверяю Тебе свою плоть и свой дух, дай мне достигнуть Тобою вечного служения, лицом к лицу предстать перед Твоим могуществом и насладиться Твоей властью над миром. Иншуе-лароне! Иншуе-лароне! Иншуе-лароне!