Про царя Ивана и попа Феофана

Про царя Ивана и попа Феофана* (побасенка)

   В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь. Уж состарился царь, а детей у него и нет. В прежние-то времена, о которых уже и не помнил никто, был он в силе, да только вовсе не царь он был, а варнак-разбойник, да ещё какой — настоящий душегуб. До семьи ли такому? Он и царём-то стал через смертоубийство: при всём честном народе прежнего царя зарубил да с обрыва и сбросил. А после топорик свой лопухом отёр, подбоченился эдак и у народа спрашивает:
   - Кто теперь вам царь?
   - Ты,— охнули все разом.— Ты теперь нам царь, батюшка!
   - Ха-х,— усмехнулся злодей.— Ну, быть по сему!
   Так и стал душегуб царством править.
   Пока в силе был, боялись его — страсть! А состарился, чувствует — беда: как бы теперь его самого не того — не пристукнули. Желающих-то вона — хоть пруд пруди: бояре да князья — всё ж его подельнички, а у них-то — сыновья-преемнички! Во как!
   А бояре-князья за спиной у царя позыркивают втихомолочку, знать плетут на него заговор-удавочку. Уж и шепоток меж них пошёл: "Атаман уж не тот... Сдал атаман, ой, сдал... Не орёл! Куды там!.."
   Так они и пошаливать стали, казну да народ обирать-обманывать — страху-то нет.
   А и мужички простые, хоть и не семи пядей во лбу, но глаза-то есть — куда ветер-то подул подмечают. И уже при встрече с царём простолюдины как бы и здороваются, а в пояс не кланяются. А иной кто и вовсе — кивнёт эдак, да и мимо пройдёт.
   И оброк в казну людишки стали попридерживать. Да и, почитай, уж никто батюшкой-царём его и не величает, а всё лишь посмеиваются, да царём Горохом чуть не в глаза кличут.
   Пригорюнился царь, отощал. И всё ему как-то тесно в груди: то ли душно, то ли страшно. Вот вышел царь во двор, воздухом подышать, сел на лавку у Грановитой палаты и нелёгкую думу думает: как на троне усидеть, да кому корону передать.
   Шёл мимо поп в чёрной рясе до пят. На пузе крест в драгоценных каменьях на цепи из чистого золота, в руках — узелок. Ряса понизу вся в репьях и пыли, а лицом раскраснелся — из даля, видать, идёт, притомился.
   Остановился поп у скамьи, подсел к царю, отер пот со лба платком, который достал из широкого рукава, дух перевел и спрашивает, как бы между прочим:
   - Это ты, что ль, царь местный?
   - Я...— буркнул царь в задумчивости, но опомнился, сплюнул досадливо и, выпятив грудь, гордо объявил:— Мы есмь!— и с подозрением прищурился на незнакомца:— А по что спрашивашь?
   - А что, спросить нельзя?— небрежно бросил поп, обмахиваясь платком.
   «Ещё одна наглая рожа»,— подумал царь, но собачиться не стал — попривык уже к дерзецам-то.
   Помолчали.
   - А свита твоя где?— почесался за ухом поп.
   - А я им указания раздал — вот выполняют,— соврал царь — не хотел он чужеземцу признаваться, что боится своей знати пуще ворогов, вот и отослал всех восвояси, чтоб они его ночью в спальне подушкой не придушили.— А ты кто таков будешь?— спохватился царь и строго так сдвинул брови:— Я вот смотрю на тебя и никак в толк не возьму, кто таков ты есть: по кресту, вроде, поп, по чалме — мулла, а по пейсам ты рэбе получаешься. А не шамаханский ли ты лазутчик?! Кха-кхе-кхе!
   Хотел царь в конце прикрикнуть на незнакомца, да чтоб построже так, да закашлялся.
   - Тю-у-у!— усмехнулся поп и похлопал царя по спине, помогая прокашляться.— Какой же из меня лазутчик? Сам посмотри: я же весь, как на ладони! А вид такой потому, что в разных приходах служить приходилось — Бог-то он один, Ему какая разница, с крестом я ему молюсь или с пейсами. А зовут меня нынче отец Феофан, потому как крест на мне теперь.
   - Ну, положим, Фофан, кому и козёл — отец,— проворчал царь, откашлявшись,— К нам-то за какой надобностью пожаловал?
   - Феофан,— мягко поправил царя поп и назидательно добавил:— Отец Феофан. У человека имя правильное должно быть — это уж дело проверенное. Вот тебя как зовут?
   - А тебе на что?
   - А я тебе скажу, что имя твоё означает.
   - А мне без надобности,— отмахнулся царь.
   - А ты скажи — и увидишь, какая большая польза тебе будет,— настаивал поп.
   - Ну, царь Горох!— резко выпалил царь, не сдержавшись.— И что?
   - Свят-свят-свят, — перекрестился поп и усмехнулся:— Неужто настолько всё плохо?
   - Эт на что ты намекаешь?!— заершился царь.
   - А, знать, послан я к тебе Божьим провидением: знаю я как в твоей беде помочь!
   - Знаешь?— царь с недоверием поглядел на попа.— А умеешь чего?
   - А умею я народ стращать да народный гнев отвращать.
   - Ой ли?— развеселился царь.— Народ стращать?! А не белены ли ты объелся, милок! Да у меня цельная армия стрельцов, а и то даже чернь меня не боится! Обнаглели людишки — совсем страх потеряли! А ты, стало быть, один управляешься?! Ха-ха, кхе-кхе!
   - Управляюсь,— отвечает поп.— Это уж дело проверенное.
   Прищурился на него царь — засомневался: на припадочного, вроде, не похож — а вдруг и в самом деле поможет?
   - Не врёшь? — спросил он и погрозил попу пальцем: — Смотри! Царю врёшь!
   - Да ни Боже мой, — перекрестился поп и заговорщически зашептал: — Верно тебе говорю: будут людишки тебя почитать и бояться — это уж дело проверенное.
   - Это как же? — тоже перешёл на шёпот царь, тайком оглядевшись по сторонам.
   - Да это уж известно как, — продолжал поп. — Я так смекаю, ты в прежние времена-то одной бровью на всех ужас наводил — верно?
   - Верно.
   - А теперь тебя Горохом кличут — так?
   - Так.
   - А пошто?
   - Пошто?— с надеждой и страхом прошептал царь.
   - Тебя видно!— объявил поп.
   - Как это — "видно"?!— оторопело уставился на попа царь, забыв про шёпот.
   - Да уж, как есть,— усмехнулся поп.— Ты в силе — тебя страшатся, а ослаб — так смеются — всё же видно! А истинный страх он в том, чего не увидать!
   - Тьфу, ты, скаженный!— сплюнул в сердцах царь.— А я уж было поверил! Не-е,— отмахнулся от попа царь,— в кандалы пустобрёха — и всех делов!
   - Да погоди ты! В кандалы-то завсегда успеется! Ты вот Бога видел?.. Нет. И я не видел, и никто, а Он — везде! И про всех Ему известно, сколько грехов за каждым. И, ей-же-ей, много же чёрных дел за людишками водится, потому и страх в них — а ну, кто про их грехи прознает!
   - И что? Кто прознает-то? — небрежно бросил царь.
   - А то — Бог всё видит и про всех всё знает. И вот же было, что лопнуло у Бога терпение, и так Он на людишек осерчал за дела их чёрные, что всех разом и утопил, как котят! Одного только Ноя с семьёй и пожалел.
   - А ты что, сам это видел? — недоверчиво покосился на попа царь.
   - Зачем мне видеть — в книге всё записано. Сам можешь прочесть.
   - В книге? — испугался царь — книг, как человек малограмотный, царь боялся. — Да неужто всех утопил?!
   - Всех, окромя Ноя,— кивнул поп,— Но ты, царь-батюшка, аки помазанник Божий, спасёшься, случись что.
   Как услышал царь, что его царём-батюшкой снова величают, так оттаяла его душа, затеплилась в нём надежда, что лампадка в ночи, аж прослезился родимый. Смотрит царь на попа, а по щекам тихие слёзы льются:
   - Дай я тебя расцелую!— говорит.— Христовый ты мой!
   Обнялись новые друзья, облобызались. А поп и говорит:
   - Только сначала, царь-батюшка, крестить тебя надобно и имя крещённое дать.
   - Это какое же?
   - А выбирай: у царя имя должно быть или Иван, или Василий — это уж дело проверенное, с Византии так повелось.
   - Да уж пусть будет Иван. А людишек-то когда стращать начнёшь?
   - Так сразу! Только, перво-наперво, тебя покрестим, — говорит поп. — Затем — стрельцов твоих, известное дело. Оно же как: воину-то в бою на что уповать? Только на чудо. Пообещай ему чудесной жизни вечной — и он твой! Это уж дело проверенное! А религия-то моя, она же вся из чудес чудесных. Так уж, как поверят стрельцы в чудеса веры истинной, тут-то мы и объявим: царь-де помазанник Божий, вершитель Божьей воли на земле. И пойдут за тебя стрельцы и в огонь, и в воду. А как станут стрельцы за тебя горой, — и от этой мысли попу, видимо, так хорошо стало, что он в мечтаньях своих на мгновение глаза прикрыл и шумно носом потянул, — уж тут-то людишек твоих своевольных мы враз в истинную веру обратим! — выдохнул поп. — И пусть тогда хоть одна собака на тебя, царь-батюшка, тявкнуть посмеет — вмиг хвост-то ей и прищемят!
   - Ай, же и впрямь тебя мне небо послало!— воскликнул умилённо царь.— Дай же я тебя ещё раз расцелую, Христовый ты мой!
   Облобызались снова.
   - Так, что же мы сидим?!— спохватился царь, вскочив со скамьи.— Надо же действовать.
   - Дело одно уладить надо,— неторопливо отвечает поп Феофан, поглаживая литой крест на пузе.
   - Дело? Како тако дело? — насторожился царь.
   - А положи ты мне, царь-батюшка, царским своим указом за труды мои десятину со своих прибылей.
   - Десятину?!— выпучил глаза царь.— Ты что — дурак? Да мне глазом моргнуть, и тебя, висельника, вмиг в кандалы закуют! А ты мне ещё условия ставить?!
   - Ну, моргни, моргни, царь-батюшка,— спокойно отвечает поп,— а я погляжу, как ты без меня людишек в истинную веру обратишь.
   Топнул царь ногой, брови сдвинул, подбоченился и строго так на попа посмотрел... А потом вдруг всплеснул руками и рассмеялся хрипло:
   - Ха-кха-кха! Да шуткую я! А ить ты не струхнул? Не струхнул! Ай, молодца! Будет тебе десятина, душа-радость! Да, за такую услугу и полцарства не жаль!
   - Это уж увольте. Лишнее это. За полцарства мне самому башку оторвут. Десятая часть как раз будет — это уж дело проверенное. Ну, коли сговорились, так и приступим, благословясь,— отдохнувший поп хлопнул себя по бедрам, бодро поднялся со скамьи и перекрестился.
   Глядя на попа, царь тоже вскочил на ноги, перекрестился как смог и протянул руку попу:
   - Приступим!

   И пошли новые друзья-товарищи рука об руку ко всеобщему благу народ в истинную веру обращать.

   И всё у них, как поп сказал, и вышло: царя крестили Иваном, крещённые стрельцы за него горой встали, и у обращённого в истинную веру народа наступило неизбежное, как смерть, Божественное просветление ума — признали они царя Ивана святейшим помазанником Божьим. А про Гороха только в сказках и вспоминали. И с тех пор в царстве том, ой, крепка же стала вера истинная, ой, крепка, уж так крепка, что те батоги.

   А я в том царстве был, да по сусалам отхватил, а давали в щи, дык ищи меня свищи!

   Тут побасенке конец, а кто слушал — молодец!

Примечания:

* Феофан (греч. «богоявление») — мужское имя греческого происхождения.

Следующая: http://proza.ru/2020/10/22/949