Глава 10. Тайнопись в кармашке у дочурки

К концу сентября рязанская часть следствия по моему делу была завершена. Поскольку львиная доля преступных деяний перепадала  на время учебы в Саратове, со дня на день меня должны были туда этапировать. Накануне родителям  удалось добиться разрешения на свидание. Предполагалось, что мы пообщаемся в кабинете следователя. Он заранее предупредил меня о предстоящей встрече, и потому  всё то время я жил нетерпеливым ожиданием. Но тут же у меня созрел дерзновенный замысел. После ареста я не переставал тревожиться за рукопись и деньги, бережно хранимые куклой Варей. Рукопись следовало опаски ради сжечь, а деньги, по тем временам немалые, употребить на дело.

Сразу поясню, о чем идет речь. Перед арестом два месяца подряд по вечерам я был занят написанием работы о воздействии идеологической пропаганды на умы и образ жизни советских граждан. В большинстве своем они зажимали нос и отплевывались от официозной партийной сухомятки. Закончив свое обличительное сочинительство, я перенес текст на тонкие листки кальки для компактности хранения. И тут же появилась озабоченность, где все это спрятать. Случайно взгляд упал на любимую игрушку дочери, куклу Варю, - большущую, разодетую, с моргучими глазками. Она с царственным достоинством восседала на подоконнике среди прочих куда более скромных подружек. То была особа не простая, а импортная, из Югославии. Играя и развлекаясь с Алёнкой, обратил внимание, что головка, ручки и ножки у Вареньки, держатся не на резинках, а на гибкой каучуковой резьбе. Тут- то меня и осенило!.. Оставшись наедине с беспечной ничего не подозревающей красавицей, с виноватой улыбкой осторожно отвернул ее блондинистую головку и обнаружил внутри туловища пустопорожнюю капсулу, куда как пригодную для тайника. С тех пор Варя, умевшая держать язычок за зубами, сделалась посвященной хранительницей не только моей объемной агитки, но и трехсот рублей из товарищеской кассы. Сама она душой и телом безраздельно принадлежала своей маленькой покровительнице, засыпавшей непременно в обнимку со златовласой любимицей.

Узнав о свидании, пользуясь случаем, я отважился передать родителям «ксиву», - так уголовники называли хорошо запрятанную записку. Она представляла собой узкую, в палец толщиной, полоску бумаги, на которой кратко сообщалось нечто важное. Затем «ксива» вместе с целлофановой оболочкой туго скатывалась в малюсенький рулочик. Его обычно запрятывали в одежду, либо в обувь, но надежнее всего – за щекой во рту. Само очевидно, что решившись на это, я многим рисковал. Одно успокаивало: при форс-мажорных обстоятельствах ничего не стоило проглотить составленную «тайнопись». Обычно для допросов меня доставляли на милицейском воронке из тюремной камеры в управление КГБ. Предварительно конвоиры дотошно обыскивали арестованных. Но что касается меня, политического, они делали это лишь на первых порах.
 
Накануне, положившись на Господа, как учил дедушка-пасечник, я помолился, прочтя «Отче Наш». И воистину, Его содействием все прошло, как нельзя лучше!..
Во время допроса, дожидаясь урочного часа, изъерзался и трепетал, как осиновый лист. Каково же было моё изумление, когда в кабинет, следом за отцом, вошла мама с внучкой на руках. Увидев сына-арестанта, она горько расплакалась. Отец же был напряженно сдержан и немногословен. Одна лишь Алёнка, сразу узнав папочку, радостно тянула ко мне ручонки. Но по правилам свидания близкие контакты не дозволялись. Родные расположились чуть поодаль от меня, но при этом все мы были на виду у следователя. До их прихода мне удалось переместить «ксиву» изо рта за подвернутый рукав рубашки. Оставалось выбрать момент, чтобы свершить задуманное. По малой вере моей ангел Божий в умилительном образе Алёнки уже поспешал мне на подмогу!..

Все это время следователь что-то писал, не поднимая головы. Родители с трудом скрывая постигшее их горе, радовались недолгим минуткам общения. В общем разговоре то и дело я обласкивал дочу взглядами, улыбками, забавными и понятными ей словечками. Откликаясь, она что-то лопотала в ответ, и порываясь ко мне, норовила соскочить с колен бабушки.  И тогда мама жалостливо попросила: «Владимир Иванович, позвольте ей, глупышке непонятливой, хоть чуток с папочкой помиловаться. Всю дорогу пока мы сюда добирались, только одно и лепетала: «Алёна … би-би… папа… Да и он то по ней, ненаглядной, соскучился».  Спустя мгновение я целовал, щекотал и тискал мою крохотульку. Сердце колотилось от нежданной, чудом явившейся возможности. Боковым зрением старался улавливать каждое движение следователя, занятого бумагами. Неожиданно он поднялся из-за стола и, подойдя к сейфу, повернулся к нам спиной. Под неотрывными взглядами родителей, я вытянул из отворота рукава «ксиву» и быстро засунул в карманчик Алёнкиной куртёшки. По лицу мамы понял, что она все  видела.

Через год все они вместе с Ритой приехали ко мне на личное свидание в мордовскую зону. Тогда-то в небольшой общежитийного типа комнатушке, где мы разместились на трое суток, Рита шепотом, на ухо, боясь прослушки, проговорила: «За Варю не беспокойся, ей стало гораздо легче».

В одном из писем я попросил сфотографировать нашу говорунью с ее любимой куклой.  До сих пор мной хранима карточка, где позируют обе милашки. К тому времени беспризорница моя подросла, похорошела и нисколько не уступала своей подружке в нарядах и привлекательности.