Портреты... Наш дом

   Мы живём на первом этаже деревянного двухэтажного дома в трёхкомнатной квартире. Наша фамилия Темниковы. Деда — Иннокентий Васильевич, бабушка — Елизавета Анистифоровна, папа Лев Иннокентьевич, мама Раиса Григорьевна, старший брат Юра, я и мой младший брат Игорь, но он родится много позже. Сейчас его пока нет.

 Моя кроватка стоит в родительской спальне. У противоположной стены кровать мамы и папы со спинками из блестящих никелем туб, на панцирной сетке которой можно прыгать как на батуте. Помню, как деда рассказывал с какими трудностями привёз её из самой Москвы!
 На стене ковёр. Когда долго вглядываешься в цветные узоры, можно найти рыцаря со щитом, страшные звериные морды. В углу гардероб с двумя дверками, и двумя выдвижными ящиками под обувь. Иногда средь вещей мама пытается укрыть, как тогда говорили "к празднику" мешочек с яблоками, привезённый по случаю с Иркутского рынка. (В моём детстве фрукты были только с рынка или из новогодних подарков). Дурманящий фруктовый запах проникает через тканевые преграды. Этот запах имеет власть непреодолимой силы над моей неокрепшей психикой, и к празднику мешочек заметно худеет. Не помню, чтобы меня за это непотребство ругали.

 Над гардеробом железным болваном торчит голова фотоувеличителя с красным стёклышком в поворотной круглой рамке. "Вот если снять с фотоувеличителя верхнюю чашку и надеть на голову, станешь похож на богатыря в шлеме или робота",- часто воображаю я, но мне это делать не разрешают - фотоувеличитель дорогой прибор. Иногда он спускается со своих высот на землю, и в тёмной комнате за плотными ставнями происходит волшебное превращение невыразительной бумаги из чёрных пачек в фотографические карточки, на которых легко можно узнать наш двор, папу, маму, дедушку, Коку, соседских пацанов.

 У окна — письменный стол, покрытый листом коричневого детинакса, который в будущем немало пострадает от химических опытов с красным фосфором и бертолетовой солью. Ни я, ни мой старший брат химиками не стали, но навсегда сохранили любовь и почтение к сей великой науке. У моей кроватки на стене над ковриком с оленями голова косули со стеклянными глазами и папиной двустволкой, висящей на рогах. Ружьё тяжёлое, я его не трогаю.

 Из спальни меня скоро выселят. Я помню как это было.
 Перед сном отец о чём-то упрашивал маму. Она не соглашалась, говорила, что я всё услышу. «Ничего он не услышит,- продолжал страстно убеждать папа Лёва маму, — он спит давно». Мне стало обидно, что на меня наводят напраслину. «Я не сплю и всё слышу!» - возмутился я.
 На следующую ночь я был выселен в комнату деда и бабушки на раскладушку. Так и прошло моё детство на брезенте, растянутом стальными пружинками на каркасе из алюминиевых труб.

 Старший брат Юра спит в зале на диване. В пору моего детства на гостиную говорили «зал», свитер называли «свитрой», деда дедой, лифчик - «лифтиком», вместо «что» спрашивали «чо»? И я буду писать, как помню, потому что слова это тоже части той жизни.

 Зал мне кажется огромным. Там стоит: диван на деревянном каркасе, обтянутом чёрным дерматином, с двумя круглыми валиками по краям сидения, круглый стол на массивных точёных ножках, с длинной до полу скатертью, под которую удобно прятаться, чтобы говорить слова, которые говорить нельзя, но очень хочется, потому что "нельзя", комод с поясным зеркалом; фикус, розовый куст в больших ящиках на красивых табуретах, этажерка с книгами, телевизор «Неман», радиола с загадочно мигающим зелёным огоньком лампы-индикатора.

 В нашем доме два телевизора: один у нас, второй у соседей в квартире на втором этаже. Телевизионные передачи начинаются в семь часов вечера. Часто на просмотр интересного фильма к нам приходят соседи и чинно устраиваются перед экраном на принесённых с собой табуретках.   
 Зал проходной. Через него можно выйти в коридор. Направо — туалет, с дырой в выгребную яму вместо унитаза. В эту чёрную дыру очень удобно выбрасывать разные вещи, павшие жертвой детского любопытства: машинки из которых ты выломал электромоторчик, или оправы от маминой бижутерии, потому что тебе, как всякому приличному пирату для игры нужны настоящие драгоценности.
 Фигурки пиратов я мастерил из пластилина. Капитан Буль-буль был с красным носом и деревянной ногой, а боцман толстый и лысый. Морские разбойники прятали драгоценности, зарыв их на необитаемом острове под фикусом.

 Через стенку от спальни - кухня с печкой, буфетом со стёклышками в дверцах и двумя выдвижными ящиками с ложками и вилками из алюминия и нержавеющей стали, стол, раковина, покрытая желтоватой эмалью, над ней латунный кран. Вода в кране только холодная, но это много лучше, чем таскаться на колонку, всякий раз как захочешь помыться, или попить чаю.
 У плиты притулился жестяной ящик «углярник» со скошенной боковой стенкой, чтобы удобней было подцеплять совком аспидно-чёрный, блестящий уголь, и ручкой-скобой.
 В буфете - пузатый графинчик с плотно притёртой пробкой в виде ракеты, зелёный эмалированный кофейник с длинным прямым носиком, чашки, тарелки, блюдца, стаканы в алюминиевых узорчатых подстаканниках.
 В кофейнике хранится сахар-песок. Кофе в доме не пьют. Пьют чай. Для гостей, любящих чай вприкуску, есть сахарница с колотым очень сладким сахаром и специальные щипчики, если от большого куска надо отщипнуть маленький.

 Деда и Кока пьют чай с молоком из блюдец. Мне нравится смотреть, как в трубочку сворачиваются их губы, слушать уютное и родное швыркание. Я люблю чай холодный и пью его из громадной кружки.

 Кока вырезает из бумажных салфеток ажурные скатерти и украшает ими буфет. Издали похоже на тончайшее лёгкое кружево.

 Печку топят зимой и летом. На плите стоит чугунок, похожий на разросшуюся до гигантских размеров луковицу. Вода в нём всегда тёплая.
 Электричеством пользуются только для освещения и «культурных» нужд: прослушивания радиопередач или просмотр телевизионных программ. Если где-нибудь включают электроплитку, все лампочки района испуганно притухают, а изображение на экране нашего телевизора гаснет, поэтому рядом с телевизором стоит ящик трансформатора. На дырчатом корпусе трансформатора есть круглое окошечко со стрелкой и рычажок, который надо выставлять, чтобы стрелочка показывала на отметку 220. Когда выходишь из комнаты, свет надо обязательно гасить, потому что "много нагорает". Так говорит Кока.

 Комната Коки и деды против входной двери. Их двуспальная кровать в углу у окна. На ней войлок, полосатый ватный матрац, простыни, красное одеяло в пододеяльнике, голубое покрывало с белыми узорами, горка высоко взбитых подушек, накрытых «накидашкой» из тюля. Тут же под матрацем Кока хранит деньги. Я видел.
 В другом углу ножная швейная машинка «Зингер». Когда стану школьником, буду делать за ней уроки, а пока я играю на ней в «паровоз». Если сесть на приводную площадку и качаться, легко представить себя машинистом.

 Изрыгающие клубы пара и красивый чёрный дым паровозы, живут рядом с нашим домом. Можно сказать, наш дом с трёх сторон окружён железными путями. Отвалы паровозного шлака заменяли шадринской шпане природу.
 Из окна дома железную дорогу не видно, но днём и ночью слыхать напряжённый ритм её рабочего дыхания.

 В полу дедушкиной комнаты есть подполье. В пору моего детства наша страна помогала строить братскому египетскому народу гидростанцию на Ниле. Вследствие этого во всех киосках продавались бананы. Были те бананы всегда зелёные.
 Кока клала зелёную гроздь в подпол, через несколько дней вынимала оттуда связку замечательно-вкусных, сладких и ароматных плодов.
 Бананы я и сейчас люблю, но в детстве это доходило до неприличия. Однажды я сожрал в одиночку весь зреющий в подполье запас и отравился. Пока выздоравливал, дружба между арабами и СССР кончилась. Вместе с ней из магазинов исчезли бананы и приторно-сладкие, липучие финики.

 Я был уверен, что у каждой бабушки есть сундук. Я любил, когда Кока открывала свой сундук. Нет тряпки меня не интересовали. Самое интересное было на обратной стороне крышки. Изнутри вся крышка была заклеена яркими картинками и чёрно-белыми фотографиями. Было в этих картинках и фотографиях что-то иное, незнакомое, не советское.
 Доставалось сундуку от меня по полной. Кем только ему не пришлось перебывать: и танком, и космическим кораблём, и грузовой машиной. Однажды, сундук мне отплатил за издевательства. Я изо всей детской дури плюхнулся на сундук. Крышка, набранная из тонких дощечек, разошлась и больно ущипнула меня за попу.
 Я не отказался сидеть на сундуке, но с тех пор относился к старцу почтительнее.

 Ещё в комнате был такой же гардероб, как в родительской спальне. За него я ставил свою раскладушку. У комода на полу я играл, строя дворец, в котором жили пластилиновый король с королевой. Дворец охраняли пластилиновые гвардейцы и оловянные солдатики. На дворец нападали коварные пираты, вооружённые пушкой, снаряд из которой выбрасывала стальная пружина.
 Чаще всего в результате военных действий дворец бывал беспощадно разрушен, но самые стойкие королевские гвардейцы всегда награждались орденами. Для изготовления орденов приходилось выкапывать из-под фикуса пиратские сокровища. Нетерпеливые ручонки валили землю на чистейший пол, но за это преступление доставалось не мне, а нашему коту Карабасу Барабасу.

 Наша квартира хорошо защищена. Отделяет её от общего коридора филенчатая дверь с замком и крючком. На замок дверь закрывается, когда все жильцы выходят из дому. Обычно она закрыта на крючок. Тут же рядом стоит толстенная палка-брус. Этим брусом бабушка на ночь подпирает дверь от лихих людей.

 На окнах дощатые ставни. Вечером дедушка или бабушка с улицы закрывают ставню засовом, заправляют в сквозную дыру в стене длинный железный стержень. Я должен изнутри его «зачекушить» - вставить в продолговатое отверстие в конце пробоя «чекушку»-шплинт из приплюснутой толстой стальной катанки. Дело это ответственное, но мне его уже доверяют!
 Зимой конец пробоя, попавший с улицы в домашнее тепло, покрывается матовым льдом, становится похожим на леденец. Вот только лизать его не надо!