Глава 7. Свидание

Рана оказалась куда болезненнее, чем Оливье предполагал: удар Рошфора пришелся по ребрам - рана не опасная, но чертовски болезненная. Держать личного врача, как было принято в богатых домах, после смерти родителей граф не считал нужным, потому вызванный из Буржа лекарь только головой покачал, исследуя рану, но не сказал вслух ничего. Наложил несколько швов, сделал новую повязку, велел лежать неделю в постели, пить красное вино и не волноваться.
Лежать спокойно раненый не мог: он метался на подушках, не находя себе места не столько от жара и боли, сколько от сознания, что он попал в ловушку, из которой не выбраться. Не меньше его преследовал страх, что Анна не будет столько ждать, она обратит свой взор на кого-нибудь, кто сможет предложить ей свою руку, и, Оливье твердо был уверен в этом, сердце. Он написал ей письмо - сумбурное, бредовое письмо, из которого она ничего толком не смогла понять, и ответила ему запиской, приглашая приехать и объясниться.
И граф поехал. Встал, приказал седлать Анхеля, оделся, заставил себя сесть в седло, и даже благополучно доехал до дома Анны. Спешился, оставив жеребца непривязанным, отворил дверь – и свалился без чувств прямо на пороге.
Пролежал он долго: дома никого не было, лошадь во дворе пыталась щипать листья с кустов, но ей мешал мундштук, и Анхель недовольно фыркал, ожидая хозяина, который все не появлялся, зато появилась женщина: та самая, которая его раздражала.
- Анхель! – Анна остолбенела. – Что ты здесь делаешь один, не на привязи? – она протянула руку, чтобы схватить повод, но жеребец, злобно оскалившись, отскочил в сторону, покрутился по двору, не давая поймать себя, и, взбрыкнув задними ногами, умчался домой: дорогу к родной конюшне он знал отлично.
- Дурень! – девушка толкнула дверь, но открыть ее настежь не смогла: ее не пускало лежащее на пороге тело. В комнате было полутемно: опущенные занавески едва пропускали дневной свет, но Оливье Анна узнала сразу. Она сама даже не ожидала, что способна так кричать.
- Оливье! Милый, что с вами? – Анна опустилась на колени, приподняла его голову, пытаясь разобрать, дышит ли граф. Расстегнула крючки на камзоле, потом вскочила, метнулась за кувшином с водой, зло рванула занавеску, оборвав ее, зато впустив свет в комнату, и снова опустилась на пол рядом с молодым человеком. Граф не отзывался, но дышал: теперь она видела, как чуть приподнимается его грудь, перехваченная повязкой. – Ранен, ты ранен? – Сейчас, когда они были одни, когда никто не мог их видеть, Анна разрешила себе это фамильярное «ты»: все равно граф не слышал ее, а губам так приятно было шептать эти два звука, таких простых и уравнивающих знатного вельможу и безродную девчонку.
То ли звук ее голоса, то ли свежая струя воздуха из приоткрытой двери, то ли капли воды, которыми она смочила его лицо, оказали свое действие, но Оливье начал приходить в себя. Первое, что он сумел разобрать, это белое пятно, которое, приблизившись, превратилось в лицо любимой.
- Анна, - граф попытался улыбнуться, но получилось плохо: улыбка вышла беспомощной. – Анна, вы позвали, и я приехал.
- Я не знала, что вы ранены, больны, я бы не стала вас звать, - Анна оглянулась по сторонам, но поблизости не было никого, кто бы мог ей помочь. – Вам нельзя лежать так, на полу. Я вам помогу, попробуйте встать, вы же как-то добрались ко мне.
- Я был верхом.
- Анхель убежал, едва завидев меня.
- Я не привязал его? Что ж, тем лучше: он побежит домой.
- И там сразу поймут, что с вами что-то случилось! – с досадой бросила Анна, предчувствуя, что одним им оставаться недолго. – И явятся сюда.
- Почему вы так решили? – Оливье чуть приподнялся, и она тут же устроила его плечи у себя на коленях.
- Так вам лучше? – с лукавой улыбкой, словно невзначай погладив его по волосам, осведомилась Анна вкрадчивым голоском.
- Так я готов хоть умереть, - ответил ей влюбленный.
- Мертвым вы мне не нужны! – совсем по-деловому возразила девушка. – Попробуйте встать, я помогу вам дойти до кровати.
- Но мне и так хорошо! – запротестовал Оливье.
- Вам так плохо, а мне тяжело вас держать, - немного сердясь на него и на себя тоже, возразила Анна, и оба вдруг почувствовали неловкость, словно за этими простыми словами скрылся тайный смысл. Граф, с трудом сдерживая стон, с исказившимся лицом, сел, потом, держась за плечо Анны, которая оказалась совсем не такой хрупкой и слабой, как можно было предположить, встал и добрался до стоявшего в углу старого, потрепанного кресла.
- Я буду умирать здесь, - заявил он торжественно. – Ваша постель не для покойников!
- Оливье, вы сумасшедший! – Анна покачала головой с таким осуждением, что Оливье схватил ее за руки.
- Анна, а если нам с вами придется жить не во дворце, а в жалкой хижине?
- Что вы хотите эти сказать, - она замерла, едва подавив желание выдернуть руки. – Я ничего не поняла из вашего письма.
- Анна, я не скрывал от вас, что я, еще ребенком, был помолвлен с мадемуазель Люсе. Мне удалось расторгнуть этот договор, но мне были поставлены условия, и условия жесткие.
- Вам – условия? Как они посмели! – вскрикнула Анна.
- Они в своем праве, к тому же, я еще несовершеннолетний.
- И что это за условия? – с замиранием сердца спросила девушка.
- Пока мадемуазель не найдут другого мужа, мы с вами можем венчаться только тайно. О нашем венчании никто, кроме священника и свидетелей, не должен будет знать. Мы сможем открыться только через некоторое время после бракосочетания мадемуазель, а когда это произойдет, не знает даже ее отец. Вот так, любовь моя, обстоят дела. Как видите, - граф горько улыбнулся, - даже граф де Ла Фер оказался не хозяином своим словам.
- Но ведь это – пока, Оливье. Через четыре года… - она запнулась, не высказав до конца свою мысль.
- Четыре года – огромный срок, моя дорогая. К тому же я не смогу все время быть с вами: у меня есть одно важное дело, порученное мне королем, и оно заставит меня много времени проводить как в Анфлере, так и в Тулоне.
- Я поеду с вами! – решительно заявила Анна, слегка побледнев.
- Возможно, но вы все равно не сможете сопровождать меня все время.
- Почему? Это тайное дело?
- Да, - неохотно промолвил Оливье, у которого вдруг появилось странное ощущение, что он сказал совсем не то, что следовало. К счастью, во дворе раздались голоса, и на пороге появился отец Жорж в сопровождении Гийома, управляющего замком Ла Фер.
 Увидев графа, Гийом вздохнул с облегчением, и бросив короткий недобрый взгляд в сторону Анны, повернулся к кюре.
- Святой отец, господина графа ждет карета. Мне бы пару крестьян, чтобы помогли перенести его сиятельство.
- Я и сам прекрасно дойду с твоей помощью, - запротестовал Оливье, которому совсем не хотелось предстать немощным страдальцем перед Анной еще раз, да еще и в присутствии посторонних людей. Он довольно уверенно встал и даже попытался застегнуть крючки камзола, но из этого ничего не вышло: пальцы дрожали от напряжения, и он отбросил эту попытку привести себя в порядок. Пришлось опереться на руку Гийома, и он кое-как, доплелся эту четверть мили до кареты. С Анной он попрощался взглядом, отметив про себя ее задумчивый вид.
Гийом устроил его в карете, окружив подушками, и укутав в привезенный когда-то из Англии теплый плед. Граф безропотно разрешил все это проделать: мысли его были далеко. Зато слышал он отлично, и слова Гийома: «Видел бы все это старый граф!» предпочел пропустить мимо ушей.