Часть2. Глава1. Человек без имени

Хозяйка дома, что на улице Феру, почтенная вдова Дюшан всегда очень осторожно выбирала жильцов. Близость к Люксембургскому дворцу давала ей право запрашивать солидную сумму за квартиры, а то, что дом находится неподалеку от всем известного места дуэлей – стараться не сдавать жилье тем, кто принадлежал к славному племени солдат «Maison du Roi».
Молодой человек, который явился на снятую для него квартирку на третьем этаже, не был похож на лихого рубаку или завсегдатая пивных заведений. Безупречно, но скромно одетый, с гордой осанкой вельможи, странно бледный, словно рос он без солнечного света, этот юноша понравился хозяйке своими манерами и спокойной уверенностью. «От такого ни шума, ни неприятностей не будет!» - решила она, отдавая ему ключи от входной двери.
В дальнейшем все переговоры с мадам Дюшан вел слуга постояльца, он же платил в положенный день условленную сумму. Что до имени, то молодой человек велел звать себя господином Атосом. Просто Атосом, без дворянской приставки, хотя хозяйка была уверена, что господин Атос по меньшей мере переодетый принц, которому зачем-то понадобилось снимать у нее квартиру.
Квартирант вел себя тихо и чинно: у него никто не бывал, он редко покидал квартиру, зато его слуга Гримо частенько таскал в дом бочонки с вином.
Этот странный молодой человек до такой степени занимал воображение вдовы, что она решилась подсматривать за жильцом, но, увы, в этом неблаговидном деле не преуспела: ключ всегда торчал в замочной скважине, а двери и стены в доме были толстыми - она ничего не увидела и ничего не услышала.
Между тем господин Атос, при всей его флегматичности, все же не всегда сидел дома: в один из дней, одетый по последней моде, с невиданной красоты шпагой у бедра и красным бархатным портфелем подмышкой он куда-то отправился в сопровождении своего слуги. Слуга тоже был одет в новую ливрею, и шел за господином оглядываясь по сторонам с настороженным видом. В руках у него был мушкет.
Мадам Дюшан как раз беседовала у дверей с женщинами из соседних домов, так что имела возможность наблюдать уход своего постояльца от той минуты, что он вышел на порог, и до той, что он скрылся за поворотом.
- Этакий гордец, никогда и головой не кивнет, - прокомментировала мамаша Жанно, которая считала, что, ввиду ее почтенного возраста, все в округе должны здороваться с ней первыми.
- Кому он должен кивать? – рассмеялась мадам Дюшан. – Разве за версту не видно, что это большой вельможа? Он нас просто не замечает, а вы, матушка Жанно, еще и поклона от него ждете! Сейчас! Такие, как он, хорошо, если принцу поклонятся!
- В тихом омуте черти водятся, - фыркнула старуха и гордо уплыла за дверь своей скобяной лавки.
- А и правда, мадам Дюшан, неровен час, и вы еще от своего постояльца хлопот не оберетесь, - подхватила закадычная подруга Жанно, старуха Мишо. – Тихие они только с виду. А что у него там на уме, так не нам знать. Нам только отвечать придется, если вдруг что не так.
- Да полно вам, вороны вы этакие, - досадливо отмахнулась вдова. – С таким лицом и с такими манерами, как у господина Атоса, только при короле и состоять. Вдова Дюшан попала в самую точку: господин Атос направился к королю.

                ****

Чтобы не злоупотреблять терпением читателя, сразу раскроем карты: господин Атос – это и есть граф де Ла Фер. Но история едва не свершившейся женитьбы на клейменной воровке имела для молодого человека самые трагические последствия. Поэтому вернемся на несколько месяцев назад, в ту ночь, когда граф де Ла Фер оказался у себя в замке после не состоявшегося венчания.
Откуда нашлись у него тогда силы выдержать все до конца и самостоятельно добраться до замка, не свалившись где-то на дороге, он понял только через много дней. Гордость! Она не дала показать, что творилось у него в душе, что видел он в ту минуту, когда понял, что за знак на плече у женщины, которую считал едва ли не святой. Он возненавидел себя, свою доверчивость и свою веру в любовь. И с этой ненавистью ему теперь придется жить.
Несколько дней он никого не узнавал, метался в бреду, кого-то проклинал и к кому-то обращался, но понять, о чем речь, никто не смог: венчание, и все, что было с ним связано, так и осталось тайной для окружающих. Приходил граф в себя долго, несмотря на то, что здоровье у него было отменное. Но потрясение оказалось слишком сильным: он не сошел с ума, не лишился дара речи, не возненавидел весь мир - он начал пить, чтобы убежать от себя. И без того не слишком разговорчивый, Оливье вообще стал избегать общения. Он перестал принимать гостей, перестал выезжать в свет и большую часть времени проводил с книгой в руках и графином вина на столе. Его мрачность и нелюдимость так не похожи были на его прежний характер, что все, кто его знал, стали понемногу избегать графа. В какой-то момент де Ла Фер вспомнил о своем обещании королю, о своих изысканиях и своих планах по флоту, и достал из тайника бархатный портфель. С этой минуты он стал одержим этой идеей: передать докладную королю и потом… а вот что будет потом, он не знал. У него не осталось желания воплощать свои мечты в жизнь, не было для кого жить, не осталось никаких амбиций. Жить же ради самого себя он уже не умел: что-то в нем надломилось, что-то важное и определяющее все его существование. Невольная ошибка, доверчивость… он расценивал это, как глупость, недостойную отпрыска Ла Феров, как преступление перед предками, которых едва не опозорил грязью каторжан. Отныне он не имел права на это имя, а как назваться иначе – не знал.

Паломники не были редкостью в их краях. В Амьене их привлекала священная реликвия: голова Иоанна Крестителя, чей череп покоился в Амьенском соборе. Через Бурж на Блуа, через Тур шли толпы на богомолье в аббатство Фонтевро, и все эти люди, привлеченные чудесами, которые им обещали мощи святых или целебные источники, находили по дороге приют в трактирах, деревенских хижинах или окрестных замках. В награду за ночлег и ужин рассказывали они о краях, в которых побывали, о жителях других стран и дивных обычаях чужих народов.
Странник, забредший в замок, был не похож на жителя севера. Черноволосый и черноглазый, с длинными волосами и длинной черной, с проседью, бородой, он был красив особенной красотой, свойственной жителям южных стран. Говорил он на хорошем французском, со странным напевным акцентом.  Его приютили на кухне, усадили за стол, поставили перед ним миску лукового супа и приготовились слушать рассказы о чудесах. От камина тянуло теплом, уютно потрескивали свечи, мягко отражаясь в медной, до блеска начищенной посуде, таинственными золотистыми огоньками вспыхивая в глазах собравшихся вокруг слуг и поварят. Паж графа Жюльен и вовсе уселся на пол, скрестив ноги по-турецки и подперев щеку кулачком; глаза его были устремлены на паломника с жадным любопытством ребенка, ждущего сказку на ночь.
Гость доел, аккуратно отставил пустую миску и с улыбкой оглядел всю компанию.
- Благодарю вас, добрые люди, за ужин и за то, что приняли меня в этот вечер. Добро не останется неоплаченным, я знаю, ждете вы, что расскажу вам о чудесах, которые видел по дороге.
- А откуда вы? – Жюльен даже шею вытянул в ожидании рассказа.
- Издалека, из Греции, с Халкидики. Слыхал про такую? – мальчик замотал головой. – А про гору Афон слышать приходилось?
- Нет, никогда.
- По-французски это название звучит, как Атос, - неожиданно послышалось из темного угла. – Это священная гора в Греции.
Все, как один, обернулись на голос, и Оливье пришлось выйти на свет. Слуги вскочили, почтительно поклонившись хозяину, но он повелительно махнул рукой, приказывая всем оставаться на своих местах. Паломник тоже вскочил, и стоял, спокойно рассматривая владельца замка.
- Так куда ты направляешься? - уточнил граф, подходя поближе, и, в свою очередь, рассматривая пришельца.
- Я, господин, иду в город Амьен.
- Путь неблизкий, если ты идешь из Греции. А что тебе там понадобилось?
- Хочу вознести молитвы мощам св. Иоанна Крестителя, чтобы он помог моим братьям по вере, - паломник перекрестился, но справа налево. - Мало нас осталось, турки нас обложили со всех сторон, - тяжело вздохнул он.
- Ты не католик? – чуть нахмурился граф.
- Православной я веры, господин, как и всякий, кто на горе Афон поселился.
- Сколько вас там?
- Шестеро осталось.
- Ну, вот что, - вдруг тоном, которому не перечат, заявил Оливье, - пойдем, расскажешь мне свои истории, - и, заметив обескураженные физиономии дворни, добавил: - поживешь у меня пару дней, передохнешь. А вы, обещанные сказки успеете и завтра послушать. – И граф нетвердой походкой пошел вперед, нимало не заботясь, следует ли за ним гость.

В библиотеке, куда привел паломника Оливье, свет исходил от масляной лампы под абажуром из цветного муранского стекла. Он был достаточным, чтобы разобрать буквы в книге рядом, но от всего прочего угадывались только неясные силуэты, а полки с книгами так и вовсе громоздились во мраке уходящими под потолок скалами.
- Садись, беседа у нас не на час, - не пригласил, приказал, граф. – Вопросов у меня накопилось – ночи не хватит обговорить. Вина, если не хватит, еще принесут.
- Я не пью вина, господин, - мягко отстранил его руку с бокалом монах.
- А вот это – зря! – усмехнулся граф. – In vino veritas. Как звать тебя, монах?
- Стефан, ваша милость, инок Стефан.
- Ты грек? – быстро спросил Оливье. – Как же ты, монах, пробраться сумел мимо турецких галер?
- Я, господин, где горами, через Болгарию, через Валахию где кружным путем, в Европу пробрался. Добрые люди везде есть – помогли, - охотно ответил Стефан, улыбаясь.
- Ты сильно рисковал, Стефан, - Оливье сидел, откинувшись на спинку старинного кресла в стиле Франциска 1, и водил пальцем по ободку бокала из венецианского стекла. Бокал отзывался тоненьким звоном, и этот звук до тошноты не соответствовал окружавшей их тишине и покою.
- А святое дело и требует, господин, большой отдачи сил.
- Ты идешь за помощью, ведь так? Не мощи св. Иоанна – твоя цель?
Монах не ответил, только подался вперед, пристально всматриваясь в едва освещенное лицо хозяина замка.
- Вы много пьете, молодой господин, - без обиняков отметил он состояние графа и внезапно перешел на «ты», совершенно не смущаясь разностью их положения. – Зря губишь себя.
- А вот это тебя не должно беспокоить, - остановил его Оливье, которого это обращение покоробило. – Я не жду советов, и я достаточно взрослый, чтобы самому решать, что мне делать, а заодно и напомнить, кто здесь господин, а кто – пришелец.
- Ты, граф, пока еще неразумное дитя, - монах улыбнулся чуть насмешливо, никак не прореагировав на предупреждение графа. – Дитя, которое свои горести возводит в ранг вселенских печалей и ослеплен своей властью.
- Что тебе до моих горестей, странник? – грозно нахмурился граф.
- С концом любви жизнь не заканчивается, господин. Про гору нашу слышал?
- Даже видел, правда издали, с борта корабля. Только какое отношение имеет эта гора к моим бедам? – Он встал, но монах не пошевелился: его бесцеремонность или независимость начала надоедать Оливье.
- Прямое отношение и имеет: это место, где нет не только женщин, но и вообще женского полу. Только кошек и держим, чтобы они мышей давили.
- Я слышал легенду, что женщин в вашу обитель не пускают. И что на горе Атос сидят все, кто разочаровался в любви женщин, – в насмешливом голосе монах услышал странную смесь отчаяния и надежды.
- Не скажу обо всех, кто сейчас в обители: мало нас осталось и не до того, чтобы прошлое вспоминать, но не зря место это - святое, намоленное за полтысячи лет молитвами многих, кто там свой век доживал. И от любви недостойной там прятались, и чистых помыслов искали. – Монах нагнулся вперед, глаза его впились в графа, вновь усевшегося на свое место, и чистота лазурных, как морская вода, очей столкнулась с чернотой глаз, в зрачках которых стоял свет стеклянной лампы. – Пошел бы к нам в обитель?
- Не хочу, - помолчав, ответил Оливье. – Я католик, нечего мне делать среди вас. Не предлагай мне того, что против совести моей.
- А зря. – Стефан отстранился, ушел в тень, только глаза в темноте поблескивали. – Я вас, господин, искушать не стану, вы умны, а мудрость житейская – штука наживная, она к вам еще придет. Только скажу вам: нечего вам здесь свою печаль вином заливать. Вам делом надо заняться, для души своей, для славы Господней что-то полезное делать, молодой вы, знатный, сильный, красивый: много хорошего можете творить во славу Господа, раз не получилось во славу любви.
- Что-то ты, как я погляжу, слишком много понимаешь, - Оливье встал быстрым, неуловимым движением. – Кто ты на самом деле, а, монах?
- Инок я Стефан, иду в город Амьен поклониться святым мощам св. Иоанна. О вас я, господин, ничего не знал, но многое у вас прямо на лице написано. Труда не надо, чтобы все это прочитать.
- Ну, что ж ты причитал на моем лице, Стефан? – де Ла Фер сжал кулаки, пытаясь задавить в себе рвущейся наружу гнев. – И как ты все это увидел в полумраке?
- Ваши жесты, ваше сиятельство, ваш гнев, как и ваше смущение, все это внимательному глазу говорят о многом, - вдруг заговорил монах совсем иным языком, словно другой человек вырвался из-под личины скромного Стефана. – Тени, и те способны рассказать многое. Каждая морщинка на лице – это целая повесть.
- Прежде чем ты мне расскажешь обо мне, расскажи-ка лучше о себе, монах. Твой французский стал безупречен, так говорит тот, кто вырос во Франции. Ты не прост, и я хочу знать, что ты делаешь здесь, кто послал тебя. Для вас же, сударь, лучше рассказать правду, а не кормить меня сказками для прислуги. Их поберегите для моего пажа и поварят.
Монах ничего не ответил, он сидел, вглядываясь в темноту книжных шкафов, словно ждал оттуда совета, как поступить.
- Я вам все равно всего не открою, говорю сразу, господин мой, и угрожать мне не стоит: я достаточно навидался в жизни и тюрем, и пыток, и казней. Не скоро пришел я к мысли о святой горе, но после не пожалел ни разу. А по рождению я, действительно, болгарин, из Варны. Наша семья там известна была, торговали мы с половиной Европы. Отец послал меня учиться во Францию, в Амьенский университет, изучать право. Студент из меня получился не слишком примерный, а вот любитель сладко есть, пить и любить… да что рассказывать долго… однажды пришлось отвечать за все грехи разом. Турки, они, знаете ли, шутить не любят. Прознали, что наша семья только для виду перешла в ислам, а у них за такое одно полагается: смерть. Никого не пощадили: ни отца, ни братьев-сестер, уцелела только невеста моя, Анна. Меня спасло, что я во Франции был. Потом только узнал я, что всех она предала, и не от страха или угроз, а ради корысти: к ней посватался какой-то важный сановник из турок. Взял ее третьей женой. Тогда я понял, что жить не смогу, если не отомщу ей.
- И отомстил? – глухо спросил граф, еще больше вжавшись в полумрак в своем кресле. Масло в лампе почти закончилось и фитиль едва тлел.
- Отомстил.
- К… как? – голос у Оливье срывался.
- Вздернул на сук. Она плакала, умоляла: у меня едва хватило сил повесить ее.
- Ты пробрался в сераль? – недоверчиво прозвучал голос графа, и из темноты блеснули его глаза.
- Деньги могут все. Я заплатил, кому надо, и мне ее выкрали.
- А потом?
- Потом я пришел на Святую гору. И остался там навсегда.
- Навсегда? Что же ты делаешь тогда во Франции? – граф де Ла Фер теперь сверлил взглядом Стефана. – Что общего может быть у твоей веры и у нашей?
- Мы – христиане, ваше сиятельство. Наверное, для вас будет откровением, что народ наш был бы крещен франками, если бы франков не опередили ромеи. Какая разница для Господа, если Иоанна Крестителя мы почитаем одинаково?
- В Амьене тебе обещали помощь?
- Я надеюсь на нее, ваше сиятельство.
Оливье задумался, и так глубоко, что монах кашлянул, чтобы вернуть графа де Ла Фер к их беседе.
- Могу я помочь тебе чем-то? Деньги, лошадь, может быть…
- Благодарю, ваша милость, но я только передохну у вас денек. Лошадь мне ни к чему: одинокий скиталец меньше внимания привлекает, лишние деньги – лишние хлопоты. Но вы не извольте гневаться на совет, господин граф: уезжайте отсюда, здесь вам радости не будет, только жизнь свою молодую загубите. Поезжайте туда, где все кипит, раз не хотите от мира удалиться в монастырь. Вы еще не готовы для покоя и не будете в ладу с собой.
- В твоих словах есть здравое зерно, Стефан, задумчиво промолвил Оливье. – Хочу верить, что совет ты мне дал не из недобрых побуждений. Я обдумаю его, а пока – оставайся у меня, набирайся сил.
- Благодарю вас, ваше сиятельство, но мне спешить надо, - монах, не без тайного сожаления, вздохнул. – Если позволите, я к вам загляну еще разок, если по пути будет?
- Загляни, - улыбнулся граф. – Если меня не будет, я распоряжусь, чтобы тебя приняли. Удачи тебе, инок (он выговорил это слово на манер Стефана), и спасибо на добром слове.
                ****
Спустя месяц Стефан действительно вернулся, но графа не застал. Он прожил в замке почти неделю, развлекая своими рассказами прислугу, и оставив о себе память на долгие зимние посиделки у очага.