Коктебель - Киммерия, билет в один конец

               
   Первыми, кого я увидела, подъезжая в полуденный час летом 2020 года к прибрежному отелю Коктебеля, были двое мальчишек лет двенадцати, которые бежали за каким-то человеком, крича ему вслед:

-- Нишолов! Нишо-ло-ов! Возьми-и-и мои камни! Камни мои-и возьми-и-и!
 
  Человека я не разглядела -- он торопливо скрылся за углом, и мальчишки пулей промчались за ним. Нишолов, -- подумала я, -- какое странное имя! Однако времени на долгие размышления не было, нужно было устраиваться в отеле.
 
   Получив номер на третьем этаже, я вышла на балкон и застыла в изумлении -- перед моими глазами открывался фантастический вид на Коктебельский залив, и им можно было любоваться от рассвета до заката все три отведенные на отпуск недели. Вид этот казался по красоте нереальным -- это был не вид, это была панорама с горой Кучук-Енишар слева и вулканом Кара-Даг справа, с морем, уходящем в небо и небом, поднимающимся на божественную высоту.
   
   Справа и слева у пирсов стояли пришвартованные корабли -- стилизованные деревянные шхуны, поочередно отправляющиеся в рейсы вдоль берегов Кара-Дага. На пляже было немноголюдно -- большинство отдыхающих пережидало небезопасные жаркие часы в прибрежных кафе и ресторанчиках, пара человек плескалась в воде, кто-то арендовал катамаран с натянутым над головой тентом и, резво крутя педалями, удалялся от берега по глади спокойного, переливающегося на солнце лазурного моря.

   Это не Коктебель, — пронеслось в моей голове, — это Киммерия, волшебная волошинская Киммерия, родина его духа с вневременными пейзажами и вулканом-царем, охраняющим подземное царство с множеством драгоценных камней. Сколько же лет я здесь не была? Двадцать? Тридцать? Да нет же, больше. Первая моя встреча с Коктебелем состоялась в студенческие годы. Помню, как удивлялась я ощущениям, охватывающим  меня здесь. Это удивление было неосознанным, но ошеломляющим. Оно было своего рода импульсом, открывающим глаза на пока тихо дремавшее во мне бессознательное. Да, тогда, в студенческие годы я была в Коктебеле, но я eще не добралась до Киммерии. До Киммерии я добралась позже, в свое второе или третье посещение этого места.
 
  Тем временем пляж стал постепенно заполняться людьми, время подходило к четырем, и мне тоже пора было собираться. Прихватив приобретенные где-то в зарубежье тапочки для хождения по гальке, я спустилась по винтовой лестнице и через минуту оказалась на пляже. Как радостно было после московского  карантина наблюдать расслабленных, счастливых людей, освободившихся от масок и не думающих о социальной дистанции. Для всех без исключения этот отпуск был необычным -- многие наверняка понимали, что это скорее небольшая пауза на фоне полной неопределенности. Тем ценнее было купание в море, солнечные ванны и здоровые местные продукты, то и дело предлагаемые разносчиками на пляже. Неподалеку на набережной наливали пиво и домашнее вино с восстановленных виноградников. Вино казалось или на самом деле было более крепким, чем крымские вина, продающиеся в Москве.
   
  Надо сказать, что отель Лиана, в котором я поселилась, находился не в самом центре поселка, если центром по праву считать поэтическую мекку Коктебеля -- Дом-музей Волошина, а приблизительно метров на восемьсот восточнее, в новой части, отстроенной в последние десятилетия. Поэтому единственным и безальтернативным для меня решением было в первый же вечер отправиться в гости к поэту. А как же иначе, если в голове снова и снова призывно звучало волошинское "Дверь отперта. Переступи порог./ Мой дом раскрыт навстречу всех дорог".               
 
  Наспех перекусив, чтобы успеть засветло, я миновала причал "Алма" и неподалеку от него заметила сидящего в одиночестве на лавочке молодого человека. Рядом с ним стояла картонная табличка, а на ней от руки было написано "Магазин стихов". По инерции я прошла мимо, но вдруг что-то заставило меня остановиться и повернуть назад.
-- Извините, -- сказала я, подойдя к лавочке, -- что означает "Магазин стихов" на вашей табличке?
-- Пишу стихи на заказ, -- сухо ответил молодой человек, в голосе его не было никаких эмоций.
-- И? -- продолжила я. 
-- И продаю их, --  нехотя парировал он.                               
   
   Ну и ну, подумала я. Двадцать первый век, все на продажу, даже стихи в Коктебеле.               

-- Хотите заказать? -- деловито спросил молодой человек, как если бы предлагал стиральный порошок или хозяйственное мыло.
-- Да нет, сама умею, -- коротко ответила я и хотела было продолжить свой путь, когда случайный собеседник стремительно поднялся и преградил мне дорогу.      
               
Он был небольшого роста, худощавый, со смуглой кожей и немного раскосыми глазами.               

-- Может, тогда мне поможете? -- неожиданно спросил он. -- У меня не идет рифма и строфа теряет размер.
  Я оторопела. Что хочет от меня этот ремесленник, этот недопоэт, который не брезгует торговать поэзией? Но он смотрел на меня взглядом бездомной собаки, и я уступила.
-- Давно пишете? -- спросила я, присев и ожидая увидеть в его блокноте нечто неудобоваримое.
-- Да уж несколько лет как. А вы?               
-- Так давно, что не помню.
-- В интернете выкладываете? -- спросила я снова.
-- Выложу, когда будет мобильник.
 
  Я вздохнула, взгляд бездомной собаки меня не обманул. -- Ну что тут у вас, показывайте, -- сказала я.

-- Дело такое, -- начал молодой человек, -- здесь пара одна, потомки дворянского рода, заказали мне стихотворение, и вот я пишу, и у меня не идет рифма к слову "броня", и строфа теряет размер.
 
   Почерк в блокноте был неразборчивым, и я попросила молодого человека прочитать написанные строфы вслух, и, когда он прочитал первую строфу, удивлению моему не было предела -- это была настоящая поэзия, одухотворенная, гармоничная по форме и содержанию, без глагольных и нечетких рифм. Вторая строфа оказалась ничуть не хуже, а в конце второй строки третьей строфы было злополучное слово "броня", к которому не находилось ничего подходящего с сохранением заданного размера. И тогда я предложила заменить строку и дала свой вариант, и он мгновенно лег в строфу, и вопрос был закрыт.

-- Здорово,спасибо, -- сказал молодой человек и через секунду спросил -- Много пишете? 
-- Писала бы, если бы в обществе был запрос на поэзию. Но его нет, и теперь становится все более понятным, почему.
-- А звать вас как? -- спросил молодой человек, и когда я назвала свое имя, аккуратно записал его в блокнот.
-- А вас как? 
-- Айдар Айдар Гайнаров. Я из Башкирии, город Ишимбай знаете?
-- Пожалуй нет, не знаю.
-- А что вы скажете о моих стихах?
-- Скажу, что вы -- счастливец, и родились бы лет на сто раньше, сидели бы, наверное, за одним столом с поэтами того времени -- Гумилевым, Брюсовым, Мандельштамом, сестрами Цветаевыми -- со всеми, кого Волошин приглашал в гости в свой Дом-корабль, плывущий вдоль берегов Киммерии и кого, словно верховный олимпийский бог, посвящал в киммерийцы. Впрочем, вы и так киммериец, время здесь не имеет значения.
 
   Айдар слушал меня с большим вниманием. Как любому поэту, ему была приятна похвала. Под конец лишь спросил:
-- Что это за Киммерия, о которой вы говорите? Как это понимать?
-- Как-нибудь в другой раз, -- сказала я, поднимаясь. -- Думаю, что непременно увидимся. Удачи!   
 
   Посмотрев на часы, я поняла, однако, что мой визит в Дом Волошина в тот день  отменяется. Было слишком поздно, время работы музея истекало, и приходить под занавес не имело никакого смысла. И я повернула назад, утешая себя тем, что у меня впереди достаточно времени, чтобы наверстать упущенное.

  К тому же я чувствовала некоторую усталость с дороги, и, вернувшись в отель, поспешила в постель, даже не распаковав до конца чемодан, и мгновенно заснула.

  Проснулась я, когда только начинало светать, и босая вышла на балкон. Открывшийся передо мной панорамный вид Коктебельского залива и его окрестностей снова поразил меня своей красотой и наполненностью. Предрассветное море было спокойно, пара чаек величественно кружила над серебристо-голубой водной гладью, издавая приглушенные звуки, а небо за горизонтом как будто прислушивалось к крикам чаек. И вот, наконец, на востоке, над вершиной горы Кучук-Енишар слева от меня появился верхний край солнечного диска, который стал медленно подниматься, и от него потянулись полосы золотистых лучей, бережно заполняя пространство.

 Постепенно на пляж потянулись люди -- любители купаться на рассвете. Сначала появились двое одиноких пожилых мужчин. Быстро скинув одежду, они решительно вошли в воду, довольно холодную в столь ранний час. Их сменила немолодая спортивного вида женщина с мальчиком-подростком, очевидно, сыном. Мальчик, поеживаясь, долго не мог окунуться, но мать настаивала. Вокруг была такая тишина, что с балкона я отчетливо слышала, о чем они говорили.

-- Я в твоем возрасте, -- поучала мать, -- плавала гораздо лучше тебя. Плыви, Дима, плыви!

   Мальчик неохотно подчинялся, но видно было, что плавание в прохладной воде не доставляет ему никакого удовольствия. Присмотревшись, я вдруг поняла, что этот Дима -- тот самый мальчишка, который встретился мне накануне на набережной, когда я подъезжала к отелю. Тот самый, что вместе с другом бежал за кем-то со странными и от того запомнившимися мне криками: Ни-шо-лов! Возьми-и-и мои камни!
 
  Ну и Дима, подумала я, герой!

  А мама тем временем продолжала гонять сына вправо и влево вдоль берега, словно они были не на море, а в пресном бассейне, то и дело покрикивая:

-- Опа-опа! Молодец! Опа-опа! Молодец!

   Вскоре и они ушли, и на пляже остались только несколько крупных белых чаек, которые горделиво вышагивали по гальке, а затем стремглав поднимались в небо и выписывали круги над пляжем.

  Тем временем солнце, взошедшее над могилой Волошина, уверенно продолжало свой дневной путь на запад в направлении Кара-Дага, чтобы вечером закатиться за скалы правее спящего вулкана. На безоблачном до того небе появились белоснежные облака причудливых очертаний, которые, к моему удивлению, поплыли прямо навстречу солнцу с востока на запад, всплывая из-за склонов Кара-Дага, и словно белым саваном покрывая высеченный ветрами устремленный в небо профиль Волошина. И мне сразу вспомнились его строки:
 
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

   Позже, изо дня в день наблюдая картину небесного свода над Коктебельским заливом я не переставала удивляться естественной, природной и в то же время мистической драматургии, которая разворачивается перед глазами всех посвященных  -- поднимающееся над могилой Волошина и движущееся на запад яркое солнце и плывущие навстречу разнеженные облака, скрывающиеся за вершиной горы Кучук-Енишар, на которой вот уже 88 лет покоится прах поэта. При жизни Волошин часто поднимался на эту вершину, самую высокую точку в окрестностях Коктебеля, чтобы любоваться неповторимыми пейзажами своей Киммерии. Там же завещал похоронить его, выложив однажды на месте своей могилы крест из разноцветных камней, добытых а подземном царстве Кара-Дага. А еще он завещал приносить на свою могилу не цветы, а камни -- морскую гальку как символ вечности.
   
   Дом Волошина, порог которого я все же на следующий день переступила, совсем не изменился за те годы, что я не была в Коктебеле, как не изменился он с начала прошлого века, когда здесь гостила целая плеяда поэтов -- кабинет-каюта со скульптурой египетской принцессы Таиах, многотомная библиотека, художественная мастерская с пейзажами фантастической и легендарной страны Киммерии, аутентичные интерьеры комнат, где почти каждый предмет занимает то место, что и столетие назад. Изменилось только расписание, теперь без экскурсии пускали всего на один час в вечернее время, так что я с радостью заходила сюда снова и снова -- посетителей, не охваченных экскурсией,  было совсем немного, и ничто не отвлекало от причащения к таинству творческого пути хозяина дома.
 
  В один из дней, когда я выходила на набережную из дома Волошина, меня окликнул Айдар.

-- Мое стихотворение понравилось тем заказчикам, -- радостно выпалил он, и его лицо расплылось в улыбке.
-- А мою строчку оставили? -- поинтересовалась я.
-- Конечно, -- ответил он.
-- Мне это очень приятно, -- сказала я и хотела было попрощаться, когда молодой человек вдруг спросил:
-- А помните, вы обещали мне рассказать о Киммерии?
-- Вам сколько лет, Айдар? -- спросила я его в ответ.
-- Мне 22.
-- Тогда пора, -- сказала я, и мы присели на одну из длинных прямоугольных скамеек, сооруженных под огромной, покрытой розовыми цветами альбицией между памятником Волошину и его домом.

-- По сути, -- начала я, --  более 2000 лет назад территория вокруг Кара-Дага  была заселена племенем киммерийцев -- ираноязычным доскифским кочевым народом. Позже здесь появились скифы, затем греки, сарматы и аланы, Однако 1000 лет назад поселения этих племен полностью разрушили печенеги. Такова история. Киммерия, таким образом, отождествляется с Восточным Крымом, расположенным между Боспором Киммерийским и горным массивом Демерджи, олицетворяя собой стихию первозданной природы.
-- Ну,это география, -- разочарованно вздохнул Айдар, который до этого слушал меня очень внимательно, -- я думал вы о поэзии, причем здесь это?
-- Не торопитесь, -- сказала я, -- дело в том, что в мировоззрении и поэтике Волошина его Киммерия -- это прежде всего таинственная и легендарная страна в духовном пространстве, растворившемся во времени. А киммерийцы ... 
 
  Но не успела я закончить фразу, как откуда-то из-за памятника Волошину выскочили те самые двое мальчишек и с криком  "Ни-шо-лов! Возьми-и-и мои камни!" стали засыпать Айдара плоской морской галькой. Камни скатывались у него с головы на рубашку и, задевая колени, падали на плиточное покрытие набережной.

-- Дима,прекратите! -- крикнула я одному из мальчишек, и тот, опешив, что я назвала его по имени, в недоумении остановился.
-- Они смеются надо мной! -- с горечью сказал Айдар,сбрасывая застрявшую в складках рубашки гальку. -- Называют поэтом наоборот и смеются.
-- Послушайте, -- сказала я мальчишкам, которые почему-то не убежали, а продолжали стоять за спиной Айдара. --- Послушайте, -- сказала я им, -- поэт --  это не смешно. Поэт -- это красиво!
-- Красиво? -- переспросил меня Дима. -- Но этот не похож на поэта, -- немного подумав, сказал он, указывая на Айдара. -- Вот вы похожи на поэта, а он нет.
-- Ну не всем же ходить с зеленой гвоздикой в петлице, как Оскар Уайльд, -- ответила я ему.
 
  Похоже было, что меня никто не понял, но все рассмеялись. И тогда я сказала:

--А давайте, я угощу всех мороженым!
 
  И мы вместе подошли к стоящему неподалеку лотку, и каждый выбрал по своему вкусу -- Айдар дынное, Дима шоколадное, друг его Петя ванильное, а я                фисташковое. И мы снова сели под цветущую альбицию между памятником Волошину и его домом и стали есть мороженое, и мы были одна команда. Эти трое мальчишек были мне как дети и даже как внуки, но я не чувствовала этого.  В тот момент мне, как и им, было 22 и 12.

-- Мы с Петей, -- вдруг нарушил молчание Дима, доедая мороженое, -- мы с Петей  поднимались на вершину горы Кучук-Енишар. Там могила его, -- и он кивнул в сторону стоящего рядом памятника Волошину. -- Там все засыпано галькой с надписями разными.   
-- Это потому, что люди признаются Волошину в любви, -- сказал Айдар.
-- Не только Волошину, но и Коктебелю, который он так любил и который отвечал ему взаимностью, -- добавила я. -- Вот ведь как он писал:

С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я — душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов.

  И мы все повернули головы к Кара-Дагу, чтобы снова, в который раз вобрать глазами постоянно меняющиеся под лучами солнца выступы скал и восхититься картиной его величия.
 
  Это наше совместное молчаливое созерцание Кара-Дагв прервала обратившаяся ко мне пожилая женщина, с которой я накануне познакомилась в доме Волошина. Я поднялась и отошла в сторону, и мы несколько минут проговорили. А когда я вернулась, Дима сказал:               

-- Знаете, я завтра уезжаю. Можно мне подарить вам на прощание камень? Только вы сейчас на него не смотрите, посмотрите, когда вернетесь в гостиницу.
-- Хорошо, -- сказала я, -- и открыла висящую у меня на плече маленькую голубую сумочку, и Дима смущенно положил туда камень.               
   
  Попрощавшись, я повернула к отелю, а потом почему-то обернулась, и когда  обернулась, увидела, что мальчишки мирно беседуют с Айдаром и больше не смеются над ним, и не забрасывают его камнями.
   
  Любуясь этой картиной на ходу, я споткнулась на небольшой лесенке и чуть не упала, но какой-то мужчина помог мне удержаться. Я поблагодарила его и продолжила свой путь в отель по набережной. Сколько же лет я не была в Коктебеле? -- думала я, возвращаясь. Двадцать? Тридцать?  Позади были долгие забеги по дальним странам, как будто я боялась не успеть увидеть все на свете, искупаться во всех морях и океанах, ощутить себя на разных широтах, в разных климатических поясах, с разной энергетикой и с разным духовным наполнением. Что-то подобное я ощущала в немногих местах на планете -- в оливковых рощах греческих островов, на атлантическом побережье Марокко, на развалинах Карфагена, в Алее сфинксов Луксора. Но похоже, мне, как и Волошину, понадобилось много лет блужданий по разным берегам, чтобы понять красоту и единственность этого места.
   
   Вернувшись в отель, я достала из сумочки камень, подаренный мне Димой. Это была обычная плоская светло-серая морская галька, ничем не отличающаяся от миллионов других, какие море тысячелетиями выносит на берега Коктебельского залива. Что меня удивило, была не сама галька. а то, что на ней было написано. 

  А было на ней синим фломастером написано: Я ЛЮБЛЮ КОКТЕБЕЛЬ.

  Ну что ж, подумала я, возможно, и для этого мальчишки Коктебель станет родиной духа. И не важно, что излюбленное место русской интеллигенции за те годы, что я не была здесь, превратилось в народный курорт с торговыми рядами и низкосортными развлечениями, магия и очарование его никуда не исчезла, и те, кому это дано, все равно чувствуют себя причастными к поэтической стихии Киммерии, к ее молитвенной древности, к ее таинственной и непостижимой красоте   
   
  В последний раз я встретила Айдара-Нишолова, так я его теперь про себя с улыбкой называла, незадолго до своего отъезда.

-- Скоро уезжаю, -- сказала я. -- A вы когда?
-- Когда будут деньги на обратный билет.
-- Только если из Коктебеля,-- ответила я. -- Из Киммерии вам не нужен обратный билет. Из Киммерии вы не уедете никогда.               
               
                <август 2020 г.>