Чом-Чорос

(Остров Чом-Чорос зимой.
 Фотография автора.)



         Вертолёт резко пошёл на снижение и заскользил над водой, почти касаясь колёсами поверхности неспокойного моря. Мощные потоки воздуха от лопастей падали вниз, придавливали и сглаживали крутую волну, беснующуюся под брюхом вертолёта.

      «Быстро одевай жилет! Горючее кончилось. Будем садиться на воду», – с этими словами бортмеханик ворвался в салон вертолёта и протянул мне оранжевый спасательный жилет. Но увидев, что у меня руки заняты, бросил жилет на алюминиевую скамейку рядом со мной, а сам развернулся и резко отбросил в сторону на противоположном борту вертолёта дверь. «Молодец, – подумал я, – знает, что делать. При ударе о воду двери вертолёта обычно заклинивает.». Рёв двигателей и свежий морской воздух одновременно ворвались в салон вертолёта, принося с собой  чувство тревоги и надвигающейся беды. Руки у меня и вправду в этот момент были заняты. В одной руке у меня был большой кусок чёрного хлеба, во второй – не меньший кусок копчёной нельмы.
 
     Одеваю жилет, плотно затягиваю ремни, чтобы его не сорвало волной после приводнения вертолёта, благо, в последней водной пятёрке по Ка–Хему в Саянах я в совершенстве отработал технику плавания в спасательном жилете при переворотах байдарки в порогах этой мощной сибирской реки. В голове быстро прокручивается картина посадки-падения на воду. Сильный удар о воду. Разлетающиеся во все стороны обломки лопастей от соприкосновения с водой. Удар приходится обычно на правый борт – на тот, где я сейчас сижу и где находится запасной бак с керосином, который, часто загорается при аварии вертолёта. Правда, горючее, как сказал бортмеханик, уже кончилось, значит, гореть нечему. В любой, даже самой тяжёлой ситуации, всегда можно найти положительные моменты. Переворот вертолёта двигателями вниз и его уход под воду и, если я до этого  этапа ещё доживу, встреча с ледяной водой бурного Моря Лаптевых, заплыв в которой не бывает слишком долгим. Вертолёт тонет очень быстро, через несколько минут на воде останутся только затягивающаяся воронка от ушедшей под воду машины и те счастливчики, кто уцелел при падении и смог быстро оставить борт вертолёта. При ударе вертолёта о воду первой часто страдает голова. На автомате плотно натягиваю и застёгиваю свою шапку, сшитую мехом внутрь, чтобы голова всегда была сухой. Может, смягчит удар. Правда, в этом случае сухой она явно не останется, но хоть голове будет немного теплее, когда буду плавать в море.

     В такой момент человек, наверное, должен обратиться к Богу и попросить его о чуде спасения своей жизни. Но как я в эту минуту понял, это делает нормальный человек. Голодный человек – а я был сейчас именно таким человеком – поступает совсем по-другому. Прикинув небогатый выбор вариантов ухода в иной мир, предлагаемый в данный момент судьбой, я решил, что покидать эту грешную землю всё же голодным не стоит. Бог с ним, что будет, тому всё равно не миновать. Да и в ледяной воде энергия очень нужна. Голодный человек быстро теряет силы и сдаётся. С этой мыслью я уселся на скамью и стал доедать рыбу, но уже в спасательном жилете, глядя через открытую дверь вертолёта на бурное море, проносящееся совсем рядом со мной и настороженно слушая работу двигателей вертолёта. И, надо сказать, кусок хлеба совсем не застревал в моём горле в этот момент.

     Когда бортмеханик вбежал в салон вертолёта и явно осуждающе на меня посмотрел, я подумал: «Ну вот, опять я оказался крайним!». Хотя, если честно сказать, он был прав.

     В тот день по плану подготовки средств навигационного ограждения нашего участка Северного Морского Пути я вылетел на остров Чом-Чорос в дельте реки Лены. Надо было срочно восстановить работу радиомаяка, вышедшего из строя во время большого весеннего наводнения в дельте Лены. Заявка на этот полёт была подана в аэропорт ещё две недели тому назад и в течение этих двух недель это направление было закрыто по погоде. В дельте стояли плотные туманы и каждый день нас ставили в план полёта, а затем полёт по погоде отменяли. Мы каждый день с утра загружали машину, а после обеда разгружали. И когда надежда уже практически пропала и люди разъехались по другим заданиям, уже довольно поздно, во второй половине дня звонок из аэропорта был предельно кратким: «Открылось ваше направление, вылетаем через полчаса, если успеете, приезжайте!» Собираться было совершенно некогда. Я быстро оделся, собрал необходимые для ремонта приборы, инструмент, резервный радиомаяк, портативную радиостанцию, забросил всё это в вездеход и с водителем Володей помчался в аэропорт.

     Экипаж уже сидел на своих местах, когда мы подъехали к вертолёту и сразу начал прогревать моторы, а затем после короткого разбега по лётному полю винтокрылая машина пошла на взлёт.

     Острова не было. Кругом была только вода. Вертолёт завис над небольшим не залитым водой холмом рядом с радиомаяком. Я выпрыгнул в проём открытой двери вертолёта. Бортмеханик подал мне два ящика с моим грузом и винтокрылая машина, взревев моторами, пригнув меня к земле мощным потоком воздуха от своих лопастей, взмыла вверх и ушла в сторону острова Дунай. План был такой – пока вертолёт будет разгружаться на острове, я восстановлю работу маяка и вертолёт на обратном пути заберёт меня. Хотя работы было много, я успел всё сделать достаточно быстро. Посмотрел на часы – пора было уже услышать звук моторов приближающего вертолёта. Повернул голову в ту сторону, откуда должен был лететь вертолёт и ничего не увидел – весь горизонт в той стороне закрыл туман, сквозь который тускло просвечивало солнце. Прошёл ещё час, туман плотно лёг на остров. По радиостанции мне сообщили, что вертолёт в густом тумане не смог найти остров и ушёл на базу, но завтра обязательно меня заберёт. Ничего страшного, подождём. Вот только, как говорят, небольшой пустяк, прекрасная маркиза. Когда я собирался, наше снаряжение и продукты были в другом месте и если бы мы поехали за ними, то точно опоздали бы на рейс. Ужаснувшись, что опять повторится эпопея с многодневным ожиданием и ежедневной загрузкой и разгрузкой машины, я вылетел без палатки, спального мешка и, главное, без продуктов, но патовая ситуация со временем не оставляла мне других вариантов. А потом я ведь всего на несколько часов вылетал на остров, где в это время весной в дельте Лены должно быть много уток и гусей и, конечно, карабин, который неоднократно выручал нас в трудных ситуациях, был со мной. Не пропаду, решил я.

     На небольшой возвышенности, ещё не ушедшей под воду, я увидел останки длинной землянки, жерди перекрытия которой стали топливом для моего костра. Так как впереди была длинная холодная ночь по времени уже наступившего полярного дня, то надо было к ней подготовить костер и место у костра, где я буду спать. Ну, а ночевать в одиночестве мне не привыкать. Ещё в школьные годы я, тогда страстный любитель рыбалки и охоты, принял решение стать охотоведом. И стал к этому готовиться. Забирался в глухие вековые белорусские леса, благо они были рядом с небольшим городком, где тогда жили мои родители. На берегу лесной речки ставил палатку и неделю или две проводил в полном одиночестве. Ловил рыбу, охотился на уток и наблюдал за жизнью богатого ещё тогда лесного и речного мира. Кстати, рекомендую всем для проверки своей нервной системы. Днем в лесу тишина и покой. Но когда наступает ночь, лес оживает, он наполняется какими-то неясными звуками, шорохами, потрескиванием валежника под осторожными лапами жителей леса, уханьем сов и мягкими звуками от крыльев птиц и летучих мышей, пролетающих над твоей палаткой. Поэтому спишь очень чутко.

     Внезапно просыпаюсь от тяжёлого ровного дыхания рядом с палаткой. Автоматически хватаюсь за лежащую рядом заряженную лёгкую «бельгийку», привезенную отцом с войны, осторожно отстёгиваю полог палатки и испуганно отшатываюсь назад, так как неожиданно почти лоб в лоб сталкиваюсь с чёртом. Большие влажные глаза внимательно смотрят на меня в упор, а его большая горбатая морда смутно вырисовывается в ночных сумерках. Быстро отодвигаюсь вглубь палатки, зная, что удар передней ноги лося пробивает даже толстую доску. Едва опять с трудом заснув, внезапно просыпаюсь от громкого взрыва рядом с палаткой, далеко разносящегося над тихой гладью лесной реки. Напуганный кем-то бобёр в панике прыгнул с высокого лесного берега в воду и за ним начинает взрываться вся река – это бобры в тревоге бросаются с крутого обрывистого берега и цепочка взрывов распространяется по всей реке, уходя всё дальше по реке и угасая вдали. Сон, конечно, улетучивается, как утренний туман. После таких ночёвок в одиночестве быстро привыкаешь ко всяким неожиданностям. Становишься более внимательным и осторожным, потому что приходится рассчитывать только на себя.

     Опыт, приобретённый в далёком детстве, очень пригодился в походах и последующей моей жизни на Крайнем Севере. Правда, сейчас на острове я не очень был похож на того прежнего восторженного любителя природы из детства, а больше на голодного волка, мотающегося по залитому водой острову в поисках хоть какой-нибудь добычи. Десятки кругов я сделал по воде, залившей остров, и по небольшой возвышенности, не затопленной водой, с карабином на плече, исследуя каждый кусочек острова. Глаза автоматически ощупывали всё вокруг, уши прислушивались к любому звуку. Но всё было напрасно. Кругом лежало безмолвное и безжизненное пространство, состоявшее в основном из воды и тумана. Никакой дичи. Не было даже вездесущих морских чаек. И сразу в памяти всплыли последние строчки из дневника американского лейтенанта Де-Лонга, терпевшего в этих местах неимоверные страдания и лишения.

     «Среда. На обед сварили две пригоршни полярной ивы в горшке воды. Навар выпили. Мы делаемся всё слабее и слабее.».

     Когда 11 июня 1881 года судно лейтенанта Де-Лонга «Жаннетта» было раздавлено льдами и затонуло, он только 18 сентября, после длительного и опасного перехода по льдам и последующего плавания на шлюпках, высадился на сушу в центральной части дельты Лены недалеко от острова, на котором я сейчас находился. Но тогда, правда, это был октябрь месяц. А это очень суровое время. Олени откочёвывают на юг в поисках корма, улетают в тёплые края птицы и дельта превращается в трудно проходимое безжизненное пространство. Тысячи больших и малых проток разрезают эти места на тысячи островов, запутаться в паутине которых очень просто даже с современной картой. И шёл он по этим безлюдным местам больше месяца, пока 30 октября 1881 года карандаш не выпал из его ослабевших рук и он нашёл вечный покой вместе со своими одиннадцатью товарищами на острове Боран-Белькой в дельте реки Лены, пройдя 100 км от места высадки.

     Прошедшим летом мы с капитаном баржи забрасывали продовольствие и горючее на нашу полярную станцию в дельте Лены. Капитан попросил, чтобы я по карте контролировал курс движения судна, то есть был штурманом. Уже через тридцать минут плавания мне стало жарко от того, что я не понимал, где мы сейчас находимся. Перед нами посреди протоки возник большой остров, которого, как и впадающей справа по борту баржи узкой извилистой с берегами, заросшими густым ивняком протоки, на карте не было. Карта не соответствовала тому, что представало перед глазами. Появились многочисленные новые острова. Река жила динамичной, постоянно меняющей свой облик жизнью. В этот момент я отчётливо представил, что чувствовал Де-Лонг в этих местах, когда записал в своём дневнике:
«Воскресенье. 2 октября. Карта моя решительно никуда не годится. Я должен на авось продолжать путь на юг и предоставил Богу довести нас до какого-нибудь поселения человеческого, так как сами себе помочь мы не в состоянии… пищи хватит на 1 день.».
 
У нас на руках была детальная карта дельты Лены и не взирая на это мы с трудом ориентировались в этих водных северных джунглях, раскинувшихся вокруг нас на сорок пять тысяч квадратных километров. Было довольно трудно прокладывать и выдерживать правильный курс баржи в этом лабиринте из бесчисленных островов и речных проток. И только большой опыт, приобретённый капитаном баржи при плавании в дельте Лены, позволил нам не заблудиться и доставить груз на полярную станцию.

     Мои бесцельные поиски хоть какой добычи всё же увенчались небольшим успехом. В развалинах землянки я нашёл покрытый толстым слоем тёмно-зелёной патины медный чайник. Так что жить вполне можно. Часа два я потратил на достаточно условную по результату чистку меди и сейчас я сижу у костра и пью горячий чай, правда, состоящий только из воды – ива на острове не растёт, остров находится в зоне арктической тундры и попробовать отвар из ивы нет никакой возможности. Пью чай, смотрю на самолётик, грубо вырезанный из куска твёрдой лиственницы, найденный тоже в развалинах и думаю, что могли здесь делать люди с детьми. Понятно, что только ловить рыбу. Но остров, судя по отметкам, оставленным на мачтах радиомаяка, полностью заливается весной в наводнение, да и нагонная вода с моря может залить остров летом. Но больше всего мне не понравились развалины землянки – она была какой-то очень длинной. Такое строение было совершенно не свойственно этим местам и напомнило мне останки лагерных бараков, часто встречающихся во многих местах на севере.

     И опять я сижу у костра и пью горячую воду. Сегодня закончилась третья ночь моего пребывания на острове, и она была какой-то неспокойной. Я часто просыпался, вслушивался в окружавшую меня ночную тишину, мне казалось, что я слышу звук мотора летящего вертолёта, да и не проходящее чувство голода тоже не способствовало крепкому сну. Начинаешь засыпать, вернее, дремать, и в голове крутятся одни и те же мысли – мысли о еде. Внезапно в голове возникло яркое видение большого белого овального блюда с лежащим на нём жёлто-коричневым лоснящимся от жира гусём, только что вынутым из духовки. Я ясно почувствовал восхитительный запах, исходивший от этого блюда. А когда во рту возник непередаваемый словами вкус мяса птицы, оттенённый поданным с ним на тарелке слегка кисловатым брусничным вареньем, то эта картина праздничного стола из моего детства вмиг вырвала меня из царства сна и вернула на грешную землю, где я сейчас находился. «Ну, ты и замахнулся, – подумал я, – какой тебе ещё гусь. Хотя бы корочку чёрного хлеба, политого ароматным подсолнечным маслом, каким оно было в те далёкие детские годы. Так вот вид этой земли, на которую из беспокойного сна я снова вернулся, мне очень не понравился. Поднявшийся под утро свежий северный ветер понемногу начал разгонять туман, низко зависший над островом, но и одновременно он начал гнать с моря нагонную воду, в результате чего площадь холма, на котором я нашёл приют, ощутимо уменьшилась. Вид и плеск накатывающейся морской волны на мой оставшийся сухим небольшой пятачок острова не предвещал ничего хорошего и навевал тревожные мысли. Но когда сквозь редеющий туман начали проглядывать кусочки голубого неба, то на душе сразу посветлело и мне стало немного спокойнее.

     Неожиданно я услышал еле различимый звук. Сомнений не было – это был звук моторов вертолёта! Звук то возникал, то пропадал совсем, вызывая в моей душе то надежду, то чувство нарастающего беспокойства. Вертолёт явно сбился с курса и искал меня значительно южнее моего острова. Последняя ракета, запущенная мной, и затем зажженный фальшфеер тоже не дали никакого результата, а тут ещё и туман начинал сгущаться, затирая горизонт. И, когда я уже совсем потерял всякую надежду, звук начал нарастать и я, наконец, увидел, как из полосы тумана показался оранжевый нос вертолёта. Моей радости не было границ!

     Вертолёт завис над водой, покрывавшей остров, почему-то довольно далеко от меня. Открылась дверь вертолёта, в проёме двери показался бортмеханик. Энергично махая руками и криком, который я не мог услышать из-за шума мотора вертолёта, он явно призывал меня поторопиться. Я схватил тяжёлый ящик с неисправным радиомаяком и побежал, разбрызгивая воду, к вертолёту. Сил совершенно не было, явно сказывались эти три дня без еды, проведенные на острове. Уже через пару минут я совершенно выдохся и с большим трудом добежал до открытой двери. Забросил ящик в вертолёт и когда попробовал объяснить, что у меня ещё остался ценный груз на острове, бортмеханик меня перебил словами «Быстро залезай, осталось мало керосина, слишком долго тебя искали в этом чёртовом тумане». И добавил довольно резкую фразу, смысл которой в произвольном переводе звучал «Не до жиру, быть бы живу». Я, совершенно обессиленный своим водным кроссом, плюхнулся на алюминиевую скамейку напротив двери. Вертолёт пошёл вверх и, немного наклонив нос, понёсся над морем, набирая высоту. «Да, там тебе паёк передали, говорят, вроде ты не должен отказаться» – с этими словами он показал на пакет, лежащий на скамейке. Какое огромное удовольствие я ощутил – его невозможно передать! – когда развернул и увидел в пакете буханку чёрного хлеба и большую копчёную нельму. А какой у неё был вкус… Нет таких слов на свете, чтобы это описать.

    Крепко ухватившись руками за проём открытой двери, я оттолкнулся ногами от гладкого алюминиевого пола и выпрыгнул за борт вертолёта. Под ногами была надёжная твёрдая поверхность. Глубоко вдохнув свежий, пьянящий морской воздух, я подумал: «До чего же хорошо  вот так просто стоять смотреть на море и дышать этим чудесным воздухом и иметь возможность и дальше жить и работать на этой суровой северной земле!» Экипаж вертолёта всё же сумел на последних каплях керосина дотянуть до морского берега. Наверное, на том свете переучёт и сегодня не приёмный день для грешников. Ну, и слава Богу! Немного, конечно, пришлось понервничать, ну так это ерунда, не в первый, да, наверное, и не в последний раз! А вот восхитительный вкус и запах копчёной нельмы с чёрным хлебом запомнился мне на всю оставшуюся жизнь.