Имя

                И  м  я
 

                И живу я на земле доброй
                За себя и за того парня.
               
                Роберт Рождественский



     Я - младший ребёнок в нашей многодетной семье. Мне повезло с родителями. Я вырос в любви и заботе, как и мои пять сестрёнок и старший сводный брат. Отец, инвалид Великой Отечественной войны второй группы, с утра и до вечера, почти без выходных, работал на лесозаводе. Построил дом, в котором мы все счастливо жили. Мама -  домохозяйка. Заботилась, чтобы мы  были ухожены и вовремя накормлены. Слыла знатной стряпухой и народной целительницей. Мы с отцом, когда у него появлялось свободное время, любили ходить за грибами и на реку рыбачить. Вот об одном таком походе, который мне запомнился на всю жизнь, я и  хочу рассказать.
      -  Кто украл хомуты?
     - Ты, ты, ты! – отвечало мне эхо. И я бежал, удовлетворённый этим ответом, по тропинке через луг, в сторону алеющего неба, где только - только зарождалась утренняя заря. Широко раскинув руки, я на бегу сбивал с утренних трав росу и умывался ею, чтобы окончательно прогнать остатки  ночного сна. Сердце от радости билось учащённо, вырабатывая, как турбина, энергию для большого детского счастья. Сегодня у отца -  выходной. И я с ним иду рыбачить на  Тобол.
     Течение реки было спокойным. Мы спустились с крутого берега к воде.  Пошли вверх по течению к своему излюбленному месту, где летом  постоянно рыбачили. Дойдя до цели, отец положил всю нашу поклажу на ёщё ранее сделанную им площадку и сказал:
     - Ну что, с Богом, сынок, начнём рыбачить. 
     Я  улыбнулся и начал разматывать свою удочку. Наживив на крючок два пичуля, я закинул донку и  начал устанавливать её на сошку, сделанную из ивняка. Течение  подхватило груз снасти и натянуло леску.  И в это же время последовала сильная поклёвка. Вершинка удилища, к которому была привязана донка, задёргалась, а леска  пошла в сторону, против течения. Я сделал резкую подсечку, дёрнув снасть в противоположную сторону ходу рыбы и сразу же почувствовал сильное  сопротивление. Отец был в метре от меня и помогал советами.
      - Так, сынок, не давай слабину, – говорил он, – помучай, помучай её.
      Я, следуя его советам, при рывке рыбы наклонял удилище в ту сторону, куда она тащила. И от этого её рывок смягчался, а леска всегда была натянутой. Через некоторое время почувствовал, что рыбина начала сдаваться, и я стал выводить её на берег, сожалея о том, что мы не взяли сачок.
     Придя к реке, я разулся и закатал штанины шаровар выше колен, чтобы не замочить их во время рыбалки. А поэтому  без боязни вошел не спеша в воду, одновременно выводя рыбу. И вот, поднимая песчаную взвесь,  из глубины показалась она. Это был язь. Он уже не сопротивлялся, но ещё упирался, натягивая леску без рывков. Я наклонял удочку в направлении берега. И поэтому язь нехотя тоже плыл ко мне. А когда он поровнялся со мной, я сделал шаг назад и, как по мячу, ударил по нему ногой. Язь от удара вылетел на берег и забился на песке, сверкая на солнце серебристо - желтоватой чешуёй. Отец, смеясь, подбежал и схватил рыбину под жабры.
     - А, какой красавец! – сказал он, – наверное, килограмма полтора будет. Молодец, сынок. Вот так и в жизни: надо бороться до конца, пока не добьешься результата.
     Отец встал под кроны старых осокорей. Они росли на верху крутого берега и отбрасывали тень на наш рыбацкий ставок. В руках отец  держал свою неразмотанную удочку. Я подошёл и спросил его:
     - Папа, а ты почему не рыбачишь?
     Отец посмотрел на меня, потрепал мои кудри и предложил присесть на береговой песчаный выступ. Мы сели. Отец, помолчав, обнял меня и сказал:
      -Понимаешь, сынок, рыбы мы с тобой ещё наловим, а такого красочного утра уже никогда не будет. Каждый новый день в жизни выглядит по- новому и никогда  не повторится. Ты с каждым днём становишься взрослей, а я старею.  И завтра такое же чудесное утро мы будем видеть совсем по- иному.
Меня вот стали беспокоить старые раны и контузия.  И, возможно, завтра они вновь о себе дадут знать, и тогда для меня весь мир будет серым и печальным.
      Я молча слушал отца и жалел его. Мне казалось, что у него никогда ничего не болит. Отец всегда был бодрым и весёлым.
    -  А  сегодня я себя чувствую, как в детстве, легко и свободно, – с весёлой ноткой в голосе сказал он и, похлопав меня по плечу, уверенно добавил: - Вот поэтому я хочу, пока есть такая возможность, до краёв наполнить этой красотой свою душу.
     Я, наживив пичулей на крючок, закинул снасть в воду, установил её на сошку. Отец задумчиво смотрел вдаль. Я не отвлекал его от дум и лишь смотрел на него. Наше молчание длилось недолго. Первым заговорил отец. Посмотрев на меня, он воскликнул:
     - Ты знаешь, Саня, как здорово описывал природу Пушкин!
     Я, не задумываясь, ответил:
    - Да знаю, мы в школе его произведения учим. Мне нравится.
    - Вот это хорошо! -  похвалил меня отец.
      Я, радуясь такой оценке, улыбнулся и уже с гордостью сказал:
   - И ещё я знаю, что вы меня назвали в честь Пушкина. Меня ведь тоже звать Александр, а отчество Сергеевич. Да и в школе все меня дразнят Пушкиным. Но я не обижаюсь, мне даже приятно.
      После  сказанного мной отец как-то странно посмотрел на меня и предложил сесть рядом с ним.
     Солнышко всё выше поднималось по небу и посылало на нас уже не бархатное тепло, а томящий летний зной. Проснувшийся ветерок равномерно разносил его во все уголки природы.
     Я присел рядом с отцом. Он посмотрел на меня и, выдержав паузу, спросил:
-  Ты же знаешь, что я был на войне, защищал нашу Родину от фашистских захватчиков?
      - Конечно, знаю.  У тебя много наград за это, и тебя каждый год на День Победы поздравляют на заводе.
      Выслушав меня, отец произнёс:
      -  Так вот, сынок, ты уже большой. И, думаю, поймёшь меня правильно,  запомнишь на всю жизнь всё, о чём я тебе сейчас расскажу.
      Я молча кивнул в знак согласия.
      - Мобилизовали меня на войну в самом начале её, - начал отец,  в июле 1941 года. Попал я на Юго-Западный фронт, в 35-ю гвардейскую дивизию, 102-й стрелковый полк, где и был назначен командиром отделения. У меня оказался  один боец - русоволосый парень, весельчак и отчаянная головушка. Никогда не унывал. В бою ли, на привале всегда у него находились какие - то  шутки - прибаутки. Мы с ним так сдружились, что минуты друг без друга не могли прожить. На привале одну шинель стелили, а второй укрывались, ели из одного котелка, курили одну самокрутку на двоих.
     Я, увлечённый рассказом отца, уже не следил за своей снастью и, не перебивая, слушал его.
     - Один раз после трудного марш-броска наш батальон остановился на ночлег в  селе, – продолжал рассказывать отец. – И мой друг где-то нашёл гармонь. Все бойцы от усталости валились с ног, а он всю ночь играл и пел для оставшихся в селе людей. Утром я спросил друга, откуда он знает столько песен. И узнал от него, что он беспризорничал. А чтобы как-то прокормиться, пел на улице жалостливые песни и попутно учил новые, услышанные им из уличного репродуктора. Родителей своих друг не знал. Его маленького, завёрнутого в тряпьё, нашёл смотритель на станции в заброшенном вагоне и отдал в приют. Документов при пацане никаких не было. Поэтому его записали по факту. И это стало его фамилией - Найдёнов.
     Летний зной набрал наивысшую силу. Птицы умолкли и попрятались в густые кроны деревьев. Тень, которая по-прежнему падала от них, баловала нас с отцом лёгкой прохладой.
      - В Гражданскую войну – продолжал рассказывать отец, - в приют, где находился друг, попал снаряд, и все выжившие после этого оказались на улице. Для белочехов, которые заняли город, до детей не было никакого дела.  А новая власть ещё только набирала силу. Когда окрепла -  определила парнишку в детский дом. Там он участвовал в самодеятельности и там же научился играть на гармошке.
     Отец, немного помолчав, видимо вспоминая что-то, продолжил свой рассказ:
     - Однажды мы пошли в контратаку и ввязались с немцами в рукопашный бой. Наши кто штыком, а кто сапёрной лопаткой начали бить фрицев. Я сцепился с одним на штыках и, управившись с ним, решил помочь другу. Когда  обернулся, увидел, что он лежит на немце, а тот дёргается, но не сопротивляется. Я подбежал, окликнул друга. Он повернулся ко мне, а у него весь рот в крови. Я испугался и подумал, что немец ему проколол лёгкое и от этого кровь пошла горлом. А друг улыбнулся и сказал: «Всё нормально, братка, живём».  Он всё время меня называл браткой или братишкой, и я его так же.
     Вздохнув, отец помолчал. Но, видно, ему надо было выговориться:
      - Помощи моей тогда другу не понадобилось.  Он сам справился с врагом – перегрыз ему горло. Да, сынок, на войне так: если не ты, то тебя, середины нет. И неважно, как и чем  ты это сделаешь. Вот и мой друг, когда у него немец выбил винтовку, не поддался, а повалил его  на землю. Но, почувствовав, что фриц физически сильнее его, добил врага таким образом.
     От услышанного по моему телу пробежал холодок. Я невольно придвинулся к отцу и почувствовал, что он очень  волнуется. В его голосе звучали строгие нотки, и от этого голос  дрожал. Сердцебиение отца стало учащенным, и я его чётко ощущал. Это волнение передалось мне. Моё сердце тоже забилось сильнее и стучало уже в одном ритме с сердцем отца.
Он это почувствовал и увёл воспоминания в сторону:
      - В январе 1943 года нашему батальону была поставлена задача: выбить немцев со стратегической высоты. Она располагалась, можно сказать, посередине степи, где проходило несколько дорог. Немцы там окопались с лета и не давали нашим войскам продвигаться. Если шли небольшие подразделения, сами их обстреливали, а если более серьёзные части, то  координировали по ним огонь своей вражеской артиллерии или авиации. В то морозное  январское утро, когда батальон пошёл в атаку, чтобы завладеть той высотой, нас не так донимал мороз, как сильный  ветер. К холоду наши бойцы были привычные. В батальоне в основном служили сибиряки и забайкальцы, а вот ветер пронизывал до костей. Но приказ есть приказ, его надо выполнять, несмотря ни на что.
     Я, насколько мог, пытался представить то, о чём шла речь. А отца уже было не остановить:
      - Сначала всё было хорошо. Батальон, выстроившись в цепь, примкнув штыки к винтовкам, пошёл в атаку. Ветер, который, по всей видимости, здесь дул всегда, вылизал снежный покров до образования корки, идти бойцам по ней было удобно. Друг шёл рядом со мной. Немцы, увидев атаку, стали нас обстреливать. Тогда мы с криками  «За Родину! За Сталина! Ура!» рванули в сторону вражеских позиций. Мой друг бежал немного впереди меня, и я видел, что он без шапки. То ли ветром её сдуло во время атаки, то ли пулей сбило, до этого ему не было дела. Друг бежал с винтовкой наперевес, его русые волосы трепал холодный январский ветер, а он громко кричал «Ура!» И в паузах ещё успевал вставлять несколько ругательных слов в адрес врагов.
Мы уже думали, что победа будет за нами. Но немцы, подпустив нас поближе, открыли кинжальный пулемётный огонь, прижав весь батальон к земле. Атака захлебнулась. Я тоже залёг. Огляделся, недалеко от меня лежал боец, уже не подававший признаков жизни. Я подполз к нему и снял с него шапку, чтобы отдать её своему другу, который лежал метрах в десяти впереди меня.
     Отец замолчал. Я увидел, как по его небритым щекам катятся, цепляясь за щетину, слёзы и стекают в ложбинку шрама от вражеской пули на подбородке. Сдерживая свои слезы, чтобы не расстроить отца, я сильнее прижался к нему. Он, пересилив волнение, продолжал:
      - Я с шапкой в руках подполз к другу, окликнул - не отозвался. Тронул его рукой, а он от мороза и сильного ветра уже окоченел. Мой друг лежал с зажатой в руках винтовкой. Рот его был открыт. На его губах застыл не крик от боли, а боевой клич  «Ура!» Шинель друга со стороны спины была в трёх местах разорвана пулями. Пулеметная очередь  прошила его насквозь. Я, не понимая зачем, стал надевать на  мёртвого друга шапку. С вражеских позиций меня заметили и стали обстреливать. Я прижался к земле. Впереди  лежал мой убитый друг. И я слышал, как в его окоченевшее тело ударяются пули, но вязнут в нём. Да, сынок, замёрзшее тело пуля не пробивает. Это я знаю точно. В тот день убитые бойцы спасли так  многих бойцов. Вот и меня уберёг от неминуемой смерти мой мёртвый друг.
     Солнце стояло в зените. Тень от деревьев уменьшилась. Отец молча вытер слёзы с лица. Встал, снял с головы кепку, зачерпнул ею из Тобола воды. Попил,  дал и мне попить. А оставшуюся воду вылил себе на голову и снова сел рядом. После недолгого молчания он обнял меня, прижал к себе и сказал:
     - Верно, сынок, говорят, что человек живёт, пока о нём помнят. Вот и я в память о своём друге и чтобы он жил долго-долго в памяти твоей и моих внуков, правнуков, назвал тебя его именем -  Саней.
     Я ещё полностью не осознал всего, что услышал, но понял: имя, данное мне,  обязывает ко многому.  Чтобы доказать отцу, что  не трус и достоин этого имени, я сказал:
     - Папа, а я уже могу прыгнуть в Тобол вон с того обрыва.
       Отец с улыбкой посмотрел на меня и подбодрил:
      - Давай, братишка, вперёд.
      Я разделся и по речному прибою помчался к обрыву, который находился вверх по течению реки. Добежав до места, прыгнул в Тобол. Вода обняла меня прохладой. Я вынырнул, лёг на спину, раскинул руки и поплыл вниз по течению, где сидел мой отец, склонив голову, и держал в руках свою удочку, так и не размотав её.


  *   Пичуль – личинка бабочки -  ручейника.