Месть

                (Из цикла рассказов "Это было давно")

Извлекая из потаённых уголков памяти события прошлых лет, иногда можно высветить истории, которые и сами стремятся выбраться наружу, чтобы удивить, порадовать или огорчить читателей.
Вот и сейчас вспомнилось…

Дело было в небольшом селе, где все хорошо знали друг друга. На соседней улице от нас жил одинокий мужчина – Леонид Петрович, который работал в совхозе главным зоотехником. Высокий, стройный, интеллигентный, он выделялся среди других специалистов. Его уважали и беспрекословно подчинялись на работе, всегда называя по имени-отчеству.

Леонид Петрович никогда не повышал голос, старался объяснить, помочь, подсказать, поэтому с ним каждый вёл себя лучше, чем обычно. При нём не матерились, не выясняли грубо отношения.
Начитанный, грамотный не только в своей области, но и в политике, экономике, медицине, он мог говорить на любую тему, проявляя широкий спектр знаний, чем и притягивал к себе односельчан.

Внутреннее богатство и широта души вызывали симпатию к этому человеку, несмотря на изуродованное лицо – шрамы пересекали лоб, правую щеку, часть верхней губы. Кроме того, у него отсутствовала левая рука, на месте которой был протез с надетой перчаткой телесного цвета. Но к этому все давно привыкли и не обращали внимания. Говорили, что Леонид Петрович – фронтовик и увечья получил на войне. Однако подробностей никто не знал.

Один грешок водился за Леонидом Петровичем – дома он часто пил. А если перепьет, то плачет и тогда его лицо кривилось, становилось красным и смешным. И всё ему прощалось – «пьяные слёзы», похмельные дни, когда он не выходил на работу. Считали, что бывший фронтовик таким образом успокаивает свои нервы и имеет право на некоторые поблажки.

Но однажды после работы мой отец – ветврач привёл Леонида Петровича к нам домой «погреться». Они целый день «купали» овец в креолине. Такой метод ветеринарно-санитарной обработки проводился на всех овцеводческих фермах. «Прогнали» полторы тысячи голов, поэтому очень устали. Зашли к нам отдохнуть и обсудить планы на завтра.
Они долго сидели за столом, выпивали и говорили о своих делах. За первой бутылкой «Московской» появилась другая…

После обсуждения рабочих вопросов, отец стал рассказывать фронтовые истории: как на передовой выбегали из окопа с Красным знаменем и кричали «ура!», как был контужен и ранен; как возвращали его к жизни в госпитале. Я знала эти истории почти наизусть, отец часто их повторял, когда выпивал рюмку-другую.
Сидя на небольшом кухонном диванчике с книжкой в руках, я не могла сосредоточиться из-за громких разговоров мужчин, поэтому вникала в их рассказы, не подавая вида.

Леонид Петрович слушал отца и плакал, вытирая лицо платком.
Устав рассказывать, отец опять наполнил рюмки и вдруг спросил:
– Лёня, а где ты получил ранение, в какой части служил? Что же только я вспоминаю войну, а ты молчишь. Давай, друг, освободи душу, расскажи.

Тот долгим взглядом посмотрел на отца, потом махнул рукой, залпом выпил водку и сказал:
– Да не на войне я получил ранение! Не на ВОЙНЕ! Понимаешь, как обидно – всю войну прошел, вернулся целым и невредимым, а тут на тебе – инвалид! Если интересно, то слушай.

Дело было после войны. Я – молодой, красивый парень, с черным чубом, а мужиков-то осталось мало, вот и бегал по девкам да бабам, чтобы скрасить их одинокую безрадостную жизнь. Сколько у меня было – Зин, Тань, Ниночек, Анют, сейчас уж и не припомнить… Одно знаю – ни один вечер не скучал.
Страна восстанавливала разрушенную войной экономику. Я работал тогда по комсомольской путевке крановщиком на Карагандинском металлургическом комбинате в г. Темиртау, мы строили крупнейшее сталелитейное предприятие–Казахстанскую Магнитку. Заработки были приличные, я пользовался большим авторитетом у женщин.

Но однажды свела меня судьба с одной девушкой – Верочкой. И так она ко мне прилипла, что не мог я и шагу без нее сделать. Обхаживала с невероятной выдумкой – то манты принесет на работу, то плов сварит, подушками его обложит, чтобы не остыл и ждет меня по два часа, пока не спущусь с крана на обед. И после работы встречала, а я не мог ничего придумать, чтобы сбежать от нее. Водился за мной такой грешок – любил разнообразие... Под разными предлогами Вера приглашала к себе домой. У нее был небольшой родительский домик и я, сначала по выходным, а потом и по будням заходил туда в гости. И до того там было уютно, чисто, так вкусно пахло едой, что не хотелось покидать тот теплый рай. Постепенно наши отношения становились всё серьезнее, и я уже не спешил уходить от нее, как раньше. Так и зажили мы с Верочкой в ее домике.
Семейная идиллия продолжалась больше года. Однако моя влюбчивая натура не могла долго терпеть женские сети, тем более, прежние подруги, которые «потеряли» меня, всячески пытались вернуть наши отношения.

И вот однажды договорился с одной знакомой встретиться у нее на даче. Туда можно было доехать автобусом, дача находилась недалеко от города. Был субботний день, выходной. Верочка занималась домашними делами – наводила порядок, пекла пироги. А я истопил баньку, от души попарился, пропустил рюмочку домашней наливки и ушел из дома, объяснив, что нужно купить недостающие детали для ремонта бытовых приборов. Верочка ничего не сказала, вроде и не слышала меня.

Я спокойно вышел из дома, на остановке затерялся в толпе, потом в переполненном автобусе доехал до дач, без труда нашел домик, где меня с нетерпением уже ждала зазноба Раиска. Улыбчивая, с румяными круглыми щеками, она притягивала к себе, словно магнит. Мы целовались прямо с порога, ее белые пухлые руки крепко обнимали мою шею и не давали даже раздеться.
Пребывая в состоянии блаженства, мы не обратили внимания на незапертую дверь и разбросанную одежду.

Сумасшедший женский крик мгновенно отрезвил нас:
– Негодяй! Бабник! Когда же ты нагуляешься? Сколько можно обманывать меня?
От неожиданного появления Верочки, которая, видимо, проследила за мной, мы с Раиской лишились дара речи и молча выслушивали тираду разъяренной женщины. Она, задыхаясь от ревности и гнева, ругалась и размахивала руками. Наконец, Верочка выскочила за дверь.
– Вот тебе, подонок, получай! – крикнула она и, швырнув что-то в комнату, резко захлопнула дверь.
В то же мгновение раздался хлопок и взрыв, от которого я оглох и, видимо, потерял сознание.

Сколько пролежал в огне и дыму – сказать не могу, но, наверное, недолго, иначе бы сгорел в деревянном домике.
Как я выбрался оттуда – вспомнить не могу. Кто-то тащил меня по огороду, потом слышал разговоры, как жужжанье пчел, но ничего не понимал.
Очнулся в больнице, весь в бинтах, с сильной головной болью. Шевельнуться не мог. Вспомнил, что было в дачном домике, подумал о Раиске – жива ли? И как Верочка, где она теперь? Глубокий стон вырвался из груди, сердце наполнилось страхом. Вот так погулял! Память на всю жизнь останется…

Лицо моё сильно пострадало, один глаз не открывался. Но об этом я сразу забыл, когда вдруг не обнаружил левой руки. Вот тут и задумался крепко – как же теперь жить, кому нужен калека, да еще с изуродованным лицом?
Однако молодость и терпение сделали своё дело – я медленно поправлялся после нескольких операций, в том числе, косметических. Время лечит не только раны, но и душу. Я стал привыкать к своему состоянию, хотя в зеркало теперь старался не смотреть.

Выписавшись из больницы, опираясь на палку, как старик, я побрел искать своё место в новой жизни.
Мир не без добрых людей – «приютили, обогрели, накормили», помогли восстановить документы и совет дали – уехать из этого города навсегда и подальше, что я и сделал, сняв со сберкнижки все свои накопления.

Родных у меня после войны не осталось, семьи не было, и я поехал, куда глаза глядят. От фронтовых друзей из Ставрополья слышал об этом благодатном крае, щедрой земле Северного Кавказа, вот и направился туда на поиски счастья.
Ставрополь встретил теплом и радушием. Крайком комсомола, куда я обратился, помог с общежитием и учебой – я поступил в сельскохозяйственный институт на зоотехнический факультет, поскольку работать мне с одной рукой было трудно.

Годы учёбы сделали из меня специалиста, я добросовестно вникал в теорию своей будущей профессии, не пропускал ни одного занятия, закончив институт с отличием. По направлению отправился в пригородный совхоз, где получил должность главного зоотехника и жильё – половину нового коттеджа. Обустроившись, понял, что жизнь только начинается.
Я стал другим – более спокойным и рассудительным, многое узнал из книг, которые читал запоем, вёл общественную работу, поэтому в новом коллективе быстро завоевал уважение. Через год вступил в партию. Но свою физическую неполноценность чувствовал всегда и от этого очень страдал, хотя еще в институте мне помогли с протезом руки, который немного скрашивал неудовлетворенность внешним видом. Но лицо… Я его так ненавидел.
Не знаю, что во мне находили женщины, но даже таким я представлял для них интерес, и они постоянно вились вокруг меня.

Однако я не мог ни одну из них осчастливить, сравнивая каждую с Верочкой. Вспоминал ее уют, вкусные обеды, сожалея о том, что нас разлучило. Думал, никуда она от меня не денется, раз любит. Но женщины – моногамны по своей природе и считают мужчин своей собственностью.

Сколько же мне еще придется страдать, искупая свой грех? И я находил успокоение в вине. Сначала по выходным, а потом всё чаще стал выпивать дома – то с друзьями, то сам с собой.
Шли годы, ничего не менялось, только голова засеребрилась, да вечерами чаще появлялись «пьяные» слезы. Однажды райком партии направил меня на «прорыв» сюда, в ваш совхоз, где я и тружусь до сих пор. Да ты, дорогой друг, и сам всё знаешь», – грустно закончил свой рассказ Леонид Петрович.
– О, Лёня, как у тебя жизнь-то сложилась, – участливо сказал отец и вновь наполнил рюмки.

Мужчины выпили и вскоре расстались.

История, рассказанная другом отца, глубоко запала мне в душу. Я выросла и уехала в город учиться, потом осталась там жить, у меня появилась своя семья.
Через годы, приехав в очередной раз проведать родителей-пенсионеров, я застала там Леонида Петровича, они с отцом играли в шахматы и пили чай. В тот вечер я не выдержала и спросила у гостя, как же сложилась его судьба после моего отъезда. И он уже не отцу, а мне поведал продолжение той истории, причём совсем с другим настроением – его глаза радостно сияли, он улыбался и казался безмерно счастливым.
Вот что поведал мне Леонид Петрович.

«В один из холодных зимних вечеров, в очередной раз вспоминая Верочку, я в горячке написал ей письмо. Просил прощения, сообщил о своей инвалидности, признался, что стал другим человеком – одиноким, неприкаянным. Ни на что не надеялся. Отправил письмо по старому адресу, хотя прошло много лет, и Верочки там могло не быть.

Наступило лето, природа щедро вознаграждала за слякоть и холода, дарила теплые солнечные дни и вселяла новые надежды.
Я был на планерке, когда секретарь директора позвонила и попросила срочно зайти в приёмную. Она сообщила, что на улице меня ждет какая-то женщина. Я возмутился:
– Из-за этого вы сорвали планерку? Мало ли тут женщин всяких ходит?
– Извините, Леонид Петрович, эта женщина прибыла издалека, у нее много вещей, и она хочет вас видеть немедленно.

Я вышел из конторы и направился к лавочке, где сидела незнакомка в окружении чемоданов и сумок.
– Лёня, прости меня, если сможешь, – робко поднялась мне навстречу… Верочка. Вся в слезах, она комкала в руках платочек.
Я онемел от неожиданности.
– Верочка, милая, как ты тут оказалась?
Но она всё причитала, испуганно глядя на меня:
– Господи, что же я натворила, как тебя изуродовала. Я же гранату тогда метнула в приступе дикой ревности. А Раиске хоть бы что, выскочила невредимая и тут же скрылась. Нет мне прощения, не искупить вины никогда. Прости дуру, прости, прошу тебя! Мы обнялись и так сидели долго, сожалея о превратностях судьбы».

– А что же потом было? Верочка осталась с вами? – не терпелось мне.
– Да, осталась, навсегда осталась! Она ведь меня сильно любила, ухаживала, как за ребенком, вкусно готовила, в квартире порядок навела, во дворе цветник появился. И такая любовь поселилась в нашем доме, что сам себе завидую! Не представляю, как я столько лет жил без нее. Стеснялся своей инвалидности.

И тогда я понял, что любят не за внешность, а потому, что просто любят. Жаль, что поздно это понял…