Предсмертный дневник. Часть вторая

27 июля 2020.
16:57

Ни с одним из моих любимых меня не было рядом в их смертный час. Вот и Юльчу, когда она перестала есть, Серёжа понёс в клинику один. Выяснилось, что у девочки весь пищеварительный тракт поражён раком с метастазами. Бедной деточке сделали эвтаназию. Серёжа так и оставил её в клинике. И нашу несравненную доченьку бросили в общую могилу.Я должна была сказать Серёже, чтобы он в любом случае принёс Юльчу домой. Я бы похоронила её в Битцевском лесу. Ну почему я не сказала?!

Только брата я проводила, как следует. Он умер мгновенно – тромб убил. Я сразу забрала маму к нам в Бирюлёво и все ритуальные дела взяла на себя. Мой брат жизнь вёл далеко не святую – наркотики, алкоголь. Но в гробу он совершенно преобразился. Все тёмные энергосущности из него ушли. Его красивое лицо стало невероятно благородным, одухотворённым, ещё более красивым. Не верилось, что он мёртв. Казалось, мирно спит красивый молодой мужчина. Это заметили и Серёжа, и мама (мы провожали брата втроём). Мама даже видела радугу под потолком зала прощаний. Я не видела, я была совершенно захвачена преображением Джерри. Мама развеяла прах брата в Битцевском лесу, как он хотел. А через несколько месяцев я развеяла там же прах мамы, как она хотела. Оба были развеяны весной, когда в лесу цветёт медуница – священное для нашей семьи время. Поэтому и мамин итоговый однотомник, вышедший посмертно, я назвала «Когда зацветёт медуница».

Незадолго до своей кончины Серёжа мне сказал: «Терпеть не могу наших кладбищ, всех этих могилок, оградок, венков. Сожги меня и развей здесь, в Бирюлёво, где я был с тобой так счастлив». Я исполнила последнюю волю Серёжи. Но ещё отправила один мешочек с пеплом на Чёрное море, где Серёжа служил во флоте, а другой – в Серёжин родной Петербург, где пепел развеяли над Невой. Я развеивала прах Серёжи в майский погожий день, когда всё цвело, вдоль дороги, по которой мы с ним каждый день ходили гулять. Среди цветущих одуванчиков, нарциссов, тюльпанов, под цветущими яблонями, вишнями, черёмухой. Остаток пепла развеяла над прудом под плакучей ивой. В пруду утопила урну.

Со своим прахом я завещала поступить аналогично: развеять в Бирюлёво, в Битцевском лесу, над Невой и над Чёрным морем.

Впрочем, не только с братом, но и с Серёжей я простилась достойно. Когда Серёжу увезли в больницу, через сутки, в ночь на понедельник из больницы позвонил врач: «Ваш муж скончался». Я не стала распускать нюни, а сразу схватила газету «Телек», которую Серёжа покупал каждую среду (и я продолжаю это делать в память о Серёже). Серёжа как-то раз сунул мне «Телек» сл словами: «Вот куда надо звонить, когда я умру». В газете была статья «Что делать, если умер близкий человек». Вокруг похоронных дел крутится уйма мошенников, не стыдящихся сорвать хороший куш на чужом горе. А в статье были телефоны государственной ритуальной службы. Я позвонила, и через полчаса передо мной сидел агент. Мы с ним обо всём договорились, и, надо сказать, он организовал всё в лучшем виде и за умеренную плату. Я собрала десяток людей, которые были нашими близкими друзьями. В морг Первой градской больницы все пришли с огромными букетами цветов. Микроавтобус повёз нас в крематорий. Перед Серёжей кремировали генерала, и взвод солдат несколько раз выстрелил из ружей. Мы все адресовали эти залпы Серёже. Это его провожали как воина. Многие из нас подобрали гильзы на память, и я тоже. В гробу лежал не Серёжа, а его пустая физическая оболочка. Душа покинула тело. Может быть, в этот момент она смотрела на нас. Я прочитала над гробом «Реквием Серёже» и положила листки в гроб вместе с алыми и белыми розами. Вслед за мной все положили в гроб цветы. Я поцеловала Серёжу в губы и сказала: «Мой навеки возлюбленный, мы встретимся, обязательно встретимся и будем вместе уже навсегда». При общем молчании гроб с телом Серёжи бесшумно уехал за занавеску…

После смерти сына мама устроила ему на балконе настоящий алтарь. Фотографии Джерри разных лет стояли вперемежку с иконами, постоянно горело множество свечей, в опустевшей урне стояли живые цветы. Когда мама умерла и надо было сдавать квартиру, нам пришлось разрушить этот алтарь. Из-за этого вынужденного вандализма я, рыдая, всю ночь выла на кухне…

Мама – святая великомученица.
Юльча – святая великомученица.
Александра – святая великомученица.
Брат Джерри – златокудрый Лель.
Серёжа – воин и рыцарь без страха и упрёка.
А я – Мастер, разлучённый с Маргаритой; Орфей, разлучённый с Эвридикой; Петрарка, разлучённый с Лаурой; Данте, разлучённый с Беатриче…

21:00

Однажды мне принесли сорочонка. Кажется, я тогда училась в пятом классе. Я поселила птенца на балконе и стала лихорадочно думать, чем же его кормить. И придумала. Мелко покрошила белый хлеб и намочила его в молоке. Предложила сорочонку. Он накинулся на угощение. В пять часов утра меня разбудил странный звук, как будто бились друг о друга керамические чашки. Я встала, пошла по квартире. Звук доносился с балкона. Его издавал сорочонок – требовал еды. Я его опять накормила. Так я его кормила и кормила, а он рос на глазах. Однажды прихожу домой – сорочонок сидит на перилах балкона лицом ко мне. Я подошла поближе. Он расправил крылья и помахал ими. Потом посмотрел на меня сперва одним глазком, потом другим. И вдруг (не показалось ли?) благодарно поклонился. Издал трескучую трель и полетел в лес.

Приходил Володя, святая душа. Очень тепло поговорили. Единственный мой друг во всей огромной Москве. И Борька его любит. Володя с ним играет, как мальчишка. Борька счастлив. Я сказала Володе, что жутко хочу водки, и он пошёл покупать мне водку. Опять буду пить и, скорее всего, снова будет бессонная ночь. Володя не только мне бескорыстно помогает, он просто нарасхват. Жалуется, что едва успевает всё сделать. Так это же счастье: он всем нужен. Не то, что я… Я разочаровалась в людях. Они не помнят добра. Те, кому я делала добро, преспокойно меня бросили и предали.
Серёженька, мама, Сашенька, Юльча, как я вас люблю, как я тоскую о вас! Смертельно тоскую. Плачу и плачу из-за разлуки с вами. Не могу, не хочу жить без вас. Оля пожелала мне чуда. Пусть чудом будет моя смерть! Боже, ты мне обещал, что моя смерть будет чудом. Ты показывал мне рай и наш с Серёжей райский домик. Как я хочу туда! Моя жизнь бессмысленна. В твоей воле прекратить её, так прекрати! Жить мне незачем. Почему я до сих пор здесь, на проклятой Земле? И даже ковид меня не берёт, как назло. Вот, нашла утешение в водке. Только бы ноги не отнялись.

С Володей на прощанье расцеловались и крепко обнялись. Я сказала ему: «Мы мой любимый родной брат, моё солнышко, мой нежный мальчик!» Именно так я и думаю, и чувствую, я не кривила душой.
Володя год назад подобрал на улице голубку со сломанным крылом и перебитой лапкой. Взял её домой и выходил. Назвал её Глаша. Она стала его домашней птицей. Садится к нему на руку. Играет с ним: клюёт за пятки, таскает и прячет его носки. Дети запрещают ему заводить кошку, у них, видите ли, аллергия, так вот Глаша скрашивает его жизнь. Трогательно до слёз… Я была у Володи в комнатке, видела Глашу, сфотографировала их вместе, подарила Володе фото на память. Я писала реквиемы нашим дворовым кошкам, которые погибали одна за другой от рук злых людей. Володя хоронил их на поляне за домом. Там уже целое кладбище. Мы с Володей часто вспоминаем и поминаем наших родных погибших кисок. Я делала их фотографии, дарила Володе. Володя говорит, что утро у него начинается так: он достаёт эти фотографии, по очереди их целует и каждой киске желает Царствия Небесного.
Благодаря Володе у меня появился Борис. Перед самым Новым годом хозяева, переезжая, просто выбросили кота на мороз. Володя подобрал его и поселил в подъезде под лестницей. Приносил ему еду. Он рассказал мне про брошенного кота. У меня в голове образовалась вьюга. Мне было до боли жалко этого кота. Взять его? Но третью нашу кису, Ларочку, нам с Серёжей пришлось отдать Ирке Голубоцкой из-за развившейся у нас аллергии. Ларочка стала у Ирки семнадцатой кошкой (потом прибавилось ещё восемь). 31-го декабря я позвонила Володе и сказала, что хочу посмотреть на кота. Володя с трудом вытащил кота из-под лестницы – кот был в шоке. Я посмотрела в его полные безнадёги и лишённые всяческих надежд глаза и – пропала. Всю новогоднюю ночь я думала только о коте. И приняла решение. Утром первого января я позвонила Володе и сказала: «Володя, бери переноску, и пойдём за котом. Я его беру». Кот даже не сопротивлялся, мы легко засунули его в переноску. Принесли ко мне, выпустили. Кот обошёл квартиру, конкурентов не нашёл и спокойно разлёгся на полу, сразу освоившись и почувствовав себя хозяином. Я была счастлива. Подумала, если возникнет аллергия, буду сидеть на таблетках. Но – о, чудо! – никакой аллергии так и не возникло. Я назвала кота Борисом в честь Бори Вежлева, чудесного человека, Серёжиного друга ещё с Камчатки, который стал и моим другом. Когда он умер (за полгода до смерти Серёжи), это было для Серёженьки колоссальным ударом. Кот сразу понял, что он Боря, и стал отзываться на это имя. Он аккуратно ходил в лоточек, не хулиганил, с удовольствием ел сухой проплан. Но он был даже не кастрирован, хотя был уже взрослым котом. Стал обливать туалет вонючей секрецией. Ирка дала мне телефон надёжного ветеринара и оплатила операцию. Борька операцию перенёс очень легко. Через час уже потребовал еды, и его даже не стошнило. Врач сказала, что ему лет пять. Мужчина в расцвете сил. Окраска у Борьки была серо-коричневато-полосатая, грудка и нижняя часть мордочки – белые. Глаза жёлтые и очень умные. Крупный кот. И я вдруг вспомнила, что несколько лет назад Бог нашептал мне, что у меня ещё будет кот! Значит, этот кот – от Бога. И он действительно сильно скрасил моё кромешное одиночество. Сначала он был совсем диким, но постепенно стал ласковым. Конечно, не таким ласковым, как моя святая Сашенька, но всё же. На хороших харчах он поправился, шерсть залоснилась, в жёлтых глазах появилась зелень. Борька у меня уже полгода, и я не представляю, как жила без него. Мой утешитель, моя последняя любовь… Боренька, Володя, я так хочу умереть, но как же я вас брошу, мои родные?! Правда, Бориса обещала взять Ирка, если что со мной случится, но Боря так уже полюбил меня, свою маму, так ко мне привязался, так привык быть в доме хозяином, а у Ирки двадцать пять котов и кошек, и она говорит, что она им не мама, а только тётя…

Писатель Вячеслав Лобачёв, мой приятель, как-то раз хвастливо сказал, что купил своего породистого кота Лорда за тридцать тысяч рублей, на что я спокойно ответила: «А я никогда не покупала породистых. Я спасала несчастных». И это – чистая правда.

Я увековечила Бориса портретом на холсте, как и всех моих кис. Борис не даётся в руки, вырывается, но Володе всё же удалось сделать удачное фото, где я держу Борьку на руках. С этим фото (в цвете, на полную страницу А4) недавно вышла моя книга «Lacrimosa». Кроме того, мой сыночек увековечен во множестве моих стихов, ему посвящённых.

Юльче я поставила памятник стихами и прозой «Юльча. Мощь и медитация», опубликованной в моей книге «Путём мытарств». Маме и брату я поставила памятник и стихами, и прозой «Катерина. Бог сохраняет всё», опубликованной в моей книге «В жанре non-fiction». Александре я поставила памятник томиком стихов и прозы (с фотографией Сашеньки на обложке) «Александра. История любви». Серёже я поставила памятник объёмистым томом «Серёжа. История любви», где описала Серёжину жизнь до меня, потом жизнь со мной. В книгу включены стихи, посвящённые Серёже при его жизни, и стихи, написанные после его кончины. Все эти книги снабжены вставками из цветных фотографий. Всё это лучше и долговечнее кладбищенских надгробий.

00:00

Сашенька моя, деточка, котёнок мой, мой святой ребёнок, когда же мы встретимся?! Пусть Бог накажет ублюдка, который тебя замучил, пусть этот ублюдок испытает муки во сто крат больше твоих! Но сволочи жируют и процветают, а святые души, замученные, уходят…

Серёженька, на кого ты меня оставил? Ты мог прожить ещё лет десять-пятнадцать, если бы не этот проклятый рак. Твоя бабушка дожила до девяносто четырёх. Мама полгода не дожила до ста лет. У тебя был огромный жизненный ресурс. Я плачу и вою…

И Сашенька сейчас была бы жива, и мама сейчас была бы жива, если бы я не совершила страшные, роковые ошибки…

28 июля 2020.

00.23

Пью водку и даже не пьянею. Боренька пришёл ко мне приласкаться. Мурлычет, трётся головкой о мою руку, ему нравится тереться о перстень с полосатым тигровым глазом, ему же и посвящённый. Я говорю ему нежные слова, ласкаю его и плачу навзрыд. Сейчас дам ему меховую мышку – это его любимая игрушка. Господи, Боренька, сыночек мой, как я тебя люблю!
00:55

Никогда не забуду, как Серёженька лежал в гробу. Единственный мой, любовь всей моей жизни. Ещё недавно он дышал, даже курил, его горячие руки меня обнимали. Глаза светились разумом, волей и добротой. И вот… Бездыханное тело. Я всё время это вижу, это меня не отпускает, ужас поднимает мне волосы даже в подмышках. Боже, я понимаю, что земное бессмертие было бы нестерпимой мукой, что души уходят в лучший мир. И всё равно! Почему ты так всё сделал?! Разве нельзя было мир создать добрее и ласковее?!
Мой Серёженька последнюю неделю так мучился! Ничего не мог есть и всё время повторял: «Господи, как мне плохо, плохо, плохо! Скорее бы сдохнуть!» Он исхудал так, что кожа болталась, как бельё на верёвке. И ведь причина смерти – истощение, а не рак. Господи, за что, за что?! Серёжа столько хорошего делал людям! Мы с ним были так счастливы! И нам так мало было надо. Только быть вместе. А ты растащил нас по разным мирам, между которыми – пропасть смерти…

16:17

С поэтом Ильёй Олеговичем Фоняковым мы крепко дружили, когда жили в Питере. Он высоко ценил мои стихи, особенно сонеты. Когда я решила вступить в ряды бахаи, Илья Олегович дал мне мудрый совет: «Элла, Вам лучше не примыкать ни к какой конфессии. Вам в любой будет тесно». У Ильи Олеговича есть стихотворение, которое я всегда очень любила, а сейчас особенно уместно привести его здесь:

Мацуо Басё (1694)

Туча в небе движется, космата.
Беспощаден зной. Гроза грядёт.
по земле возлюбленной Ямато
он с дырявым зонтиком бредёт.

Одинок, дыханье смерти чуя,
он покорен, кажется, судьбе,
и, в убогой хижине ночуя,
стих прощальный пишет на столбе.

Но рука внезапно замирает
и уже написанный почти
иероглиф медленно стирает,
чтобы новый сверху нанести.

«Погоди! Печальный и голодный,
сгорбленный под гнётом стольких бед,
стих твой бедный, стих твой старомодный
для кого шлифуешь ты, поэт?

Ты забыт, покинут, и к тому же
на потомков явно плох расчёт:
чуть получше или чуть похуже –
кто тебя оценит, кто прочтёт?»

«Всё равно, пускай мечты о славе
миновали, - говорит Басё, -
я поблажку дать себе не вправе,
потому что БОГ читает всё!»


Сердце болит. И сильно болит коленка, трижды вдребезги разбитая зимой. В третий раз я упала плашмя лицом вниз на голый асфальт. Почему я тогда не умерла? Какой-то добрый человек помог мне подняться. Из носа хлестала кровь. Глаза совершенно заплыли. Лицо было – одна сплошная рана…

Сейчас все гоняются за вечной молодостью, за долголетием. Но важно ведь не то, сколько ты прожил, важно, как. Многие уходили рано, сделав очень много для «человеческого духа», как это называл дон Хуан Матус. А иные живут до ста, но они, по сути, овощи, и ничего не вкладывают в «человеческий дух». Современный мир с его бешеным тех. прогрессом, роботами, гаджетами, немыслимой гонкой вооружений мне противен и чужд. Ноутбук для меня – только удобная пишущая машинка и почтовый ящик. Когда я включаю мобильный телефон, и он лежит рядом со мной, у меня начинает болеть и кружиться голова. Не гожусь я для этого мира, моя эпоха прошла, моё время кончилось. Красивых людей не осталось. Только смазливые мордочки девиц и грубые рыла мужиков. Среди кавказцев часто попадаются красивые лица. А славянская раса вырождается и вымирает, и так ей и надо с её рабскими, холуйскими генами. Только для чего мы писали книги? Мусульманам, которые скоро заполонят мир, они не нужны…

А всё-таки какое удовольствие – пить крепкий сладкий кофе с молоком, курить, смотреть на портреты Серёжи, мамы, Юльчи, Сашеньки, на живого прекрасного Борьку, на мои и мамины картины, на старинный резной буфет с Невского проспекта, на мой сад на лоджии, который так пышно разросся! И при этом слушать средневековую музыку или музыку барокко. Как я люблю мой дом, где собраны красивые, дорогие мне вещи. И книги моих друзей-поэтов. И подарки друзей со всего мира. Неужели Степанов меня обманет, вместо создания музея просто присвоит квартиры? Но больше мне рассчитывать не на кого. Слава Богу, эти две грязные ****ы Лена и Таня ничего не получат. Они периодически проверят, жива ли я ещё – звонят, слышат моё «слушаю вас» и кладут трубку. Суки мерзостные.

Прошлым вечером после водки мне так захотелось спать, что я даже не смогла разобрать большой диван, без всякого снотворного уснула на узком синем диванчике и проспала двенадцать часов. Встала в жуткой тоске и печали. Долго плакала, но уже из жалости к самой себе, от того, как трагически сложилась моя жизнь, и умру я в кромешном одиночестве, всеми брошенная и забытая. Впрочем, Борька и Володя обо мне поплачут. И Оля в Луге. А Игорь Фоминых в Алтайском крае тяпнет водки и затеплит свечку за упокой моей бедной души…

Я сидела и плакала, как вдруг Борька подошёл ко мне и лизнул мою руку! Он сделал это в первый раз с тех пор, как живёт со мной. Милый Боренька, родной мой мальчик, я предатель! Я умру и оставлю тебя сиротой…

У Серёжи не было старческого нездорового цвета кожи. Кожа его была смуглой, как будто Серёжа хорошо загорел на Юге. И пахла она морем, разогретым песком черноморского пляжа. Ровная совершенно белая седина волнистых волос была очень красива. На худом лице сияли огромные светлые глаза. Руки у Серёжи были тоже очень красивые: пальцы точёные, изящные, аристократические… А Серёжа восхищался изяществом моей мамы. Он её называл: «Моя святая тёща». А в лицо – по имени-отчеству, как и она его.

Дети не знают, что умрут. Я – знала. Но я ничего не знала ни о существовании Бога, ни о посмертии. Я знала: умру, и меня не будет. Совсем не будет. На меня накатывал леденящий ужас. Я боялась засыпать – боялась умереть во сне. Теперь не боюсь…

После смертей моих любимых всегда происходили чудеса. Юльча явилась мне в своём райском облике, словно сотканная из световой материи. Когда я в фотоателье печатала фото брата, в приёмнике вдруг очень громко зазвучала его любимая песня. После того, как мы с Серёжей опустили урну из-под праха мамы в наш бирюлёвский пруд, в пруду появились белые кувшинки. Они там живут до сих пор. Мама и Сашенька со мной разговаривали. Я видела маму и брата в чудесном райском месте. И Серёжа со мной разговаривал. И я видела Серёжу на крыльце нашего райского домика – Серёжа улыбался и махал мне рукой. Однажды Серёжино фото чудесным образом ожило! И его фото также ожило в доме моих лужских друзей. Они мне позвонили, потрясённые: «Чудо, настоящее чудо!» Как-то раз я надела Серёжину футболку и почувствовала, что Серёжа обнимает меня. Меня наполнило чувство счастья. Я потом надевала эту футболку, но чудесного эффекта больше не было. От фото Сашеньки исходит тепло, я чувствую его, когда подношу к фото ладонь…

Боренька, мой кот. Мой любимый. Спокойный, разумный, утешный. Только тебя мне и жалко оставлять, бедный ты мой.
Мы так любим друг друга, тебе так хорошо в моём доме. Бориска, мальчик мой, сыночек, прости меня!

Опять пью водку. Но сердце не болит. Видно, мало дозы, которую я выпиваю, чтобы как следует расшатать сердце.

Гениальный поэт Петя Боровиков умер в тридцать восемь от остановки сердца. В том же возрасте моего брата убил тромб. Гениальный поэт Гена Ермошин и гениальный бард Гена Жуков умерли в пятьдесят три года Мне как раз пятьдесят три. Пора.

Цыганка, когда же исполнится твоё предсказание? Ты сказала, что, когда я сойду с креста и почувствую жизнь, меня заберут. Пора уже. Между прочим, мой друг из Алтайского края Игорь Фоминых написал мне, что страданиями я превзошла Христа. И я выжила. Для чего? Чтобы умереть. Хорошо бы умереть во сне, растянувшись на постели, с Бориской под боком.

Вся моя земная любовь, вся привязанность – это Борька. Когда у Булгакова Иешуа говорит Пилату: «Ты поместил всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон!» - как же он не прав! Звери чаще лучше людей и дают огромное утешение.
Наша дружба с лужанами Олей и Сашей началась в 1990-ом году. Тогда они жили в Питере, как и мы с Серёжей. Ольга год жила у нас, пока они с Сашей решали свой квартирный вопрос. Под старость они перебрались в Лугу, в сельский дом, оставшейся Ольге после смерти её родителей. Саша Носков – прекрасный поэт, а в Луге возглавил общество краеведов. Благодаря усилиям Саши в Луге были повешены памятные доски заслуженным лужанам, установлены памятники Екатерине Второй и Александру Пушкину. Саша просто молодец, герой! Сейчас ему уже семьдесят семь, и у него очень больное сердце. Ольга работала инспектором по охране памятников архитектуры, а в Луге занялась тем, о чём всегда мечтала – стала садоводом-огородником. Её сад прекрасен, она мне присылала фотографии. И урожай сфотографировала так красиво и аппетитно! Ей шестьдесят два, у неё очень больные суставы, сейчас она уже еле ходит. И Саша, и Оля – чудесные люди,
Жаль, что между нами полтысячи километров. Но даже разговоры по телефону меня спасают. Я очень боюсь за моих дорогих друзей – они такие больные! Господи, прибавь им здоровья и дай им долгую счастливую жизнь!
 
Игорь Фоминых, живущий в Алтайском крае в глухой деревне – человек загадочный. Он мне как-то признался, что он – уголовник, наркоман и алкоголик. И при этом он – потрясающий поэт, образован, умён, чуток, добр и сострадателен. Как всё это уживается в одном человеке? Душа у этого уголовника родниковая и васильковая. Он терпеливо и с невероятной добротой всё время моих адских мучений поддерживал меня своими письмами. Если бы не он, я давно бы повесилась или свихнулась.

Художник Ждан (стаж дружбы – тридцать лет), когда в марте у меня отнялись ноги, сказал мне, что если он будет обо мне заботиться, я должна ему платить. А живёт он богато и жирно. И мы с Серёжей считали его своим другом. Он множество раз приезжал к нам в Питер на полный бесплатный пансион: я предоставляла ему свою комнату, готовила для него, стирала, Серёжа поил его коньяком. Но, как я уже писала, люди не помнят добра. С тех пор Ждан мне не звонит, и я ему не звоню. Ещё один типчик, которого мы с Серёжей почти двадцать лет считали своим другом, профессор философии Игорь Крюков на мой вопль, что у меня отнимаются ноги и я хочу повеситься, ответил гадкой издёвкой: «Я только умею вынимать из петли. Пожалей тех, кто будет вынимать тебя. Под повешенными всегда лужа». Из петли он вынимал влюблённую в него девушку, которую он довёл до самоубийства. Я ему сказала в лицо, что он сволочь и самовлюблённая свинья. Наташка Наркевич (стаж дружбы – тридцать лет), которую мы с Серёжей в лихие 90-е спасли от безработицы и безденежья, и которая, как и Ждан, приезжала к нам в Питер на полный бесплатный пансион, из морга даже не поехала на поминки по Серёже и с тех пор мне ни разу не позвонила. Не позвонила даже в годовщину Серёжиной смерти. Я на днях сама позвонила ей, рассказала, как жила (если это можно назвать жизнью) всё это время. Она же в ответ только молчала. Потом, после продолжительной паузы сказала: «Надо искать опору. Вовне или в себе. Я ничем не могу тебе помочь». Она сдаёт две двухкомнатные квартиры, и у неё дом в Испании. Дочь лучшего Серёжиного друга Юрия Аксёнова Татьяна, сдающая шикарную дачу и квартиру, сама живущая одна в трёхкомнатной квартире, на мою просьбу взять к себе нас с Борькой только отмахнулась: «Дел полно, не до тебя».
Те, кто был нашими с Серёжей настоящими друзьями, умерли.

29 июля 2020.

Выпила сто грамм водки под кофе и совершенно успокоилась. Вдруг безумно захотелось жить. Вот просто жить с любимым Боренькой в любимой квартире. Пить кофе и водку, курить одну за другой сигареты, слушать хорошую музыку, писать скорбные стихи или прозу, смотреть что-нибудь по телеку (чаще всего без звука), общаться с маленькой горсткой друзей, какие ещё остались.
Любоваться своими растениями. Разглядывать и надевать любимые кольца и перстни. Гулять по тем дорогам, по которым мы ходили с Серёжей. Ездить в Чертаново к маминому дому и в Битцевский лес. Разговаривать с ушедшими любимыми и с Богом. Жечь свечи и плакать…

______________________________________________________