Без названия пока. Милабург

   “Уважаемые пассажиры, наш поезд прибывает на станцию “Белый остров”, длительность стоянки - десять минут. Следующая станция - “Милабург Пассажирский” - конечная”. Объявление прозвучало еще на нескольких языках.

   Я открыла глаза... В окно глядело розовое утреннее небо, завернутое в облака. Поезд бесшумно скользил над морской косой. У меня в ногах безмятежно спала, положив голову на передние лапы, Джеки.  Она даже ухом не повела на голос из динамика. Старушка стала слегка глуховата.  А вообще-то ей все равно, куда ехать, лишь бы быть рядом со мной...

   Чувствовала я себя не совсем комфортно. Пусто как-то. И то, что, впервые за долгое время, я спала глубоко, ровно, без сновидений, не являлось причиной этой пустоты. Скорей это была даже не пустота, а некий вакуум, готовящийся в самое ближайшее время втянуть в себя массу событий без всякой сортировки их на годные и нет. Вот от чего мне было не по себе.

    В дорожных условиях, я, как смогла, привела себя в порядок, надела темные очки, пристегнула Джеки на поводок и приготовилась к высадке на благодатную землю Объединенного Королевства, на землю его главного города Милабурга - роскошного техногенного мегаполиса.

   Поезд, сбавляя ход, плавно вплыл под серебристую крышу крупнейшего в Королевстве транспортного узла, в который словно пчелы в улей слетались со всех сторон подвесные поезда, городские трамвайчики, минибусы, флайерболы и кары различных мастей. Выплюнув нас в пеструю толпу поезд умчался по своим делам. 

   Улей гудел. На гигантском экране боковой вокзальной стены, девушка в платье, имеющем отдаленное сходство с кимоно, при помощи рук и картинок знакомила приезжающих с городом. Я застыла лицом к этой стене, завороженная жестикуляцией телегида, позабыв о своей роли человека с отсутствующим зрением.

    К счастью, благодаря очкам, окружающие не заметили этой моей оплошности, и восприняли мое замешательство вполне естественной растерянностью незрячего человека, и кто-то даже произнес, на ломаном, но знакомом мне с рождения языке, положив мне руку на плечо: “проводить ли госпожу куда-нибудь?”. Я ответила благодарностью и отказом, ссылаясь на способности своего поводыря. Меня деликатно оставили в покое. 

   Не решив до сих пор, ехать ли мне в пансионат или же сразу в госпиталь, я добрела до стоянки “летающих шаров”. В кармане плаща хранился еще с прошлого раза жетон, на одну поездку, вернее на один пролет на флайерболе. Но даже усевшись в кабину я долго медлила с выбором направления и робот-автопилот несколько раз на трех языках повторил ключевую фразу “назовите пункт назначения, пожалуйста”.

   Моя душа рвалась бежать по коридорам Королевского госпиталя, распахивая двери и крича во все горло родное имя, но... но...

   В последнее лето перед той войной, мы с сестрой ходили гулять к скалам, сначала через лесополосу, потом, через каменистую равнину. Прыгали там по валунам, беспокоя мох и вереск, отыскивали юрких ящериц, пугали птиц смехом... Было очень весело, и я совсем позабыла о том, что девочка, сопровождающая меня в этом увлекательном приключении, наивно и восторженно озирающаяся по сторонам, забавно пугающаяся острого, холодного, громкого, колючего, да и просто незнакомого... эта девочка всего две недели назад встала с больничной постели... Она с тихим восхищением открывала для себя этот огромный свежий мир, дышала им, ловила солнечный свет в свои бледные ладони. Глаза ее горели, а на щеках пылал румянец. И всему этому причиной была я! Я с величайшей гордостью показывала сестре любимые места, как собственные владения, рассказывала истории, в которых реальность смешивалась с фантазией. Я вводила ее в свой удивительный мир и была счастлива, что кто-то готов разделить его со мною.

   Но все это счастье кончилось слишком быстро, - она устала.

   И тогда мой мир перевернулся с ног на голову, съежился и, змеясь, уполз под камни. День посерел, расстояния удлинились, скрылись птицы и ящерки, скудная растительность, торчащая из камней, стала суше и колючей. А радостные всплески сменились унылым нытьем... “Понеси меня... Я не могу идти... У меня болят ноги... Почему ты такая злая... Я маме все скажу, когда вернемся, вот увидишь...” Я, дитя, воспитанная лесом, вскормленная каменным молоком этой равнины, взлелеянная жгучими северными ветрами не могла понять, не разделяла страха, немощи и боли своей спутницы. Я чувствовала только тяжесть ее маленьких ручек, то и дело цепляющихся за меня, как оковы, не дающие мне взлететь.

   Прикинув, что за то время, что мы вместе доковыляем до дома, я одна смогу слетать туда и обратно, я сказала: “Иди потихоньку, я позову кого-нибудь...”, и умчалась, оставляя за спиной жалобные крики... Я не думала тогда, что оставляю позади беспомощного человека... в опасности... “Где твоя сестра?” - жестким вопросом встретила меня мама на пороге, и посмотрела, как на предателя...

   Никогда не забуду я этот голос и этот взгляд.

   И вот теперь в госпитале... если все так, как я надеюсь... так, как я бы хотела, чтоб было...  первое, что я услышу будет - “где твоя сестра?”

   Что я смогу ответить на это? Произнесу ли, пытаясь быть убедительной, “ложь во спасение” или под требовательным взглядом выдавлю из себя разъедающую болючую правду?

   Наконец, я взяла себя в руки и сказала:

   - Пансион Легран, пожалуйста...

   - Маршрут построен, - ответила машина, - время в движении шестьсот сорок три секунды. 

 

   Молодой постный человек в форменном синем костюме провел меня через длинный сверкающий белым мрамором и зеркалами холл в кабинет управляющего, предложил кресло, кофе и просил подождать. Я немного нервничала из-за Джеки, которую пришлось оставить в домике привратника, но провожатый заверил, что с собакой будет все в порядке.

   Ожидание затянулось настолько, что я начисто забыла о конспирации и сидела, задумчиво буравя глазами викторианский интерьер комнаты - массивную мебель красного дерева, редкие фолианты с золотым тиснением на корешках, портьеры густого болотного цвета с кистями, завитушчатые канделябры, камин...

   Бесшумно вошедший в кабинет высокий и худой, похожий на монаха в штатском, Тито Варис застал меня врасплох. Моя рука с очками дернулась и упала на колени, я почувствовала, что краснею от неловкости, но, управляющий моего смущения не заметил, а если и заметил, то не подал вида. Он представился и добавил старомодное “к вашим услугам”.

   Я назвала свое имя и хватилась достать письмо из сумочки, с поздним раскаянием вспоминая, что я так и не успела его туда положить, поскольку мое путешествие в Милабург неожиданно превратилось в бегство. Пришлось с сожалением сообщить, что я не имею возможности предъявить письмо, которое привело меня в пансион, на что галантный Тито Варис просил не беспокоится и он прекрасно понимает, кто и по какому делу находится сейчас перед ним.

   - Простите меня за мой вопрос.., - тщательно подбирая слова я приступила к главному зачем я собственно и приехала, - что дает вам основание считать, что женщина проживавшая в вашем пансионе до госпитализации и та, которую разыскиваю я - одно и то же лицо? Ну одно и то же в смысле...

   Тито Варис кивнул, давая понять, что он понял что я имею ввиду, подошел к одному из массивных шкафов, легонько коснулся кончиками пальцев его дверцы, дверца мягко отъехала в бок, обнажая аккуратные полки, заставленные одинаковыми гроссбухами, отличающимися, только символами на корешках.

   - Надеюсь, - сказал Тито, вынимая один и гроссбухов, - слово пилигрима для вас является достаточным основанием?

   Я вздохнула. Что же это такое? И здесь не обошлось без них...

   - Скорей “да”, чем “нет”. Только они могут проследить “линию”... если захотят... Но...

   Тито с едва заметным удивлением повернул голову в мою сторону. Я пояснила:

   - Но... пилигримы тоже, в сущности, люди... хоть и другие. И среди них есть разные, как в любом другом обществе... Что мешает кому-то из них, например, ошибиться или обмануть?

   Уголки губ управляющего дрогнули в едва заметной улыбке.

   - Да, - сказал Тито, усаживаясь с гроссбухом за массивный стол и открывая книгу, - это правда: ничто человеческое им не чуждо. Вот к примеру: около четырех лет назад некий господин, не желающий показывать своего лица, привез в наш пансион госпожу по имени Мэри Шиман. 

   Я не сразу поняла, что Мэри Шиман это искаженное под местный диалект имя моей матери - Марии Шимановой.

   - Он оплатил апартаменты для нее на пять лет и предупредил, что даму скорей всего будут искать, оставил на этот счет разъяснения и включил в контракт пункт о письме от вашего имени, на которое я должен буду ответить положительно. Вот. Почти все условия данного контракта выполнены. Поскольку вы указаны в контракте, как заинтересованное лицо, позвольте вас спросить, - управляющий внимательно посмотрел на меня, - входит ли в ваши планы продление договора на апартаменты? 

   - Н-нет... Думаю - нет. Госпожа Мэри Шиман уедет со мной, - ответила я, искренне надеясь, что так оно и будет, - когда поправится, конечно.

   “Если поправится...,” - мелькнула мысль, но я отмахнулась от нее.

   - Тогда следует произвести окончательный расчет и вернуть вам неиспользованные средства, - склонился над книгой Тито Варис, -  а также передать вам, как доверенному лицу, вещи постоялицы.

   Управляющий нажал невидимую кнопочку под крышкой стола и в кабинет вошла строгая дама в синем форменном платье, с темными волосами, убранными на затылок так гладко, что они казались пластмассовыми.

   - Номер семнадцатый, пожалуйста, - сказал ей Тито Варис, та ответила “слушаюсь” и вышла, - Полагаю, - продолжил он, обращаясь ко мне, - далее вы планируете посещение Королевского госпиталя?

   - Да. Я сразу поеду туда.

   - Контрактом не предусмотрено, но, будет естественно и правильно, если я предложу вам, как нашему клиенту, наш кар до госпиталя и совет.

   - Буду очень признательна, - искренне поблагодарила я.

   Потом я поставила свою подпись в гроссбухе и мне выдали денежный чип на цепочке, небольшой старомодный, но удобный рюкзак с вещами и прощальную фразу, наверное и являющуюся обещанным советом:

   - Постарайтесь уехать из города до утра.

   Я хотела было попросить оставить на время Джеки в домике привратника, но в последний момент передумала.

 

   Это был самый длинный коридор в моей жизни... Пустой коридор. Коридор Королевского госпиталя...Длинные лампы над головой слились в одну узкую световую дорожку. Шага на четыре впереди шла сопровождающая медицинская сестра. Шла молча, не оборачиваясь, поэтому через какое-то время я стала воспринимать ее фигуру со спины, как силуэт картонной куклы.... Были у нас с сестрой в детстве такие... Им можно было менять бумажные платья...

Мы шли-шли-шли-шли... Это тоже было похоже на туннель. На переход. И, если отпустить случайно узду своих мыслей, можно было запросто вылететь в соседнее пространство...

Но я держалась за этот мир цепко. Держалась единственным словом, бьющимся, как пульс в моих висках - “мама! Мама... мама”.

 

   После того взрыва... в музее... я очнулась первая. Сначала мне показалось, что я в раю. Вокруг было много света... и тишина... Потом я поняла, что не тишина это вовсе, а остаточный, затухающий в бесконечности одиночный звон огромного колокола... ммммммммммммм... ровный и своей ровностью и бесконечностью разрывающий мне мозг... а свет - это палящее южное солнце, на белом небе, испепеляющее руины обрушившегося вокруг меня здания. Так, рай стал адом.

   Я с трудом перевернулась на живот, и попыталась подняться. Рядом со мной лежал огромный кусок потолка. Меня стошнило чем-то горьким, горячим и липким. Утеревшись пыльной рукой и почувствовав песок во рту, я встала на четвереньки и поползла в ту сторону, где, по моим сбитым ощущениям должна была быть мама. Я попыталась ее позвать, но не услышала ничего, кроме колокола. Я ползла и кричала: “ма-ма! м-ма!”, но ощущала при этом себя рыбиной, бьющейся на песке и беззвучно разевающей рот - “а-а, а-а”, пока меня не подхватили чьи-то сильные руки. Я забилась и закричала еще сильнее, но... звук колокола - мммммммммм - утопил меня в себе. Кто-то стиснул меня в объятиях и в нос ударил запах табака и чая. Пол! И я затихла, только продолжала открывать рот в беззвучном “ма-ма! ма-ма!”...

 

   Медсестра остановилась возле одной из дверей и обернулась:

   - Это здесь. Вы можете войти. Она в глубокой коме, поэтому вряд ли вас услышит. Доктор подойдет, как только освободится.

   - Спасибо, - одними губами поблагодарила я и медсестра удалилась.

   Чувствуя, как замирает сердце в груди, я вошла в палату.

   Она лежала на высокой кровати под белой простыней вся опутанная проводками и трубками, и была совсем такая... как была, какой я ее запомнила. Разве, что бледнее и...  меньше, что ли... У кровати пикали какие-то жизнеобеспечивающие приборы. Я присела на стульчик рядом и взяла ее маленькую руку в свою.

   - Мама... Я пришла...

   И рука ее чуть дрогнула...

   А в уголке глаза еле-еле заметная проступила слеза...

   Или мне показалось...