Ночная Фиалка-3. Поглощенные друг другом

Поглощенные друг другом
Машина развернулась на эстакаде, свернула вправо и выехала на дорогу к загородному дому. Впереди показался лес. Он ждал следующий поворот и съезд в лес, который они не должны были проехать. Повернули налево, съехали в лес, и он сразу надавил на газ. Машина рванула на асфальтовой крошке, резво покатила по лесной дороге, испытывая потряхивания от небольших неровностей, и через полтора километра уперлась в ворота.
- Подожди, - попросил он, вышел из машины и направился к появившемуся охраннику.
Он объяснил ему, что приехал в гости, назвал свое имя, фамилию, достал паспорт и показал пальцем на красный закрытый кабриолет. Она видела, как кивнул ему охранник, и тот направился обратно к машине.    
Они поехали по асфальтовой дорожке между высокими заборами, свернули вправо и подкатили к воротам загородного дома. Игорь вышел из машины и позвонил в звонок у калитки дома. Из калитки появилась женщина старше средних лет с белым фартуком.   
- Здравствуйте, Мария Александровна, - сказал он и широко улыбнулся.
- Здравствуйте, Игорь. Мне Владя звонил. Она достала связку ключей с брелоком, нажала на кнопочку брелока и ворота медленно поехали в сторону.   
- Заезжайте.
Машина заехала в образовавшуюся брешь и остановилась за воротами на территории дома.
Мария Александровна закрыла калитку, подошла к машине и отдала связку ключей.
- Ты все знаешь. Гостевая приготовлена, в бане свежее белье. Уезжать будете, ключи отдадите.
Он кивнул ей в знак благодарности и забрал связку ключей. Когда ворота стали закрываться, Мария Александровна пошла в домик прислуги, который располагался прямо у ворот.
Он проводил ее взглядом, нажал педаль газа, и машина подкатила к подъезду трехэтажного особняка с крыльцом и декоративными колоннами. 
Они вышли из машины по ступенькам поднялись на крыльцо с ажурным навесом к входной двери.  Он одной рукой нес сумку с продуктами. Другой достал из кармана убранную связку ключей и безошибочно выбрал нужный, самый видный ключ.
Дверь открылась легко. Он пропустил ее в просторный холл, вошел сам и снова закрыл дверь на ключ.      
- Нам на второй этаж. Там гостевая, наша комната.
Они прошли к центру каминного зала и остановились. Игорь поставил сумку с продуктами на пол.
- Дом уютный, давнишний. Лучшие времена его прошли, но в нем есть свои прелести. Это каминный зал, с холлом, обеденный зал, кухня. В школьные годы, я помню, здесь собиралось много народа, устраивали новогодние елки, собирались большие шумные кампании. Идем наверх… Сюда… По ступенькам… Направо, в закуток наша дверь…
Он отпер дверь, и они вошли.
- Это наше пристанище…
Она осмотрела комнату: двуспальная кровать, резной старинный шкаф, стол с двумя стульями, прикроватные тумбочки.   
- Ванна есть?
- Есть на этаже. Но воды горячей нет.
Она явно огорчилась и сказала:
- Я хотела принять душ.
- Мария Александровна включила котел, скоро будет душ. Сейчас мы пойдем в баню. У них шикарная русская баня.
Она улыбнулась.
- Парилка, помывочная и комната отдыха с верандой и барбекю. Бутылочку вина разопьем в бане. Возьмем с собой продукты.
- Там есть плита? Я наскоро что-нибудь приготовлю.
- Не помню. Возможно, маленькая, электрическая, - сказал он и посмотрел на нее. -  Замерзла?
Она кивнула.
- Это нервное.  Через пару часов здесь будет тепло.
Он обнял ее и поцеловал.
- Я хочу посмотреть дом.
- Пойдем я тебе все покажу. Есть цокольный этаж. Там гараж и мастерская. На третьем этаже детские комнаты и игровая. – Они поднялись на третий этаж. – Это игровая комната и спортивная. Подиум… На нем играли в основном дети.  И три детские комнаты. Все выходят и играют на подиуме, когда на улице плохая погода или дождь.
- Покажи мне хотя бы одну детскую комнату.
Он распахнул одну дверь.
- Двухъярусная кровать. Сразу видно, что здесь дети спят и играют.
- Удобно. Экономит в комнате место. Это комната детей брата Владика.
- А выше?
- Лестница ведет на чердак. Пойдем вниз... - Они снова спустились на второй этаж. – Это комната родителей. Дальше рабочий кабинет. Две комнаты Влада и его брата. Спускаемся в холл и пойдем в баню.
Они спустились в зал.
- Здесь удобно у камина сидеть. 
Она подошла к камину. Посмотрела на кресла, диван, словно что-то вспоминала. Он подошел, обнял ее сзади.
- У нас тоже в загородном доме есть камин, - сказала она. – Папа любил сидеть у камина пить коньяк и думать.
Он поцеловал ее в шею. Она сразу вздрогнула, словно очнулась и повернулась к нему лицом. Они обнялись и поцеловались. Их поцелуй все разгорался и разгорался. Но она не позволила ему разгореться до пожирающего все огня и отняла у него губы.
- Что ты?
- Иди в баню, - улыбнулась она. – Лучше вместе со мной.
- Согласен, пойдем.
Он, улыбаясь, взял сумку с вином и продуктами. Они вышли из дома. Он закрыл дверь на ключ, и они пошли по дорожке к хозяйственным постройкам. 
Все, что они делали и говорили друг другу, имело какой-то особый смысл. Они оба желали только одного уединения и слияния. И как-только кого-то из них захватывала эта мысль тот начинал заикаться, терять связь мыслей и отводить глаза в сторону, как будто что-то потерял важное.  На самом деле он терял точку опоры в себе и приобретал пластичность, текучесть, зависимость от другого. 
Он вел ее к бане положил руку на талию так, что чувствовал переход от тонкой талии к округлым бедрам. Чтобы чувствовать ее бедро своим, он старался идти в ногу. Когда они сбивались и шли несинхронно, он снова приноравливался чтобы идти в ногу и чувствовать ее бедро своим. По мере приближения к бане он чувствовал, как весь наполняется теплом. Чувства и эмоции наполняли его, как шарик наполняется теплым воздухом. Все в нем поднималось и хотело полететь.          
- Вот это, бревенчатая баня, - показал он. Остановился и принялся искать в связке ключ от нее. Он попробовал один ключ, второй. И третьим открыл дверь. Они вошли на веранду. Здесь стоял большой стол и лавки. Напротив, входа располагалось барбекю. Они вошли в предбанник, и на них пошел банный запах.  На стенах висели веники березовые, дубовые, можжевеловые, эвкалиптовые. В помывочной на полках лежали халаты, простыни, полотенца. В душевой на полках стояли пузырьки и баночки с шампунями. Все источало чистоту и словно ждало их. Она расчувствовалась, вздохнула, повернулась к нему лицом и с объятиями упала на грудь. Он поставил сумку с продуктами на пол и обнял ее. Она дрожала.
- Ну что ты?
- Не знаю.
Ее дрожь и легкое подрагивание передались и ему.
- Это сейчас пройдет, - сказала она.   
Он обнял ее сильнее и прижал к себе. Поцеловал в волосы. Она подняла на него глаза, и он поймал ее неуловимые губы, которые она прятала от него, как только он обнимал ее и хотел поцеловать. Токи любви пошли от тела к телу. И они стали наливаться теплом любви. Ему казалось, что он становится большим и заполняет всю баню. Все в нем поднималось и крепло. И те истечения, которые он испытывал, находясь с ней, словно прекратились и ждали фонтана, ждали неистового извержения вулкана. И если его сила, то поднималась и ждала разрешения, когда он касался ее и чуть заикался, и волновался, то снова медленно сникала и ждала призывов. То теперь он сам, словно накалился, набряк отдельными частями, стал стойким, крепким, пронзительным.
Она ждала его внимания. Томилась и истекала соком любви и ожидания. Она трепетно ждала, когда он волнами начнет к ней приступать и овладевать, когда он коснется ее недр, чтобы войти и изведать все, что она к нему накопила за прошедшие годы и берегла только для него.
У него кружилась голова. Под ногами мешалась сумка с продуктами. Он поцеловал ее, разжал руки и убрал пакет с пола, поставив на столик. С полки он взял белую простынь для парной, развернул ее и набросил на диван. Движения его были лихорадочны и торопливы. Он боялся, что что-то изменится, и хотел только одного. 
 - Пожалуйста, наша белая ладья ждет нас для плавания, - дрожащим голосом произнес он.
Она смутилась.
Он торопливо стал снимать пиджак и расстегивать рубашку. Она не двигалась.
- Что такое? – спросил он.
- Я стесняюсь.
Он посмотрел в окошко на улицу. Через него в парную пронимал солнечный свет.
«Ночью шрамы не видны», - вспомнил он и сказал:
- Закрой глаза.
- Не могу… - ответила она.
Он перестал расстегивать рубашку и подошел к ней. Прижал к себе и замер. Она слегка подрагивала, как струна, которая только что издала звуки и замолчала. Ее горячий пах приник к его паху. Он его чувствовал через брюки и ее платье. Он расстегнул ее жакет и поцеловал в грудь. Она испуганно тихо ойкнула и с облегчением вздохнула.  Он еще больше обнажил насколько можно ее грудь и снова поцеловал. Она застонала. Взяла руками его голову, и сама стала целовать. И она целовал ее и раздевал. И снова он искал способы, чтобы не доставить ей беспокойства. Жакет упал на пол под ноги первым. Темное платье с фиолетовой вставкой он поднимал пальчиками двумя руками, целуя ее в губы. И она как будто тонула в нем. Поднимала руки и уходила на дно наслаждений. А он через поднятые руки снимал с нее платье. Она глотала заливающую ее воду страсти и захлебывалась ей, и хватала раскрытым ртом воздух и отвечала на его поцелуи. Обнимая, пальчиками, словно играл на клавишах, он искал застежки на ее лифе. Он сразу понял, что это не крючочки, не завязочки, а пуговки по выступающим головкам. Их было три, но он не понимал этого, а расстегивал и расстегивал одну за другой, продолжая ее целовать. И когда лиф ослаб и груди стали свободно мягкими и упругими, он приник ним и стал их целовать, не соблюдая очереди и переключаясь с одной на другую. А она стонала и держала двумя руками его голову. Ее губы шептали одно слово, непонятное, страшное и вечное. Они шептали:
- Люблю… Люблю… Люблю…
Она нагнулась и подтянула его голову к губам, словно прося поцелуев в губы. И он стал целовать ее губы. И она отвечала ему также страстно, глубоко и полно. И его язык приходил к ней в рот. И ее язык приходил к нему в рот. И они встречались на границе ее рта и изведывали губы друг друга. И он встал перед ней на колени и уперся головой в лобок, покрытый ажурными трусиками. И он через трусы поцеловал ее в горячий лобок. И она дрогнула и застонала. Он обнял ее бедра руками и провел снизу-вверх, прижимая руки к бедрам.  И на талии его пальцы нащупали запретную границу упругую, растягивающуюся, которая плотно прилегала к ее телу. И он запустил пальца под резиночку и начал медленно делать все, чтобы ажурный материал начал сползать. Он целовал ее лобок, пах и покусывал ее тело под трусиками. А она стонала. И откинув голову назад, схватилась за лобок и снова застонала. А он с силой потянул шелковистую материю вниз. И где-то вдали показался лес. И он замер подбородком между полем и лесом, и уперся в лес носом. Он проводил шелковую материю в низ, до самого пола.  Она сделала шаг назад, еще и ее руки задвигались локтями по ее бокам. Она схватилась руками за голову, словно вот-вот могла упасть. Он встал, подхватил ее и сделал вместе с ней еще шаг назад, снимая с себя одежду, и еще, пока она не уперлась ногой в диван и не села на него, держа себя одной рукой за голову. Он сел рядом и целовал ее в шею и в грудь. Он целовал ее в подбородок и в щеки. Точно так порхает над белой курочкой хищный ястреб, чтобы насытить ею свое тело. Он не хотел причинить ей боль и поэтому старался проявлять еще большую нежность. Если она испытывала неудобство и сквозь зубы со вздохом всасывала, втягивала воздух, он ослабевал напор и проявление страстей.
Она слушалась его движений, слушалась его пальцев и рук. Угадывала его желания и подчинялась им. Он доводил ее до экстаза до умопомрачения только касаниями и поцелуями. Они словно ходили по райским кущам и заходили в тайные, заповедные места, куда посторонним вход запрещен.  Он являлся ее проводником, ее поводырем. И она то закрывала глаза, то открывала их, чтобы понять его движения лучше и откликаться. Он целовал ее, и она отклонялась под его руками. Она падала в пропасть и вдруг понимала, что он держит ее руками. Она ложилась на простынь, и ей казалось, что ее укладывают в колыбель. И его касания, его поцелуи вызывали истечение ее и маленькие сладкие конвульсии.  Но она понимала, что это все еще только подготовка к главному, к главной сладости, к слиянию и восторгу. И в какой-то момент, когда его ласки ослабевали, она сама с силой хватала его тело, чтобы ощутить его силу и испросить новых ласк.  И он снова приникал к ней и целовал.
Он повернул ее так, чтобы она легла рядом с ним.  И наклонился, изгибая шею,  и стал целовать ее снова и снова. В этот миг он походил на лебедя, как на картине Микеланджело «Леда», когда Зевс прилетает к Леде в виде прекрасного лебедя и соблазняет Леду своей белоснежной красотой, и совокупляется с ней, прикрывая место соития, как ажурной занавесочкой,  распушенным белым хвостом. В этой картине было столько экспрессии, столько страсти. И белый лебедь обладал ею распластав себя над Ледой и поместив себя между ее ног. Только он был еще на пути к обладанию предметом своей страсти. Голова кружилась. Он ничего не понимал и только хотел ее сути, ее тела и ее души.
Она словно теряла сознание, уходя в неведомые дали. И возвращалась, видя, что она уже обнажена и лежит на простыни. Она открывала глаза и закрывала. То, что она ждала, приближалось к ней, чтобы войти довести до экстаза и раствориться в ней новой жизнью.
Он струился к ней в желании. Ласкал ее груди, ее плечи, и целовал, целовал. Он словно забывал, что нужно делать дальше и наслаждался тем, что было ему доступно. И когда нежность и ласки достигали пика он чувствовал, что подъем чувств заканчивался, тогда он двигался дальше, приближаясь к заветному. От нетерпения он сглатывал слюну, вздрагивал и двигался навстречу наслаждению. Он чувствовал ее всю через поцелуи, через ласки. И теперь ему представлялось снова познать ее всю. Его крепость достигла предела. И напряжение шло от паха через все тело, подкатывало к горлу комком и стучало в висках. Он входил в нее осторожно, словно мальчик продирался сквозь кусты, словно ослепший от счастья мужчина, ищущий вход в рай на ощупь.  Он входил медленно, чтобы не причинить ей вреда. И она, не выдержав вожделения, сама стала ему помогать входить в себя. Они сливались в движениях и в желаниях. Он входил в нее и узнавал ее вновь и вновь.  И он вошел в нее и ощутил пахом ее пах. Он был горячий и трепетный. Они построили мост между собой, по которому пошли, потекли токи бесконечной любви.
- Любимый... – говорила она.
- Любимая… - говорил он.
- Любимый…- говорила она.
- Любимая…- говорил он.
Они двигались навстречу друг другу. Спешили, стремились, тянулись, дотягивались. И все время им казалось мало от того, что они достигли. Все время хотелось большего.
И она постанывала и шептала:
- Как хорошо…
И он шептал ей:
- Ты моя… Чувствуешь меня?
- Да, чувствую…
- Я входу в тебя… Вхожу…  И растворяюсь новой жизнью.
- Да, милый…
- Я живу в тебе… Ты моя…
- Любимый, - снова говорил он.
- Любимая, - снова говорил он.
И они подвигались к тому моменту, когда соки начинали их переполнять и вулканы набрякли чувственной лавой, начинали шевелиться, двигаться и дышать. И дыхание становилось бурным и сбивчивым. И вот наступило напряжение, которое переросло в землетрясение, которое чувствовали только они и которое заставляло их вздрагивать, а губы начинали провожать стоны. И толчки становились сильнее и сильнее и вот потекла лава извержения… Горячая животворящая, свежая, пахнущая новой жизнью… И они не останавливались, а все также стремились к друг другу. И лава все текла и не останавливалась.  Только толчки становились слабее и речка, которая из них вытекала лавой, становилась менее полноводной. И они, провожая последние толчки, снова целовались. И толчки замолкали, стихали, превращаясь в эхо тех, которые были прежде.
И едва они разъединялись, как руки снова тянулись от него к ней и от нее к нему. И они снова целовались, и снова принадлежали друг другу. И так происходило много раз, пока они не устали. 
Они лежали на спинах с закрытыми глазами, как будто потеряли все в мире и обрели главное. И они поплыли по волнам белого накрахмаленного   моря из белой простыни. Дыхание становилось ровнее и тише. Они забылись на мгновение и снова стали медленно возвращаться к жизни. Он взял своей рукой ее руку. Она простонала тихо, нежно и сжала своей рукой его руку. Они заново обретали себя и друг друга.  Лежали с закрытыми глазами и руками держали друг друга за руку. Он снова прижался к ней и, не открывая глаза, словно во сне трогал ее тело. Ее талию, ее живот, ее груди, соски, ее шею, ее губы, пупочную выпуклость, ее промежность, нежную и пахнущую его животворящей жидкостью.   
Она ощущала его губы, новые поцелуи, его пальцы, руки и сама, узнавая, трогала его тело.  Она испытывала стыд, желание и еще что-то другое. Это была другая жизнь. Жизнь новых ощущений. Когда она руками трогала его тело, его незнакомые места, его принадлежности и узнавала их, догадывалась о том, что она трогала, все понимая и ощущая, то потом она открывала глаза и видела то, что она представляла себе, когда происходило узнавание нового и то, что она ощущала недавно, только что в себе. 
Они забылись коротким сном. Хрупкая тишина окутывала их, помывочную и всю баню. Казалось, они сами стали источниками звуков. Слышалось дыхание, слышались шорохи рук, шуршание белья. Они тонко чувствовали друг друга и то, что их связывало теперь.
- Ты спишь? - прошептала она.
- Нет, - прошептал он.
- Почему у тебя закрыты глаза?
- Чтобы лучше все ощущать, впитывать и думать.
- О чем ты думаешь?
- О тебе.
- Что именно?
- Какая ты.
- И какая я?
- Удивительная.
- Еще…
- Самая лучшая из всех.
- Правда?
- Да.
- Мне кажется, что я тебя знаю и совсем не знаю, - сказала она. 
- Человека можно узнать по тому, как он говорит, какие он делает движения, какие у него привычки, какая мимика.
- Что ты обо мне узнал?
- Что ты страстная, чувственная и чуткая.
- Еще какая?
- Мне, кажется, я понял тебя всю. Передо мной твой образ и я знаю, как ты поступишь в следующий момент. Этот отпечаток тебя теперь находится навсегда во мне.
- Я тоже тебя узнала. Через твои стоны, через твои движения и твое стремление, Ты деликатный, проникновенный, ответственный.
- Я себя таким не знал. Это ты меня таким делаешь.
- Как ты понял, что я такая?
- Через близость. Когда человек от тебя далеко, то ты его плохо видишь и не представляешь какой он. Когда он подошел к тебе ближе, ты можешь сказать, какое у него лицо, какие глаза, нос, губы. Когда он подходит и становится совсем близко, то ты плохо видишь его в отдельных частях. Но включается внутреннее зрение. А когда вы становитесь совсем близкими и проникаете друг в друга, то включается не только внутренне зрение, но и отстраненное, астральное зрение, и ты видишь человека всего. Он отпечатывается в тебе и становится твоей частью.
- Я тоже тебя вижу таким, какой ты есть.
Они снова обнялись и соединились. И снова была буря и были порывы ветра эмоций. И они затихали и замолкали, слушая любовную тишину.  Потом снова говорили и любили друг друга.
 - Скажи, как ты меня в этот раз чувствовал? – со стоном спросила она.
- Как будто я вершина… А ты река и ты текла подо мной в самом начале бурливо, а потом плавно и спокойно. Что ты рядом со мной и течешь по мне, по моему ущелью…
Он целовал ее и ощущал трепетное податливое тело. Но не хотел больше ее тревожить, потому что душа казалась свободной, а тело звонким от проходящей боли совокупления.
- Мы взяли с собой продукты и не притронулись к ним.
- Я насытился тобой… И мне не хочется есть… 
- И я тоже сыта, - говорила она.    
- Ты спишь?
- Нет.
- А что ты делаешь?
- Думаю о тебе.
- Что?
- Какая ты прекрасная, изящная, удивительная и увлекательная.
- И тебя не смущает мои шрамы?
- Нет, нисколько. Я вижу твою душу. 
- Когда я была маленькая, мама водила меня гулять в парк. Мы жили недалеко от парка и ходили каждый день туда гулять.  По весне мы искали подснежники и слушали соловьев. В парке много цвело жасмина и сирени. Мы сидели на скамейке, и мама мне что-то рассказывала. Она называла меня Моя Роза. Меня больше так никто не называл.
Игорь вспомнил свое детство.
- Мы жили за городом около леса. И часто ходили в лес собирать ягоды и грибы. Недалеко от нас рос черничник. В урожайные годы мы собирали чернику ведрами.
Виолетта слушала его и смотрела куда-то далеко-далеко.
- Мама очень любила садовые цветы. И больше всего она любила розы. Когда у нас появился загородные дом, она посадила много саженцев роз: плетистые розы, кустовые и одиночные. Она все свободное время проводила в саду. 
Каждый из них выглядел растроганным и к сказанному другим добавлял свое воспоминание.
- Моя мама любила полевые цветы. Они просты и непосредственны. В них нет нарочитости, изыска, но много естественной красоты. Ее любимые цветы – анютины глазки.
- Это виола, - вспомнила Виолетта.  – У нас тоже в саду были такие цветы.
- Да, виола и еще полевые ромашки. Она любила собрать ромашки в садике и за околицей. Соберет, поставить в банку на подоконнике и смотрит. То на одно место поставит цветы, то на другое. И обязательно меняет воду в банке.
- Твоя мама жива?
- Нет, она умерла от менингита.  Воспаление, осложнение и все. Она недолго болела.
- А какая у нее была прическа?
- У нее были длинные волосы. Она их каждое утро расчесывала и укладывала в пучок на затылке. 
- Моя мама в девушках тоже носила косу. Она любила длинные косы и носила их до замужества. У нас есть фотография, где она с косой.
- Моя Роза, хочешь, я затоплю баню.
- Как ты меня назвал? – спросила она и прослезилась.
- Моя роза… - ответил он.
- Когда я вспоминаю маму, мне всегда хочется плакать.
- Не нужно. Я включу парилку. Через час можно будет париться.
- Твоя мама была высокая?
- Нет, метр, шестьдесят шесть.
- А моя высокая. Она была ростом с папу. Может быть, мне что-нибудь приготовить?
- Мы могли бы обойтись бутербродами.
- Лучше я приготовлю. – Она поднялась, подошла к плите и осмотрела ее. – Духовка тоже есть. Вот и хорошо. Тогда я сделаю любимое блюдо папы. 
- Нет, я не стану возражать против любимого блюда папы, - сказал он и улыбнулся. 
Ей захотелось показать себя хозяйкой в доме, хотелось показать себя такой, какая она есть, хотелось накормить его чем-то вкусным, представить, как все у них могло бы быть хорошо. Она все умела, и все могла делать по дому. Она готова была сделать для него сейчас все, что угодно. И накормить, и постирать и погладить его одежду. И она все это сделала бы с огромным счастьем, как делают то, чего долго ждешь.
Она надела халат, запорхала у плиты, загремела скородами и противнями.   
- Скажи, как тебя звала мама дома?
- Иногда Пончик… Я был толстенький, а она была большой насмешницей, - улыбнулся он. – Но чаще она звала меня Граммушка. 
- Почему?
- Фамилия Граммов. Я - Игорь Граммов.
- Отсюда Грэмми?
- Да.
- Мне здесь нравится. Я бы сделала здесь перестановку и купила новую мебель.
- Давай мы не будем этого делать, - с улыбкой перебил он ее.
- Конечно, - рассмеялась она.
В какой-то момент он поймал себя на том, что ему приятно смотреть на то, как она хозяйничает.  Поглядывая на нее с любовью, он надел банный халат, который вполне соответствовал обстановке, подошел к двери в парилку, на стене у входа включил парилку и вывел регулятор на полную мощность. Когда он с улыбкой хотел посмотреть, что она готовит, то услышал игривое:
- Не подглядывай. 
- Не буду, - сказал он, зашел в парную, включил свет и посмотрел на электропечь.
Она уже в своих недрах накалилась и нагревала парную.  Он сел около нее и стал смотреть на камни, которые лежали сверху, и за которыми маячила раскаленная спираль электропечи.  Ему хотелось пойти к ней, но он томил себя, выжидал.  Почему-то около нее он не мог оставаться спокойным, руки сами тянулись к ее плечам, к ее талии и бедрам. Он хотел ей обладать снова и снова. И только разговоры на бытовые темы, помогали ему отвлекаться от неистребимого желания близости.
Он замер. Душа вышла из него погулять. Не хотелось двигаться. Казалось, он поймал мгновение вечности. Ловить неподвижностью мгновения вечности это он любил. Сидишь и не шевелишься и в какой-то момент ловишь себя на том, что не хочешь шевелиться, потому что можешь нарушить наступившее равновесие сил и течений. В какой-то момент ему показалось, что он поймал мгновение вечности, что он один на всей планете. Летит в неподвижности. Тишина полная. И где-то сияют звезды и летят астероиды и метеориты. Он испугался, что вообще ничего больше нет и не было. Он все это придумал. И это чувство вывело его из состояния равновесия и неподвижности. Он встал и выглянул из парной.
- У меня скоро все будет готово, - сказала она, нарезая на столе салат.
От плиты шли вкусные запахи. Эта домовитость, которая проявилась в помывочной, которая на время превратилась в кухню, несказанно порадовала его. «И пусть так будет всегда, - подумалось ему. – Вот именно так… Наверное, в этом и есть счастливая семейная жизнь. Когда дома тебя ждут и желают видеть и слышать. Его давно никто не ждал. Только на сцене… А дома - никто. У дома кружили почитательницы его таланта. Только за городом ждала бабушка, которая его воспитала и которую он не баловал своим частым посещением. Когда он приезжал, она готовила ему любимые пирожки. Лучше ее никто не готовил пирожки с мясом, с луком и с капустой».
Он снова скрылся в парной. Сидел и ждал, когда его позовут, боясь испортить идиллию предвкушение нового заполняющего его целиком состояния.
Дверь парной открылась, показалась девичья голова с волнистыми темными волосами.
- У меня все готово, - сказала она. 
- Иду, - сказал он и поднялся с лавки.
- Закрой глаза, - попросила она. - Отгадай, что я нам приготовила.
Он с закрытыми глазами и улыбкой на лице вошел в комнату отдыха, которая от помывочной, расположившейся в углу, отделялась перегородкой. 
- Печеной картошкой пахнет и еще чем-то вкусным.
- Ты угадал, - сказала она, и за руку подвела к столу. – Это вкусно, - сказала она так, что не поверить ей не было сил. – Картошка, запеченная в духовке с кожурой.
- С кожурой?
- Да, в кожуре самые витамины. Картошка хорошая. Ты попробуешь -  пальчики оближешь. Я ее помыла и в печь на противень. Когда она зарумянилась, положила сосиски и на них сверху на каждую по ломтику сыра. Сыр растаял, и получилось такое желтое озеро, которое окружает сосиски.
- Красиво, - вырвалось у него. – Если сосиски, запеченные в сыре, такие же вкусные и привлекательны, как печеная картошка, я буду совсем очарован. 
У него оставались сомнения насчет запеченной картошки в мундире. Бабушка делала ее в чугунке. Кажется, это называлось, картошка по-деревенски. Они чистили отваренную картошку, окунали в масло и ели. Или бабушка молодую картошку очищала от кожуры и обжаривала на сковороде. Чтобы есть картошку, порезанную на дольки, запеченную с кожурой в духовке… Этого он еще не пробовал. Но после первой же съеденной картошки он отдал предпочтение именно ей. Кожура представляла собой запеченную тонкую корочку и добавляла особого вкуса.
- Вкусно, - говорил он и улыбался.
- Я тебя буду так кормить, что ты будешь мне все время говорить «вкусно».
- Странно, мы знакомы с тобой сутки, а кажется – вечность, - удивился он.
- Да, -  сказала она и замерла. – Неужели всего сутки.
- Даже меньше…
- Ой, я забыла маринованные корнишоны. Замри… Я сейчас… - Она поднялась, подбежала к сумке и достала из нее стеклянную банку с огурцами. – На, открой, - попросила она.
Он открутил крышку и подал ей. Она пальчиками достала из банки один огурчик и положила ему в тарелку, потом пальчиками достала второй огурчик и положила себе в тарелку.
- Извини, что я пальчиками.
- Из твоих рук все становится еще вкуснее, Моя Роза, - сказал он и улыбнулся. – Подожди. Нам нельзя наедаться, потому что у нас впереди баня. И еще, мы забыли вино.
- Да, действительно. 
- Но это после бани. То, что мы сейчас сделали, называется перекус перед баней. Теперь нам нужно заварить чай.
Он включил чайник на приставном столике и достал с полки чаи.
- У Вадика здесь хорошие чаи. Он в этом разбирается.
- Можно я для нас чай заварю?
- Можно, - сказал он и уступил ей место у столика с чайником, а сам принялся смотреть, как она хозяйничает.
Каждое ее движение было пропитано любовью и все ее наполнение трогало его за все чувствительные места.
- Накрой чайник петушком, - сказал он и указал рукой на расшитую своеобразную варежку, хранитель тепла, в виде расшитого петуха с гребешком сверху.
  Она накрыла заварной чайник хранителем тепла в виде петуха. 
- А теперь, сударыня, я приглашаю вас отправиться в парную.
Он взял ее за руку и подвел к лавке около душевой кабины рядом с парной.
- Раздевайтесь, - играя сверх вежливость и обходительность предложил он. 
- Спасибо, сначала вы, - принимая его игру, ответила она.
- После вас, сударыня.
- Не беспокойтесь.  Это я после вас.
Он, выражая нарочитое послушание, снял халат.  Она отвернулась и ждала. Он набросил на бедра полотенца и, обмотав им талию, натянул концы один за другой и скрутил на боку так, чтоб полотенце не раскрутилось.  Она по-прежнему ждала.
- Это что за зал ожидания? 
- Вы ступайте, парьтесь. Я вас здесь подожду.
Она улыбнулась. Ее улыбка показалась ему странной.
- Что за фокусы?  И почему снова на - вы? 
- Лучше я что-нибудь еще приготовлю.
В этот момент он понял, что с ней происходит.
- Иди сюда, - он взял ее за руку и притянул к себе. - Ты стесняешься?
- Да.
Он обнял ее.
- Тебе надо, чтобы я выключил свет, зашторил окна?
Она опустила голову.
- Темнота скрывает шрамы, - тихо сказала она.
- Темнота скрывает шрамы и обнажает прекрасные души.  Если душа прекрасна, ее не могут испортить шрамы.
Он поцеловал ее в мочку уха, в щеку, в губы. Она не ответила ему.
- Мы одно целое. Не нужно смущаться.  Я тебя раздену, попарю, и помою, как лучший банщик. Так весеннее солнце купает нагие тела. Так пчелка порхает вокруг цветка и обмахивает с него пыльцу. Так папа купает свою любимую дочку.
- Меня всегда купала мама, - сказала она.
- Я сделаю это еще нежнее.
Он поцеловал ее, прижал к стене, и она в его руках начала таять.   Он ничего не мог поделать с собой, целовал ее и делал руками то, что должен был делать. Он раздевал ее. Она не сопротивлялась. Дыхание становилось бурным и сбивчивым. Он снимал с нее халат. Его руки любили ее. Его губы сливались с ее губами. Ее груди рвались ему навстречу. У них не было сил для любви, но они не могли оставаться друг без друга. Ее талия ждала его рук, а бедра восторгов.  Его руки подрагивали от нетерпения. Он сдерживал себя, казалось, долго-долго, как будто целую вечность и теперь летел голубем, пикировал ястребом, скакал необузданным жеребцом, несся ураганом. Ее груди стремились к нему. Ее сосцы касались его груди и становились горячими.  Он держал ее за талию и целовал губы. 
- Свет нам не будет мешать, - говорил он.
Ее губы отвечали ему слабо, робко, скромно. Он прижал ее к себе и принялся целовать со всей страстью своей сути. И она ответила ему. Ее губы теряли страх. И она ответила ему тем же. Между ними ничего не оставалось. Горячие тела соединились и сливались. Они истекали соком и искали друг друга. Искали ходы соединения и подходы сближения. Она слушалась его. Он помог ей раздвинуть ноги. Она ждала его и стонала от предвкушения. Он вторил ей и стремился к ее сути. Он желал ее, хотел войти, чтобы ощутить и познать еще раз всю. Он стремился испытать с ней верх блаженства, как это было первый раз. Она двигала бедрами и тоже, словно искала его, не желая дольше оставаться без него. Они стремились друг к другу и ничто им не могло помешать соединиться, ни то, что они стояли, ни то, что огни недавно друг друга любили. Им помогала только стена.   Она надежно помогала держать им равновесие. Он искал ее, искал и нашел. Они словно увидели друг друга в толпе и побежали навстречу. И дальше все. Они соединились в поцелуях любви. Он восходил к ней, к ее душевным богатствам и постигал ее. Они двигались и замирали. И толчки их сердец сливались с толчками их тел. И любовь одного перетекала в другого. А любовь другого орошала его проникающую суть.  Они текли в водах страсти и наслаждений, не знали, ни времени, ни обстоятельств, ни горя, ни бед. Она то всхлипывала, то постанывала. И он вторил ей и заполнял водами своей любви. Они таяли, затихали и усмирялись. Она откинула голову назад и уперлась в стену. Он целовал ей грудь,  сосал, как младенец. И его пот страсти и желания смешался с ее потом страсти и желания.  Чтобы она не упала, он подставил ее телу колено, и она словно теряла себя в пространстве, куда-то летела и не могла упасть.
- Держи меня, - шептала она сладко. – Держи…
- Держу, - шептал он и целовал ее.
И так у стены они забылись легким коротким сном. Это был не сон, а короткое забытье. Он все по-прежнему держал ее коленом и не давал падать и опускаться на пол. Взял рукой ее за щеку, повернул к себе и поцеловал. Она счастливо застонала.
- Мы пойдем париться? – спросил он с тихим и нежным стоном.
- Подожди… Подожди немного, - попросила она.
- Да, конечно.
- Не торопи меня. Я еще не вернулась.
- Откуда? – едва улыбнулся он.
- С вершин блаженства.
Они стояли прижавшись друг к другу. Она мягкая и податливая. Он, терпящий боль в колене и ожидающий ее возвращения. Боль в колене его беспокоила меньше, чем его любимая. Он отдал ей свое колено на растерзание и терпел. Ногу начинало немного сводить в икроножной мышце. Он поцеловал ее, взял за талию рукой.
- Ты вернулась? – спросил он.
- Да, я вернулась. И снова хочу принадлежать тебе.
Он улыбнулся, отнял ее у стены. Она стояла и немного пошатывалась.
- Я такая счастливая, - сказала она и кулачком правой руки уперлась в свою переносицу. Глаза ее были закрыты. Он посмотрел на ее прекрасное тело с новым восторгом. Ему показалось, что он мог влюбиться только в ее тело.   
Они стояли, как две перевитые ивы. В них было что-то такое, что бывает в людях, которые только что коснулись земли после падения с неба. Высота полета еще жила в них.
- Мы приземлились, - сказал он.
- Да, - улыбнулась она.
- Скажи мне…  Иди ты в баню.
- Иди ты в баню.
- Только вместе с тобой, - ответил он. – Нас ждет парилка.
- Я хочу пить.
- Мы можем выпить чаю. Он как раз заварился.
Он взял ее за руку, подвел к дивану и посадил.
- Сейчас я приготовлю чай…
- Можно это сделаю я? – спросила она.
- Нет уж, сиди.
Он снял с чайника петуха, налил в чашки заварившийся горячий чай и протянул ей чашку. Она взяла ее двумя руками и отпила один глоточек.
- Пей-пей, - сказал он, налив себе чая и наслаждаясь им.   
- Пью, - улыбнулась робко она.
Он взял со стола матерчатую белую салфетку и притянул ей.
- Что? – спросила она.
- Пот на лбу… - ответил он.
Она одной рукой продолжала держать чашку, другой взяла салфетку и вытерла пот на любу.
Они допивали чай и любовались друг другом.
- А теперь, Моя Роза, я поведу вас париться, - сказал он. Взял за руку и повел к парной.
Перед парной на вешалке висели банные войлочные шляпы, веники и полотенца. Он надел одну шляпу на себя, другую надел на нее.
- Мы довольно элегантны, - сказал он, имея в виду, что они в шляпах и без всего.
Она улыбнулась. И они вошли в парную. Градусник показывал девяносто градусов.
При входе в парную на полке справа, лежали белые простыни.
- Это вам, чтобы вы чувствовали себя вполне комфортно.
Он угадал ее желание, потому что она сразу скрыла себя под простыней. Что вызвало у него улыбку.
- Я на нижнюю полку, - сказала она и села с простыней на нижнюю полку.
- Я, с вашего разрешения, займу верхнюю полку… Исключительно, не чтобы мне досталось больше пара, а чтобы, если  падать сверху, так на прекрасную леди, - улыбнулся он.
Они молчали.
- Я люблю баню за то, что она лишает человека способности мыслить, философствовать, дает отдохновение, очищает его голову, сердце и душу для новой жизни, - сказа он. – Она очищает человека от шлаков и от всего плохого. Вот сейчас поры открываются и из тебя выходит негатив. Он стекает с тебя, впитывается в полотенце, простынь. Тебя наполняет энергией воскрешения. Главное не перебрать с паром.  Нужно вовремя выйти и попить чая, чтобы потом снова зайти и продолжить очищение до самого донышка.
Он с верхней полки посмотрел на нее. Она сидела, прислонившись спиной к стене и поставив ноги перед собой.
- Тебе там хорошо?
- Хорошо.
- Отдайся бане, как мне, - попросил он ее.
- Не могу, - улыбнулась она. 
- У тебя лоб мокрый. Баня забирает тебя к себе. Ты вся пропотела и стала легкой.
- Да.
- Пора пить чай.
Они вышли, пили чай и снова парились. На второй раз он облил ее холодной водой из ведра, которое висело перед помывочной. Он вышел первым и дернул за веревку, когда она выходила следом. После этого на нее сразу вылилось ведро воды. Они оба смеялись. Через некоторое время она вышла первой из парной и позвала его за собой. И, когда он вышел следом, она тут же дернула за веревку. Ведро, стоявшее над входом в помывочную, опрокинулось и вылило на него холодную воду. 
Они оба смеялись.
- Все! Все! Квиты, - смеялся он.
Они снова пошли в парилку. И так они парились до изнеможения, пока тела не превратились легкие, податливые, пустые, звенящие и свободные от всего оболочки.
- Я буду мыть тебя сам, - сказал он, когда они последний раз вышли из парной.
- Я хотела бы принять душ.
- Нет, сначала я тебя обмою водой из ковшика.
- Ладно, - согласилась она. – уловив его интонациях что-то важное для него. 
Она зашла в душевую кабинку и оглянулась. Он налил в деревянную бадейку воды, поставил около кабины, взял деревянный ковшик, зачерпнул им воду из бадейки, занес ковшик над ней и стал тихо лить воду на ее макушку. Вода стекала по ее телу и делала его чудесным и необыкновенным. Он снова зачерпнул воду черпаком и одной рукой стал поливать на нее воду, а другой смывать ее с тела. И вот, когда тело запищало под его поглаживающей рукой, он понял, что она чиста. 
- Вот, если бы ты сейчас подвинулась, - сказал он.
- И что?    
- Я бы принял с тобой душ, - сказал он со светлой улыбкой.
- Позже, не сейчас, ладно, - попросила она. – К тому же здесь места мало.
И теперь он услышал в ее интонациях такое, что заставило его уступить.
- Пожалуйста, - сказал он.
Она с таинственной улыбкой, закрыла дверь душевой кабинки и принялась мыться. Похоже, она сама получала от этого большое удовольствие. Она мылась и не переставала. А он стоял и смотрел на нее сквозь едва прозрачное стекло кабины. В какой-то момент он поймал себя на том, что снова залюбовался ей.  Она не представляла, что он стоит рядом и подглядывает за ней, отдаваясь полностью воде. Ему стало неудобно, он отошел к столу и сел на диван.
Она плескалась в душевой кабине еще некоторое время и вдруг вода затихла.
- Полотенце на вешалке, рядом с кабиной, - сказал он.
- Спасибо! – сказала она и вздохнула. -Так хорошо!
Он не утерпел, вышел из-за перегородки и посмотрел на нее. Она вытирала волосы. Его взгляду снова оказались доступны ее бедра, талия, руки.
- Не смотри на меня, - попросила она.
- Я жду, когда тоже смогу принять душ, - лукаво улыбнулся он.
- Подожди немного, - попросила она.
Он отвернулся, направился к столу и сел на диван.
- Ты же хотел принять душ, - сказала она, появившись из-за загородки в белом халате. 
- Вот ты можешь оставаться одна, а я нет. Меня так и тянет к тебе.  И скажи мне, как я могу идти мыться без тебя?  Как?.. Моя Роза! Я думал, ты меня тоже будешь поливать из ковшика. Так в детстве меня купала мама.
- Хорошо, я могу тебя искупать. Только я хотела накрыть стол. И разогреть еду.
- Один ковшик, - попросил он. – Вылей на меня один ковшик, - канючил, словно маленький ребенок, тоненьким голоском он.
- Ну, хорошо, - засмеялась она. – Один ковшик. 
- Скажи еще… - попросил он.  - И столько, сколько ты захочешь.
- И столько, сколько ты захочешь, - снова засмеялась она.
Он зашел за перегородку, скинул полотенце и встал в душевую кабину. Она подошла, взяла бадейку, налила в нее теплой воды и поставила на табуретке рядом с кабиной.
- Стой!.. Закрой глаза…
Она зачерпнула деревянным ковшом воды, занесла ковш над его головой и полила воду.
Вода потекла по нему сверху вниз, расчесывая его волосы, шевеля волоски на груди, на шее и спине. И ему показалось, что он стоит под водопадом с теплой водой.
- Как хорошо, - сказал он. – Еще! Еще, пожалуйста!
И она поливала его еще и еще. И так до тех пор, пока вода в бадейке не кончилась. 
- Спасибо!
- Принимай душ и вытирайся. Я накрываю на стол.
- Ага!
Он закрыл дверку и включил душ. Капли душа застучали по телу, призывая его к жизни. Он шампунем обогатил тело и голову, вспенивая его на себе, после чего стал смывать с себя пену водой из душевой лейки. 
Он вытер себя полотенцем, надел халат и освеженным пришлепал к столу.
- Вот и я, - сказал он, принюхиваясь к приготовлениям.   
- Я освежила стол салатом из редиски и лука, - сказала она, - и разогрела картошку в мундире с сосисками и сыром на сковороде.
- Прелестно, - отреагировал он. – Только я не вижу основополагающего...
Он отправился к сумке, стоявшей у двери, за вином.
Она села на диван. Он взял в столе штопор, открыл вино и поставил на стол.
- Фужеры, - вспомнил он. - Где они лежат?
Он встал, из шкафчика достал два фужера и сел за стол. Выждав несколько секунд, пока она положит в тарелки картошку и сосиски, он налил вина в фужеры.   
- Давай за нас, - сказала она.
- За нашу встречу, - добавил он.
- Нет, за нас, - торопливо перебила она его.
- Хорошо, за нас, - согласился он.
Они чокнулись фужерами и выпили вина.
- Вино хорошее, - отметил он.
- Я выбирала, - ответила она. – Без хвастовства скажу, что в вине я разбираюсь.
- Ты хотела сказать, не без хвастовства, - улыбнулся он, принимаясь за картошку, которая ему особенно пришлась по вкусу.   
«Надо же, - подумал он, - самое вкусное мы всегда срезаем ножом. Корочка такая аппетитная…»
- Картошка прелесть, на пять с плюсом, - оценил он ее кулинарные достижения.
- Следующий раз я тебя снова чем-нибудь удивлю.
- Не сомневаюсь.
Доедая кусочек сосиски с сыром и картошкой, он снова налил в фужеры вина.
- За наше счастливое будущее! – провозгласил он.
- Правда? – сказала она, и глаза ее прослезились.
- Несомненно, - ответил он.
Они выпили и принялись закусывать.
- О чем ты думаешь? – спросил он, заметив, что она в мыслях унеслась куда-то далеко.
- О папе, - ответила она.
- Нужно потерпеть и все выяснится.
Она кивнула и спросила:
- Что мы будем делать?
- Любить друг друга, - ответил он, тоже задумываясь.
- Я серьезно, - сказала она, заметив в его словах некоторую самоиронию.
- Мне нужно будет съездить в клуб, - сказал он.
- Не нужно, - попросила она. – Зачем тебе ехать в клуб?
- Это моя работа.  Я должен понимать, есть она у меня или нет. Слишком много произошло за последнее время.
- Ты не хотел бы оставить свое занятие пением?
- Я не спел еще свою песню. Понимаешь, у каждого человека есть своя главная песня. И пока он ее не споет, он не сможет жить дальше. Он не будет чувствовать себя состоявшимся.
- Мы могли бы уехать за границу и жить где-нибудь в тихом местечке у моря.
- Но сначала я должен спеть свою главную песню.
- У меня есть свои деньги на жизнь. И папа мне кое-что оставил. Нам бы хватило средств.
- Послушай, у меня есть материал для записи в студии. Я собирался делать концерт на престижной площадке. Мне хочется спеть свою главную песню.
- Хочешь я стану твоим продюсером?
- Это заманчивое предложение. Спасибо! Но сначала мне нужно оглядеться, чтобы понять, я в яме или на подходах к вершине.  Знаешь, мы в студенческие годы ходили с друзьями в горы. Издалека ты очень хорошо видишь вершину.  Но чем ближе ты к ней подходишь, тем она словно становится незаметной, невидимой. Ты поднимаешься на вершину и думаешь, что это она. Но это оказывается лишь промежуточная вершина на подступах. И тебе нужно спуститься немного вниз, чтобы подняться, затем еще выше. И так происходит несколько раз до тех пор, пока ты не окажешься действительно на вершине. И каждый раз тебе кажется, что ты восходишь уже на вершину, потому что дико устал и ноги ноют и еле двигаются. Но и это оказывается не вершина. И когда ты достигаешь своей вершины, нет сил радоваться. Удивительно, да?
- Да, - согласилась она. – Я переживаю за тебя. Эти люди сделали что-то папой.
- Но нам же надо выяснить, что с ним случилось.
- Можно я ему позвоню?
- Позвони, только не держи долго телефон включенным.
Она включила телефон и позвонила отцу. Трубку никто не взял.
- Не берет, - сказала с грустью она.
- Не огорчайся. Возможно, он где-то прячется.
- От кого он прячется?
- Не знаю. Выключи телефон. Мы здесь пробудем несколько дней, и я постараюсь через друзей все узнать.
- Я боюсь за тебя. Ты ведь меня не бросишь?
- Нет, - сказал он, посмотрел ей в глаза и добавил уверенно. – Мы останемся с тобой навсегда.
- Мы будем вместе?
- Конечно, - твердо ответил он. – Давай наведем здесь порядок и вернемся в дом.
- Я сама наведу здесь порядок. Ты посиди…   
Она вымыла посуду, собрала продукты в пакеты, уложила в сумку. Мусор положила в мусорную корзину. Использованное белье бросила в корзину для стирки.
Он проверил, что выключена парилка, выключил везде свет.
- Я завтра приду и все перестираю, - сказала она, показав на корзину с использованным бельем.
Он удивленно посмотрел на нее.
- Здесь есть стиральная машина, утюг и гладильная доска, - со знанием дела сказала она. 
- Мария Александровна все уберет.
- Я не привыкла, чтоб за мной убирали. 
 Они вышли из бани, закрыли дверь на ключ и пошли к дому.

В доме они уселись в зале напротив камина.
- Немного прохладно, - сказала она.
- Я разожгу камин, - сказал он и подал ей плед, который лежал рядом на стуле с обивкой в крупную клеточку, точно такой, какой был обит диван, на котором они сидели. – В этом зале прохладно и летом, и зимой.   
Он открыл тумбу при камине, достал оттуда несколько поленьев, положил в камин. Из тумбы он достал таблетки для розжига и зажигалку. Сначала он зажег зажигалку, от нее зажег таблетку для розжига камина. Он положил таблетку для розжига под оттопыренный край коры березового полена. Постепенно пламя занялось.
Он подошел к дивану.
- Привстань, я подвину диван ближе к камину.
Она встала и помогла ему подвинуть диван.
Они сели и стали смотреть на огнь. Она придвинулась к нему, положила голову ему на плечо и накрылась пледом.
- Теплее? – спросил он.
- Да, - ответила она. 
Бревна потрескивали в камине. Огонь лизал тишину. От почерневших поленьев отрывались светящиеся искры, как кометы постепенно гасли и улетали в неизвестность.
- Можно задать тебе один вопрос?
- Я слушаю тебя.
- Скажи, ты меня, правда, любишь?
- Люблю.
- За что? Ты такой весь артист, красивый, успешный. А я? Какая я?  Какой ты меня видишь?
-  Ты?.. Страстная тонко организованная и тонко чувствующая натура.  Я тебя сейчас воспринимаю в целом. И не могу это целое детализировать и разлагать на составные части. Мне кажется, ты для меня что-то большое. А большое, как известно, видится на расстоянии. 
- Почему ты выбрал меня? Почему?
- Потому что ты ни на кого не похожа.
В этот момент перед ним явственно мелькнул эпизод в клубе, когда они сидели с Доком за столиком и тот дал ему деньги и просил приударить за его дочкой. Это всплыло перед ним неким укором. И ему показалось, что он сейчас лжет, нарочно обманывает ее. Но вдруг он понял, что это не так и что он искренен. Он постарался себя в этом убедить и подумал о том, что когда-нибудь он расскажет ей об этом и все объяснит.
Они помолчали. Огонь танцевал на дровах танец под названием «Пожирание древесины». Он то поднимался, возвеличивался и, извиваясь, истончался, то опускался и начинал лизать обгоревшие поленья.
- Расскажи мне что-нибудь, - попросила она тихо.
За окном вечерело.
- Что? - спросил он.
- Что-нибудь, - попросила она и потерлась носом о его плечо.
- Хочешь, я тебе расскажу сказку? – неожиданно спросил он. – Эту сказку еще никто не слышал. 
- Сказку?.. – удивилась она. - Да, расскажи мне сказку.
Он посмотрел за окно. Это короткое повествование в виде сказки пришло к нему в голову только что. Оно пришло к нему, как приходят слова для песен. Это был образ, который требовал наполнение содержанием в виде выстроенных слов. 
- Слушай, сказка называется «День и Ночь».

«Это произошло однажды, как и все остальное, что происходит в жизни и потом повторяется вновь и вновь. Однажды они встретились. Он и Она. Ее звали День, а ее звали Ночь. И они очень полюбили друг друга. Так бывает. И, когда они встретились, то поняли, что не могут жить друг без друга. Это была любовь с первого взгляда. День при первой возможности спешил к Ночи, чтобы с ней встретиться.  И Ночь стремилась к нему. И они сливались так, что иногда нельзя было понять, что это День или Ночь. Они словно переходили один в другого. И когда День приходил к Ночи, это была необыкновенная радость встречи, и тогда он покрывал ее собою всю. И у них рождалась дочка Утро. И Ночь тоже всегда и всей своей сутью, и всем существом стремилась ко Дню. И когда она приходила к нему, то покрывала его всего и тогда у них рождался сын Вечер. И так они приходили друг к другу, любили друг друга и у них рождались то дочка Утро, то сын Вечер. И у них было много детей и много счастья. А жизнь на Земле продолжалась и продолжалась. И так это все шло и идет по сей день».
Он замолчал. Она тоже молчала.
- В этой сказке есть одно огорчительное, - сказал он.
- Что? – спросила она.
- То, что им всегда приходилось расставаться, - сказал он и замолчал, как будто в этой фразе скрывалось что-то непостижимое, пророческое, важное. 
Они оба это почувствовали и замерли. Он посмотрел на нее и вздрогнул. Она плакала. Он спросил ее:
- Что ты плачешь?
- Я узнала в этой сказке тебя и себя. Это сказка о нас с тобой.
Они помолчали.
- Знаешь, - сказал он, - это был лучший день в моей жизни.
- И в моей… А почему был? Он еще продолжается.
- Да. И пусть он никогда не кончается. 
- Мы будем жить в нем до последней секунды. И пусть будет так всегда. 
Огонь догорал в камине. Угли пылали вечерним заревом.
- Пора ложиться спать, - сказал он и поднялся.
- Так не хочется отсюда уходить.
- Мы еще завтра сможем провести вечер. И у нас еще будет много вечеров.
Она откинула плед, залезла ногами в теплые тапочки, которые нашла у входа в дом, и встала.
Он посмотрел на сумку с едой.
- Ужинать больше не будем?
- У нас был сегодня завтрак, который плавно перешел в обед и в ужин, - улыбнулась она и захватила с собой только сумочку.
Он обнял ее за талию, и они пошли  по лестнице наверх, соизмеряя шаг так, чтобы касаться друг друга бедрами и плечами.
- Кто-то приготовил нам постель, - заметила она при входе в их комнату.
- Мария Александровна постаралась, - сказал он, включив при входе свет.
Кровать в их комнате оказалась приготовленной ко сну. Постель заправлена свежим бельем и уголки одеяла отогнуты так, что под них оставалось поднырнуть, чтобы отдаться сну.
Она повернулась к нему лицом, обняла за талию, прижалась к груди и сказала шепотом:
- Я тебя никуда от себя не отпущу.
Он обнял ее за плечи.
Они некоторое время стояли так. Он попробовал разжать ее руки, которые смыкались у него за спиной. Она его не отпускала. И он улыбнулся, склонил голову и поцеловал ее в мочку. Они ниже опустила голову.
- Черепашка спряталась в панцирь? – усмехнулся он.   
- Черепашка не хочет тебя отпускать.
- Почему?
- А вдруг что-нибудь случится? Что-нибудь страшное… Поклянись, что мы никогда не расстанемся.
- Клянусь, - помолчав, серьезно сказал он.
- И я клянусь, - сказала она. – Мы клянемся, что никогда не расстанемся и будем любить друг друга вечно, до конца своих дней.
- Клянемся, - повторил он.
-  Нет, ты скажи точно так же, как я сказала.
- Мы клянемся, что никогда не расстанемся и будем любить друг друга вечно до конца наших дней.
- Теперь я тебя отпускаю, - сказала она и раскрыла объятия.
- А я тебя не отпускаю, - сказал он и обнял ее.
- Какой хитрый! – сказала она и снова обняла еще сильнее.
 Он посмотрел на постель. Та поманила его так, что он затрепетал, взял Виолетту на руки, донес до постели и опустил на нее.
- Ты меня теперь всегда будешь носить на руках?
- Буду.
- И раздевать на ночь тоже будешь?   
Он принялся ее раздевать. И первым снял платье с фиолетовой вставкой на талии. Медленно, ласково, нежно, едва касаясь руками. И сам он себя почувствовал воздушным, легчайшим облачком. И она чувствовала его касания и помогала, проявляя волшебную покладистость. И это была у них такая игра. Они едва касались друг друга. Он раздевал ее. Она раздевала его. И когда между ними ничего не оставалось, никакой материи, он придвинулся к ней и приник устами к ее устам. Они снова едва касались друг друга. Их окутывала нежность и чуткость. Они чувствовали друг друга и угадывали намерения по малейшим движениям.  И оба чувствовали, как становятся крепче их чувства и тела. Как они наливаются соком любви и обожания. И между ними вновь потекли токи взаимного желания, которые наполняли их чувствами до краев. И края стали переполняться и соки чувств стали переливаться через края.  Они потекли навстречу друг к другу.  И их нежность перешла в страстность. А слабость и неуверенность от стремления к мечте и желания обладания ей обрела силу.  И каждый из них давал силу другому. Их объятия становились крепче, поцелуи ярче, сочнее. И он проникал в нее через поцелуи. И она проникала в него через поцелуи. Он целовал ее сосцы и губы попеременно. И она млела от его прикосновений и прижималась сильнее, чтобы ощутить его тело. Она ждала его и уже не могла без него ни дышать, ни чувствовать себя. Она отвергала себя, как отдельную часть от него.  И она знала, что все близко, что он близко и он войдет в нее и узнает снова, какая она есть, узнает всю ее глубину.  И он чувствовал, что она ждет его и стремился к ней, сдерживая себя, чтобы накалить жар чувств сильнее, чтобы обрести твердую решительность и силу проникновения. И он искал, искал соединения с ней, нашел ее желанную и манящую суть и вошел, ощущая горячий прием. И они задвигались, сливаясь и отдавая все свои соки друг для друга. Они опустошали себя, освобождаясь от соков, и снова наполнялись ими. И горячий проливающийся восторг достиг кульминации, и они возобладали друг другом под длящуюся бесконечно сладкую судорогу. И ощутимое землетрясение бурных чувств колыхало их над землей, и вулкан его чувств выплескивался из него в нее все главное, орошая ее глубину. И она навстречу ему истекала соком, который омывал его мост любви, который он построил между ними, и который входил в нее давая им новую жизнь. И они снова текли по реке счастья и забвения. Их несло в море любви. И они сознавали это и выражали легкую послушность. Она теряла себя и находила вновь и вновь в объятиях любимого человека. Она отдала себя всю и ничего не оставила кому-то еще. Он обнимал ее и боялся потерять, отчего вздрагивал и прижимал ее к себе сильнее.
Они засыпали в объятиях друг друга. И когда руки или ноги начинали ныть, они шевелились и меняли позы, не разнимая объятий.

Полная версия опубликована на платформе Литресс