Старший брат

        Я нередко слышала от девочек пожелание иметь старшего брата (у кого их нет). Они, наивные, думают, что старший брат стал бы защищать и опекать их. Возможно в большинстве случаев так и есть, но не всегда, к сожалению. Бывают братья, которые не только не защищают своих сестер, а, напротив, мучают их, как только могут. Такой брат, по странной прихоти судьбы, был и у меня, старше меня на два с половиной года, который с самых ранних лет только и делал, что издевался надо мной. Может, Господь бог хотел таким образом закалить меня и подготовить к будущим испытаниям, потому что без такой закалки я вряд ли смогла бы выдержать все свалившиеся на мою голову несчастья.
        У меня с братом с раннего детства были очень странные отношения:  врозь мы скучали друг по другу, а вместе постоянно дрались. «Два идиета», - сказала бы моя покойная бабушка, будь она жива. Родители просто с ума сходили: «Что это за наказание? У всех дети как дети, а это просто бандиты какие-то растут!» Но ничего не помогало: ни увещевания матери, ни ремень отца, которым он периодически нас потчевал в наивном стремлении сделать нас послушнее. Наоборот, чем больше нас били, тем злее мы становились. Даже соседские дети были в курсе нашей домашней войны, а дружки моего брата со смехом советовали ему  повесить на двери табличку «Осторожно! Злая сестра!»
        Мы были очень похожи с братом, ну просто одно лицо в двух вариантах, но характеры у нас были совершенно разные, даже, я бы сказала, во многом противоположные. Я была  усидчивой, ответственной, училась хорошо, уроки делала сама, никто не стоял над душой;  утром тоже вставала сама и шла в школу. Дома старалась помогать матери со стиркой и уборкой. Брат же – учился кое-как, на тройки, хотя и был способный; уроки делал лишь тогда, когда родители стояли рядом и помогали решать задачки. Поднять же его утром в школу – это было просто героическое деяние. Вначале в комнату заходил отец и говорил: « Женя, вставай!» - «Угу», - отвечал он и переворачивался на другой бок. Потом заходила мать и тоже пыталась его поднять. Ей он тоже отвечал: «Угу!» и снова засыпал. Тогда родители, объединившись, буквально стаскивали его с кровати. Тогда он шел, наконец, в ванную, смачивал водой два пальца, протирал ими глаза и шел завтракать. Я просто со смеху умирала каждый день, наблюдая за его подъемом. По-моему, излишне говорить, что дома он ни за что не брался, даже кровать за него заправляла я. Придя со школы, он забрасывал подальше свой портфель и бежал на улицу гонять мяч или просто бегать и прыгать с пацанами. Я же вначале делала уроки, а потом шла гулять. В детстве я была очень серьезной и всегда помнила о том, что я должна сделать; это с годами, быть может под влиянием брата, во мне проявилась какая-то бесшабашность. Вечером родители обязательно проверяли его дневник (в мой они никогда не заглядывали), в котором красовалась тройка или жирная двойка.  И тут начиналось: отец, брызгая слюной, начинал читать ему мораль, удивляясь, откуда берутся такие бестолковые дети; растолковывая ему, что, если он будет так учиться, из него никогда ничего не выйдет, что он станет в конце концов каким-нибудь ассенизатором, и больше ему не на что рассчитывать, говорил, что по нему тюрьма плачет и так далее. Брат во время этой проповеди тихонько сидел на диване и задумчиво разглядывал рисунок на обоях. Видно было, что он ничего не слышит из того, что ему втолковывают, а витает где-то в облаках, возможно, обдумывает очередную шалость. Иногда отец, выведенный из терпения, брался за ремень. Тогда нередко попадало и мне, для профилактики, я так полагаю, но чаще из-за того, что брат привычно сваливал всю вину на меня.
        «Кто это сделал?» - ревел отец, придя домой и видя залитую чернилами скатерть или разбитую вазу.
        «Аленка!» - радостно кричал брат, выбегая из своей комнаты и даже не пытаясь сдержать довольную улыбку, когда отец, сгребя  меня в охапку, устраивал экзекуцию.
       Я же привычно молчала. О, я была слишком гордой, чтобы оправдываться, а драки с братом закалили меня, и я уже никакого ремня не боялась. Подумаешь, несколько лишних синяков! Они и так у меня не сходили.
      Были мы с братом в детстве очень худыми, буквально, кожа да кости; но, если у меня аппетита не было никакого, и мать, чтобы заставить меня есть, держала наготове конфету или яблоко, то у братца моего аппетит был просто зверский. Он вечно был голодным, и поглощал пищу в огромном количестве. Я удивлялась, куда в него лезет? Но все, что он съедал, нигде не задерживалось, и он оставался все таким же худым с ребрами, просвечивающими сквозь кожу, и впалым животом. Правда, рос он быстро, и лет в 13-14 был ростом уже со взрослого мужчину. Я тоже, сразу вытянувшись, потом уже почти не росла.
      Мне были все же неприятны его подленькие замашки  и желание подставить меня под удар. К тому же и сам он постоянно колотил меня. Все драки начинались по его инициативе, он просто не мог пройти мимо, чтобы не задеть меня; всегда старался или пнуть, или дать затрещину. Но я никогда не жаловалась родителям, поэтому ему все это сходило с рук. Поведение его в школе (не только дома) было просто ужасным. Нередко ему в дневник ставили двойку за поведение или вызывали родителей в школу. То он мышь на уроке выпустит или лягушку, то кнопку на стул учителю положит, то еще какую-нибудь шалость придумает. Особенно он любил срывать уроки, а то и просто прогуливал школу, болтаясь с пацанами по улице. В восьмом классе его чуть было не исключили за плохое поведение из школы, когда он со своим дружком чуть не поджег школу. Стали они бросать в открытые из-за теплой погоды окна  горящую бумагу. Тогда их поймали и отправили к директору. Стали решать вопрос об исключении из школы. Тогда помог авторитет отца, как бывшего фронтовика и офицера Советской армии. Окончив с грехом пополам восемь классов, мой братец поступил в техникум, где также изводил преподавателей своим ужасным характером и склонностью ко всяким дурацким забавам.
       Самой плохой чертой моего брата была жестокость, которую я замечала у него с самого детства. Нет, он не мучил и не убивал животных, жестокость его проявлялась в другом: причинить кому-нибудь боль, физическую или душевную. Мне постоянно доставалось от него. Любил он также поиздеваться: то обзывал, как хотел, то старался высмеять. Но, несмотря на все недостатки, я все же любила его, ведь он был единственным моим братом, товарищем моих детских игр, моим другом-врагом, испытывающим ко мне противоречивые чувства: любви, ненависти, ревности и зависти.
      В детстве я не знала, узнала лишь, когда стала взрослой, по его высказываниям: оказывается, он сильно ревновал меня к матери. Она приносила мне с работы то конфету, то яблоко, а иногда и шоколадку, а его это, оказывается, бесило. Но я была младшенькая, к тому же девочка, и мать чуть не умерла, рожая меня, поэтому, наверно, я ей была особенно дорога, но он этого понимать не хотел; ему казалось, что мать любит меня больше, и потому он злился.
      У него были неконтролированные  вспышки ярости, которых я боялась. В такие минуты он, наверное, не соображал, что он делает. Однажды он запустил в меня тяжелый чернильный прибор. Он с грохотом ударился об стенку и упал, расплескав чернила. Я с ужасом посмотрела на него и представила, что было бы, если б этот прибор попал мне в голову, ведь он был каменный. Наверное, мгновенная смерть. А теперь я хочу рассказать, что однажды произошло с нами, когда он вот также не контролировал себя.
      В то время мне было одиннадцать, брату соответственно тринадцать. Родители смотрели в зале телевизор, а я зашла в нашу комнату что-то взять. Брат стоял у стола. Мне нужно было пройти мимо него. Он привычно пихнул меня, я в ответ попыталась его пнуть и не видела, что он в этот момент схватил со стола перочинный нож, старый, с заржавленным  лезвием. Да, если бы даже и увидела, то не смогла бы уже остановить свою ногу, которая в результате напоролась на нож. Он зашел в правое бедро по рукоятку. Я не почувствовала боли, только увидела, что в ноге у меня торчит нож, а брат, белый, как стенка, с ужасом смотрит на него. Я выдернула нож и присела на диван, потом увидела, как кровь толчками начинает вытекать из раны. Кровь вытекала не просто струей, а какими-то сгустками. Скоро на полу образовалась целая лужа. Мы оба молчали, с ужасом глядя на эту лужу. Тут в комнату вдруг зашел отец и остолбенел, увидев эту картину. В следующий момент он, ухватив брата и что-то крича, поволок его в зал; в комнату вбежала бледная взволнованная мать и, всплеснув руками, заголосила, потом, найдя бинт, перевязала мне ногу и побежала вызывать врача. Я плохо помню, что было потом, кровь стучала в висках, я была в полуобморочном состоянии. Помню только, как приехала врач, сделала мне укол и уложила в постель. Я потом целый месяц ходила на уколы; боялись, чтобы не было столбняка или заражения крови, потому что лезвие было ржавым. Помню, как мать кричала брату: «Что, если ей теперь отрежут ногу?» и как отец ругал его. Потом я уснула, потому что, кроме антибиотика, мне еще вкололи снотворное.
      К счастью, все обошлось, рана моя зажила, и через месяц я уже бегала, как будто ничего и не было. А брата отец тогда так исколошматил, что он несколько лет потом заикался. Но это нисколько не повлияло на его характер, он со временем не стал благоразумнее, только сделался еще злее и по-прежнему продолжал делать пакости  и в школе, и дома.
                26.03.2020 г.