Пиньята

Вот *** уже вспомнишь, с чего всего началось.

Вроде дед, старый коммунарский хрен, чего-то там про свою молодость рассказывал. На Кубе там оно такое видел иль еще в какой Америке. Служил еще при совке в какой-то внешней разведке. По заграницам дохуя мотался. Потом на пенсию вышел и нахуй сразу никому не нужным стал. Оно, в принципе то, понятно, характер у него ****ец склочный. Потом совсем поехал, начало ему мерещиться, что к нему лично генсеки мертвые приходят.

К чему я это. Раз, дед начал про игру заморскую упомянул. Да только сильно бухой уже был, лыка не вяжет. Короче, суть такая, берется глиняная фигурка и туда какая-то ***ня забивается. Не помню уже что. Дед вроде про какие-то сладости говорил. Пенята вроде, аль чего подобное, зовется.

Я смекнул тогда, что нихуя это не игра, а колдовство самое настоящее. И начал об этом у прабабки своей выпытывать, по матушке которая. Бабке лет сто уже, наверное, все в селе шепчутся, что, мол, ведьма она. Корова у кого-то из села околела и к нам тогда с претензиями пришли, мол, оплачивайте. Да только ***в они видали, дядька вышел, топор схватил и самого горластого по черепушку огрел. Третья у него потом ходка случилась, я тогда еще совсем ****юком был.

Так вот. Бабка как про глину услышала, навроде как образумилась, начала говорить, что мол, надо глиняного человечка слепить и запихать туда вещи всякие, которые с человеком сильно связаны. А, потом, какую-то ***ню про гвозди с кладбища и всякое такое подобное. Ебнулась совсем, карга старая.

Короче, я вот чего в итоге удумал. Слепить надо, болванчика этого и всякие, милые семейству нашему, вещи туда насовать. А вот дальше, *** его знает. Бабка говорила тыкать его гвоздями надо, навроде как плохо тому человеку потом будет. Но нам же не надо плохо, оно и так хуже некуда.

Глину я дядьку попросил накопать, он, когда не бухой, прям добрейший души человек. Шутки-прибаутки сыплет, аж заслушаешься.

Дядька особо в подробности вдаваться не стал, натаскал мне ведрами глину. Вину он, навроде как, за собой чувствует. Я когда ****юком был, играл с соседкой нашей в прятки. И вот чего удумал - сарай у нас был здоровый, где сено хранилось. Я туда залез, под сено запрятался, ну теперь точно задавака та с носом останется. И задремал. А дядька сено, как оказалось, в сарай тот вез. Ну и переехал меня на тракторе. Но только не сильно, чуть ниже колен. Короче, ноги мне оттяпали потом. Я по первой еще пытался из дома выползать, но потом бросил это дело.

С чурбанчиком глиняным неувязочка вышла. Все не шел он у меня, то мелкий слишком получится, то трескается и неказистый какой получится. Так и маялся я с недельку, а дядька все ворчал, но глину таскал исправно.

Потом потуги мои отец увидел. Вначале смотрел осовевшими глазами, на следующий день навроде как от похмела отказался и сам за работу взялся. Оно, наверное, понятно, по работе он сильно истосковался. Все умел - и рисовать и лепить и книжки даже какие-то писал. А уж каким агрономом был, диву даешься. Скажет, что вот тут надо поле запахать и пшеницей засеять, работники матерятся, целину то никому не любо поднимать. Зато, потом, урожай, я ебу какой. Хватало и на нужды партиям отправить и себе чутка оставить. Да только этого чутка на весь оставшийся год с лихвой хватало.

Матушка все нарадоваться не могла, уж очень она сильно пироги да блины печь любила. ****юком еще был, как сейчас помню, жрал как не в себя, а матушка все умилялась, вон, мол, какой аппетит у сыночки. Тем же самым пирожком и подавилась. Отец потом горевал долго, но навроде как уже отходить стал, а тут союз рухнул и село наше никому нахуй не нужное стало. Тут батяня и забухал, там как раз дядька с зоны вернулся, составил ему компанию.

Три дня отец что-то лепил. Потом заготовочки эти взял, дядьку подговорил и отправились они еще на трое суток куда-то. Обжигали навроде как. Потом еще три дня прилаживал детальки друг к другу.

И такой любый болванчик вышел, диву даешься. Весь из себя статный такой, ручки, ножки гнутся, ну прям как живой. Пузо у него еще снималось, это я не знаю, специально так или случайно вышло.

И вот, взял я наградной револьвер дедовский, что за службу ему с почестями выдали, иконку от прабабки, что ей по наследству досталась, от дядьки шашки его самодельные, что сокамерник ему сваял, а от отца - книжку его любимую, про искусство. А от себя ничего не добавил, не хочу я себе блага, хочу, что бы родные мои хорошо жили, да бед не знали.

Положил все это в болванчика, пузо на место приладил.

Да только вот незадача вышла, что дальше то делать, я не знаю. Думал долго, что же такого измыслить, что всем нам любо и мило был. Три часа сидел и думал, голова трещит, в глазах муть какая-то, навроде, как будто, дымкой все заволокло. И тут взор мой на стол упал, а там початая водка стоит. Вот же оно. Горькая нам всем люба и мила.

Взял я бутылку и в рот болванчику налил. И тут он глаза открыл. Лежит и смотрит на меня. Слово вроде как пытается вымолвить, да не дается, по первой, ему это.

Так и стал жить он с нами, Гришкой нарекли.

Да такой он умненький получился. С дедом о войне и истории треплется, заслушаешься. С прабабкой о Боге и о том, как лучше домового на Пасху угощать. С дядькой на фене ботает, да сарай починяет. С отцом о литературе всякой, да как бы нам огород грамотно посадить.

И жизнь у нас сразу налаживаться стала. Дед, присмирел, характером исправился, в райцентр доехал, какие-то свои старые связи поднял и мне сразу же инвалидность дали. Прабабка как будто образумилась, в церковь, в какие-то, только ей ведомые, дни сходила и сразу у нас удача помаленьку поперла. Навроде, как не вот уж крупное что-то, а так, по мелочам, нужная вещичка там под руку вовремя подвернется, автобус как раз тогда придет, когда нужно, ну и всякое такое. Дядька с женщиной сошелся, к свадьбе теперь готовятся, у нас жить хотят. Отец книгу свою недописанную в издательство недавно сдал. Говорят, хорошая книга получилось, словом каким-то непонятным называли, запамятовал уже.

Ну, а водку, мы все пить перестали, все болванчику отдаем теперь, он уж очень до этого дела жадный получился.