Нарцисс Араратской Долины. Глава 42

Вернусь в 1990 год, из которого я ушёл в довольно длинные воспоминания об 1987 годе, и сопутствующие этому размышления. Вернусь в тот год белой лошади, когда мне исполнилось двадцать четыре; и я, таким образом, успел прожить два двенадцатилетних обращения Юпитера вокруг Солнца. Человеческая жизнь вмещает в себя, в лучшем случае, восемь таких юпитерианских циклов, - это если он проживёт девяносто шесть лет! Конечно же, он может прожить и десять таких обращений, то есть, ровно сто двадцать лет, но вряд ли это так уж необходимо.  В СССР очень любили писать про долголетие и про то, как продлить свою жизнь на матушке-Земле. Писали, что какие-то пастухи в горном Азербайджане спокойно проживали сто шестьдесят лет, и при этом ни разу не побывали в больнице; и они не употребляли никаких лекарств, и питались очень скромной едой; тем самым доказывая, что человеку мало надо, чтобы жить счастливой трудовой жизнью. Про то, что эти малограмотные чобаны ещё верили в Аллаха, и в жизнь после смерти - про это, разумеется, не писали. Возможно, жизнь им продлевало и то, что они были окружены прекрасной природой, чистым воздухом и любящими их прпправнуками. А кому захочется жить долго, если его никто не любит, и в его жизни нет никакой благородной цели? В таком случае, жизнь превращается в некую каторгу; и жить больше, чем шесть раз по двенадцать лет – совершенно глупое занятие. Да и государству это совсем не выгодно, чтобы люди слишком долго задерживались в этом, довольно суровом, мире. Пенсии, у нас в СССР, были небольшие, но на них можно было существовать. Сам я тогда про пенсию не думал и не размышлял. Я жил одним днём, и питался тем, что Бог подаст. Надо сказать, что с едой тогда были большие проблемы, и здоровой еды на всех граждан не хватало. С голоду, конечно же, мы не умирали, но кушать хотелось часто; и я в те годы был очень худым и мало-откормленным молодым человеком, хотя и довольно болтливым и жизнерадостным, и даже, можно сказать, сексапильным…

                Перед тем, как у меня была украдена сумка с паспортом, военным билетом и остальными менее ценными вещами, я познакомился на Арбате с известным в СССР актёром Кайдановским, который даже приобрёл у меня тогда цветную картинку. Она была нарисована на картоне, размером где-то один метр на 70 см; это был странный профиль с длинным носом. Мало того, актёр оставил мне номер своего телефона и пригласил в гости. Он проживал в коммунальной квартире, рядом с Арбатом, на Поварской улице, - тогда она называлась улицей Воровского. Пришёл ли я к нему сразу или через неделю, - этого я не помню. Самое странное было то, что где-то за год до этого, мне одна барышня, - которую звали Лера, и с которой я танцевал на улице Герцена танцы, - сказала, что я чем-то похож на главного актёра, сыгравшего в фильме Тарковского «Сталкер», роль этого самого сталкера. Вероятно, было некое сходство, но не такое уж сильное. Просто я тогда был очень худой и, даже измождённый, тяготами своей бездомной жизни. Возможно, в моих глазах и светилась некая юная одухотворённость, которая так нравится представительницам женского пола. Фильм же «Сталкер» я смотрел тогда только один раз, в одном ереванском кинотеатре, весной 1987 года. Помнится, что на этом сеансе сидело ещё несколько человек. Фильм мне тогда показался скучноватым, но я, всё равно, досидел до конца. И вот, спустя три года, сам «Сталкер» у меня купил картинку, и даже повесил у себя дома на видном место. Конечно же, мне это очень польстило. В этом была даже какая-то странная мистика. Человек этот мне показался очень вежливым, скромным и добрым. В нём не было никакой фальши и позёрства; никакой надменности и горделивости. Он был старше меня ровно на двадцать лет, и тогда ему было 43 года… И тут опять случилась мистика! Я заглянул в Википедию, чтобы что-то уточнить и обнаружил, что у него сегодня, когда я пишу эти строки, день рождения. Сегодня - двадцать третьего июля, - и ему бы исполнилось 74 года. Почему случаются такие совпадения? Игра ли это моего подсознания или что-то другое, про что я ничего не буду писать, так как не хочу во всё это излишне вдаваться.

                Актёры и певцы были у нас, в СССР,  самыми настоящими небожителями. Даже выше, чем секретари райкомов. Сняться в кино – эта была мечта заветная чуть ли не каждого советского человека. Кино нам заменяло, можно сказать, религию; потому что это и была самая настоящая Религия! Ведь актёр на киноплёнке живёт, если и не вечно, то уж точно больше, чем он прожил на самом деле, и, к тому же, его образ остаётся в памяти миллионов кинозрителей на долгие годы. Вот, к примеру, тот же Олег Даль – живёт в наших сердцах, и не умирает; несмотря на то, что его не существует на Земле с 3 марта 1981 года; когда он, совершенно уставший от жизни и от пьянства, заснул и не проснулся, не дожив даже до сорока лет. Даль продолжает весело шагать «в сказочную даль», в замечательном фильме «Старая, старая сказка», в образе солдата, и напевать песенку; или же, в образе принца Флоризеля, скучая, играть в карты в «Клубе Самоубийц», совсем не догадываясь, что это будет его одна из последний ролей; и вскоре он, на самом деле, окажется Там, откуда никто не возвращается. Мы же будем продолжать видеть его руки, глаза, и слышать его, немного томный, голос… И та же певица Алла Пугачёва, которая спела грустную песню, на музыку хмурого латыша и тайного антисоветчика  Раймондса Паулса, про миллион алых роз, от которой у меня так тоскливо сжималось сердце. О как это воздействовало на мою хрупкую ранимую душу! Все эти фильмы и песни – формировали нас и, конечно же, заменяли нам религию. Советская культура вся была пронизана какими-то мрачными потусторонними вибрациями, постичь которые  мы до сих пор не в состоянии, будучи полностью под властью этих загадочных чар. Кем был бы я, если бы не смотрел советские фильмы и не слушал советские песни?.. Всё моё подсознание пронизано этими порождениями нашего прекрасного киноискусства, как сознание какого-нибудь индуса пронизано образами многочисленных индусских богов и богинь. Поэтому, я и говорю, что советские певцы и актёры – были нашими небожителями. Я не могу выкинуть из своей головы эти образы и их голоса, - они впечатаны туда навечно. И зачем я всё это написал? Это и так всем понятно, и ничего нового я не сказал. Поэтому то, я так и хотел стать киношником, но, как говорится, - каждый сверчок - знай свой шесток…

                В гостях у Сталкера мне посчастливилось побывать несколько раз; и надо сказать, я не особо к нему напрашивался, и был, в этом смысле, чересчур деликатен и ненавязчив; да и как-то всё это было не совсем «в моём стиле». Ожидать от него какой-то там протекции, и заводить нужные связи в мире кино? Я не умел всё это делать, к моему великому сожалению. Это я говорю не для того, чтобы покрасоваться а, даже наоборот, чтобы показать, что во мне жили некие мощные препятствия, не дающие мне вести себя более-менее адекватно в социуме. Судьба мне подкинула возможность общаться с интересным человеком, с которым мечтали просто увидится и сфотографироваться многие советские хиппи, для которых фильм «Сталкер» был шедевром; в котором, Тарковский, можно сказать, выразил духовные чаяния заблудших «в зоне» людей. Я же вообще не умел общаться, - ни с простым народом на его простом русском языке; ни с людьми, которые находились выше меня на иерархической лестнице. Мне это было очень неуютно и, от этого, вероятно, страдало моё дурацкое самолюбие, истоками которого были все эти мои дурацкие гены; и отсюда - искажённый взгляд на окружающую меня действительность, и это проявлялось в моём творчестве. Советские врачи-психиатры назвали бы этот юношеский аутизм - шизоидной психопатией или психопатичной шизофренией; так как других объяснений тогда ещё не было. Вероятно поэтому, актёр, сыгравший Сталкера, и заинтересовался мной, сам, будучи тоже не совсем адекватным представителем советской богемы. И, судя по всему, его за эту особенность, очень уважали коллеги по кино-цеху, и любили многочисленные женщины. Да и мне он понравился, - Сталкер был очень вежлив и обходителен, и внимательно, с лёгкой полуулыбкой выслушивал всю ту чушь, которую я нёс, сидя у него в гостях. А меня, надо сказать, часто «несло», и я мог наговорить разную ахинею, от которой самому было потом стыдно и тошно. Я плохо умел контролировать свой, так называемый, эмоциональный словесный поток и плохо вёл беседу «по существу». Это даже не была болтливость, - это была некая нераскрытая способность нешаблонно мыслить…

                Сталкер иногда подходил к арбатскому забору, где я стоял; и передавал мне приветы, если меня там вдруг не оказывалось рядом. Видимо, ему я понравился своей, именно, «непохожестью» на остальных; чувствовалось, что его тянет к, разного рода, сумасшедшим и чудикам, которых он, видимо, «изучал» для своих будущих фильмов, которые он тогда начал снимать, став сценаристом и режиссёром. Когда я у него побывал в первый раз, то у него там сидело несколько человек гостей; «киношники», с которыми он работал.  Он меня им представил, - вот мол, очень интересный молодой художник с Арбата; а, вот его «картина», которую я прибрёл, и прибил гвоздиками на видное и почётное место, - что-то в этом роде было сказано. Сталкер жил один, если не считать небольшой собачки, которая время от времени нервно и ревниво лаяла. Семьи у него, вроде бы, уже не было. Холостяком он, конечно же, не был, - у него, как я потом узнал из «жёлтой прессы», было несколько жён, и были дети; в этом смысле, он, конечно же, так сказать, не был страстотерпцем и монахом. Актёры, как известно, всё время живут в нервном стрессе, и им, поэтому, необходимо менять жён, чтобы душой не стареть и быть в тонусе. Хотя, молодые жёны не всегда полезны, для душевного спокойствия, - но не буду об этом. Комната в коммуналке, где обитал этот замечательный человек, была довольно большая, - где-то около 50 квадратных метров. Окна выходили на улицу Воровского, - где-то на высоте третьего этажа он жил; и напротив располагалось посольство замечательного африканского государства Судан. Высокие потолки с дореволюционной лепниной; полки с многочисленными книгами; странные картины, которые простой человек, вряд ли, повесил бы у себя дома, найдя их слишком специфическими. Это всё больше напоминало студию писателя-отшельника, который здесь работает и встречает гостей, а живёт же где-то в другом месте. И что самое примечательное, у него уже тогда был компьютер! Я впервые в своей жизни увидел что-то странное  на его рабочем столе, - громоздкий монитор, клавиатуру, мышку. Не могу сказать, что я сильно удивился, потому что мне это всё не особо было интересно. Ну, компьютер, - ну и что. Меня больше удивила сама эта, так сказать, духовная атмосфера, которая скромно царила там; и всё было пронизано неким светом добра и задумчивого спокойствия. «У меня никогда такого не будет», - подумалось мне, - «Я проживу всю жизнь неприкаянным бродягой, и умру под забором!» Возможно, что я не так именно подумал, но точно почувствовал некую грусть от своей той унизительной бездомности.

                Сталкер, как мне показалось, тогда совсем немного выпивал; при мне, он употребил 50 грамм коньячку; и чувствовалось, что у него уже тогда здоровье было неважное. Выглядел он, старше своих сорока с небольшим лет; был бледен, носил небольшую светлую бородку и, явно, много проводил времени сидя перед компьютером за своими сценариями. Конечно же, никто не ожидал, что он даже до пятидесяти не доживёт. И скончается от очередного инфаркта, в той самой комнате, в которой я гостил несколько раз.  За здоровьем он своим не следил, и много курил; при этом ни какую-то там нашу «Яву» или «Беломорканал». Сталкер скручивал самокрутки из импортного голландского табака, на специальной машинке, - которые он и мне любезно предложил покурить. Я тогда ещё не был знаком с карикатуристом Лёшей Ч., который тоже очень любил самокрутки крутить. Сам же я курил всё, что мог тогда раздобыть, - с куревом были большие напряги. Сигареты тогда уже продавались в Москве по талонам, или у спекулянтов по двойной-тройной цене… И о чём мы разговаривали? В основном, об искусстве, - насколько я помню. Ни о девушках, ни о деньгах, ни о политической ситуации в стране, ни о других низменных вещах, которые его явно не интересовали. Чувствовалось, что он уже находится по ту сторону нашей суетливой реальности. Сталкер мне немного рассказал про какие-то свои кинопроекты, которые он мечтает осуществить, - это я помню точно. Он хотел снимать кино на религиозные и мистические темы, - продолжить то направление, которое задал в нашем киноискусстве его учитель Тарковский. К тому же он очень уважал творчество Параджанова, и даже с ним как-то общался и даже немного дружил. Что-то он там мне про него рассказывал, - этого я уже не помню, и сочинять не буду. Это я потом прочёл, где-то там, что Параджанов был у него в гостях, и, напоследок, брякнул весело, со своим чёрным юмором, что Сталкер здесь и умрёт! Сам же Параджанов ушёл Туда, именно тем летом 1990 года… Я мало чего спрашивал, будучи не очень любопытным, и не задавал никаких навязчивых вопросов, про его жизнь, и про сколько у него было жён. Помню я, во второй свой визит, вечерком, зашёл с бутылочкой армянского коньяка; Сталкер чуть-чуть хлебнул, будучи чем-то сильно озабочен. Я тихонько сидел, стараясь быть ненавязчивым, и попивал свой коньячок, и что-то пытался рассказывать; а что, - этого я не помню, - скорей всего, что-то не очень умное. Потом он как-то оживился, и стал мне показывать, как работает его замечательный компьютер. Ну и потом, - про свои сценарии и про свои проекты снять что-то по мотивам рассказов Борхеса. Я был тогда не очень, скажем честно, большим интеллектуалом (коим не стал и впоследствии), но всегда уважал сложную литературу, которую пытался тоже осилить. Вообще, очень сильно ощущалось его духовное Одиночество, и что ему не с кем на равных поговорить на интересующие его темы. Это я могу сказать точно… Что это такое – я смог понять только спустя двадцать лет, оказавшись примерно в его же возрасте.

                Сталкеру больше приглянулись мои большие цветные картонки, которые я тогда красил. Картинки были яркие, наглые и веселили глаз прохожего. К моим же, более мрачным, чёрно-белым графикам он отнёсся довольно прохладно. Да и я тогда как-то, на время, забросил рисование тушью, - мне больше нравилось работать с красками. На холсты же с масляными красками, у меня не было ни денег, ни возможностей где-то это всё хранить… Мастерская у меня, в конце концов,  появилась, но только через пять с небольшим лет. Её я сумел снять через знакомого художника-абстракциониста Виктора Николаева. Самое интересное то, что буквально через несколько дней после того, как я был осчастливлен своим углом в центре Москвы, на Покровском бульваре, - пришла печальная весть, что Сталкера не стало! В самом начале декабря 1995 года, он, как говорится, ушёл из нашего земного мира; так и не успев осуществить те кинопроекты, которые он очень хотел снять, в качестве режиссёра; ни про немецкого мистика Майстера Экхарта, ни другие свои «заумные» фильмы. Вполне вероятно, что он не нашёл спонсора, который бы оплатил его малопонятные задумки. Времена тогда для нашего кино были крайне тяжёлые. Советское кино мучительно умирало, и в стране вообще тогда ничего не снимали; разве что видеоклипы для поп-певиц и рок-музыкантов; и рекламу для «МММ». Я тогда немного взгрустнул, хотя не был у Сталкера в гостях с осени 1991 года. Почему я к нему перестал заходить? Мне трудно сказать. Помню, тогда я принёс к нему очень хорошую серию своих картонок небольшого размера, думая, что он у меня что-то приобретёт;  Сталкер с интересом всё посмотрел, но ничего не стал покупать, да и был он какой-то занятой и замученный. Больше я к нему не заходил. И потом, я вообще ушёл с Арбата, где он бы мог меня как-то увидеть; я перебрался к художественному салону у метро «Октябрьская», там постепенно образовывался новый культурный центр из уличных художников. Это, конечно же, довольно грустно всё вспоминать. Да и зачем мне было к нему заходить? Я ведь не молодая актриса, которой нужна роль и поддержка. Не умел я поддерживать «нужные» связи, и пользоваться возможностями. Это как-то психологически унижало моё достоинство. Больше я ни с кем из кино-небожителей не общался, и как-то Судьба мне ничего такого уже не подкидывала. Хотя, с «киношниками» я пересекался. С одним даже дружил. Это был португальский студент, который учился во Вгике, на режиссёрском факультете, и которого звали