Доставка на Иремель

Дмитрий Онищенко








ДОСТАВКА
НА
ИРЕМЕЛЬ




р о м а н










2020





ЧАСТЬ ПЕРВАЯ





I


Слева за плоским лесистым холмом возникла вдруг и засветилась очень далёкая и чуть горбатая, ослепительно-серая дымчатая трапеция.
- Это он? - Спросила Кристина.
- Кажется, да, - негромко ответил Денис.
- Да, он, - почти неслышно прошептал Виталик, который вот уже минуты три не сводил глаз с видения.
Кристина с Денисом, Виталик с Ариной, две пары, четыре путешественника въезжали по пыльной грунтовой дороге в посёлок Тюлюк Челябинской области, откуда планировали через несколько дней совершить восхождение на гору Иремель. На перекрёстке они свернули влево, углубились в посёлок, видение за хребтами очень быстро исчезло, новенькая «Веста» Дениса затормозила у тёмно-серого магазинчика, что примостился слева от дороги.
Они вышли из машины — и свежий воздух, словно кисель, замешанный на ослепительном вечернем солнце, окатил их с ног до головы. Солнце клонилось за Зигальгу — хребет, что встал теперь за их спиною, точно стена — серо-чёрная с невнятной пестротой в своих многочисленных оттенках. Её скалы-останцы выскакивали на фоне неба через равные промежутки, точно сторожевые башни в крепостном муре либо прищепки на высыхающем пододеяльнике, и были такими же чёрными, как и она сама. Впрочем, всё казалось чёрным супротив этого яркого лимонно-переливающегося солнечного диска, что уже почти касался широкой застылой простыни хребта и готовился к скорому своему поглощению. Справа от заката на загривках скал лежало мутное свежее снежно-серое облако. Дорога, по которой приехали молодые люди, молчаливо уходила вправо и вдаль вдоль Зигальги, параллельно ей, и терялась где-то там в заколдованных вечерних берёзах — на километры и километры.
Маленький серый магазинчик ещё работал. Все четверо вошли внутрь.
Внутри продавалось, как водится в подобных торговых точках, всё и сразу:  печенье, консервы, хлеб, детские игрушки, средства от клещей и ещё много всякой всячины, мастерски уложенной по полкам небольшого, слабо освещённого пространства.
- Мы читали в интернете про палаточный городок, вы не подскажете, где он находится? И ещё — по какой дороге заходить нам на Иремель? - спросил Виталик милую продавщицу.
- Там, в конце посёлка у реки — поляна, на ней и городок, - ответила милая продавщица. - С утра от гостевого дома уазики-буханки идут, подвезут вас до подъёма. Двести пятьдесят рублей с человека.
«Замечательно», - подумал Виталик, поблагодарил продавщицу и вышел со всей компанией из магазина. Теперь Зигальга виднелась справа, а впереди, за домиками противоположной стороны улицы обращал на себя внимание ещё один хребет. Низкорослый по сравнению с Зигальгой, но более изогнутый, причудливый, словно потёртые замшевые перчатки, хаотично выложенные в ряд. В отличие от Зигальги он прекрасно освещался солнцем — и уходил своими полуеловыми-полулысыми уклонами куда-то вдаль, на юг, а конца ему не было видно.
- Это, кажись, Бакты, - прокомментировал его появление Виталик, - он тянется вглубь Башкортостана. Не самый известный из уральских хребтов, но многие пишут, что энергетика его сильно притягивает… 
Ребята сели в машину.
- А вон то что впереди? - спросила Арина.
Денис и Кристина только теперь заметили ещё две горы, куда более близкие к Тюлюку, нежели предыдущие хребты. Серо-оранжевые, эти горы нависали над посёлком, точно близнецы-братья, крепко взявшиеся за руки: один ближе, другой — как бы немного за ним. Теперь справа оставался уж сам Бакты, Зигальга вновь воцарялась за спиной, близнецы же эти вставали прямо по курсу.
- Ты про них или про ту пологую? - Виталик указал сперва вперёд, а потом — влево, на еловый холм, более неприметный, а потому замечаемый новым приезжим взглядом в последний момент. - Слева-то к нам подходит Нургуш, он почти не виден сейчас, хотя длина его — целых сорок два километра, а по высоте ему нет равных в Челябинской области. А те, что впереди… Один из них точно Сук-таш, а про второй не знаю.
- А Иремель разве не выше, чем Нургуш? - спросила Арина.
- Иремель — уже в Башкирии. Кстати, те две горы, что сейчас впереди, это уже его предгорья.
Арина замолчала. Если предгорья столь высоки, то каким должен быть сам Иремель? И она стала читать про себя строчки из «Доктора Айболита» про то, как горы «уходят в самые тучи» - и тихонько улыбаться, дивясь, сколь живо ей вдруг начали вспоминаться такие далёкие, такие детские слова.
Улица разделилась надвое, они взяли левее — и проехали мимо красивой церквушки с горящими на солнце золочёнными крестами. Потом дорога заковыляла вдоль горной реки, становясь всё более каменистой и неровной. По пути навстречу несколько раз попались старые расшатанные «буханки» цвета хаки, а кроме них мелькнула и пара-тройка светло-серых машин. На некоторых уазиках белой краской была отпечатана надпись: «Доставка на Иремель». Одна из «буханок» остановилась у входа в новенький гостевой дом, и из её дверей, в том числе из багажной, вышли усталые, невероятно довольные люди. Некоторые из них смеялись.
- Отсюда, наверное, поедем завтра. Или послезавтра. Да, Виталик? - спросил Денис.
- Да, скорее всего, ждать надо здесь. А нам, насколько понимаю, нужно проехать сейчас ещё чуть подальше. Если машина выдержит.
- Попробуем…
- «Веста» несколько раз чиркнула днищем по широким округлым валунам и вскарабкалась туда, откуда уже было видать поляну с разноцветными палатками.
Навстречу попался ещё один уазик.
Денис припарковал машину около поляны — путешественники стали выгружаться. Виталик взглянул на Зигальгу, солнце за нею уже скрылось, а белое уютно примостившееся на вершинах облачко превращалось теперь в угрожающе-тёмный дождевой фронт, упрямо ползущий из-за хребта прямо на Тюлюк.
- Денис, нам нужно успеть быстро расставить палатки и пожарить шашлык. Смотри-ка! - Виталик указал на, казалось, снявшуюся с места и ползущую к ним Зигальгу.
Компания оживилась, каждый, взяв пакеты в обе руки, спешил в конец поляны, к тем редким ёлкам на краю её, за которыми был уже обрыв — и река.
Они выбрали себе прекрасное место, единственное, что пустовало и словно дожидалось их. Собрали палатки, подожгли угольки в мангале, Виталик начал готовить мясо, Денис отошёл с сигаретой в сторону — и стал рассматривать обрыв. Девушки расстелили на траву большое одеяло, начали выкладывать разного рода закуски, самыми простыми из которых были обыкновенные помидоры и огурцы. Достали несколько бутылок, одну из которых тут же решили открыть.
- Ты знаешь, - говорила Кристина отлучившейся в палатку Арине, держа тонкими с бледным маникюром пальцами рук два наполненных вином пластиковых стаканчика и дожидаясь, пока та вернётся, - я недавно выбирала племяннику подарок и видела в магазине один конструктор…
Разговор разделился на два —  женский и мужской. Задумчивый и неожиданно погрустневший Денис вернулся с берега и стал неотрывно смотреть на ярко-оранжевые тлеющие и временами вспыхивающие весёлым пламенем угольки мангала. Оба разговора звучали одновременно, сообщая чуть-колышащемуся вечернему воздуху покой и умиротворение.
- Конструктор интересный, из него можно сложить одного большого человечка, разноцветного, а можно троих маленьких — однотонных, - продолжала рассказывать Кристина вернувшейся из палатки Арине.
- Забавно, - Арина поджала губы и кивнула головой, - хоть и немного оно жутковато, пожалуй.
Арина была тихой, не особо жгучей, но статной брюнеткой с вьющимися локонами, Кристина — более броской и рыжей, прямоволосой. Арина чаще улыбалась.
Денис с Кристиной приехали из Москвы. Виталик с Ариной — из Краснодара.
- Мда, не знал я, - обращался к Виталику Денис, - что в нашей стране есть такие места.
- Видишь, рядом со мной-то, - отвечал Виталик, - и Адыгея есть, и Сочи, и горы там , казалось бы, выше. Но у тех что-то с энергетикой... Там она — расплескавшаяся, прозрачная, словно удаль молодецкая. Не то… А здесь всё сконцентрировано. Древность. Непостижимость. Дедушка Урал. Правда ведь, он похож на дедушку?
Денис усмехнулся.
- Виталик, а башкиры с русскими как общаются? - по мере того, как в воздухе темнело, его тонконосое лицо всё отчётливее отражало красновато-мерцающий жар, исходящий от мангала. Тучи продолжали ползти, и уже проплывали огромными клочковатыми фигурами прямо над головою, но дождь всё не начинался.
- Нормально общаются, хорошо… Хотя, будь я президентом, - отвечал Виталик, - я бы ввёл для всех нас обязательное изучение второго языка в школах. Любого языка нашей страны, якутского ли, калмыцкого... Пусть каждый выбирает, какой ему по душе. Те же башкиры, адыгейцы - и так второй изучают. Русский. А мы лишь на одном разговариваем, не прилагаем ответных усилий. Несправедливо это, я считаю, а в далёкой перспективе — и не совсем безопасно для нашей страны.
- Друг, да я и так три языка знаю, - с лёгким смешком произнёс Денис. - И считаю, что, во-первых, главное, чтобы все друг-друга понимали. А во-вторых, когда достигаешь благосостояния, делаешь карьеру, становится и вовсе неважно, кто на каком языке выразит мысль. У меня в Германии знакомые есть, их дети между собой только по-немецки общаются. И что?
- И тебя не смущает, что в конце-концов эти дети станут обычными немцами, не говоря уже о внуках, которые  будут лишь изредка вспоминать, что их бабушки-дедушки сто лет назад приехали из Москвы... - Виталик посмотрел на Дениса вопросительно.
- Они из Питера, - поправил его Денис и замолчал.
Виталик устремил свой взгляд на шашлык, что уже был на добрую половину готов, в очередной раз стал его переворачивать, и подумал в этот момент о том, что, видимо, любовь к своему языку и почтение к языкам народов, что живут с тобою в одной стране, это какие-то невероятно взаимосвязанные вещи. Столь глубоко взаимосвязанные, что и не смекнёшь сразу, где она, эта связь... Виталику стало не совсем по себе. Видимо, оттого, что вспомнил, как давно он собирается выучить адыгейский, а всё времени нет, и даже, когда время это появляется, то после первого-второго урока он успешно бросает начатое дело.
- Милая, у нас были тарелочки, - громко сказал он Арине. Обе девушки прервали разговор и посмотрели в сторону мангала. Им предстали неподвижные, с трепещущим отблеском огня фигуры их молодых людей. Чуть более низкая, скромная, плавная фигура Виталика и высокая, как бы более деревянная и спортивная — Дениса. Одна из девушек встала и пошла в палатку, после чего вышла с непочатой пачкой белых пластмассовых тарелок в одной руке и бутылочкой кетчупа в другой.
Путешественники разложили по тарелкам шашлык и какое-то время молчали, с удовольствием трапезничая, лишь изредка прерывая свою тишину короткими тостами. Впрочем, их тишина состояла из тысячи звуков — и самым неуловимым, самым трепетным был отдалённый наплыв эстрадной музыки, смешанный с неточным подпеванием ей пяти-шести голосов — там, за деревьями, в гостевом доме на краю посёлка. Оттуда же исходил тёплый мерцающий световой проблеск.
«Люблю, когда жизнь есть, жизнь слышна, но тем временем она не здесь, не навязчива, не дышит в лицо, а звучит — там, за лесом. Либо даже просто за стеной в соседней комнате», - размышлял Виталик.
«Люблю, когда есть дом, пускай даже самый маленький и матерчатый», - думал он позже, засыпая под первые пятисекундные налетающие с гор порывистые пригоршни небольшого ночного дождя. Неравномерная периодичность дождевых наплывов казалась ему неслучайной, вербальной, почти космической.
Заслышав дождь, Виталик с Ариной легко и быстро уснули.








II


Утомлённый спуском, безобидно-бородатого творческого вида пассажир заскочил в переднюю дверь уазика и открутил крышку бутылки с водой. Эту воду он набрал из ручья, чистого ручья на склонах гор, и до сих пор был удивлён тем, что воду в этих лесах можно пить из каждой лужи, из каждой реки.
- Если пить, то прямо сейчас, дальше такая дорога, что не получится! - с улыбкой произнёс водитель, рослый мужчина с короткою седеющею бородой.
Пассажир с жадностью сделал ещё несколько глотков — впрок. Уазик стоял на кольце, что обхватывало собою три продолговатые деревянные скамейки и одинокое дерево подле них.  Со всех сторон к  грунтовому кольцу льнул густой хвойный лес, вниз к Тюлюку уводила пологая, почти автомобильная дорога с широкими валунами да рытвинами, а вверх и немного вбок шла тропа на Иремель. За плавным поворотом слышался рёв очередного подъезжающего к кольцу уазика. Пассажиры, не вместившиеся в предыдущую машину, с ожиданием в него вслушивались.
Машина тронулась. И почти сразу оказалась в глубоком лесном туннеле с ослепительным закатным сиянием на конце, что виделось несколько матовым и рассеянным через пыльное лобовое стекло автомобиля. Справа-слева проплывали очертания трав, возможно папоротников. Многие из дорожных валунов создавали ощущение невозможности сквозного проезда, и в такие моменты пассажир невольно закрывал глаза перед преградой.
Вскоре они догнали ещё две машины, обе — цвета хаки, водитель с молодецким ухарством пошёл на обгон одной из них. Пассажиры притихли. Лишь когда стало понятно, что обгоняемый не сопротивляется, из салона донёсся крик:
- Красава! Давай! Следующий!
- Второй и обгонять-то страшно, он у нас без зеркал, - с лёгким азартом заметил водитель.
- Он и без номеров, - добавил пассажир, что сидел на переднем сидении.
- Это самый боевой наш уазик, - улыбнулся водитель. - Без зеркал, без номеров, без документов. А шофёр ещё и без прав.
Задняя часть бесправного уазика словно подмигивала наблюдателю неполным комплектом своих фонарей. Пассажиру, что сидел на переднем сидении, эта машина чем-то напомнила старого боевого кота, у которого и ухо оторвано, и глаза нет, но оттого он выглядит ещё более бравым и нахальным.
Наконец, дорога раздвоилась на широкую и труднопроходимую основную часть и узкий травянистый дублёр. «Боевой» пошёл по первой, а машина, что шла сзади, взревела — и полетела по траве, почти над ним, после чего столь же мгновенно опустилась обратно и с тем оставила, наконец, котообразного бойца позади. Публика торжествовала.
По прибытии в Тюлюк пассажир с переднего сидения расплатился с водителем, выскочил из машины и довольный побежал, чуть прихрамывая, к друзьям, что скорее него спустились с гор и ожидали коллегу в небольшом зелёном внедорожнике. Готовые отправиться в путь - сперва по километрам грунтовой дороги, а после - по задумчивому и гладкому вечереющему асфальту, молча петляющему среди хребтов, как бы припоминая какую-то совсем иную жизнь и искренне дивясь ей. Дальше — мимо уютных поворотов на Сатку и Сибирку, вдоль грандиозного по своим масштабам ночлега фур с трактирами по его краям, а после — над тихим золотым облачком спящего среди гор Златоуста.
Высадив пассажиров, водитель заметил странную женскую фигуру, что направлялась к нему.
- Вы сегодня не видели девушки? Такой высокой, чёрненькой, с рюкзаком? - дрожащим голосом спросила женщина у водителя и посмотрела ему в глаза со скрытой тревогой.
Водитель рассеянно поглядел на неё в ответ и сделал глубокий выдох.
- Я сегодня отвёз около сотни пассажиров. И привёз столько же. И девушек среди них было много…
- Я могу показать фотографию, - заволновалась-заторопилась женщина, включила телефон и протянула ему.
- Не помню такой… - водитель ещё несколько секунд всматривался в фотографию, а потом снова произнёс «нет» и помотал головой.
Женщина извинилась — и отошла в сторону.
Последние лучи заката прорвались сквозь надвигающиеся с Зигальги облака — и осветили кабину. Водитель достал из кармана выручку за день. Сторублёвые, пятисотрублёвые купюры горели в закате, шелестели, переворачивались и с тем приходили мало-помалу в организованный вид. Параллельно с этим произносились слова: «сантехника, передняя подвеска, обувь…» Несколько «пятисоток» отложил отдельно, во внутренний карман. Потом какое-то время глядел на краешек исчезающего солнца, словно решался на что-то трудоёмкое. В окно постучал коллега.
- Серёга, идём в «Розу ветров», ребята день пивовара решили отметить, наши будут, кое-какие гости подтянутся.
- А ты что, всё, больше не поедешь?
- Нет, только что сделал последний круг. Видал, как медленно ехал. У меня уж все руки болят от этих ухабов.
Сергей вздохнул.
- Я ещё один кружок сделаю, а потом к вам присоединюсь, ждите.
- Ну давай, как скажешь.
Коллега отошёл от машины Сергея, открыл дверь своего уазика, набросил на себя кожаную куртку, захлопнул дверцу, пошёл в сторону гостевого дома «Роза ветров», что представлял собою серию нескольких избушек и уже приветливо манил его с пригорка жёлтым светом небольших своих оконец. У ворот к нему подошла та самая женщина, что минуту назад разговаривала с Сергеем.
- Эх… Ну вы подождите ещё часика два , - стал успокаивать её Айнур (так звали второго водителя), вчера последние пассажиры на кольце в двенадцать часов ночи садились. Может, ваша дочка только ещё начала спускаться.
Женщина сжимала края халата на груди и растерянно смотрела на Айнура.
В это время рядом припарковался ещё один уазик. Из него вышел Славик, самый молодой из когорты водителей.
- Славик, - крикнул ему Айнур, - не присоединишься к нам? - И кивнул в сторону гостевого дома.
- А что у вас там намечается? - спросил Славик. И тут же добавил: - Нет, я домой, меня мясо ждёт, жена приготовила!
И прошёл мимо.
Айнур, рослый, добрый, безбородый мужчина в кепке, вальяжно зашёл в освещённый домик, где на ярко-деревянных лавках уже расположилось вкруг стола несколько человек: был здесь Колян (водитель уазика без номеров), компания молодых женщин из Челябинска, что, видимо, успели начать праздновать день пивовара раньше остальных, а также щуплый молодой человек лет двадцати восьми с глубоко-посаженными глазами и в косынке, повязанной на голову. Рядом с ним сидел весёлый, лысый, красноватый старик и вёл увлекательную беседу с женщинами. Айнур знал этого старика, равно как и молодого человека рядом с ним. Это были отец и сын, сына звали Никитой, приехали они сюда вдвоём около шести лет назад откуда-то с востока России.
- А почему молодой человек всё молчит да молчит, ни слова нам не скажет? - спросила старика одна из женщин.
Старик ничего не ответил, только посмотрел на Никиту.
- Я пока послушаю, - без тени улыбки отозвался худощавый парень, - мне кажется, я скоро напишу поэму.
- О, вы стихи пишете! - на лицах женщин отразилось недоумение в сочетании с любопытством, - а прочтите нам что-нибудь!
- Нет, - коротко ответил молодой человек.
- Никита у нас интересный, творческий… - начал объяснять и вместе с тем как бы весело оправдываться перед женщинами отец.
- А сколько раз вы уже бывали на Иремеле? Далеко до него? Мы завтра собираемся! - подчёркнуто весело спросила одна из женщин.
Никита молчал.
- Я уж слишком стар, чтобы туда подниматься, - ответил отец за обоих, - а он почему-то не хочет. Не знаю, почему, - и снова поглядел на сына.
Сын какое-то время пристально изучал поверхность стола и донья пивных бокалов, а потом странноватым равномерным голосом произнёс:
- Потому что боюсь его.
Кто-то из женщин попробовал засмеяться, но скоро всё как-то застыло в тишине и нерешительности. Все присутствующие смотрели на Никиту.
- А чего бояться, - медленно произнёс Колян. - Вы ведь хороший человек. С добрыми помыслами. Вам опасаться нечего. Это про недобрых говорят, что гора не принимает…
Внимание женщин переключилось на Коляна.
- А что ещё говорят? - беспокойно спросила одна из них. И по её лицу было видно, что прямо сейчас она стремительно вспоминает все свои помыслы и попутно определяет, которые из них можно отнести к недобрым.
- Ой, да много чего… В интернете можно найти.
- А у нас не ловит интернет!
- Ну, да всякое… - нехотя продолжил Колян. - Про чудь белоглазую пишут, будто она в гору эту давным-давно спряталась. Некоторые утверждают, что гора рукотворна, а курумы на её вершине — остатки  древних развалин. Вот сейчас к нам Серёга приедет, спросите его, он прочитал, что «Иремель» для праславян - «Ирий», то бишь — рай, а для греков — тот самый Олимп.
- Вы, кстати, видали настоящий греческий Олимп? - заявил уже сделавший последний круг по лесу и вернувшийся в гостевой дом Сергей. Он вошёл в помещение незаметно и уже какое-то время слушал беседу. - Курам на смех, бывал я в Греции, вообще не гора! Память греков хранит нечто более масштабное и величественное, из ещё более глубокой старины. А пришли они с востока.
- Про башкир забыли! -  вклинился Айнур, - у нас на Иремеле важные захоронения, начиная с Урал-Батыра, заканчивая могилами мусульманских религиозных деятелей. Для нас эта гора — священна!
Женщины начали переглядываться.
- Чья же это гора в результате? - спросила одна из них.
- Вот у неё бы это и спросить, - рассмеялся Айнур.
Айнур был родом из Баймака, с юга Башкирии, Сергей приехал из Вологды (и на его уазике до сих пор красовался вологодский код региона), Колян же был местным тюлюковским парнем.
Никита за последние минут двадцать пять не проронил ни слова, а только пил маленькими глотками пиво и от глотка к глотку бледнел. На него уж не смотрели, разговор об Иремеле установился между водителями, а женщины из Челябинска и никитин отец с интересом слушали их.
- Иремель… Иремель… Он же... Он всех… - произнёс вдруг страшным пустым голосом неожиданно вставший с места Никита. Глаза его будто наполнились некой горячей жидкостью — и люто вперились в наполовину пустой бокал пива.
- Что — нас всех? - спросил Айнур.
«Он не в себе», - подумали женщины.
Взгляд каждого из присутствующих был вновь прикован к Никите.
- Что с нами сделает Иремель? - повторил вопрос красный старик.
В дверь постучали. В помещение вошла женщина, её глаза были заплаканы.
- Дочка где-то запропастилась, - незаметно шепнул Коляну Сергей.
- Не вернулась… Не возвращается… - с дрожью в голосе произнесла женщина, - может, кто видел? Нужно искать… Искать нужно… - она стала показывать фотографию дочери, вначале Сергею и Айнуру (видимо, забыв о том, что уже обращалась к ним), после Коляну, затем челябинским подругам, потом и старику, а в конце — Никите.
По мере того, как присутствующие рассматривали фотографию, женщина рассказывала о том, что Таня, дочка её, музыкант, что никогда особо не мечтала о походах в горы, а тут — пришла ведь идея! И сегодня с утра отправилась на одном из уазиков к Иремелю.
Никита долго всматривался в фотографию девушки. Стройная высокая брюнетка с рюкзаком, добрый, чуть раскосый взгляд… Взгляд… Эх, словно высоковольтным током пронзил его этот взгляд!
И взгляд самого Никиты вмиг стал таким, будто разглядывает он в этот момент как минимум «Сикстинскую мадонну» Рафаэля, либо же только что прочитал в новостях о том, что через три минуты начнётся сильнейшее в истории мира землетрясение — и надо успеть покаяться.
Свет в помещении потускнел, воздух стал напряжённым, кто-то предложил открыть окно — а в него, только приоткрыли, тут же ворвалась леденящая растерянность июньской ночи, после чего воздух снизил напряжение, но оделся взамен в мучительную непостигаемость жизни и смутный страх перед нею.
Мама девушки продолжала рассказывать о дочери, но теперь отчего-то стала вспоминать её детство, хоть это не имело к сегодняшнему дню никакого отношения.
- Я… Я найду её… - нежно прошептал Никита.
По обществу пробежало смущение. Окружающие не ожидали от Никиты подобной эмоциональности, а ещё странно было, что говорит он абсолютно влюблённым тоном о девушке, фотографию которой видит впервые в жизни. «Иногда не понимаю, что происходит у него в голове...» - думал отец. «Хоть бы нашёл...» - успела подумать мать девушки. 
Никита твёрдой рукою сфотографировал фотографию девушки, поднялся из-за стола и, ни слова не говоря, вышел прочь.
- Нет ни у кого связи? - спросил Сергей. - А то у меня телефон в машине. Ладно, спущусь, пора, кажется, полицию вызывать...
Он вышел вслед за Никитой.
Дальнейшие посиделки не клеились. Романтический флёр, чуть было наметившись между водителями и компанией подруг, быстро  улетучился. Айнур взялся проводить маму девушки до палаточного городка, Колян хоть и не забыл загадочно поинтересоваться у подружек, где они остановились, сам потом уверенно отправился спать, так как завтра с восьми часов утра у него начиналась работа. Компания женщин приутихла — и переместилась в свою избушку. День пивовара был окончен.
- Никакого мяса у меня нет, - думал, возвращаясь в своё жилище, Айнур, - ни жаренного, ни варёного. Да и не ждёт никто…
Он силой прихлопнул дверь за собою.
На погрузившемся в темноту продолговатом теле Тюлюка горели теперь лишь снежно-белые уличные фонари, освещая одинокую пустую каменистую дорогу с припаркованными к ней уазиками и легковушками. Сперва — горели чисто, а после их лучам стали наперерез бросаться светлые тени — порывы лёгкого ночного дождя.



III


В отличие от Виталика Денис провёл эту ночь беспокойно. Спал он урывками — и каждый раз просыпался непонятно отчего. Ему было словно тесно в палатке, она казалось ему недостаточно большой для двоих человек, а капли дождя, моросящие по её ткани, вызывали тревогу. Раза два он вставал покурить, но в сыром дождливом воздухе  брал его такой озноб, что он быстро возвращался обратно. Несколько раз просыпалась Кристина. В какой-то момент лицо её озарилось телефонным светом и показалось Денису столь далёким, индифферентным, что вмиг ощутил он огромную досаду и недоумение, после чего моментально уснул.
Во сне он видел высокий берлинский двор с глухою стеною соседнего дома и парой-тройкой оставленных детских велосипедов в низкой траве, что пробивалась сквозь каменные плиты двора ровными квадратами. Из двора он вышел на серо-зелёную вечернюю улицу — и долго смотрел на носки своих башмаков, что шлёпали по тротуару с таким звуком, как если бы тротуар был заполонён водою. Подмышкой он держал папку, и отчего-то досадно было сжимать её, тратить на неё свою руку. Но когда он поднимал руку, папка не падала — и решил он, что в конце-концов пускай себе висит.
Никто не знал, что Денис когда-то жил в Берлине. Никто не признал бы сейчас в молодом следователе бывшего художника. О его прошлом не знали ни Виталик, ни Кристина, ни кто-либо ещё. Сейчас Денису снилась его прежняя жизнь.
Он прошагал мимо арабской мясной забегаловки, откуда даже уловил какой-то смех, после чего подошёл к безлико-зелёной, квадратной автобусной остановке. И уже через секунду оказался в автобусе, а затем, почти сразу — в мастерской своих друзей, в коей не мог определить точного количества лиц, так как всё время ему казалось, что за большим мольбертом, стоящим посреди комнаты, находится ещё кто-то, кого он не может видеть.
По комнате бродили люди. Главный квартиросъёмщик время от времени наливал себе в стакан тёмного питья, и после каждого глотка выдавал умную фразу, и с каждым разом фразы были всё умнее и заковыристее. А его жена, такая маленькая и незаметная в сравнении с широкоплечей фигурой супруга, сидела за небольшим мольбертиком у окна и совершала над полотном какие-то свои действия, а время от времени также подходила к кухне (кажется, это была квартира-студия) и подливала порцию питья себе. Она была в прекрасном расположении духа, также о чём-то тараторила, обращаясь то к Денису, то к насупленному и не вполне трезвому дяде Мише, низенькому старикашке, съёжившемуся у стены. Лёня, ещё один молодой человек, с длинными волосами и в косоворотке, доставал из кармана листочек бумаги и пел недавно сочинённую им песенку в народном стиле про ветры буйные, которые «развевалися», и о том, как в это же время собиралися «гости добрые» (не исключено было, что сам Лёня собрался в гости именно для того, чтобы спеть свою песенку). Косоворотку он, понималось, сшил себе сам.
Дядя Миша никому ничего не читал и почти ничего не говорил, а лишь сидел и глядел на окружающих.
Двое жильцов квартиры пребывали каждый на своей волне, и не вполне сочетались в сознании Дениса с представлениями о семейной паре, что знал он с детства. Но не покидало ощущение, что им хорошо друг с другом. В квартире царила творческая атмосфера, а вместе с тем чувствовалась абсолютная замкнутость этой атмосферы на себе самой, где время утекает сквозь пальцы, а город с его автобусами и блистательными афишами проживает далеко — и не подозревает ни о ком из присутствующих. У людей этих было словно всё впереди, причём навсегда и навечно. А с ними впереди всё было и у высоких старинных окон, у которых наверняка была своя история, ныне не имеющая ни малейшего значения, и у нового, но порядком запачканного кухонного стола с валяющимися на его пыльной поверхности обёртками, в которых дремали остатки чёрного цельнозернового хлеба, а рядом лежало несколько веток с мелкими томатами черри. И у прихожей, в которой царил бардак из курток, карнизов для штор и детских велосипедов, не вполне понятно, откуда тут взявшихся — было тоже всё, всё впереди. Съёжившийся у стены дядя Миша заговорил о том, что завтра он пойдёт в супермаркет. Глава жилища с энтузиазмом поддержал его, сказав, что и он не проч сходить, и что у него на это как раз имеются средства.
- А ты пойдёшь? - беззаботно обратился он к Денису.
- Пойду, - с радостью ответил Денис, попутно подумав о том, что на это неплохо бы раздобыть денег. Мысль о деньгах была лёгкой, неприметной и имела заведомо благополучный исход. Здесь он стал представлять, как с утра занимается с учеником и, как часто бывает в снах, представление его тотчас воплотилось, так как вот он уж в стенах съёмного своего жилья, рядом с ним веселится безалаберный мальчишка лет восьми, а перед ними — лист бумаги с проведённой ярко-оранжевой чертой по его центру. Почему-то это черта означает поезд.
- Поезда должны быть фиолетовыми, - начинает возбуждённо объяснять Денис, - сам не понимая, почему фиолетовыми, и с чего вдруг эта бессмысленная черта — именно поезд. Он закипает всё сильней. Мальчуган хохочет, ему приятно, когда учитель нервничает.
- Фиолетовыми, фиолетовыми! - кричит Денис.
- Это не поезд, - на мальчугане вдруг появляется форма машиниста, -  это солнышко!
Денис взрывается, берёт красную швабру, бьёт по пустому стулу, на котором за секунду до этого сидел мальчуган, потом бросает её об пол —  и снова выбегает на улицу, над домами висит луна, а у подъезда стоит скорчившийся дядя Миша, который всё ещё здесь, и хриплым голосом восхищается берлинскою ночью.
И снова носки башмаков, и вода по гладкому тротуару словно прибывает, и всё улицы, улицы... Потом — тёмная лестница, выводящая к прохладному офису с улыбающейся секретаршей, которая просит  подождать. Он ждёт, но потом не выдерживает и бежит вперёд. Секретарша преграждает дорогу, но он сметает её с пути, открывает дверь и видит комнату с рослым господином посреди неё. Господин представителен, одет в жёлтый костюм. Доброжелательно улыбается Денису.
«Кто он? Куда я только что прибежал? Что мне было нужно?» - спрашивает сам себя Денис. И сам же отвечает: «Я искал менеджмент по организации выставок». Господин улыбается ещё доброжелательнее, как бы подтверждая правоту его мысли.
- Вы хотите с нами работать? - спрашивает господин.
Денис вспоминает о папке, которая теперь удачно подворачивается ему под руку, так как снова (или всё ещё) находится подмышкой, и вытаскивает оттуда бумажный лист. Но на листе вместо рисунка — в точности такая же полоска, какую только что рисовал его нерадивый ученик, только на сей раз и вправду фиолетовая.
Берёт второй листок — и там одинокая полоса. Третий, четвёртый…
- Вы хотите с нами работать? - повторяет мужчина, улыбаясь пуще прежнего. Денис дрожит от страха, ему нечего делать, как только протянуть одну из этих бумажек главе организации.
Глава менеджмента берёт листок и внимательно всматривается.
- О! Очень хорошо! - неожиданно произносит он.
На душе у Дениса мгновенно светлеет, а засим до него долетает и ещё более приятная фраза: «Давайте работать».
- Спасибо! - Денис падает перед ним на колени.
- Вы хотите с нами работать? - зачем-то ещё раз спрашивает глава менеджмента.
Денис встаёт с колен и вытаскивает из папки ещё один листок. Глава менеджмента внимательно рассматривает вторую работу.
- Очень хорошо! - восклицает он. - Вы хотите с нами работать? - и после этих слов буквально захлёбывается в собственной улыбке.
- Да, хочу! - Денис протягивает третий листок, а затем словно спохватывается и поспешно вручает господину папку со всеми своими работами.
Неожиданно в комнату вваливается дядя Миша, тот что там, на улице только что любовался ночью. По лицу Дениса, вероятно, при этом пробегает скрытое изумление, так как глава менеджмента сразу же ласково смотрит на дядю Мишу и, обращаясь к Денису, произносит:
- Не волнуйтесь. Это наш любимый пёс.
И вот дядя Миша — уж не дядя Миша, а приветливый рыжий лабрадор, возлежащий на коврике у стены, время от времени жмурящийся, далее — отводящий взгляд, затем снова глядящий на собеседников, а при этом тяжело и часто-часто дышащий, видимо, после крутого подъёма по ступеням лестницы.
Над главой менеджмента тем временем загорается электрическая лампа, отчего он становится величественным и надменным, а перед ним Денис замечает письменный стол, на котором лежат контракты, ожидающие подписи.
Денис подходит к столу, садится, берёт жёлтую шариковую ручку и расписывается на одном из листков.
- Замечательно, - глава менеджмента указывает Денису в сторону окна у которого висит очень красивая клетка для птиц. Денис подходит к окну, не совсем понимая, что должно сейчас произойти.
Но лишь только он подошёл к окну, как у окна неожиданно возникла секретарша, та самая, которую он недавно чуть было не сбил с ног. Она изысканно сидела на краешке подоконника и предупредительно указывала ему рукой в сторону открытой клетки, а притом неугомонно тараторила:
- Будете нашим попугаем. Будете нашим любимым попугаем… 
Дениса прошиб холодный пот, он резко развернулся и хотел побежать, но путь ему преградил лабрадор, в которого давеча превратился дядя Миша — и стало страшно, что раз он теперь попугай, то и Лабрадор может запросто его съесть. Он пятился от собаки, а собака всё наступала да приговаривала:
- Курьер карьер. Курьер карьер. Доставки выставки.
- Каких карьер? Какие ещё доставки?
- Менедж! Менедж! - кричал и одновременно лаял лабрадор.
В сравнении с собакой глава менеджмента начал казаться ещё более добрым и благородным. Он вознёсся до люстры и восседал теперь прямо на ней, убедительно вещая: «Выставке нужна доставка! Доставку — выставке!»
- Ур-р-ра! - отвечал ему неизвестно откуда явившийся народ в ушанках. Народ стекался из переулков, заполонял площадь, кидал в сторону главы менеджмента шапки, величая его.
Денис вспомнил, что собирался в супермаркет. И этот супермаркет показался ему теперь самым родным местом на всей Земле.
- Я есть хочу! - захныкал он, полагая в тот миг, что данный аргумент — самый убедительный из возможных для того, чтобы его отпустили на улицу.
- Я позвоню в доставку пиццы, - красиво сказала секретарша и столь же красиво вышла в соседнее помещение.
После чего в комнату, ставшую вдруг великолепным залом в восточном стиле, вбежало штук сорок слуг, нет, даже рабов — и в руке у каждого была пицца, и каждый раб какое-то время танцевал с коробкой пиццы в руках, выполняя этой пиццей в воздухе  замысловатые  движения. Эти рабы минут пятнадцать поклонялись Денису, пели песни да скалили ему при этом свои лучезарные белые зубы.
«Пицце нужна доставка!» - горланил на всю ивановскую репродуктор, прикреплённый к потолку, а то и выше.
Ур-р-ра! - отвечал ему народ — и остервенело бросал к репродуктору свои шапки.
- Будешь моим заместителем? - сказал ему вдруг какой-то паренёк в военной форме.
Каким заместителем? Заместителем кого? Он художник, где его выставки?
- А вот они! - занавес открылся, и взору Дениса предстали те же коробки с пиццами, только теперь развешенные по стенам аккуратными рядами.
Денис завопил не своим голосом, вспомнил, что он теперь попугай, решил воспользоваться этим и попытался взлететь. У него получилось. Его принялись ловить по всему залу, да он уж нашёл в нём отверстие между стеной и потолком — и бесстрашно влетел туда, а дальше, снова превратившись в человека, побежал-побежал по бесконечному пыльному чердаку — вперёд.
Сзади слышались слабые крики и лязг замков, то и дело преобразуясь в топот чьих-то ног.
- Ребята, расходимся, сказал ему кто-то справа.
- Вон у той лестницы, - отозвался голос слева, - я побегу вверх, ты — вниз, а ты — вылетай…
Они подбежали к лестнице — и один гулко загремел вниз по ступенькам, а второй с бешеной скоростью взвился вверх.
Ему же оставался третий путь — в окно. Не имея выбора,  всем весом навалился он на матовые стёкла, раздался звон — и вот уж летит он вперёд, а как бы и вниз, и приземляется где-то на крохотном островке, разворошив гнездовья пугливых чаек, и падает прямо в сено, ловко пружинит — и вот уже видит высоко-высоко над головой — звёзды.
Звёзды выглядели странно. Словно идеально-круглые и абсолютно одинаковые отверстия в гладком картоне неба.
Он знал, что спасён, но понимал при этом, что жизнь его не будет прежней. Откуда-то справа взялся ёж, тоже какой-то картонный и двухмерный. Смешно кряхтя, подполз он к Денису и поглядел на него своим круглым стеклянным глазом.
- Передай мне, пожалуйста, пакетик с хлопьями, - сказал ёж.
А потом, видя удивление собеседника, произнёс вполне высоким и женским голосом:
- Доброе утро!



IV


- Милая, передай мне, пожалуйста, пакетик с хлопьями, - сказал Виталик Арине, сидя на траве и придерживая рукою газовый баллончик с примусом. Он собирался готовить завтрак.
Из палатки вышла Кристина. «Доброе утро!» - сказала она.
- Доброе! - весело отозвались Арина с Виталиком.
- Ты слышала, - Виталик стал серьёзным, - девушка из нашего палаточного городка пропала в горах.
- Ничего себе... - Кристина поправила причёску и растерянно села на брёвнышко, - когда пропала?
- Вчера вечером, - ответил Виталик.
Денис, услыхав новость, быстро стряхнул с себя остатки сна — и вышел к друзьям.
Трава была мокрой после ночного дождя. Река за елями и обрывом гудела мощнее прежнего, но небо над головою уже чисто светилось, и на нём не было ни облачка.
Палаточный городок выглядел притихшим, около ближайшей к лесу палатки собралась небольшая группа людей.
По дороге в это время, один за другим, проезжали утренние уазики. На одном из них Денис заметил надпись «Доставка на Иремель» - и в голове его с неприятною ломотой зазвучали недавние слова собаки-лабрадора из сна: «Доставки выставки! Менедж! Менедж!»
Денис приложил ладонь к затылку и сел рядом с Кристиной.
- Любимый, как тебе спалось? - бархатно произнесла она.
- Хорошо, - ответил он. - Говорят, девушка в горах пропала? -  обратился он к Виталику.
- Да… вон из той последней палатки, где толпится народ, - ответил Виталик, размешивая овсянку, что уже варилась на примусе.
Денис ощутил смутное, странное движение в собственном сознании, поднялся с бревна — и направился прямиком к крайней палатке. Там он увидел сморщенную от горя и тревоги женщину, тихо и неохотно отвечавшую на вопросы любопытных.
- Вчера перед отъездом Таня с кем-то созванивалась, - говорила женщина. - Словно договаривалась о встрече. Потом пошла к «Розе ветров» и там, скорее всего, села в машину.
- Вы уверены, что она села именно в уазик? - подал голос Денис.
- А куда она ещё могла сесть? - подняла на него заплаканные глаза женщина.
- Меня зовут Денис и я — следователь. Этим делом уже кто-то занимается?
- Вызвали полицию. Сегодня должен прилететь… вертолёт… - сказала женщина и заплакала.
- Вертолёт службы чрезвычайных ситуаций, - пояснил кто-то из толпы.
- А следователь приедет?
- Вначале, видимо, хотят попробовать найти, - ответил тот же человек, - она могла со скалы сорваться либо животное какое задрать могло. Вряд ли это криминал…
- Кто знает, - задумчиво произнёс Денис.
- Дэн, иди к нам, твоя каша готова! - окликнул его Виталик.
- Иду! - громко ответил Денис.
- Вы можете вспомнить что-либо ещё в поведении вашей дочери в последние дни, - спросил он у женщины. Что-либо характерное? Странное?
- Разве только желание взойти на гору… Не знаю, странно это или нет. Но раньше её никогда не привлекали горы. А теперь, когда мы ехали, она не переставала всю дорогу говорить, что не пожалеет на это восхождение никаких денег.
- Хм. Так. Это всё?
- Это всё… Больше ничего не могу… вспомнить, - тихо ответила женщина.
- Спасибо.
Денис развернулся и пошёл к своей палатке.
- В общем, так, - сказал он Виталику, - тут, кажется, есть для меня работа. Давай после завтрака сходим к посёлку, мне надо там кое-чего поспрашивать у населения.
Денис приехал в Тюлюк отдыхать, но сейчас вдруг ощутил совершенно неожиданное, абсолютно непреодолимое желание быть полезным в этой ситуации, сделать всё возможное, чтобы дело (а он был отчего-то уверен, что это именно дело) было раскрыто. Он хотел работать, и сам дивился тому, насколько это желание овладело им.
По дороге в посёлок он залюбовался Зигальгой, которая в лучах недавно взошедшего солнца выглядела прямой противоположностью Зигальге вечерней. Теперь она золотилась, и лишь самые верхние её слои, а также скалы-останцы, что венчали полотнище, оставались тёмными. Капли снежников на сером фоне верхних слоёв хребта, подсвеченные рассветом, глядели на мир ослепительно-торжествующе. Денис не мог отвести глаз от хребта.
В это время компании попался навстречу один интересный персонаж — худощавый, угрюмый парень с повязкой на голове. Он судорожной рукою голосовал проезжавшие мимо уазики, только те всё не останавливались, а лишь увеличивали скорость, забираясь в этом месте на первый свой пригорок.
- Ты спустись-ка на сто метров ниже, - посоветовал ему Виталик. - Здесь они уже переполненные едут.
Парень странно поглядел на Виталика.
- Я… Я никогда не пойду назад… - сказал он ему прямо в глаза, - я никогда не отступлю!
- Да никто тебя не просит отступать, - озадаченно произнёс Виталик. - А ты о чём, собственно?
- Вы разве не слышали о пропаже Татьяны? - лоб парня сморщился от поднятых на слове «Татьяны» бровей.
- Да, уж слыхали, - ответил Виталик и опустил голову.
Лицо парня перекосило страдание.
- Теперь вы понимаете, куда я иду! - звонко выкрикнул он.
- Ты знаешь что-то о её местонахождении? - Виталик всё больше удивлялся парню.
- Пока нет, - грустно вымолвил Никита (а это был именно он). - Но обязательно узнаю! Вот увидите!
- Ты — её жених? - осторожно поинтересовалась Арина.
Лицо парня просияло.
- Да! - уверенно ответил он.
В этот момент с ними поравнялся очередной уазик, который на сей раз отреагировал на воздетую руку Никиты положительно.
- Давай, заползай, у меня есть одно место!
Водителем был Сергей.
Дверь уазика захлопнулась — и колышущаяся машина стала неторопливо отдаляться в сторону леса.
- Странный какой-то парень, - промолвила Арина.
- Ребята, о ком вы сейчас? - Денис перевёл взгляд с Зигальги на друзей.
- О молодом человеке, который только что уехал.
- Кто уехал? - на лице Дениса отразилось беспокойство. - Вообще - с кем вы сейчас разговаривали?
- Ты что, не видел?
- Простите, простите… - стал извиняться Денис, - засмотрелся немного. Что за парень-то?
- Говорит, что жених пропавшей Татьяны, - ответил Виталик. - Видимо, отправился на поиски возлюбленной.
- Погодите! - заволновался Денис, сделал резкое движение в сторону леса, словно хочет догнать уазик, да потом будто передумал.
- Так…  - сосредоточенно обратился он к друзьям, - ну а что он говорит?
- Говорит, что найдёт её. Очень хочет поскорее на гору, даже отказался спуститься к «Розе ветров», чтобы спокойно сесть в пустой микроавтобус.
- Странно… Получается, у Татьяны здесь жених, а мама её об этом и не знает вовсе. Быть может, именно с ним она созванивалась перед отбытием? Идёмте-ка скорее к посёлку!
Они прибавили ходу.
На плоской поляне за речкой стоял разноцветный вертолёт, прилетевший из Учалов. Юридическая сложность поиска пропавшей заключалась в том, что неизвестно было, в каком из регионов оборвался след девушки. Вероятнее всего это случилось в национальном парке «Иремель», в Башкирии, и хотя в журнале регистрации его посетителей Татьяна странным образом не значилась, нельзя было сбрасывать со счетов и то, что она могла проскользнуть через кордон незамеченной. Пологие и ближние к посёлку леса Челябинской области были в отношении рельефа да и тех же диких лесных обитателей гораздо более безопасными, хотя и здесь Сергей подстраховался, настоял на отдельной поисково-спасательной группе из Катав-Ивановска, районного центра со стороны области, для того чтобы она прочесала и ближнюю, примыкавшую к посёлку местность. Группу ожидали с минуты на минуту.
Завидев вертолёт, Денис, не глядя на друзей, крикнул: «Подождите меня!» - и ринулся к нему. Шагов через пятнадцать резко развернулся и подбежал обратно к компании.
- Как выглядел тот парень? Тот, что нам встретился?
- Косынка на голове! - ответил Виталик.
Денис снова побежал к вертолёту.
Виталик, Арина и Кристина зашли в крохотный магазинчик при гостевом доме, в котором продавали пиво, печенье, сухие обеды, а также украшения из уральских камней.
- Красивые какие, - восхищённо произнесла Кристина, - она смотрела своими широкими зелёными глазами на многоцветные браслеты и ожерелья, пальцы её правой руки в это время опирались о край витринного стекла.
Продавщица улыбнулась.
- Давайте покажу.
Она начала по одному брать из под стекла браслеты и рассказывать о камнях, из которых те были сделаны.
- Вот яшма, - показывала она на охристо-рыжие в оранжево-коричневых разводах камешки, - а это авантюрин, его нужно на солнце смотреть, можете взять — вынести, я вам доверяю.
Кристина с Ариной вышли на улицу смотреть украшения, Виталик остался в магазине.
- Как же они переливаются! - тихо и взволнованно произнесла Кристина.
Камни играли на солнце мириадами мелких созвездий, они были похожи на блики горной реки, если смотреть на них из космоса в телескоп.
- Мне кажется, эти будут смотреться на тебе немного дёшево, - сказала Арина, - ты и так очень яркая. Авантюрин, скорее, для меня, да и по названию подходит.
Она усмехнулась, и её чёрные глаза заблестели на солнце, точь-в-точь как тот самый авантюрин.
- Тебе бы шла красная яшма. Под цвет твоих волос — и к той блузке, что сейчас на тебе.
На Кристине была надета белая блузка с чёрным растительным орнаментом.
- Пойдём посмотрим, - сказала она.
Они вернулись в магазин. Кристина примерила ожерелье из яшмы — оно и вправду пришлось ей к лицу.
- Берёшь? - спросила Арина.
- Давайте Дениса дождёмся, - Кристина тускло посмотрела куда-то в сторону, - он придёт и заплатит.
- Если у тебя нет денег, мы можем купить, а потом как-нибудь разберёмся, сочтёмся…
Кристине купили ожерелье, а Арина сперва мерила браслет из авантюрина, но потом, всё-таки, решила остановиться на таком же, только из белого агата.
В хорошем настроении все трое вышли из магазина и направились к реке, за которой вертолёт медленно отрывался от земли, а на берегу уже виднелась фигура Дениса, что перешёл речку вброд и теперь направлялся обратно к компании.
- Успел предупредить о парне, - едва ли не прокричал запыхавшийся Денис. - Мало ли что с ним может случиться. А возможно, он знает больше, чем мы… Прошу прощения, что должен буду теперь отлучиться на несколько часов. Мне нужно найти свидетелей отъезда девушки. Лучше всего — и самого водителя, который её отвозил. Вы можете погулять, а я к вам присоединюсь позднее.
- Хорошо, - произнесла Кристина, как-то странно взглянув на него.
- Расскажешь потом! Удачи! - Виталик весело и слегка церемонно пожал ему руку.
После чего Денис направился на центральную улицу посёлка, а остальные трое — пошли к реке.
В этот же момент над ними всеми пролетел только что снявшийся с земли вертолёт.



V


- Давай, аккуратнее там! - напутствовал Никиту Сергей.
Никита небрежно кивнул водителю, после чего стремглав помчался по тропе, что уводила к Иремелю.
В первоначальном своём течении это была пологая и хорошо утоптанная тропа, по ландшафту своему мало чем отличающаяся от равнинных лесных дорожек. Березняк подступал к ней близко, а откуда-то из глубин глядела ей вослед тёмная хвоя. Попадались то и дело небольшие редкие валуны, а иногда нашему путнику перебегали дорогу одинокие задумчивые корни деревьев.
Незаметно и как-то очень деликатно начала дорога свой подъём. Спустя метров пятьсот она уже не выглядела столь плоско, хотя подъём и оставался на удивление плавным. Но ещё минуты через три она взяла заметно вверх — и  Никита сбавил шаг. Сверкнув валунами на последнем пригорке, дорога вышла на ровное место, маленькую поляну, в конце которой виднелась частая изгородь из красиво изогнутых ветвей, посреди которой был проход, а слева за изгородью тропу охраняла сторожка. Это был кордон национального парка. За этой же изгородью начинался Башкортостан.
Никита остановился на краю поляны в нерешительности, так как обнаружил, что выронил в машине свою заветную сотню рублей, которой собирался оплатить вход в национальный парк, и теперь у него нет денег, чтобы идти дальше.
Недолго думая, он повернул в обратную сторону, прошёл пару десятков метров — и отскочил в лес. Он надеялся пройти этот отрезок глухой чащей и таким образом обойти кордон.
Чаща леса оказалась весьма серьёзной и труднопролазной. Солнце куда-то исчезло, сучья трепали Никиту за плечи, царапали лоб, норовили сдёрнуть с головы повязку. Потом ноги утопли в крапиве, а вдобавок к этому начали спотыкаться о камни —  в какой-то момент он и вовсе чуть не свалился в крапиву, а один раз прямо из-под ног уползла от него какая-то невнятная змеиная тень. Теперь кордон оставался слева. Никита слышал доносившуюся оттуда эстрадную музыку, а позже, ещё через несколько десятков метров крапивы, хвои и камней эта музыка слышалась уже со спины — и стало понятно, что пора брать влево и выползать обратно на дорогу.
Вышел на тропу он уже весь грязный, красный, исцарапанный. Засим сделал глубокий вдох и побрёл дальше.
- Почему я смотрю на всех, точно через мутное грязное стекло? - бились никитины мысли в такт поспешным его шагам. - Почему я всегда кричу, но никто меня не слышит? Почему такая яркая и такая интересная жизнь — мне видна и даже очень видна (Никита остановился), но никогда она не обо мне, хотя может проплывать и близко, совсем близко, почти вплотную — а тем не менее я всегда в ней являюсь лишь умным и тонко чувствующим наблюдателем? Иногда я уж и не хочу быть этим самым «умным», и от тонкого этого своего чувствования безмерно устаю, и хочется тогда уж быть простым, обычным, где-то даже низким в помыслах и действиях своих, да только единым — единым с жизнью, вот в чём вопрос. А с этим всем получается, что ведь и не живу вовсе.
Никита достал из кармана телефон, подаренный отцом, и открыл на его экране фотографию Тани.
- Ты меня спасёшь, - прошептал он, ловя её взгляд — такой неподдельно живой, земной, так много обещающий. - Мы оба друг-друга спасём, сначала я тебя, потом ты меня. Я найду тебя во что бы то ни стало, и начнётся тогда настоящая жизнь, настоящее наше существование. Я тебя найду — и стану счастливым!
Он отошёл на метр от тропинки, словно мог кому-то своими действиями преграждать путь, а ещё, возможно, для того, чтобы его никто не видел, хотя видеть-то его было и некому. И встал на колени.
- Найду ли? - спросил он высшие силы, а словно где-то и сам себя.
Ему было так важно услышать ответ на этот вопрос, что в глазах у него заметно потемнело, образ на экране стал казаться ни с того, ни с сего безмерно далёким, а та их жизнь, которую он только что представил, превратилась в какую-то философски-отстранённую недосягаемость. И уже через минуту нервного напряжения он чувствовал себя абсолютно оторванным от всего: от леса, что безразлично шумел набегающими ветерками, от собственных мыслей и чаяний —  и даже от телефона. Затея с поиском враз показалась несусветною бессмыслицей, а образ на экране — некой издевательской пародией на заведомо невозможное счастье.
Он встал с колен. Узкое небо висело над тропой, словно тело гигантского неопознанного космического корабля, лес шумел враждебно. Никита вдруг ощутил себя настолько глупым и беззащитным перед этим лесом, перед опасностями, что таил он в себе... В воображении стали рисоваться образы злоумышленников, притаившихся в глубокой хвое, медведей и волков, засевших за поворотом тропы, причём злоумышленники ничуть не боялись волков и медведей, а медведи и волки ничуть не собирались нападать на злоумышленников. И те, и другие следили лишь за ним одним.
Никита начал подумывать, а не повернуть ли ему назад. Но лишь раз оглянувшись, понял, что не может никак представить своего возвращения. Понял, что тошно ему даже думать о нём. И что не вернувшись, он хотя бы останется наблюдателем (пускай и съеденным, убитым, заколотым), а в обратном случае его душонка станет и вовсе ничтожной, и как личность он — хлоп! - тут же перестанет существовать. К тому же в накатившей волне страха он начинал ощущать уж и некое чувство удовлетворения. Если боится, значит, всё-таки, живёт!
- Живу! - по-звериному яростно воскликнул он, - и в дикой обезьяньей эйфории двинулся вперёд.
И казалось ему уже, что за ближайшим поворотом никакие не медведи и не злоумышленники, а живая Таня, только и ждущая его, ждущая и истосковавшаяся. Сидит себе на пеньке, пирожок ест. Так мило! Как из детской сказки! Там, в этой сказке и мишка такой — хороший, добрый. Зачем бояться? Зачем их всех бояться-то, а? Они, медведики, наверняка живут в просторной деревянной избушке, и встреться они им с Таней на пути, так сразу же и поведут к себе домой, да станут чаем поить. А Таня только дивиться будет, как это у него, Никиты, так складно получается с лесными обитателями ладить!
Тропа дала резкий подъём, но Никита, совершенно не чувствуя усталости, взбежал на пригорок, потом — немного вниз, потом снова на пригорок, а там ещё один, и так — всё дальше, дальше…
Но никакой Тани, сидящей на пеньке, а тем более, поглощающей знаменитый свой пирожок, всё не наблюдалось, а Никита внезапно выбился из сил, и вдруг невероятным образом разозлился на эту чёртову Таню, на то, что она всё не является ему, в то время как он так её ищет, ой как ищет, а сейчас — уж настолько устал, ой как устал! Он сел на пенёк и стал сам есть пирожок с луком и яйцами, что положил ему в дорогу отец.
В лесу мелькнула чья-то тень. В чаще неожиданно нарисовался медвежий контур. Зверь вышел на поляну, потянул своим ладьеобразным, словно всегда улыбающимся рылом воздух, потом привстал на задние лапы, после чего развернулся — и скрылся в лесу. Он не спешил рвать Никиту на куски, но и не горел  желанием с ним дружить, а тем более поить чаем. Никита даже не успел как следует испугаться медведя. И оказался сразу как бы у разбитого корыта своих фантазий. Медведь оказался никак не вовлечён в его, никитину, жизнь. И на мгновение Никиту словно подменили.
- С чего мне так дорога эта Таня? Так ли жизненно необходимо мне её искать? - успел подумать он.
И ощутил вдруг невероятную пустоту, кричащую вселенскую пустоту, неистово хохочущее одиночество, схватившее его за грудь своими адскими плетями. Эти плети представились ему словно чем-то единственно не пустым во Вселенной, чем-то единственно удерживающим личность Никиты от полураспада, распада, исчезновения, растворения. И сразу же в этих плетях стало неодиноко, словно они не являются никакими носителями отчаяния, а, собственно, лишь избавителями от оного, реакцией на пустоту и хаос, такими родными и знакомыми плетями, будто бы даже как живописными и животворящими ожерельями на его, Никитиной, пустой, усталой, чёрно-белой душе. А может, они — сама душа его и есть, раз остальное - столь пусто, столь незначительно… И с новою невиданною ранее силою вспыхнули его чувства к неведомой ему девушке. А ноги понесли вперёд.
Тропа уводила вдаль. Иногда она шла по огромным ярко-освещённым камням-курумам, а иной раз становилась мокрой, глинистой, заболоченной. Паренёк с повязкой на голове скакал по ней, напевая какую-то нелепую песенку собственного сочинения, а на подъёмах часто-часто дышал, рассматривая очередную кряжистую скальную возвышенность, открывающуюся перед ним. Его глазу являлись всё новые сине-солнечные красоты, перемежаясь с тёмными стенами сырых лесов, решающих временами по каким-то чудаковатым соображениям своим вдруг свято оберегать дикость и затерянность тропы, а следовательно обступающих её то с одной, то с другой стороны, а иногда и с обеих.
Часа через полтора с запада по небу поползла облачность, которая матовым слоем заволокла небосвод — и вновь погрузила нашего героя в неуверенность. Им начало вновь овладевать нешуточное беспокойство, а вместе с ним и какая-то особо тягостная и вяжущая тоска.
В какой-то момент Никита ощутил отчётливо нарастающую вибрацию в небе, рокот, трепет, жужжание. Никита отскочил в лес. Прямо над его тропою пролетел огромный вертолёт. Потом рокот начал ослабевать, терять низкие частоты, растворяться в небе и горизонте. И, наконец, стих.
Было уже три часа по полудню. Никите хотелось пить, но он был явно на вершине какого-то хребта, и чтобы найти источник, ему необходимо было спуститься вниз, в густую чащу, а в эту чащу не вело никаких тропинок, и Никита боялся ступать в бездорожье. Никита невероятно устал. Скоро Иремель-то? Или он уже на Иремеле? Очертания ландшафта слабо напоминали широкую дирижаблеобразную гору, коей он мог видеть Иремель на фотографиях. Но если это ещё не он, тогда следовало признать, что путь к Иремелю здорово затянулся по времени, ибо Никита слыхал, что даже в медленном темпе восхождение обычно не занимает более четырёх часов, а тут прошло уж добрых пять с половиной.
Никита присел на камень. К большому ужасу и огромной растерянности идти дальше не оставалось ему решительно никаких сил. Самое ужасное в этой ситуации было то, что даже если бы он сейчас решил повернуть обратно, то даже это теперь представлялось ему физически невозможным, абсолютно невозможным.
Как он раньше не замечал усталости? Наверняка она росла с каждым часом, предупреждая о том, что силы скоро иссякнут. Что же, что же теперь?
Никита горько заплакал.
Потом взял в руку телефон — и увидел, что он не ловит совершенно, пропала даже та единственная сеть, что покрывала Тюлюк.
Чем громче Никита плакал, тем сильнее себя жалел, и тем отчаянней хотелось ему плакать ещё и ещё.
В отчаянье он открыл фотографию на телефоне. И ощутил тепло, исходящее от неё, словно неведомая девушка сидела сейчас совсем рядом с ним. Ощущение было столь явственным, что у Никиты тут же высохли слёзы, и не столько от радости, сколь от удивления.
Неведомая Татьяна, скажем прямо, вызывала у горе-поэта удивительное чувство. Чувство, будто она и впрямь сделана из его ребра, будто она и есть — его душа, второе крыло. И сейчас, на камне, это чувство раскрывалось ему во всей своей красоте, полноте и совершенстве. Ощущение, знакомое любому счастливому мужчине.
Либо же мнящего себя таковым.
- А как встречу её в самом деле, что тогда? - словно отвесил он увесистую оплеуху самому себе. - Как себя поведу? Не одолеет ли меня робость? Отец говорил, что в любви везёт удавам, но не кроликам. Что же делать? Особенно зная, что любить удав как раз-то и не может. При всей своей удачливости. Любить может только кролик...
Туман рассеялся, вышло солнце, которое в любой другой момент обрадовало бы Никиту, но сейчас только лишний раз напомнило бедному путешественнику о том, насколько зверски он хочет пить.
Он встал и пошёл — почему-то не вниз, на поиски ручья, и не назад, где могла брезжить хоть какая-то надежда на возвращение в посёлок, а опять вперёд. Решил взойти на ещё один пригорок и осмотреться по сторонам, а уж потом подумать обо всём остальном (что же являлось на тот момент тем самым «остальным», отчаявшемуся пареньку было не вполне ясно).
Он одолел ещё один небольшой подъём, машинально посмотрел влево - и встал, как вкопанный.
Красота и величие явившегося ему образа тесно смешалась в его сердце с осознанием большой ошибки, допущенной им в начале пути. Он находился не на Иремеле! Всё это время он карабкался вверх-вниз по кривой извилистой линии хребта Бакты! А Иремель — вот он! В расступившихся облаках эта самая гора теперь торжественно сияла перед ним своим оголённым светло-коричневым горбом, спиною ящера, что уснул, спрятав голову в волны окаменелого океана соседних гор. А между ним и путешественником распростёрлась теперь сине-зелёная бездна непроходимого леса.
Никита понимал, что ошибка возникла при огибании им кордона. Надо было учесть, что первой попадётся тропа, уводящая вправо. Её-то он и принял за основную дорогу.
Обескураженный и маленький, такой маленький в сравнении с контуром Иремеля, стоял этот человек на одной из вершин Бакты. И выглядел в собственных глазах бесконечно жалким. Он и был жалок. Хотя бы уж и оттого, что считал себя таковым.
- Я - ничтожество. Я - настоящее ничтожество, - бормотал он, глядя на тёмно-зелёный ковёр, что разверзся под ним.
- Да, ты ничтожество, - словно отвечал ему этот ковёр. - А я нет. Погляди, как я роскошен!
Иремель же, казалось, и вовсе ничего не говорит, а только смотрит, смотрит ему в глаза и с большим трудом сдерживает свой ехидный, леденящий, стариковский смех.
Неизвестно, сколько бы простоял Никита и чем бы закончилась вся эта история, не прилети за ним вертолёт. Тот самый, предупреждённый Денисом.
Никита при его виде впал в безудержную эйфорию. Он стал неистово прыгать по скале и весело хлопать в ладоши.
А вскарабкавшись по матерчатой лестнице и оказавшись в салоне летательного аппарата, мгновенно уснул.



VI


Они подходили к реке.
Виталика манил шум этой реки, что таким резким и бескомпромиссным, таким каменистым и оздоравливающим холодом наполнял прилегающее к ней травяное и еловое вперемежку с берёзовым и ивовым гомоном пространство в разгаре воцарявшегося среди неизменно таинственных и вечных горных очертаний жаркого, бескомпромиссно-летнего деревенского дня. На том берегу — за плоской поляной, откуда только что взлетел вертолёт, виднелась вертикальная скала, чей вид задумчиво вершил православный крест, а за крестом светло зелёная травянистая гладь шла на взлёт — и очень скоро её подъём подхватывался еловым лесом, что, забираясь всё выше, рисовал очертание горе Мельничной, являвшейся первым относительно негромким аккордом в большею частью невидном отсюда, но незримо присутствовавшем в сознании смотрящего, огромном сорокадвухкилометровом нургушском хребте. Здесь же, в этом добрых солнечных лесистых уступах брал начало (либо, наоборот, подходил к концу, если смотреть с другой стороны) национальный парк «Зюраткуль», в котором Виталик бывал и раньше, а оттого теперь при виде ближней к Тюлюку его горы непроизвольно рисовал внутренним взглядом и остальные ландшафты парка, что удерживала в себе с прошлых времён память. Приближенный на много десятков километров, возможно, прямо в этой горе или в крайнем случае сразу за нею плескался теперь Зюраткуль — одноимённое заповеднику озеро со студёною водой и дымно-сизыми, тёмно-зелёными, остроконечными и пологими, ближними и дальними на южном его берегу горными вершинами, а где-то совсем недалеко вырастал взрывною и ящерно-удивлённою сопкою короткий хребет Малая Сука с вершиной Уван, так великолепно раскрывающийся взору с Кордона трёх вершин, что подле Сибирки Саткинского района. Здесь же выплёскивались из елей ветреные, закатные, чуть розоватые скалы Большой Калагазы, поселившиеся напротив Увана много миллионов лет назад, оставив в данную секунду ниже себя и в каком-то смысле охряняя зачарованные солнечные поляны с язычески-манящей жёлой купальницей и притаившемся в зарослях травы характеристичным, почти гротескным диким шиповником на его склонах. Непостижимою фата-морганой все эти картины мысленно сближались, спрессовывались, становились наполнением тихой и приветливой ближней горы, вставали тем обетованным внутренним миром, что она собою относительно скромно с юго-западных границ этой богатой красотою и чудесами огромной и заколдованной природной страны предваряла.
Виталик снял обувь — и босиком побежал навстречу воде, впрочем, именно она была в этом деле зачинщицей, так как бежала по камням своим столь призывно, столь маняще, что её примеру невозможно было не последовать. Виталик и речка бежали навстречу друг-другу, а потом обнялись — Виталик зашёл в воду, и струящаяся вода окутала его ноги своею свежею искрящеюся благодатью. Потом он зачерпнул из неё ладошкою, затем снова и снова, да так и не мог остановиться, пока не напился вдоволь. Вода была богатой, насыщенной на вкус. Где-то на микро-уровне она неуловимо пахла мятой и купальницей, хвоей и курумами, что гнездились далеко в её верховьях, причём вобрала, казалось, не только их запах, но и форму каждого камня, причудливую и порою необъяснимую, иногда — откровенно рукотворную, ставящую тем самым в тупик современную науку. Вода была вязкой — и не по физическим ощущением соприкасающейся с нею ладони, а по мысли своей, по глубинной внутренней сути, по пугливому воздуху, что отталкивался от неё, точно от плотного и многогранно-бьющегося зеркала, по брызгам, что вопреки законам динамики могли зависнуть в сознании наблюдателя на несколько миллисекунд, остановить мгновение и прожить его столько, сколько понадобится для осознания чего-то в этот момент неизмеримо важного, что происходит в её микровселенной, в тайных процессах, в ней самой: как в сумрачном шёпоте донных течений, так и на её студёно-солнечной и горно-непреходящей, почти желейной, а с тем игриво-непоседливой поверхности.
Девушки завязали между собой негромкий разговор на берегу, вначале о камнях, что продавались в лавке, а потом шире: о своих семьях — как прежних, в которых они родились, так и новых, что предстояло им в ближайшие годы создать.
- Как вы познакомились с Денисом? - спросила Арина.
Кристина взяла травинку и покрутила её в руке.
- Ну да так, он приезжал в наш город в командировку, расследовать одно дело, а я была по тому делу свидетельницей, - последние слова она произнесла отрешённо, не придавая им значения, словно ей было не совсем приятно о том деле вспоминать. - У нас завязались отношения. Он звал к себе в Москву, а я с детства мечтала об этом городе. Хотела находиться там, жить там…
Москвичке Арине всегда было интересно, как воспринимают её город приезжие люди. Что видят в нём в первую очередь. Она любила свой город, это был город её бабушек-дедушек, она любила в нём каждую мелочь, каждый провод троллейбусных линий, каждое дерево в её светлых загадочных переулках. И расстраивалась, когда слышала от гостей столицы такие словосочетания, как «город возможностей» или «крупный политический центр». В этих словах она ощущала небрежение к Москве как к большому дому со своею душой, и ещё ей с тем было откуда-то в этих людях сразу ясно: свои родные города и посёлки они также не особенно ценят, чему почти всегда находила подтверждение ежели общение с людьми этими получало длительное дружеское либо деловое продолжение и развитие. Но особенно и как-то очень остро она расстраивалась, когда среди подобно рассуждающих лиц она встречала своих же земляков.
- Он звал, а я другого способа попасть в столицу не видела, - продолжала Кристина. И ещё он мне казался серьёзным, привлекательным. Ну и, конечно, посвящённым тайн. Знаешь, как бы знакомым со всеми теми людьми, что я с детства видела по телевизору, - она усмехнулась. - О нём было приятно рассказывать родственникам, с ним я сразу чувствовала себя уверенно, защищённо, достойно в собственных глазах и как бы с новым знаком качества, что ли…
- Он был для тебя как бы социальным лифтом, средством передвижения, доставкой на какие-то новые уровни? - уточнила Арина.
- Ну, да…
- А в чём заключались для тебя эти уровни?
- Ну, как, Москва, всё-таки! - Кристина посмотрела на Арину вначале недоумённо, а потом по её лицу пробежала тень смущения.
- Слушай, но это всё какие-то общие слова. Слово «Москва» так часто произносится без уточнений, как нечто безапелляционное, имеющее однозначную и заведомо понятную всем ценность, что в понятии этом стало теперь невозможно найти концов. Вот для тебя Москва — это что?
- Это город возможностей, - произнесла Кристина сакраментальную для Арины фразу. - А для тебя разве нет? Ведь не хочешь же ты сказать, что смогла бы жить в какой-нибудь Йошкар-Оле!
- А ты из Йошкар-Олы?
- Да.
Арина никогда не была в Йошкар-Оле, но теперь ей особенно захотелось поехать туда и посмотреть на город, который так ненавидела её собеседница.
- Ты сколько живёшь в Москве?
- Три года.
- Ну, и с какими людьми, что видала по телевизору, ты успела познакомиться? Или, может быть, какими возможностями воспользоваться? Я не про посещение «Азбуки вкуса», я про воплощение в жизнь каких-то интересных планов, завязывание знакомств ну и так далее…
- Ну, да, я познакомилась с очень интересными людьми, друзьями Дениса, и подруги у меня также появились… И ещё я виделась с некоторыми звёздами, взяла у них автограф, - голос Кристины становился всё нерешительнее, она понимала, что правило «расскажи знакомым о столице» в случае с Ариной работать не станет, и это было ей ново.
- Так… А у тебя кто брал автограф? Или таких случаев не наблюдалось? - язвительно произнесла Арина и тут же осеклась, так как почувствовала, что перегибает палку.
Кристина приложила к переносице ладони рук и какое-то время молчала, глядя на искрящуюся реку. Перед её глазами плыли зелёные и фиолетовые круги. Она остро и больно почувствовала вдруг себя лишней в собственной судьбе, и сердилась за это на Арину, и ей хотелось плакать, но не только поэтому, а почему ещё, она пока не знала — и озадаченно искала ответ на этот вопрос.
Перед Ариной же сидела теперь не царевна в яшмовом ожерелье, а некто растерянный, кто-то, почти ещё подросток. Запутавшийся и недоумевающий, подросток этот тихо всхлипывал, а потом вдруг сердито произнёс:
- В нём нет души!
- В ком нет души?
- В нём! - Кристина наотмашь указала в сторону посёлка.
- В Денисе?
Кристина заплакала в голос. Через полминуты успокоилась и добавила: «И ещё кое-чего нет».
- Это ты о чём? - в глазах Арины заиграло любопытство.
- Ну, не то, чтобы нет, - засмеялась вдруг Кристина, - я не про присутствие и даже не про функцию-дисфункцию.
- Короче говоря, как бы нет души, нет тела, один только ум. Шерлок Холмс такой, да?
- Именно так, - рассмеялась Кристина, - после чего очень скоро снова погрустнела.
- Вот и не знаю, что с этим делать, - добавила она. - Ты, кстати, заметила? Он даже не посмотрел на украшение…  - она провела пальцем по камушкам своего ожерелья. Палец остановился в задумчивости на одном из камней, а потом она отдёрнула его вместе с рукою и резко посмотрела в сторону реки.
К ним возвращался счастливый Виталик, смахивающий остатки воды со своих усов и щетины.
А потом все трое долго лежали на траве и смотрели на Мельничную гору, на её крест, на лес, на небо над ним.
- Сколько лет этим горам? - спрашивала Арина.
- Надо будет в википедии почитать, - отвечал Виталик, но точно могу сказать, что они — самые древние на планете.
Арине чем дальше, тем больше нравились эти горы, они её хоть отчасти и пугали своею суровостью и скрытностью, но во многом именно этим и привлекали к себе. А ещё нравились своим уютом — качеством, на первый взгляд исключающим ту самую скрытность, но при более внимательном рассмотрении прекрасно уживающимся с нею. Она смотрела на крест, думала о том, кто и когда поставил его здесь, потом вдруг вспомнила детство на Трёх Горах, бабушку, водившую её в старый храм Иоанна Предтечи, что на сломе одноимённого переулка, потом внимательно и с любовью рассмотрела воскресшую в памяти Пасху конца девяностых годов, а затем память расширилась, охватила Красную Пресню с супермаркетом «Рамстор», который потом переименовали в «Ситистор», а позже — в «Биллу». Арина взрослела с каждым этим переименованием, и названия, что глядели на неё из детства, были окутаны большей тайной, овеяны более глубоким значением, чем те, что появлялись позже.
- Наверное, зря так, - думала она. - Тайна не покидает человека всю его жизнь, а мы почему-то наделяем ею лишь то, что произошло с нами в давнем прошлом. Волшебство творится здесь и сейчас. Вот прямо здесь и прямо сейчас!
Она чуть привстала, поправила волосы, оперлась ладошкой о траву и заворожённо оглядела окружающие её просторы. Потом нежно поглядела на Виталика. Затем взглянула на Кристину. Та лежала на спине и задумчиво смотрела в облака — и Арине показалось, что перед нею сейчас какая-то новая Кристина, а в чём Кристина была нова, сказать было трудно. Во всяком случае, Арина впервые видела, чтобы Кристина смотрела именно в облака. Потом Арина снова перевела взгляд на посёлок — и увидала, как издали, запыхавшись, к ним бежит чёткая и целеустремлённая фигура Дениса.
- О, друг наш возвращается! - весело сказала она.
- Эй, Шерлок Холмс! - окликнул его Виталик. Ну как, есть новости в расследовании?
Девчонки переглянулись.
- Есть! Очень много! - запыхавшись, затараторил Денис, подбегая к компании.
- Ого! Ну, мы тебя слушаем…
Все трое поднялись, сели на траву и стали внимать новостям.
- Во-первых, очень многие видели тот уазик, в котором уезжала девушка, - начал Денис, - ярко жёлтый уазик с изображением какой-то коровьей головы на задних дверях и надписью «Доставка». А теперь второе и самое странное. По словам всех до единого водителей, а опросил я больше дюжины, такого жёлтого уазика в посёлке нет. И никогда не бывало.
Потом он ещё немного отдышался и продолжал уже более размеренно:
- Мы пообщались с водителями «буханок» Сергеем и Айнуром. Я хочу верить, что они нормальные ребята — и ни в чём не замешаны. Так как здесь либо их круговая порука (спрятали жёлтый уазик подальше и отлёживаются), либо же мы имеем дело с чем-то и вовсе непонятным. В пользу невиновности водителей говорит то, что в посёлке нет ни одного туриста (все палатки я и гостевые дома я также успел обежать), который бы также садился в тот чёртов уазик, так что весьма вероятно, что она села в него одна. А так никогда не делается, с одним пассажиром уазик не заработает денег. Скоро прилетит вертолёт, а также вернётся поисковая группа из лесов — и мы, надеюсь, узнаем много нового. Как минимум, поймём, в горах сейчас злополучная машина или нет. Отправилась же она в том направлении около полудня — время, когда остальные водители отдыхают. Этим легко объясняется тот факт, что она прошла по дороге незамеченной. В сторону цивилизации она также не уезжала.
- А почему, кстати, нельзя предположить, что уезжала? - вклинился Виталик.
- Потому что иначе мы бы её сами встретили, когда ехали сюда. Я бы её запомнил.
- Она не могла проехать, когда мы расстилали палатку?
- Мы бы её и в этом случае увидели. А не мы — так водители других буханок. Они уже к этому моменту начинали отправляться за людьми.
- Ну а если поисковые операции ничего не дадут? А в сторону Юрюзани, если тебе верить, поиски бесполезны? С чем мы тогда остаёмся?
- К сожалению ни с чем, - ответил Денис. - Пока…
- Ну или не пока.
Денис помрачнел.
- Маму, конечно, жалко… - вздохнул Виталик. - А ты, я смотрю, прям проникся, не ожидал такого от тебя.
- Это моя работа.
- Сейчас — не очень-то и работа…
Какое-то время они сидели — и глядели на раскинувшийся перед ними посёлок.
- Сергей приглашал нас часов в десять присоединиться к посиделкам, - сказал Денис таким тоном, будто у него именно в эти последние секунды появилось много свежих идей и мыслей.
- Почему бы нет, - ответил Виталик и посмотрел на подруг.
Подруги были не против.
- Там можно продолжить обсуждение, - сказал Денис, - а до этого должен ещё тот парень вернуться. Может, и он нам что-нибудь расскажет.
- Что будем делать? - спросила Арина.
- Можем потренироваться, подняться на Мельничную гору, предложил Виталик, - вон хотя бы до того края леса. Надо же быть хоть немного подготовленными к главной цели приезда!



VII


Сергей и Айнур сидели на камне недалеко от православного храма, отдыхая перед вечерним рабочим забегом. Сергей курил.
- Бросай эту гадость, я десять лет назад бросил, жизнь себе этим продлил. Хочется ведь дольше пожить, разве нет?
- Как тебе этот парень? Вроде, нормальный, да? - перевёл Сергей разговор на другую тему.
Речь шла о Денисе.
- Вроде, да… Нормальный… - стушевался, но вскоре снова оживился Айнур, -  только одержимый он слишком. Такой, будто ему здесь больше всех надо… Но, может, он и прав. Может, так и нужно…
- Как тебе его версия? О том, что в этой истории кроется чей-то злой умысел?
- А чёрт его знает… Как это можно знать наверняка? - Айнур развёл руками.
- Слушай… - Сергей стряхнул пепел. - А тема с жёлтым уазиком, которым девушка якобы воспользовалась… Знаешь, она меня задела. И вот почему (на этих словах Сергей будто забеспокоился)… Ты никогда на этот счёт ничего странного не замечал в Тюлюке?
- А что я должен был замечать? - Айнур понизил голос.
- Да дело в том, что я вот иногда боковым зрением замечаю что-то жёлтое на дороге. Высотой с уазик. Это жёлтое за те три года, что работаю здесь, несколько раз обогнало меня на подъёме, да причём так странно: обгонит, а дорога впереди чистой остаётся. Будто это жёлтое в лесу где растворилось, либо невидимкою стало.
Взгляд Айнура растерянно потускнел.
-  Знаешь, такого-то я не видал, - ответил он, - зато слыхал кое-что. Один раз. Выхожу на кольце, глушу мотор, а мимо меня словно машина едет. И пусто кругом, а мотор приближается. Поравнялся со мной — ну и отдалился потом, затих, как положено. Я аж замер… Хорошо потом пассажиры подошли. Года два назад это было.
В этот момент в конце посёлка приземлился разноцветный вертолёт, вернувшийся с поисков Маши. Привёз он в посёлок её незадачливого воздыхателя, а саму Машу так и не нашёл.
- Я думаю, пока мы что-то видим и слышим со стороны, мы должны радоваться, - Сергей загасил сигарету, после чего взял с камня ветровку и начал её надевать, так как вставать пока не собирался. - Главное, как жизнь показывает, в этот уазик не сесть ненароком.
Айнур осмотрелся вокруг. Ему показалось, что горы словно притихли вокруг, слушая их разговор. А тем временем день ещё царствовал, и затаённость гор смотрелась на его фоне не совсем органично. Вдали по улице показалась маленькая чёрненькая фигурка, бегущая в их направлении. Это был Вовуча. Неизвестно откуда в своё время взявшийся, уж несколько лет ночевавший при поселковом храме, кормившийся в трапезной, а в остальное время неуклюже бегающий по деревне, да раздающий свои нелепые комментарии по поводу всего, что попадётся ему на пути. Настоятель храма его привечал, не давал помереть с голоду, а недавно взял работать алтарником. Вовуча был кривеньким низкорослым человечком неопределённого возраста (впрочем, скорее — молодой) с чернющими волосьями на морщинистой и крутолобой башке своей— и ослепительным оскалом зубьев, хорошо видных и ещё лучше запоминающихся каждому, кто хоть раз видал его улыбку или присутствовал при том, как Вовуча смеётся.
- Хрен бы побрал вертолёт! Хрен! Хрен! - ругался он сейчас на приземлившуюся машину.
- Почему вертолёты? - крикнул он Айнуру с Сергеем, подбежав к ним.
- Девушку искали. Девушка пропала, - ответил Айнур.
Вовуча вдруг заливисто расхохотался.
- Чего смеяться-то, - строго и слегка снисходительно сказал Сергей, - человек не вернулся, а ты — смеяться.
- Что вы понимаете! - не переставая смеяться процедил Вовуча. - Что вы вообще понимаете!
- В чём понимаем? - насторожился Сергей.
- Да так ей и на-а-а-адо-о-о!!! - вдруг нечеловечески заорал Вовуча своей поистине богатырской глоткой. - Так ей и на-а-а-адо! — и ну убегать! Через мост, на другой берег, вдоль домиков. «Так ей и на-а-адо-о-о!» - не уставал повторять он и через двести, и через триста метров. Горы, казалось, снова оживились, и готовы были поддержать крикуна эхом, только суетный день с его туристическим гомоном не давал им на это позволения — и они довольствовались малым, скромно и неслышно подрагивая вокруг него. Очень скоро Вовуча скрылся из виду, а через некоторое время и голос его стих.
- Что это было? - спросил Айнур.
- Мда, - сказал Сергей почти агрессивно, - к этому товарищу неплохо бы присмотреться. Пойдём, время — четыре доходит. Поработаем, а вечером посидим в «Розе». Пообщаемся побольше с Денисом, познакомимся с его компанией.
В это время двое мужчин провели по улице слабого и спотыкающегося Никиту.
- Друг, с тобою всё в порядке? - окликнул его Сергей.
Никита поднимал руки к небу, шептал какую-то несуразицу, закрывал ладонями глаза,  вновь открывал, таращил их широко, разглядывая небо над головой — и не обращал внимания на окружающих.
С другой стороны улицы появился его отец, встречавший, видимо, парня из неудавшегося похода.
- Бывает иногда, - негромко сказал он. - Проспаться должен, завтра будет снова человеком. Вы сидеть сегодня собираетесь?
- Собираемся, - ответил Айнур.
- Ну ладненько, если с моим будет всё в порядке, я к вам присоединюсь! - старик грустно подмигнул.
По пути к гостевому дому навстречу Айнуру попался Славик.
- Ну что, сегодня-то будешь? - прокричал Айнур в форточку двери.
- Нет!
- Снова жена мясо приготовила? - Айнур нервно хихикнул.
- Ага!
- Она тебе что, каждый день его готовит? - он непроизвольно стремился хотя бы ещё секунды на две продолжить разговор о мясе и о жене.
Славик с чего-то вдруг обиделся, не стал отвечать, ударил по газам.
- Ещё и смеётся, -  процедил он, бесконечно в этот момент завидуя свободному Айнуру и всему белому свету с ним заодно.



VIII


- Вы не представляете, что за ребята к нам приезжали! - рассказывала женщина из Челябинска отцу Никиты. Она была одною из тех женщин, что сидели за этим столом вчера, но в отличие от них ещё не уехала на большую землю. Женщину звали Еленой.
- Конкурс у нас проходил, - говорила она, - ребята из Москвы, но совсем не похожи на тех музыкантов, что обычно приезжают в наши школы из столицы. Простые, душевные, а притом — как играют! Я тогда в Юрюзани работала директором. Я им хворосту напекла, творога и сметаны с собою положила…
- Вы музыкант? - спросил старик.
При слове «музыкант» сидящая рядом мама Татьяны оживилась, а затем тяжело вздохнула.
Подъехал Колян, заказал себе пива. В стенах избы становилось всё громче, а жёлтый электрический свет, горевший в помещении,  насыщал свои фотоны всё большею праздничностью и уютом.
Денис бодро поприветствовал Айнура и представил ему свою компанию.
При этой встрече между Айнуром и Кристиной произошло непредвиденное. Он, взглянув на неё, словно обжёгся копною её рыжих волос — и начал душою лететь, лететь, падать куда-то со страшной силой, а она, здороваясь с ним, неожиданно ощутила себя в десятки раз более женственной, чем прежде, и это смутило её не на шутку.
- Как вас зовут? - спросила тем временем старика Елена.
- Андрей Ильич, - беззаботно ответил тот. - Мой сын должен был здесь также присутствовать, но он не совсем удачно сходил сегодня в горы.
- Ой, с ним-то сейчас всё в порядке? - заволновалась Елена.
- Сейчас — да.
- А чем занимается ваш сын?
- Да так, непонятно чем… Творчеством каким-то. Не знаю, что с ним будет, когда меня не станет.
- Как интересно! - заулыбалась Елена. - А учился он на кого?
Андрей Ильич посмотрел на Елену пронзительно, как бы оценивая, можно ли ей доверять.
- Я не знаю этого, - немного осунувшимся голосом проговорил он. - Дело в том, что я не совсем его отец.
Елена застыла в улыбке. Она не вполне понимала, что дальше ей можно спрашивать, а чего нельзя. За столик в это самое время подсели другие участники компании, по правую руку замыкающей стол Елены сели Виталик, Арина, Кристина и Денис. По левую — за Андреем Ильичом и Галиной Никифоровной, мамой Татьяны, расположился Айнур. За Айнуром оставалось ещё одно свободное место, вслед за которым, на отшибе, уже сидел какое-то время Колян и пил пиво, незатейливо закусывая его солёным арахисом. Разговоры слились в одну общую беседу.
Сергей, как всегда, пришёл позже всех. Он отодвинул стул, что пустовал между Айнуром и Коляном, но потом остановил взгляд на Денисе — и чуть слышно кивнул ему, указывая взглядом в сторону двери. Денис поднялся — они отошли, и Сергей коротко выложил ему все свои сегодняшние умозаключения и наблюдения. Пока они говорили, Денис держал руки в карманах брюк, стараясь таким образом сохранять спокойствие, но его глаза выдавали в нём яростное недоверие к Сергею.
- Я могу завтра с утра повидаться с Никитой? - спросил он.
- Думаю, конечно, - ответил Сергей. Денис чинно кивнул ему — и оба вернулись за стол.
За время застольного разговора Айнур и Кристина встретились взглядом единожды, при этом ощутили электрический разряд — и решили больше не повторять эксперимента, а посему остальную часть вечера смотрели друг на друга лишь по очереди. Официально считалось, что боковым зрением взгляды заметить нельзя — и существовать в этих условиях игры было спокойнее обоим.
За столом говорили о Тане, а Айнуру становилось любопытно и даже совестно, что он теперь, сидя рядом с мамой пропавшей девушки, не придавал, кажется, её несчастью ни малейшего значения. Да, ему это несчастье было теперь безразлично. «А было ли интересно ранее, раз могло сейчас оказаться столь далеко? - думал он. - Как далеко расположены люди друг от друга изначально! Только особые усилия, усилия любви, усилия сострадания могут их друг к другу несколько приблизить. Сам же по себе, без движения и преодоления, человек не в состоянии быть близким другому». И понимал, что последняя фраза его мыслей — уже более о том видении, что брезжит сейчас напротив, нежели о Галине Никифоровне.
- Ты у нас местный, - тихонько обратился к Коляну Сергей, - может, вспомнишь, откуда вообще взялся этот парень, что у попа нашего живёт?
- Ты про Вовучу, что ль? Ну, он лет пять назад приволокся, отец Савелий рассказывал мне, что с туристами пришёл. Один из приезжих попросил его взять, так как дальше не могли они терпеть его, хотели чуть ли не в реке утопить, серьёзно, не в этой мелкой, а в той большой, в Юрюзани. Доставал он их, выкобенивался да всё к девкам лез, а прибился якобы в Уфе на автовокзале, спасли они его от местных братков, тем он также насолил. Собственно, знаю, чем. Я потом в Уфе с одним из тех ребят, что на него наехали, виделся. Так он, помню, аж подпрыгнул, как услыхал от меня, что Вовуча этот нынче у нас в Тюлюке живёт. Спрашивал, не беспредельничает ли. По его словам этот персонаж — ещё тот колдун и язычник. В Уфу пришёл пешком откуда-то с севера, из Республики Коми или даже от ненцев. Шаманскому делу обучен был, теперь-то батюшка, наверное, выбил из него всю эту блажь, хотя кто знает… О себе, говорят, порою рассказывал, что были у него-де два брата — и называл их как-то по-своему, не по-человечески. Что-то типа «мысль и чувство» или там «мудрость и любовь», как-то эдак (это всё мне мой приятель уфимский пересказал). Да, ну и им в Уфе он, конечно, много беды натворил. Сейчас, пока рассказывал тебе, сам вспомнил. Могу озвучить.
- Давай, расскажи!
- Ну, говорят, что сначала в доставке электроники работал, но там очень быстро выяснилось, что пока он эту электронику довозит, то успеет что-то и нашептать над ней, а у клиента потом наваждение, раздвоение личности, короче — словно бес в него вселяется. Таким вот макаром бес вселился в брата этого приятеля моего. Жена брата вызвала скорую, дак он, этот брат, вырвался, начал шины скорой прокалывать, а как проколол — так и наутёк. А другой мальчишка (с ним то же самое стряслось) и вовсе за руль скорой сел. Только его и видели.
- И что же, не нашли?
- Да вот кажется, что так и не нашли, этого не помню. Тёмная история.
- А ещё что-нибудь помнишь?
- Больше, как будто бы, ничего. Вот только это, - Колян залпом допил свою кружку пива.
- Тебе-то зачем всё знать?
- Понимаешь, сдаётся мне, что Вовуча имеет отношение к исчезновению девчонки, но только понятия не имею, какое. Поговорить бы с ним да вывести на чистую воду…
- Хм… Может, сначала к отцу Савелию зайдёшь? С ним побеседуешь?
- Пожалуй, зайду завтра. Завтра, кстати, ливень обещают. Ребята, - повторил он громко, - завтра ливень обещают, может, переселитесь в дома из палаток, а то в них вам этой ночью не сильно комфортно будет!
Виталик с Ариной переглянулись.
- А куда нам здесь можно переселяться? В «Розе ветров» есть места?
- Надо спросить. Если не найдёте здесь, можете ко мне, я снимаю дом, у меня там целая спальня свободная. Думал когда-то, что ко мне мои из Вологды переедут, да человек предполагает, а Бог располагает.
Разговор Сергея с Коляном был завершён, тихая беседа Елены, Андрея Ильича и Галины Никифоровны также сошла на нет. Виталик с Ариной досмотрели фотографии в телефонах и теперь тоже сидели молча, что же касается Кристины и Айнура, то они и так не проронили ни слова до сей поры . В пространстве обозначилась неожиданная тишина.
- Что это мы все притихли, - радостно воскликнула Елена, - я придумала: давайте поиграем в игру. Каждый напишет на листочке своё самое первое воспоминание, а потом мы листочки эти перемешаем и будем угадывать, где чьё. 
Она достала из сумочки тетрадку, две ручки и три карандаша.
- Нас десять человек, на всех не хватит… Может, у кого ещё есть? Или будем делиться?
У Арины нашлась ручка, Сергей достал из кармана карандаш. Денис заявил, что не будет участвовать в игре, Арина с Виталиком сказали, что воспользуются одной ручкой, Сергей сказал, что поделится карандашом с Айнуром.
Каждый из гостей, кроме Галины Никифоровны и Елены заказал себе ещё по одному бокалу пива.
Андрей Ильич, отец Никиты, глубоко вздохнул.
- Хорошо, что Никита с нами сейчас не играет. А то бы расстроился очень, - сказал он тяжёлым старческим голосом.
Елена и все присутствующие озадаченно взглянули на Андрея Ильича.
- У него амнезия, - сказал Андрей Ильич, кряхтя, - он не помнит своего прошлого.
- У него была травма? У него из-за неё повязка? - спросил Сергей, отклонившись и поглядев на Андрея Ильича поверх Галины Никифоровны и Айнура.
- Повязка ему просто нравится… - улыбнулся старик. - А отчего амнезия случилась, я и сам не знаю. Я же и не отец его. Я врач владивостокской больницы, которому привезли из тайги до смерти напуганного парня, то ли тигра он там увидал, то ли медведя. Документов при нём не было, поиски родных ни к чему не привели… А он по жизни несамостоятельный, чайника не вскипятит, яичницу сам не пожарит…  Может, и сам такой странный, а может, вследствие болезни. Пусть, решили, живёт с нами. А жены не стало год назад. Решили мы с ним переехать подальше от тех мест, от воспоминаний. Никитка в это время очень Уралом увлёкся, читал про него много. Вот и решили сюда, поглубже в лес, в горы…
- А он знает, - что вы не его отец? - спросил Сергей.
- Хороший вопрос… - ответил старик, - он-то как-то сразу стал меня отцом звать, а жену мою — мамой, мы этому и не противились.
- Да, какие истории бывают…  - озадаченно отозвалась Елена.
- А скольких мы не знаем. И не узнаем… - сказал Виталик.
- А сколько всего нам ещё предстоит узнать… - задумчиво добавил Сергей. Он и сам до конца не понимал,  к чему произнёс эти слова. Хотя и видел, что события, свидетелем которых он является, явно неслучайны.
Виталик также, и чем дальше, тем больше, ощущал  знаковость, неслучайность всего происходящего, но не копал глубоко, а лишь растворялся в атмосфере горного лета, где все люди воспринимались как её звенья, ступени, как разные лики одной большой тайны под названием жизнь, что в краях этих приближается, словно под магическою линзой, концентрируется, как если бы изъяли из неё всё лишнее.
Он вспомнил вдруг, что всегда мечтал сидеть именно так, в избушке на краю леса, чтобы таинственные и дикие ночные дали простирались вокруг, а рядом с ним сидели близкие и приятные ему люди и вели именно такую беседу, открытую и глубокую, а вперемежку играли во что-то, и чтобы игра сменялась задушевностью, а задушевность — игрой. И понял, что сейчас именно тот вечер, и желать  большего сейчас не получилось бы, как ни старайся, а посему остаётся только поблагодарить. Поблагодарить Господа, поблагодарить людей, и вот что интересно — Бог и люди понятия разные, а благодарность им — одна на всех.
Он смотрел на Арину, свою невесту, на то, с каким улыбчивым проворством она, вступив в игру, пишет на листе бумаги воспоминания. Электрический свет, льющийся на её листок, да и на другие листы, других участников игры, казался ему заколдованным, заворожённым, и в определённом смысле — единственно существующим на всей Земле.
Вскоре все написали воспоминания — и Колян, не учавствовавший в игре, но согласившийся исполнить в ней роль чтеца, стал озвучивать их по порядку.
«Станция — Площадь 1905 года», - начал он, - мы с мамой ждём троллейбус до Белорусского вокзала. Вдруг какая-то очень страшная бабулька говорит всем, что троллейбуса не будет, люди начинают разочарованно шевелиться и расходиться — и мама предлагает идти пешком, но мы отчего-то не идём, а подходим к огромному длинному ряду ларьков, что на другой стороне, покупаем зелень, капусту… А дальше мама говорит, что в этот раз мы никуда не поедем, и что пора возвращаться домой обедать. И мне обидно, что из-за каких-то не желающих ехать троллейбусов мы теперь должны идти домой».
«Я ловлю лягушек в реке, - взял он второй листок, - и в какой-то момент поскальзываюсь, начинаю тонуть, последнее, что вижу перед погружением — купола соборов, что на главной площади, затем слышу крики, кто-то меня вытаскивает, и следующий кадр — дома, на кровати. Лежу и мечтаю о лодке, на которой уж не утонешь, а можно собирать лягушек, сколько вздумается».
Зазвучал третий листок. Потом четвёртый… Воспоминания легко угадывались. Первое принадлежало Арине, второе — Сергею.
Следующим шёл рассказ о том, как в степи родители показывали девочке настоящего серого ослика, и как этого ослика можно было покормить. Потом — о юге Башкирии, об озере близ Баймака и о резиновой лодке, где маленький мальчик всё просил дать ему погрести, а суровый отец всё отказывал, потом — о Дрезденском трамвае, затем — о маршрутке в Йошкар-Оле, после чего — о турнике, на который мальчик всё хотел запрыгнуть, а ему это не удавалось, наконец — о посёлке Барабаш, что в Приморском крае, куда семья доехала на машине дяди, и где им наперерез выскочил редкий дальневосточный леопард.
В руках Коляна оставался ещё один листок.
- Давайте, читайте последнее, интересно, чьё оно! - с нетерпеливым азартом сказала Елена, не заметив, что рассказы всех присутствующих, согласившихся играть, уже прозвучали.
- Помню себя более высоким, - начал читать Николай. - Помню большие папоротники, помню войны, о которых сейчас ни от кого не услыхать. Помню, как явились люди, и неизвестен был им торг, и были они одного качества с пространством творца, и понимали друг друга без слов сложных. Помню, как было им обещано знание, и как нетерпеливы были они в ожидании своём, да начали конструировать собственные измышления в замену обещанных. А потом передавать их друг-другу — да уже не за зря. Помню огромную свою крепость. И первую осаду во всей истории. И обломки крепости, что и сейчас есть, да никто их обломками не считает. И помню ещё, как после первой кровавой победы достались людям пожитки да поделки, а также камушки красивые, и стали они всё это богатством считать, а потому богатством, что много полегло их за то. И додумались они скоро продавать-покупать  поделки да пожитки, а затем и друг-друга. Везёт один другого на горы, что теперь Бакты принято звать, а тот, что едет на спине, камушек яшмы за то ему причитает. Позже — золото. Ещё позже — себя самого. И сидит на вершине Бакты, пуще первого радуется. Не знает, что не взобрался он никуда, ибо выходит ему на тропу некто, да и спрашивает:
- Ну, и где твой камушек?
- Да был камушек, только отдал я его.
- А где твоё золото?
- Было и золото, да вот отдал его.
- А сам ты где? А мне что принёс?
- Да ничего, дружочек, не принёс, - а сам дрожит.
- Так знай, с этого дня и знать тебя не знаю, и ведать не ведаю, шкуру свою донёс ты мне, а шкур в лесе и без тебя, дешёвый мой, хватает. Не нужен ты никому!
А народ разговора сего не слышит, а только видит фигурку его на верхотуре, вон, говорят, молодец, куда добрался! Величают, песни поют, а он к ним вернётся, да уж лица на нём нет. А его знай уважают да привечают, да кушать несут, да камушки к ногам складывают. А он сидит, ни на кого не глядит, думает — сказать ли, что поют-то не о нём? Что не тому честь да слава, а? «Ладно уж, - мыслит, - поживу и так, ещё, чего доброго, рассказом своим кого разгневаю...» И дальше сидит, и забывает потом, что любят они его за то лишь, что на горе побывал, а ведь он и не бывал на ней вовсе.
А в мою сторону долго-долго не ездили, боялись, помнили, что битва большая здесь произошла, да потом и об этом забыли…
- Что это?! - вскрикнула Елена. Чьё это воспоминание?
Все молчали, никто не сознавался.
- Проблема в том, что нас играло восьмеро, а листочков — девять. Колян, твоих рук дело? - спросил Сергей.
- Серёга, честно — нет,- ответил притихший Колян. Он был в явном замешательстве.
- Денис, ты?
Все отлично помнили, что Денис не давал листка Николаю.
Колян ещё раз пересчитал листы бумаги. Их было девять.
Потом все по очереди рассматривали девятый листок, удивлялись ему, а в какой-то момент Денис уронил его под стол, полез искать, да так и не нашёл.
- Чертовщина какая-то, - сказал Денис, вытирая пот со лба, - что это было?
Компания снова села за стол, все были растеряны.
- Вам не кажется, что это были воспоминания от лица горы? - сказал Андрей Ильич.
- Точно… - прошептала Елена.
Свет ламп над присутствующими резко изменился в качестве, то ли наполнился чем, а толь, наоборот, опустел.
- Коль, ну скажи, ну это ведь ты всё подстроил! Это ты пошутил! - вдруг повеселев, обратилась к Коляну Елена.
Колян был не в себе, а оттого какое-то время медлил с ответом.
- Браво! - Елена вдруг зааплодировала Коляну, - Господи, да вы поэт! А давайте выпьем за вас!
Разговор вновь ожил, компания начала обсуждать хребты Южного Урала, выясняла, что их — целых сорок три, и что выше Иремеля только Ямантау, и что озеро Зюраткуль — самое высокогорное.
Ни одна из участвовавших в игре тем — ни про степь, ни про Дальний Восток — не получила продолжения. О недавней игре предпочли забыть.
В какой-то момент на улице послышался рёв машины.
- Кто это так поздно разъездился? - пробормотал Колян.
Сергей, ни слова не говоря, сорвался с места и выскочил в ночь. В три секунды он пересёк расстояние между избушкой и уличной изгородью, а выбежав на улицу, увидел лишь задние фонари быстро движущегося автомобиля, что уже почти достигли леса — и отдалялись теперь от посёлка со скоростью, во много раз превышающую возможную для этой местности. Машина словно летела над валунами, фонарики её становились всё меньше и, оказавшись за деревьями, ещё долго не гасли, даже не мигали, а единственно уменьшались в размерах, пока не растворились в темноте, точно в жидкости. Сергей стоял и не мог отдышаться. Потом повернул обратно к калитке. Взгляд его упал на чёрную-пречёрную Зигальгу, над которой догорала слабая жёлтая полоса неба. Жёлтый и чёрный цвета в чистом виде. В немом величии. Потом открыл калитку и зашёл внутрь, но ещё долго не входил в избушку. А когда успокоился, вновь присоединился к компании.




IX


Сергей взял на проживание в свой дом Виталика с Ариной, Айнур — Галину Никифоровну, а для Кристины с Денисом нашлась комната в «Розе Ветров».
Без пятнадцати семь утра Сергей по привычке проснулся, протёр глаза, привстал на кровати. Из соседней комнаты слышалось мерное похрапывание Виталика, едва пробивавшееся сквозь оглушительный звук недавно начавшегося дождя. Густой дождь молотил по глине и камням улицы, обложил и наполнил собою весь посёлок, окно, зависшее справа от изголовья Сергея, едва брезжило своим тоскливым, дождливым, мутно-серым светом — и в комнате едва ли что-то можно было различить. Сергей вспомнил, что у него сегодня нет работы, и хотел было продолжить свой сон, да тут тёмною спешащею тенью проскользнула мимо окна молниеносная кривенькая фигурка Вовучи.
- Это куда он в такую рань, да ещё в дождь? - мысль буквально ошпарила Сергея, он подорвался с кровати, наспех оделся, выскочил из домика.
Силуэт Вовучи едва мерцал в глухом дожде — и находился уже где-то в конце улицы. Сергей бросился за ним.
Вовуча бежал в западном направлении, в сторону выезда из посёлка. Когда он поравнялся с магазинчиком, тем самым, в который заходил Денис сразу по приезде в Тюлюк, Сергей отставал от бегущего уже не более чем на двадцать метров. Вовуча не оглядывался, а Сергей в этот момент как-то даже и забыл, что преследуемый способен оглянуться. Ему важнее всего было не потерять Вовучу из виду.
Горы сонными тенями едва чернели в сетке дождя, едва угадывались в нём. Сергею было зябко, но желание выследить Вовучу не давало ему всерьёз об этом задуматься.
Они миновали перекрёсток с отходящей вправо дорогой на большую землю: на Меседу и Первхуху, и после пересекли крошечный спутник Тюлюка посёлок Кордонный, стоящий прямо под Зигальгой на берегу полноводной речки Юрюзань.
К ужасу, а паче — колоссальному удивлению Сергея, Вовуча с разлёту прыгнул прямо в реку — и стал медленно продвигаться по её дну, раздвигая дождевые буруны своими загребущими ручонками. Недолго думая, Сергей соскочил за ним.
Что происходит? Не снится ли?
Берегов было не видать, пространство стало монохромным, исполнившись прозрачно-серыми каплями дождя, серо-белой пеной да бело-туманными брызгами, вызываемыми движением человеческих рук, продолжавших остервенело плескаться в волнах выросшей из-за дождя реки, как бы защищаясь от неё. Обувь бессильно летала по мшелому скользкому дну, течение готово было сбить Сергея с ног, но у него получилось удержаться — и достичь вслед за Вовучой противоположного берега Юрюзани. «Как ему так ловко удалось перебраться, если даже меня, рослого мужика, едва не снесло?» - подумал он.
А Вовуча уж проворно взбирался по траве на ближайший отрог Зигальги. Сергей, превозмогая скользкость мокрых кроссовок, остервенело карабкался за ним.
Они достигли небольшой поляны, на которой Вовуча вдруг остановился. Не оборачиваясь, поднял голову, словно животное, пытающееся уловить запах, а потом крупными прыжками устремился вправо, к большой ели, что росла на краю поляны -  и начал мелкими движениями выкапывать что-то из её корней. Вскоре у него в руке появилась кость. Сергей, имевший медицинское образование, с ужасом вглядывался в эту кость, пытаясь с расстояния десяти метров определить, не человеческие ли это останки. Но не мог припомнить подобной кости в людском скелете, а Вовуча тем временем продолжал копать, и увидев в его зубах ещё одну кость, Сергей облегчённо выдохнул. Это была узкая черепная коробка парнокопытного. Вовуча с довольным видом начал обгладывать обе косточки, урча от удовольствия и причмокивая.
- Да не зверь ли он! - пронеслось в голове у Сергея.
Вовуча же, завершив трапезу, стал рыть землю глубже и глубже, а наконец вырыл глубокую и полноценную нору-берлогу в которую с удовольствием забрался — и свернулся там клубочком.
Дождь лил не переставая. Сергей закрыл лицо руками, обхватил ими голову — бросился обратно к реке. Непонятно, как ему удалось во второй раз преодолеть эту клокочущую, беспрестанно прибывающую воду — но вот он вновь на твёрдой земле, и уж бежит через Кордонный, забегает в Тюлюк, а там и до дома недалеко. Сергей забежал в избу — и ощутил сильный озноб. Виталик с Ариной ещё спали. С часов на Сергея негромко глядела тоскливая и притихшая половина десятого утра. Сергей в две минуты сменил одежду и быстро поставил чайник.
- Всё это как-то связано, непременно связано, - лихорадочно соображал он, наливая себе чаю, - только ума не приложу, каким образом. Спящий в норе Вовуча, неуловимый уазик, лишний листок с воспоминаниями. Вспомнить бы, о чём в воспоминаниях этих говорилось... Про войны, про то, как люди выучились за деньги доставлять друг-друга на гору… Постойте-ка. Жёлтый уазик должен был доставить девушку на Иремель. Совпадение?
Он впился неподвижным взглядом в циферблат часов, что показывали без двадцати десять.
- А, между прочим, и я… - растерянно, с долей ехидной горечи подумал он. -  Я занимаюсь абсолютно тем же, пускай моя машина и иного цвета. Кстати, имеет ли цвет значение? Ещё и эта корова на дверях… А Вовуча только что — не корову ли глодал? Если нет, то кого? И зачем?
Сергей понимал, что его сознание начинает излишне фокусироваться на деталях, а с тем упускает из виду нечто важное, куда более цельное, а потому, пожалуй, не стоит раньше времени вязать разрозненные детали логическою нитью напрямую.
Посидев в раздумьях ещё минут пятнадцать, Сергей сделал глубокий вдох, встал, набросил на себя дождевик и вышел на улицу. Он направлялся к домику отца Савелия, настоятеля поселковой церкви.
Ему забавно было со стороны наблюдать, как незаметно и с тем убеждённо взялся он, по сути, за собственное расследование дела о пропавшей девушке.
По дороге ему попалась машина, из которой некто усиленно махал ему рукой. Это была Елена, державшая путь в Челябинск. Он помахал ей в ответ. После чего вновь погрузился в размышления и не выходил из них уже до самого батюшкиного дома.
Из-под чёрного капюшона  показался заспанный, недоумённый взгляд настоятеля. Батюшка отворил калитку.
- Отец Савелий, я к вам по очень важному делу, - приглушённым голосом сказал Сергей. Настоятель жестом пригласил его в дом.
В доме пахло книгами, старыми сундуками и молочной сывороткой.
- Вы, наверное, слыхали об исчезновении девушки? - начал Сергей.
Отец Савелий вздохнул, чем дал понять, что слышал.
- Собственно говоря, хочу я поговорить не об этом. Или не совсем об этом.
Сергей перевёл взгляд на красный уголок с иконами, потом на окно, как бы собираясь с мыслями и чувствуя, что сейчас батюшке будет не совсем приятен разговор с ним.
- Да, я слушаю вас, - спокойно сказал батюшка, глядя при этом на Сергея подчёркнуто внимательно.
- Я хочу задать вам несколько вопросов о Вовуче.
- О Владимире? - насторожился батюшка.
- Да, о Владимире, - Сергей облокотился о колени и сомкнул ладони в замок.
- Вчера Вов… Вчера Вова, встретив нас с Айнуром, начал кричать о том, что девушке дескать так и надо, что она сама виновата во всём. Уверенно так кричал, точно знает, о чём говорит. И мне в этот момент, знаете, показалось, что ведает он о её пропаже несколько больше, чем мы. Я не утверждаю, что он к чему-либо причастен, но, может быть, вы могли бы мне сейчас рассказать о нём самом нечто такое, что пролило бы свет на это странное дело. Какие у вас могут быть относительно этого предположения? Что вы сами знаете о Вовуче?
Батюшка как-то съёжился весь, даже будто покраснел, а потом несколько раз набрал в лёгкие воздуху, словно хочет сказать что-то резкое, но засим спокойно и размеренно ответил:
- Мне кажется, я вряд ли могу вам помочь. Владимир бывает странным, с этим мне трудно спорить. Я прошу прощения, если Владимир доставил вам неудобства…
- Лично мне ваш Владимир не доставил и не доставляет никаких неудобств, - перебил его Сергей, - я сейчас не об этом. Мне важно докопаться до сути происходящего. Расскажите мне, пожалуйста…  Ну, скажем, так. Максимум — о вашем воспитаннике. Быть может, даже то, что кажется вам посторонним и не имеющим никакого отношения к сегодняшнему дню.
- Погодите, - произнёс батюшка ледяным тоном, - а это что сейчас происходит? Быть может, допрос?
Сергей понимал, что начни он оправдываться, он и вовсе ничего дельного от батюшки не услышит. Поэтому он долго и внимательно поглядел в прищуренные глаза настоятеля и тихо, уверенно произнёс:
- Да, отец Савелий. Можете считать это допросом. Потому что воспитанник ваш на данный момент — единственный, кто может оказаться причастным к трагедии, а это уже трагедия, можете не сомневаться.
- Вон отсюда! - краснея на глазах закричал отец Савелий не своим голосом. Вон! Разбудил — а теперь ещё условия мне ставить будет! Владимир — христианская душа, никогда в жизни не совершит такого злодейства!
Сергей медленно поднялся со стула.
- Я не обвинял вашего протеже в совершении преступления. До сего момента.
Он громко чихнул.
- Будьте здоровы, - ледяным гоном произнёс батюшка, не двигаясь и глядя ему прямо в глаза, словно ожидая, когда тот уберётся восвояси.
Сергей сделал несколько шагов к выходу. А потом словно с цепи сорвался — выскочил из дома и резко повернул к флигелю, где жил Вовуча.
- Что вы задумали! - кричал отец Савелий, - Владимир спит! Вы его, часом, не убить пришли? Ещё одно движение…
- Да нет во флигеле никакого Владимира! В норе почивает ваше животное! В им самим вырытой берлоге! Позавтракал костьми из-под корней! Падалью оленьей позавтракал ваш святой! Не верите?
Отец Савелий внезапно как-то размяк в гримасе и начал кричать, да  совсем не громко, а слабо, горько, плаксиво-шипяще. И уже не глядел на  Сергея —  а по щекам его текли крупные слёзы. Дождь усиливался, но настоятель словно не замечал его. Он плакал, крестился, снова плакал, словно провинившийся мальчуган воскресной школы, а с тем становился ниже, ниже — и упал, наконец, в дождь, в землю, на серые и скользкие плиты садовой дорожки, что вела к флигелю Вовучи. И зарыдал после этого ещё сильнее.
Сергей поначалу стоял, не двигаясь, затем помог батюшке подняться с земли. Он дивился тому, что батюшка не захотел проверить, пуст ли флигель воспитанника, ощущение возникало такое, что звериные повадки Вовучи ему хорошо известны.
Отец Савелий сидел на том же стуле, что и пять минут назад, но  теперь это был совсем иной отец Савелий — слабый, растерянный, ищущий опоры. Сергей отпаивал настоятеля травяным чаем.
- Я знал, знал… - шептал настоятель, - только совсем не думал, что он до сих пор… Я был горд тем, что за пять лет воспитал из язычника христианина… Он же мне и на исповеди каялся, и причащался Святых Даров, и мне казалось, что он совсем, совсем изменился...
- Такое бывает,  - задумчиво отвечал Сергей.
- Я думал, он поменялся, навсегда поменялся, - продолжал шептать настоятель как на выдохе, так потом и на вдохе, а после — опять на выдохе.  Я возгордился своим достижением… 
- Отец Савелий , не убивайтесь так… Ну — кости обглодал, ну в берлогу залез, что же в этом страшного, если с другой стороны посмотреть. Меня не это по большому счёту волнует. Я боюсь, что если он у вас такой непредсказуемый, то, поди, и больших бед натворить может. Кто знает, что он мог сделать в лесу с девушкой?
Настоятель обратил заплаканные глаза к Сергею.
- То, что вы говорите, совсем тяжко… Видит Бог, всё то же знаю о нём, что и вы!
По просьбе отца Савелия Сергей достал из шкафа наливку, разлил её по стаканам. Они расположились за кухонным столом. Батюшка взял из холодильника брынзу и несколько плиток шоколада, неизвестно зачем хранившихся именно там.
- А вы когда-нибудь слыхали о жёлтом уазике? - спросил Сергей.
- Слыхал вчера на службе. Прихожане говорили, - ответил отец Савелий, не глядя на него и как бы что-то при этом вспоминая.
- А сам уазик вы в наших краях не замечали никогда? Может, что-то с ним связанное либо на него указывающее. Поверьте, здесь важна любая мелочь.
Батюшка задумался.
- Вспоминаю, как один раз заходил ко мне человек, водителем доставки на Иремель назвался, просил посмотреть, не ходит ли восьмёркой колесо, денег предлагал да до магазина подвезти напрашивался. Только сроду я не видал такого водителя в наших краях, да и странным он мне показался: дикция отвратительная, зубов нет, а сам будто из столичного ателье мод, с иголочки, франтоватый такой, зачем ему эту одежду в доставке изнашивать? «Поздно, - говорю ему, - я человек пожилой, из дома ночью выходить не стану». А он словно даже обрадовался моим словам, да и говорит: «Хочешь я тебя всю жизнь на уазике возить буду?» А мне что-то от его слов так холодно стало (отец Савелий поёжился) — не хочу, говорю. Он мне такой: «А чего хочешь?» «Да чтобы ты отстал от меня поскорее, - хочу». Вот так ответил. А он как разозлится, да как щёлкнет — не то зубами, а не то и плетью… Да убежал — так быстро, что я и заметить не успел.
Сергей зорко поглядел на батюшку.
- Вы сейчас мне просто беса какого-то описали.
- Почему нет, - ответил отец Савелий. - я этому, кстати, нисколько не удивлюсь. А вы думаете, что именно он отвозил девушку в лес?
- Хм… Ну, предположить это, значит объяснить непонятное с помощью ещё более непонятного. Впрочем, вряд ли от этой истории следует ожидать слишком понятных и простых фактов.
Сергей впервые услышал тиканье часов на холодильнике, равно как и впервые заметил, что в доме есть часы.
- Я не отрицаю существование бесов, - продолжил он. - Но ведь немного странно будет звучать: «пропала туристка, её забрали бесы», вы не находите?
- Нахожу. Да, действительно странновато звучит, - батюшка улыбнулся.
Из кухонного окна открывалась панорама на гору Мельничную, отуманенную дождём, и Сергей на несколько десятков секунд остановил взгляд на её бледном сыром очертании.
- Объясните мне, человеку с медицинским образованием, где видны в человеке бесы, либо что есть бесы по отношению к человеку с точки зрения науки, - сказал он. - По метафизике вопросов нет. Но ведь именно на физиологию эти бесплотные существа зачастую влияют весьма серьёзно.
- В молодости я много над этим думал, - отозвался батюшка, - и в первую очередь оттого, что сам был одержим множеством страстей. Бес цепляется к страсти, словно шершень к цветку, страсть для него — проводник, драйвер, канал воздействия.
- А что такое страсть?
- А страсть… Вы знаете, я и сам медик по образованию… - батюшка перевёл взгляд из окна обратно в кухню и посмотрел на Сергея. - И хочу сказать, что объекты страстей, - противоположный пол, профессия, средства к существованию, - подозрительным образом совпадают с теми сферами жизни, по которым у человека могут развиваться неврозы. Есть у меня подозрение, что это одно и то же. Ведь невроз — это как раз физика. Физическая оболочка для бесплотного беса. Так же бесплотная музыка обычно слышна в материальном музыкальном инструменте, а нематериальный роман читается по вполне осязаемой книге либо компьютеру. Впрочем, «туристку забрали неврозы» звучит не менее смешно, - батюшка вдруг захохотал во весь голос.
- Не менее смешно, но ведь мы пока и не знаем, тот ли это уазик приезжал к вам. Расскажите теперь, а как быть со страстной любовью? Имеет ли она право на существование? Является ли для человека благом?
Батюшка вновь поёжился, точь-в-точь как в самом начале их встречи, и произнёс:
- А что такое любовь? Любовь ко Господу — понятно. Любовь к ближнему — тоже. А если мы говорим про брак, то видим, что незаменимых в нём нет, что супруг или супруга — в точности такой же ближний, как и все остальные. За исключением отправления естественных потребностей, которые к любви не имеют ни малейшего отношения.
Сергей поднял бровь.
- Так ли не имеют? Точнее, всегда ли не имеют? - спросил он.
- Никогда! И ни малейшего! - батюшка повысил голос так неожиданно, словно где-то внутри к нему был подцеплен невроз, который сейчас неприятно потревожили.
  - Ну, ладно. Задам последний вопрос. С чего следует начинать борьбу с бесами? Нужно ли сперва изгонять их, а затем лечить неврозы, либо лучше действовать в обратном порядке?
Батюшка успокоился столь же неожиданно как и распалился.
- А кого надо обезвреживать скорее, дабы убийство не свершилось, убийцу или его оружие? - ответил он. «Борьба с чем-то одним всегда приведёт к частичному результату, тут и спрашивать нечего», - читалось в его взгляде.
Сергей снова поглядел в окно.
- Забавно, - сказал он, - насколько яростно люди делятся на тех, кто обозначает убийцу, но не видит, в чём его оружие, и тех, кто без конца выбивает из рук преступника оружие, самого убийцы в упор не замечая.
- А ещё насколько уважительно люди относятся к религии и медицине на словах, и в какое безалаберное отношение к обеим это может выливаться на практике, - с грустью в голосе произнёс батюшка.
- Согласен.
Сергей снова взглянул на часы — и увидел, что на них уже почти одиннадцать утра, а именно на это время он договаривался встретиться с Денисом, чтобы вместе с ним зайти к Андрею Ильичу и Никите.
С одной стороны он был расстроен тем, что настоятель так и не рассказал ему ничего нового о своём воспитаннике. С другой — он уяснил для себя нечто не менее важное, а притом более масштабное, нежели отдельно взятый уазик или конкретный Вовуча. Это масштабное  было ему в помощь, а для полного его осмысления и, тем более, применения к практической стороне жизни требовалось время.
Сергей поймал себя на том, что не хочет более делиться ходом своих поисков с окружающими, и в первую очередь - с Айнуром и Денисом. Ибо подозревал, что в глазах последних размышления его будут смотреться пусть и эмоциональной, да всё же бессмыслицей, а с тем, пускай частично, станут такой же размытой и неуверенной чушью для него самого. И этого ему меньше всего хотелось, так как искал он теперь не правосудия ради, и собственная уверенность была ему важнее, нежели одобрение со стороны.
- Юриспруденцией у нас есть кому заниматься, - усмехнулся он про себя, шагая по улице. - Эх, всё-таки забыл я у отца Савелия кое-о-чём спросить. Что там с родословной Вовучи было, а? Если, конечно, он что-нибудь о ней знает…
Сергей уже подходил к воротам своего дома, у коих ждал его Денис.



X


Не заходя домой к Сергею, двое равно заинтересованных в успешном проведении расследования, но не слишком доверявших друг-другу мужчин отправились туда, где жили Андрей Ильич с Никитой, в западную часть южной улицы Тюлюка.
Денис выглядел целеустремлённо. Он и шёл целеустремлённо. Да и чувствовал себя именно так — исполненным силы, отваги и устремления. Он смотрел на этот визит как на краеугольный камень расследования. Его голова усиленно работала, он много всего передумал за ночь, и теперь уверен был в том, что вплотную подобрался к разгадке тайны.
Ему сегодня действительно предстояло узнать нечто новое. Но он даже и представить не мог, какой в этом новом будет заключаться для него конфуз.
Сергей с Денисом постучали в дверь Андрея Ильича.
- Заходите, заходите, дорогие гости, Никитке уже получше, правда, он пока ещё лежит. Ничего же страшного? - хозяин домика встретил их радушно и бодро.  -  Сейчас зайдём к нему. Может, сначала чаю хотите?
- Нет, - ответил Денис, чай будем потом, сперва я хочу с ним поговорить.
- Ну, как скажете, - заторопился Андрей Ильич, постучал к Никите и открыл дверь в его комнату. Все трое ступили на порог — Денис впереди, за ним Сергей. Последним вошёл Андрей Ильич.
- Ну, и где он? - спросил Денис, увидав перед собой пустую кровать.
- Вот… - почти шёпотом ответил ему Сергей, как бы предвидя непомерную странность того, что сейчас начнёт происходить, а может, уже и начало.
- Здравствуйте, дядя Серёжа, доброе утро папа! - весело приветствовал их с кровати Никита. - А где следователь?
- Знакомься, сынок, это Денис. Он и есть наш следователь, - озадаченно и как бы на остатке волны оптимизма проговорил Андрей Ильич.
- С кем вы разговариваете? - Денис обернулся и посмотрел на Андрея Ильича. В его тёмных глазах нарастало негодование.
Денис и Никита не видели друг-друга!
- Папа, какой Денис? - спросил Никита. - Я вижу только вас двоих.
- Вы из меня идиота решили сделать? - вырвалось у Дениса. - Сумасшедшего, да?
Он начал расталкивать локтями вставших в проходе Андрея Ильича и Сергея, а Никита в это время расширяющимися от ужаса зрачками следил за тем, как те шатаются в воздухе, хватают этот воздух силою, словно пытаются кого-то в нём сдержать.
- Что вы делаете? - завопил он вдруг.
- Сынок, успокойся, ничего страшного… - стал увещевать его Андрей Ильич, не совсем понимая, как объяснить происходящее Никите, а прежде — самому себе.
- Какой я вам сынок? - орал Денис, полагая, что тот обращается к нему.
- Нет, ты не уйдёшь, - тихо, напряжённо и отрывисто проговаривал Сергей, пытаясь сдержать разбушевавшегося Дениса и хватая того за руки.
Никита привстал на кровати, его огромные глаза, казалось, вывалятся сейчас из глазниц.
- Папа! - вдруг слабо вскрикнул он — и упал без сознания в постель.
Андрей Ильич бросился к нему. Денис воспользовался тем, что Сергей в дверях один, собрал все силы — и прорвал оборону, сбив в коридоре несколько статуэток с серванта, а потом стремглав выбежал на улицу. Сергей погнался за ним. Денис поскользнулся в огромной луже — упал. Встал с трудом и, увидев рядом с собой Сергея, жалостливо пролепетал:
- Оставь меня. Оставьте меня все. С меня довольно, - после чего побежал дальше. С Сергея в каком-то смысле также было довольно после сегодняшнего утра. Он махнул рукой вслед Денису и решительно направился домой. Его гости уже проснулись.
- Делайте что-то со своим другом! - выпалил он, зайдя на кухню. После чего понял, что не может не рассказать им всего, что произошло за последние несколько часов. Он рассказывал — и чувствовал, что с каждым словом дышать становится всё холоднее, словно пропускает он в данную минуту через себя какую-то непостижимую леденящую правду. Зато по окончании повествования его вдруг резко отпустило, стало легко. Он вновь налил себе чаю. После чего какое-то время все трое пили чай и потрясённо молчали.
- Уезжаем! - почти прокричал Кристине грязный с разбитым окровавленным носом Денис, лишь только появился он на пороге их комнаты в «Розе ветров».
- Куда уезжаем? - Кристина испуганно глядела на него.
- В Москву. Или ещё куда. Я больше не могу здесь оставаться.
- Совсем уезжаем? - голос Кристины дрогнул. Она не понимала, что происходит, вообще ничего не понимала. Кроме того, после вчерашней случайной встречи с Айнуром она точно не хотела и не могла представить, что может вот прямо сейчас уехать куда-либо, и в эту секунду, во время диалога с Денисом как раз начинала рассказывать об этом себе самой.
- Мы же только приехали! - отвечала она громко и растерянно.
- Как приехали, так и уедем! Собирайся.
- А как же горы? Иремель? Мы так хотели...
- Ты не хотела!
- Теперь хочу. Мне понравились места. А почему ты так решил? И что с тобой? Ты падал?
Денис не мог ей рассказать всего, что случилось в доме Никиты. Сказать, что его обманывают да за дурака держат — стыдно. По крайней мере, так виделось, когда он смотрел на себя кристиниными глазами. А признать, что неспособен был только что увидеть некого Никиту — совсем засмеют.
- Потому что здесь… Здесь одни придурки, - выдал он, глядя куда-то вниз.
«Он засёк, как я смотрела на Айнура?» - в страхе подумала Кристина.
- Кто придурок? - с дрожью и мольбой в голосе вопросила она.
- Да все… Все… - жалко и беспомощно прошептал Денис, уже не глядя на Кристину, а как бы ища глазами свои вещи для того, чтобы положить их в чемодан.
У Кристины отлегло от сердца. Но осталась озадаченность.
- Погоди, - сказала она более спокойно, - а как же Виталик? Арина? Они приехали с нами. Теперь они тоже должны будут уехать? Или ты их  предупредил?
Денис застыл посреди комнаты. Он совсем не подумал о своих друзьях, совершенно забыл об их существовании.
- Я схожу к ним! - Денис положил на место уже было поднятую со стула и готовую отправиться в чемодан порцию одежды — и вновь выбежал на улицу.
Дождь понемногу ослабевал, но и заканчиваться не спешил. Время подходило к полудню. Чёрная Зигальга, покрытая мутно-белыми щетинистыми туманами облаков, казалось утопает в снизошедшем к ней небе и в своей текущей незавершённости обращается теперь ко всем её соглядатаям с застывшим вопросом, а может, даже и ответом.
- Виталик! Я больше не могу здесь находиться! - крикнул Денис, лишь только завидел его в компании Арины и Сергея, которые только вышли с ним из избы и направлялись в магазин. - Через час выезжаем!
Сергея и Арину Денис словно не замечал.
- Как выезжаем? - Виталик оторопел.
- Денис, давай прогуляемся с нами к реке. Расскажешь, что тебя тревожит, - послышался спокойный твёрдый голос Арины.
- Мы сами озадачены не на шутку, давай вместе подумаем о том, что произошло - произнёс Сергей для приличия. Меньше всего он хотел размышлять о происходящем вместе с Денисом.
- Я не хочу думать о произошедшем, - стал быстро-быстро говорить Денис, - я хочу уехать!
Он повторил эту фразу раз десять.
В это время в конце улицы показалась фигура Кристины. Кристина, не глядя вперёд, с хрупкой неуклюжестью старалась перепрыгивать лужи, а также искать взглядом места, где их максимально нет. При этом она очень куда-то спешила, и вероятнее всего — к ним.
- Она что, следит за мной? - бросил Денис.
- Мне кажется, она хочет к нам присоединиться. А вы поссорились? - спросил Виталик.
Кристина подбежала к компании.
- Ты как хочешь, я остаюсь здесь! - выпалила она и застыла, ожидая гневного ответа и прилагая недюжинные усилия, чтобы выстоять. Быть может, она и Дениса-то догнать решила для того лишь, чтобы не произносить ему эти слова наедине.
Денис вдруг задрожал весь и стал неумолимо меняться, словно бы  худея и одновременно слабея на глазах у всех, но однозначно сказать, в чём заключались перемены, было всё же нельзя.
- Друзья… Друзья… - забормотал он, - не представляете вы... Не представляете, что творится... Не знаю, что происходит со мною здесь, в этом Тюлюке. Здесь я — иной человек, во мне возникают эмоции, что не знал прежде, проявляется что-то забытое, о чём не помнил давно. А возникнув и проявившись, это всё никак не может со мною сочетаться и отождествиться. Эта земля словно показывает мне мою скудость, ущербность. Я схожу с ума возле этого вашего Иремеля…  - он обвёл присутствующих взглядом, - и самое страшное, что я далеко не уверен, смогу ли после вашей поездки полноценно жить там, на большой земле, в большом городе… Я хочу уехать, но не знаю, куда мне ехать. Я не могу оставаться здесь, но не имею понятия, где ещё смогу быть теперь. Я знаю, что меня ждут дела, но не понимаю, способен ли впредь заниматься ими. Я словно ощутил себя чьей-то частью, и теперь невозможно ни слиться с воедино с целым, ни оставить всё по-прежнему.
Издали со стороны большой земли приближался к группе людей светлый уазик Славика.
- Мне, кажется, я понял! - неожиданно болезненно и не вполне трезво прозвенел вдруг голос Дениса, - вы думаете, эта машина к нам просто так приближается? Ага? А я сейчас как остановлю её! И знаете, что будет? - его голос снизился до подстрекательского шёпота, -  тот, кто сидит сейчас за рулём, расскажет мне, как я должен поступить, а! Каково придумал!
И он придурковато засмеялся. И был в этот момент похож на компьютер, в память которого внедрили вирус.
- Я брошу монетку, задам ему вопрос, - продолжал Денис тем же голосом. - Любой вопрос. И ежели первое слово его ответа придётся на гласный звук (здесь Денис беспомощно развёл руками и посмотрел на туфли), это значит, что я еду. Еду от вас, еду один — и никто из вас меня не остановит. И не увидит больше. А если оно будет начинаться на согласный — то…  останусь. - Здесь он сжал свои кулаки с такою страшной силой, и с таким напряжением посмотрел на окружающих, что те невольно попятились.
Дружище, что-то не то с тобой… -  растерянно пробормотал Виталик.
Машина приближалась.
- Какое дурачьё! Какой примитив! - словно с цепи сорвался Денис.  - Что вы понимаете в знаках? Живёте — и ничего не видите, словно головы у вас нет, да и глаз заодно! Я с самого начала знал, что от вершины, число метров которой заканчивается на ту цифру, что сумма наших дат рождения, хорошего не жди. Я вижу по цапле, что взмыла с крыши вон той избы и полетела в иную от Иремеля сторону, что не взберётесь вы на ту вершину во веки веков. А Иремель, между прочим, кого-то из нас точно погубит, не спрашивайте, откуда я это знаю. И не хочу, чтобы этим кем-то оказался я!
А машина всё приближалась, и расстояние до неё уж сократилось до каких-нибудь пятидесяти метров.
- Какая разница, впрочем, чего хочу, если знаю, что всё будет плохо! Только плохо! - крикнул Денис срывающимся голосом и закашлялся. - Что я хочу сейчас доказать, если тем, кого погубит чёртова гора, должен оказаться именно я?
Круглые, бледные, бессонные глаза уазика, что приметили Дениса издали и вперились в него, точно в постаревшего знакомого, теперь всё продолжали увеличиваться в размерах, а с ними росла и сама машина, и так продолжалось до тех пор, пока уазик не подъехал к ним вплотную. Денис стал махать руками водителю, и непонятно было по жестам, просит он его остановиться или же исчезнуть.
Славик, тот самый, что каждый вечер с удовольствием кушал мясо, приготовленное женой, высунулся из кабины.
- Здоров! - крикнул ему Денис. - Ну, как там дорога на Юрюзань?
- Эх. Никак. Нет больше дороги. Мост через Большую Калагазу смыло… - упавшим голосом ответил тот.
Денис, ни слова не говоря, сел на обочину и закрыл лицо руками.
Дождь в очередной раз усилился.




XI


Дождь-дождь.
Дождь надо всею землёй, дождь над всем Южным Уралом. Дождь — и там, над столь любимой в задорное зимнее время гомонящими горнолыжниками Первухою, и над спокойным, холмистым и слегка бесцветным в постсоветском забвении Юрюзанем… И над долинной предгорной Меседой, последней деревенькой, куда доходит ещё добротная асфальтовая цивилизационная нить дорог, и над косыми крышами одинокого заколдованного-заговорённного горными хребтами Тюлюка. И, конечно же, он — там, над маленьким и едва отделимым от Тюлюка посёлком Кордонным, что увязался за ним по географической карте, точно китёнок малый за большим китом — и оба плывут в этом дожде, плывут в направлении горы Сук-таш, и глядят бессонным взглядом сквозь густые и наэлектризованные волны дождя — туда, в леса, в сторону вечного Иремеля.
Дождь не проходит — и бурчит своим недовольным кипучим топотом по листве берёз, стекает прозрачною смолистою гроздью с затаённых хвойных ветвищ. Бушует в природном парке - шелестит над каждым камнем-курумом, над каждою травинкой на оголённых ветром безлесых высокогорных его лужайках.
Питает и вытемняет сизые лишайники на поражённых тонких чахло-вирусных елях, что уж почти отказались от игл своих, и коим неоткуда ждать пощады — тяжёлый каменный ветер лишь усугубляет боль, точит и выветривает их и без того зыбкую, тусклую и впавшую в озноб память.
Гуляет дождь, набегает волнами на оставленные туристами тропы, питает силою дерзкие и отчаянные перекаты взбеленившихся горных ручьёв. Гуляют ручьи в обнимку с дождём, точат курумы. Курум на куруме вкривь да вкось возлежит, точно застывшее мгновение, словно стоп-кадр своенравных доисторически-хохочущих камнепадов. Как только держатся? Как не свалятся друг с друга? Почему дождь не в силах разбросать их по дальним концам гор, по забвению четырёх сторон света? Каменные реки утекают ввысь, уходят в небо, устремляются в сухие и бессовестные сиянием своим дали, а дождь — дождь их красит лишь, и лишайники лишь бодрят их — да одевают в пёстрые глянцевые светло-зелёные, тёмно-зелёные, бледно-бирюзовые да бледно-голубые одежды, точно в память о допалеозойских созданиях, точно в свадебное родство с отдалёнными скоплениями совершенно как бы чуждых и за дождевыми облаками невидных, да за солнечным светом неразличимых — звёзд.
Серый дождь колышет белые цветики, что взросли средь пёстрых рек —взошли да смеются над безликими и холодными глыбами каменьев, потешаются над  странноглазыми фонарями невидимых внеземных миров. И чем сильнее дождь, тем ярче покатываются они со смеху, словно перед рождением кто-то вышний шепнул им о том, что именно они — важнее всего сущего в этих притихших лесах да студёных лугах альпийских. Они открывают ресницы навстречу дождю, они смотрят в небо, по-детски прыгают на скалы, словно наперёд зная, что те ничто не смогут им возразить, ничем не способны будут остановить. А потом несутся вниз наперегонки — и уж склоняются над самою ручьевою водою, что уж смешалася с дождевою, почти цепляя и зачерпывая её своими безнаказанно-игривыми лепестками, будто не хватает им даже самого полноводного дождя, дабы вдоволь напиться. А дождь в ответ серчает да крепчает, да шумит совсем уж бесстыже, и да не видать в его струях уже почти ничего вокруг. 
Дождь, гулкий дождь ударяет в свой бесшумный колокол, и уж звенят в нём Сук-таш и Нургуш, а откуда-то с севера шепчет и передаёт на юг звон свой —  насупленная и низкоголосая Уреньга.
Дождь на перевалах, дождь в котловинах. Дождь то пускается в бегство от чего-то ещё более древнего, чем он сам, то выскакивает из-за незаметной доселе скалы-останца и настигает вдруг очередной тёмный массив хвои, то вспархивет, как горсть перепуганных птенцов, в небо — и переливается там наверху своими струями-струнами — а уже через несколько секунд вновь обрушивается вниз, в заросли, на медвежьи и лосиные тропы, на купальницу и на таящуюся в глубине земли живность, на болота да буреломы.
А потом вдруг снова тишь — да лёгкая морось, да проступают в плачущем небе горбатые чёрные силуэты хребтов, точно непоколебимо-растерянные лица на забытых чёрно-белых фотокарточках.
Рассерженная вода гремит по перекатам, крутится-ютится у одиноких каменных лопастей, бездонно морщинится на глубоких поворотах, отдаётся эхом по склонам своих берегов.
Доисторичские камни тревожатся, глядя в стремительную беззаботную воду, они не в состоянии меняться так быстро, как она. Тот путь, что проделали они за всю свою жизнь, вода свершает в секунды, ту правду, что хранят они в себе, вода подхватывает с незадачливостью самовлюблённого шалунишки, только не знает, как с нею потом правильно поступить — разбазаривает, кричит о ней на каждом перекате, горланит, не умеет хранить секреты. И уже минут через пять захватывает новую правду, а до прежней ей нет никакого дела.
Дождь над кругло глядящими «буханками», дождь над притаившимися «Вестами», над огалтело-несущимися по далёкой-далёкой автостраде жаркоколёсыми фурами, дождь над хорошо знакомыми путнику красно-белыми и сине-голубыми заправочными станциями  и над совершенно неведомыми не одному лишь ему, но и самим местным жителям полуразрушенными каменными мельницами, чьё расположение знает лишь несколько отчаянных парней из ближайших к ним посёлков.
Дождь над величественным Симом и над грустным перекрёстком дорог в нескольких десятках километров от него —  тем, что с синей автозаправкой и синими же табличками указателей  — на районный центр и другой населённый пункт, подобный ему по названию, ибо оба возникли на одной общей им реке.
Отчаянный нечеловеческий дождь над высоко трубящей Саткой и над скромно сидящем поодаль от неё, словно на пеньке, и как бы чем-то очень давно и нешуточно напуганным Бакалом, неистовый дождь над безалаберным и совершенно не подозревающем о цене своей непризнанным гением Златоустом и после — над длинным-предлинным деловым Миассом, что притаился по другую сторону Уреньги и не так уж часто на неё любуется, коли уж честно говорить, так как понимает, что никуда она не денется от него, скорее — наоборот, а оттого едва заметно завидует её безвременью. И, наконец, - как здесь иначе? - тот же, тот же дождь, поймав абсолютную свободу, носится-носится дико и метельно по сизому студёному глянцу негаданно бескрайнего природного моря, что распахнулось рядом с Миассом и одной стороною приютило коттеджи да базы на берегу, а другим берегом смотрит на уводящую в юрский период остроконечную бурую дичь — и почти нет в эту дичь никаких дорог.
- Ты помнишь? - издевательски шепчут воде седые курумы.
Вода меняет воспоминания, как перчатки. Она не понимает смысл вопроса, не может взять в толк, отчего камни не уточняют, что именно она должна помнить, а главное — почему.
- Уточните свой вопрос! В чём ваш вопрос? Где вопрос? - негодует она. Вода не очень любит, когда над ней издеваются.
Камни самодовольно отбрасывают тени пред показавшимся на тридцать секунд из дождевого облачного небесного пролёта солнцем. Камни чувствуют явное превосходство над безмозглою соперницей. А также над молодым в их жизни явлением — хвоей. Они словно откидываются в старом кресле, улыбаются победительно, в их сознании в очередной раз высверкивается орущее свержение квадратных крепостей, молитвы пред туманно-розовым солнцем, а после — на какую-то миллисекунду проскакивает двадцать пятым кадром круглый бронзовый город, закаты, полное незнание о войне и торговле, а где-то там, баснословным триста семьдесят шестым и вовсе — круглые небесные корабли. Затем они вновь смотрят на молодую бурлящую и столь забывчивую юную подругу и, сочувственно кивая в сторону её неугомонных потоков, произносят:
- А мы — помним.





XII


Таня подошла к окну. Сквозь тонкие рёбра развёрнутых параллельно солнечным лучам жалюзи на неё глазел ослепительно-тёмный Исакиевский собор, с любопытством поднявший голову из-за притихших от света и жары, сузивших, словно от умудрённости, свои стройные окошки разнокрыших желтоватых и коричневатых зданий. А перед зданиями текла Мойка, а по Мойке время от времени шли скучные белые теплоходы, бубнящие гнусавым голосом о том, что проплывают они нынче мимо прежнего доходного, а может, даже и публичного дома. Они кричали всё время об одном и том же. Видимо, о том самом доме, в котором жила с сегодняшнего дня Таня.
Татьяна с детства мечтала о Петербурге. И теперь даже немного расстраивалась, что первые её эмоции в этом городе связаны больше с усталостью от дороги, нежели с восторгом от сбывшейся мечты. Она открыла окно навстречу Мойке и теплоходам, надеясь впустить в квартиру хоть немного речной сырости, но в комнату, обрадовавшись, влетела только очередная порция жары и духоты. Как-то машинально и вопреки здравому смыслу Таня не стала закрывать окно, а вместо того тяжко и лениво, словно в замедленном воспроизведении видео, отодвинулась, чуть поморщившись, вздохнула — и отошла после этого в комнатную тень.
Потом легла на жёлто-белый диван. Перед глазами мелькал двухдневный путь, что они проделали с женихом (которого она в мечтах  именовала мужем) на его жёлтом Роллс-ройсе. Изначально Роллс-ройс Фёдора был белым, но он потом собственноручно перекрасил его в свой любимый цвет. Вышло немного аляповато, краска заметно задела бампера, а на правом боку автомобиля виднелись лёгкие разводы. Но ему нравилось, а вслед за ним вызывало уважение и у самой Тани. Тем более, что это был Роллс-ройс, как-никак.
Перед её совсем уж закрытыми глазами проплывали бледные улицы её родной Перми, затем новый «Лукойл» в Омутнинске, что на востоке Кировской области (на этом Лукойле они остановились заправиться) потом таблички с диковинными древними названиями посёлков — Чёрная и Белая Холуница, а следом и сам Киров, перед которым они свернули вправо, на объездную дорогу.
- Смотри, говорил ей Фёдор, - в Пермском крае названия рек либо неславянские, либо современные, а лишь въедешь в Кировскую область — так сразу стариной веет, так как это — уже северо-восток Древней Руси.
Фёдор был прав, так как переезжая через эту границу всегда замечаешь сперва «современную» речку Самозванку, а затем вдруг пересекаешь совсем иную реку с древним названием Езжа. Кировская область, Вятская земля — самая восточная земля Руси, далёкий осколок Новгородской республики. На том же меридиане, если брать южнее, уже Удмуртия, Чувашия, Татарстан…
А потом в танином сознании поплыли заколдованные деревеньки со странными названиями, словно речь о династиях князей, а тем временем связаны они были с обычными деревенскими родословными. Наймушины — вместо привычного Наймушино. Петровы — вместо Петрово. Эти названия словно вспоминали каждого члена семьи, а не просто её главу, делали поклон в сторону всего населения деревни, а не только председателя сельсовета.
Затем — леса, леса, северные леса. А за ними — снова леса, только уже широкой и такой же огромной Костромской области. Заночевали в Костроме.
Таня уже не замечала, что спит и видит сон. И вот снится ей, что они вот, собственно, заночевали в этой Костроме, и она уснула. И видит в свою очередь сон. Сон во сне. Сны во сне всегда очень немногословны. В этом двойном своём сне она увидела два глубоко-посаженных серых глаза — и головную повязку над ними. «Ты где! Ты где!» - кричала ей непонятная голова. «Ты кто?» - отвечала ей вопросом на вопрос испуганная Таня. «Я умираю!» - кричала голова. Затем слышен был грозный рокот вертолёта — и отдалившаяся голова обретала руки, ноги, туловище, и уже карабкалась по верёвочной лестнице, а затем вертолёт улетал — и сразу же на фоне неба, что оставалось после него, проявлялось несколько десятков фигур, и отчего-то среди них её мама, внешне — иная, чем в жизни, тянет, тянет к ней руки. А рядом стоит сухощавый человек и кричит: «Собаку зовут дядя Миша!», после чего хочет убежать, а окружающие не пускают его. А атмосфера кругом становится тотчас какая-то бледная, облачная, дождливая. И выскакивает кривой отвязно улыбающийся чёрный человечек — и словно выключает ту «камеру», через которую она только что смотрела этот свой сон во сне. И снова вокруг Кострома, и она, убедившись, что Фёдор спит, выскакивает на улицу в одной лишь ночной рубашке и убегает, сама не до конца понимая, от кого, собственно. С одной стороны — от недавнего сна и говорящей головы в повязке, а с другой — немало пугается и самого Фёдора, когда видит, что он бежит за ней. И вот уж не бежит, а машиной правит, и она сидит рядом с ним и гордится им, гордится его автомобилем, и от Костромы петляет дорога на Вологду, а оттуда на Устюжну и Тихвин.
Разбудил Татьяну дверной звонок. Это был Фёдор, который вошёл в её новую квартиру по-хозяйски, и в руке его была мягкая игрушка —  полумедвежонок-полущенок. «Хочешь, собакой зови, хочешь — Мишей!» - засмеялся он. Таня вздрогнула, а потом благодарно улыбнулась ему.
Фёдор был рыхлым толстяком с длинными светлыми волосами, пустыми светлыми глазами и вздёрнутым к потолку носом. На Фёдоре красовались безвкусные жёлтые башмаки.
- Смотри, - продолжил он торопливо, - я договорился с руководством оркестра о твой работе, а ещё устроил тебя в училище преподавать. Это в Матвеевом переулке, почти напротив театра, увидишь. В общем, доставка красавицы в столицу состоялась! Ты рада?
Ещё бы!
Таня провела жениха на кухню и накормила обедом. Окончив трапезу, Фёдор вдруг заторопился:
- Дорогая, я к тебе вечерком забегу, а пока мне нужно на пресс-конференцию, а потом на фуршет. Кстати, очень профессионально агентство их организует, надо будет и мне состряпать…
- Фуршет? Или пресс-конференцию? - спросила Таня.
- И то и другое очень здорово, - улыбнулся Фёдор, - и то и другое одинаково важно.
- Вот оно как! - восхищённо прошептала Таня.
Фёдор убежал, а Таня ещё какое-то время стояла в коридоре. Она была немного расстроена, что муж не посвятил ей большего количества времени. Но понимала важность его дел. Она решила за то время, что он занят на работе, сделать лёгкую уборку в квартире.
Заглянув за шкаф, она увидела торчащую оттуда хвойную ветвь, оставшуюся, видимо, от старых жильцов после Нового года. Она вытащила её — и отнесла в пакет, что был заготовлен у неё для мусора.
Потом села на диван и позвонила маме. В телефоне послышались скучающие гудки. Мама, видимо, оставила телефон в другой комнате, либо вовсе уехала — и забыла его дома.
Тогда Таня набрала свою старую подругу. Стала рассказывать про квартиру, про то, что у неё есть теперь целых две новых работы, про путь через Киров и Кострому, про красивую жёлтую машину, про то, какой Фёдор трогательный, про важность пресс-конференций, фуршетов, про ослепительно солнечный и жаркий Петербург...
Когда разговор был окончен, она случайно взглянула в сторону шкафа — и снова увидела торчащую из-за него еловую ветку. Она удивилась ей, а вместе с удивлением ощутила в груди невнятную, тусклую, приглушённую боль. Она снова выдернула эту ветвь — и опять отнесла её в мусорный пакет. А затем легла на жёлто-белый диван — и вновь уснула. И вот они с Фёдором уж подъезжают к северной столице, уже свернули близ Ладоги на запад да пересекли речку Волхов, и Волхов волхвует, качает, баюкает её, а паче Волхова навевает ей дрёму качающийся автомобиль, и вот она уже снова спит во сне, и видит размытый, почти незаметный в темноте леса дом, а в нём —  много народу.
- Это совсем непохоже на фуршет, - с досадой думает она, подходит к людям и начинает рассказывать о том, что они всё делают неправильно, что фрукты нужно не по-звериному грызть, а класть на салфеточки. И ещё без пресс-конференции это всё не имеет никакого смысла.
Далее в помещение заходит пожилая женщина — и её глаза смотрят сквозь Таню но не видят её, да и вообще никто сейчас в этом доме Таню не замечает. В помещение входит несколько парней и девушек, а с ними ещё трое взрослых мужчин в лесных походных костюмах.
- Пресс-конференция, - подумала Таня.
Говорили о какой-то девушке, а потом стали писать на бумажках рассказы о себе.
Таня тоже захотела написать рассказ, но тут же подошёл к ней худощавый человек с длинным носом и сказал:
- Тебе нельзя.
В отличие от остальных он заметил её.
- Почему это нельзя? - рассердилась Таня.
- Потому что за тебя уже всё написано, а это значит, что ты ничего не помнишь.
- Как это? Как не помню? - ещё пуще возмутилась Таня.
- Так же, как и я. Нас много…
- Тоже мне пресс-конференция! -крикнула Таня.
И проснулась. Фёдор поворачивал на кольцевую дорогу Санкт-Петербурга. Таня схватилась за его мягкий белый пиджак и закричала что есть силы:
- Кто написал мой рассказ?!
И начала вырывать у жениха руль. В это время низкое тёплое облако, что висело на горизонте, отошло на север и оголило закат, который ослепил её с такою страшной силой, что она проснулась во второй раз.
На часах была полночь. Открытая рама окна впускала холод с реки — и слегка колыхалась. Фёдора дома до сих пор не было.
Таня вытащила из-за шкафа очередную хвойную ветку, уже третью за вечер, и растерянно села с нею на пол посреди комнаты. Наблюдая, как за шкафом вырастает ещё одна.
Ей стало страшно. Она, надо сказать, прямо-таки подскочила, когда услыхала средь этой недоброй ночной тишины громкий-прегромкий звонок в дверь. Наспех засунув ветку в мусорный пакет и решив на новую выросшую ветвь не обращать больше внимания, открыла дверь.
На пороге стоял Фёдор. Он держал в руке ещё одну мягкую игрушку.
- Это тебе, - сказал он заплетающимся языком, - полусобачка-полумедвежонок! Правда, пре… прекрасный?
У Тани от удивления расширились зрачки, но она ничего не произнесла, а только подумала: «Кажется, он скоро уснёт.»
- Ты извини, что я сейчас усну… Извини… - сказал Фёдор, точно прочитав её мысли, - и залился вдруг тоненьким-претоненьким хохотом.  А потом брякнулся прямо на пол перед нею — и захрапел.
Таня выбежала из коридора в комнату. Занавеска натянулась, словно парус, и окно впускало теперь такое дикое количество холода, что его нужно было срочно закрывать.
Справившись с окном, Таня  к удивлению обнаружила Фёдора преспокойно спящим в кровати.
Потом долго-долго стояла посреди комнаты, с тоскою глядя на хвойную ветвь, после чего завесила её небольшим жёлтеньким ковриком.
Сходила в душ, легла рядом с мужем.
Утром оба проснулись, улыбнулись друг-другу, засобирались на работу.
Тане понравилась её новая работа в училище. Почему-то никто здесь не спрашивал её, как она к ним устроилась, а она отчего-то поймала себя на том, что ни за что не хочет рассказывать о Фёдоре, словно где-то глубоко в душе стыдится его. И обнаружив в себе этот стыд, явственно ощутила, что никогда уже не бросит своего жениха.
В оркестре ей также понравилось. Главного дирижёра сегодня не было в городе, так как он с самого утра и до обеда играл концерты в Бостоне, Барселоне и Бангкоке. Но был другой, весьма милый дирижёр — все репетиции прошли гладко, позитивно, без претензий с машиной стороны.
Над Петербургом царило всепоглощающее солнце.
Возвращаясь домой, Таня пребывала в каком-то неуловимо-угнетённом и подавленном состоянии. Её не покидало чувство, что приехала она куда-то не туда, как бы не совсем в то место, о котором мечтала. Петербург был, строго говоря, не вполне Петербургом. А солнце всё припекало — и гордая, красивая, но столь незначительная в сравнении с громадами зданий фигурка Тани одиноко плелась по ясной светлой сковороде площадей — домой.
На третий день солнце светило уже более приветливо. Голоса с теплоходов показались роднее и перестали быть столь навязчивыми. А полумедведи, подаренные Фёдором, виделись уж вовсе не такими странными, какими были поначалу, мирно-смирно сидели на жёлто-белом кожаном диванчике — и весело-превесело подмигивали ей.
Жизнь устаканивалась. И только желтеющий коврик между шкафом и диваном не прилегал плотно к стене, пузырился, непокорно топорщился. Но Татьяна больше не придавала этому значения, и даже перестала смотреть в его сторону.

























ЧАСТЬ ВТОРАЯ






XIII


Мост обещали сделать к сентябрю. А тем временем над Тюлюком, над Сук-ташем и Зигальгой, над всем Южным Уралом распростёрся янтарный солнцеликий всепоглощающий август.
Денис решил остаться здесь до осени. Ему не хотелось оставлять без присмотра свою «Весту», к тому же он успешно поборол душевную разбалансировку, что случилась в первые дни его приезда на Урал, вытравил из себя лишние впечатления —  и теперь находился в полном ладу с самим собою. Чтобы иметь заработок, да и занять своё время, Денис устроился водителем по перевозке пассажиров вброд через Большую Калагазу. Работы уазикам в свете отсутствия моста заметно прибавилось. Денис делил машину с Сергеем. Утром Сергей отвозил туристов на Иремель, днём передавал свою «буханку» Денису, а уж вечером забирал её обратно, чтобы доставлять людей с Иремеля в посёлок.
Поход четверых путешественников на гору всё откладывался, о нём как-то перестали говорить, каждый был занят своими мыслями и своею жизнью.
С Кристины спала её традиционная задумчивость и отрешённость, она в последнее время стала напряжённо-весёлой сверхъестественно светящейся. Днём, пока Дениса не было, она отправлялась пешком в лес, где поджидал её на своём уазике Айнур, после чего они проводили время вместе — либо отправлялись куда-нибудь, либо оставались на том же месте до наступления вечера. Арина несколько раз засекала парочку вдвоём, но никому о ней не рассказывала. С Кристиной она это тоже никак не обсуждала, так как они не были достаточно близки, чтобы иметь право или желание делиться друг с другом чем-то слишком сокровенно-неожиданным, да в то же время понимала, что Кристина если кому и расскажет о своих новых чувствах, то её поверенной станет именно она.
По вечерам все обычно собирались в «Розе ветров». Состав компании был каждый раз разным, и почти всегда в неё входил кто-нибудь из туристов. В какой-то раз к ним примкнула шумная футбольная команда из Екатеринбурга, а в иной раз — тихая религиозная башкирская семья.
В начале июля Виталик сделал Арине предложение. Для этого он заказал знакомому ювелиру из Екатеринбурга серебряное кольцо с белым кварцитом,  что сам нашёл в горах, а на случай позитивного ответа, в который верил, сделал ему ещё один заказ — комплект украшений из граната, зелёной яшмы и также кварцитов, только уже красно-коричневых. Оправу для комплекта, что включал в себя серьги, браслет и ожерелье, он велел сделать из меди с добавлением золота. Кварцит в отличие от яшмы просил не шлифовать.
Путь в Екатеринбург на поезде со станции Сатка занял у Виталика целую ночь, а приехав в пункт назначения, он удивился тому, насколько же этот город огромен. После Москвы, помнится, он казался ему, наоборот, компактным и камерным.
Предложение делал возле креста на Мельничной горе.
Арина согласилась. Свадьбу наметили на середину августа.
Ещё Виталик купил на большой земле четыре сим-карты подходящего оператора связи — и с этого момента все четверо были обеспечены интернетом.
В середине июля не стало Андрея Ильича, старика, которого Никита знал как своего отца.
Похороны прошли чинно и смирно, отпевал Андрея Ильича отец Савелий, что сам в последнее время сильно сдал: постарел и осунулся.
Никита во время церемонии стоял прямо у гроба — и несколько раз готов был сознание, клонился в сторону, но Галина Никифоровна, мама Маши, каждый раз поддерживала его, не давая упасть.
После похорон она забрала его к себе, понимая, что один он не выживет. Им было не так тоскливо вдвоём, она учила его пользоваться электрической кухонной плитой, дверным замком и многими другими элементарными человеческими приспособлениями.
Галина Никифоровна устроилась в качестве сменщицы в тот самый магазин полудрагоценных камней, лапши «Доширак», медовухи и печенья, что располагался около гостевого дома.
Август раскинулся над посёлком ярко и величественно, одарил грибами в лесу, густым молоком и сладким творогом. Творог и молоко Виталик, Арина и Сергей брали у соседей, выпасавших каждое утро коров за своею оградой.
Август неслышными солнечными зайчиками ласкался к дремлющим на солнцепёке серым уазикам, перебегал дорогу от церкви к дому Сергея, плясал на светлом циферблате его часов, прыгал в реку, плескался там до изнеможения, а с утра окрашивал Зигальгу в светло-коралловый, почти персиковый цвет — и сдувал с неё пылинки облаков, точно добрая мартыха, проявившая внимание к детёнышу или соплеменнику.
Август — вершина. Август конечная остановка перед поворотом природы ко сну, тихая кульминация её расцвета. Август — океан тишины, каждый раз вступая в который, не знаешь, куда выплывешь.
Август — нота «до» в октаве года на клавиатуре семилетних циклов бытия. Между нотой «си» и «до» нет чёрной клавиши, равно как и между июлем — августом не проскакивает месяц, длиною в тридцать дней. То же происходит с нотами «ми» (декабрь) и «фа» (январь). И закономерность этой параллели ошеломляет. Если брать за основу мажорный, ионийский лад в музыке, то год должен начинаться с августа. Если минорный, эолийский —  то с мая, с Пасхи, и здесь вдобавок можно вспомнить, что «ля» - это ещё и «А» в буквенной нотации. Отсчитаем от обоих начал середину, тритон, и получаем два месяца, в которых наиболее хочется спать. В ноябре — душою, в феврале — телом. А в июле — сознанием, ментальной своею частью, и именно июль является наиболее отдалённым от истока октавы по третьей системе отсчёта, январской, которой мы в настоящее время традиционно пользуемся.
Впрочем, пользуемся мы и августовской шкалой, иначе как объяснить начало и конец учебных годов, концертно-театральных сезонов?
Август — месяц Преображения Господня. Месяц, когда легче всего сбросить с себя багаж прежних лет — и открыть перед собою чистую страницу. Открывать её можно, впрочем, по-всякому. Кто-то преображается благодатью, а кто-то в это же время развязывает Первую или, всего лишь месяцем позже (год не в счёт), Вторую мировую войну. Август — месяц, когда человек становится собой, а кем уж кто является на самом деле, зачастую, большая тайна для каждого, в том числе и относительно себя самого.



XIV


- Мы тебе не сильно мешаем тем, что у тебя поселились? - спросила  Арина.
- Как станете мешать, скажу, - добродушно ответил Сергей.
- Ну, ты хотя бы сообщи нам об этом за недельку, - отозвался Виталик, - а то нам нужно время, чтобы другое жильё найти в случае чего.
- Ладно, договорились, - сказал Сергей и налил себе новую порцию травяного чаю.
Они сидели на кухне и беседовали.
- Ты давно один живёшь? - поинтересовалась Арина.
- Уже года три, с тех пор, как сюда переехал, - ответил Сергей.
- А до этого у тебя была семья?
- Там, в Вологде — была. Да сплыла. - после этой фразы он поразмыслил несколько секунд и, видимо, решил высказаться. - С тою женщиной, - продолжил он, - ну, с той, что стала потом моею женою, я познакомился в Кириллове, когда работал  врачом при Кирилло-Белозерском монастыре. Что самое интересное и необычное — так это то, что была она в те времена монахиней, сестрой Февронией. И как начала эта Феврония бегать за мной, совсем проходу не давала. Говорила, что ошибалась, когда сулила себе монашеский путь, что ради меня готова из монастыря этого уйти, хотела детей. Понимала, что клятвоотступница, да от веры при этом не отрекалась, более того — меня пыталась воцерковить. В полной мере у неё это не получилось, но благодаря ей мне церковная жизнь стала ближе и понятнее. Хоть и не во всём, конечно.
- Ничего себе история... А в самого Бога ты веришь? - спросил Виталик.
- В самого Бога верую. И во Святую Троицу верую. - Сергей стал серьёзным, словно читает он лекцию или проповедь. - В грехопадение верую, да только считаю что произошло оно вовсе не в одном каком-то саду, а по всей Земле — и не со всеми одновременно. А с кем-то и не произошло до сей поры. Слыхали о племени Бадуй, которым запрещено пользоваться транспортом и прикасаться к деньгам? Или о Сентинельцах, что до сих пор ни разу не подпустили к себе цивилизованного человека, а лишь кто сбросил им с вертолёта свинью, так подумали, что то их враг, убили, а потом, представьте себе, похоронили? Да-да, похоронили свинью!
Считаю также, что Адам и Ева — собирательный образ. Понимаю, что человеку до его падения были изначально уготованы просторы всей Солнечной системы, да и не только солнечной. Ибо плодиться и размножаться в бессмертии можно только заселяя бесконечный космос. Но мы пали - и застряли на маленькой своей планетке, и оттого-то остальной космос пустой и безжизненный, и не объяснить иначе эту его пустоту.
Верую, что Иисус Христос — человеческая ипостась Господа, но также и понимаю — не только он один, но и мы все. Посему он, хоть и историческое лицо, но в определённом смысле — также собирательный образ. Именно поэтому говоря о себе, говорил он о каждом из нас. Мы все — часть Троицы.
Также верю в переселение душ, хоть христианская вера о нём не упоминает ни словом . Убеждён, что именно оно является одним из главных следствий грехопадения. Мы вынуждены страдать, умирать, вновь мучительно взрослеть, чтобы потом снова умереть, и нет этому конца.
- Но после Страшного Суда это закончится? - спросила Арина.
- Вероятно, да.
- А в котором из наших многочисленных тел мы в таком случае должны будем воскреснуть?
- Я не знаю, - ответил Сергей. - Об этом стоит поразмыслить. Быть может, мы обретём свойство обмениваться душою с самыми близкими людьми, а быть может…
- А после Страшного Суда ведь скучно как станет, - с досадой в голосе перебил его Виталик.
- Мне, - отвечал Сергей, - когда думаю о житии после Страшного Суда, и самому не даёт покоя мысль о скуке, что воцарится в Новом Иерусалиме для тех, кто будет спасён. Хотя понимаю, что не может там быть хуже чем здесь, что наверняка же найдётся нечто такое, что эту скуку возместит. Но знаете, ведь даже не скука — главное. А боль. Вот, например, спас меня Господь. И я сижу себе спокойно в этих новых просторах, блаженствую, в ус не дую. А мою мать, к примеру, он отправил на муки вечные. Как я себя должен в этом случае чувствовать? А ведь я-то в своей жизни любил многих людей. И что, я должен о них всех моментально забыть? А уж если так случилось, что я люблю людей вообще? Людей как таковых. Всех и сразу. Как после этого я могу быть счастливым во Спасении, ежели знаю, что множество человеческих душ в это же время, что я хожу тут, осиянный, по ступеням Нового Иерусалима, сидит где-то там, в подвалах Вселенной и по воле того же Господа моего пребывает в муках?
Я всё же считаю, что ждёт нас впереди экзаменационная процедура, а не правовая. Суд есть осуждение, и самый страшный суд есть наше осуждение кого бы то ни было. Страшный суд — это наша с вами сегодняшняя жизнь, господа. Впрочем, никто нам не запрещает и экзамены сдавать уже сейчас. Но мы их на данный момент, как правило, проваливаем.   
- А грядёт ли Антихрист? -  спросила Арина.
- Не знаю, - ответил Сергей. - Не могу же я всего знать. Кто-то, безусловно, грядёт. Главный осуждающий либо, наоборот, ключевой экзаменатор. Посмотрим.
- Послушай, - обратился к нему Виталик, - интересно, однако, ты употребляешь слово «посмотрим». «Посмотрим, кто будет Антихрист». И я с тобой соглашаюсь, я тоже готов так выразиться, готов произнести это самое «посмотрим» Но ведь не можем мы быть уверены, что застанем Антихриста, доживём до его времён. А тем не менее наше «посмотрим» звучит органично. Точно и вправду наша жизнь — не последняя.
- В том-то и дело, - закивал головой Сергей, - эта органичность всегда живёт в нас, когда думаем о будущем, что застать не должны, а как бы и застанем, и в словах того же Христа переселение душ косвенно слышится, когда он не открывает апостолам сроков Последнего Дня. При том, что сам не может не знать, когда наступит Апокалипсис, ибо знает он всё то же, что и Отец. Он специально умалчивает о дате, чтобы люди бодрствовали, чтобы не знали времени экзамена, не расслаблялись, а то все мы любим в последнюю ночь билеты учить.
И скажите теперь: если девяносто девять и девять десятых процентов человечества, и апостолы в их числе, попросту не доживают до того самого экзамена, то какая им разница, знают ли они о его сроке? Вот, например, моя жизнь. Если она единственная, то какая мне разница, через пятьдесят лет наступит конец света или через пятьдесят веков? Зачем нужно скрывать от меня эту дату, если мне не Страшного Суда надобно бояться — а совершенно конкретной, частной собственной смерти —  дабы не преставиться во грехе, дабы к моменту перехода в мир иной быть чистым душою — и так далее. Больше меня интересовать ничего не должно, верно? Верно, но справедливо только в том случае, если жизнь даётся мне один раз. Если же я воплощаюсь снова и снова, то дата Конца Времён автоматически становится для меня важной, ибо если она известна, то все жизни, кроме последней, я не стану учить никаких экзаменационных билетов, оставлю эту заботу на последнюю ночь. А за ночь-то — попробуй преобразуйся после миллионов веков самонебрежения! Поэтому-то Христос и утаивает сроки последних времён от нас.
- А почему он всё же никак не упоминает о том, что жизнь даётся нам не единожды? - спросил Виталик.
- По той же причине, - отвечал Сергей, - давайте представим, что мы прекрасно осведомлены о том, что следующими жизнями способны исправлять ошибки предыдущих. Мы же в момент разленимся. А так нам как бы говорят: «Соберитесь. Это единственная ваша попытка». И мы выдаём (это, конечно, в лучшем случае) максимум возможного результата. В следующей жизни — ещё один максимум. Только так, мне кажется, можно расти.
- А я бы хотела прожить жизнь самых разных людей, - мечтательно сказала Арина. Причём и за мужчин, и за женщин, и за полководцев, и за домохозяек…  В одной я хотела бы быть светской тусовщицей, а в другой, возможно, монахом…
- Вот для чего нам нужны разные жизни, - поддержал её Сергей. - Когда хочешь влепить монаха и тусовщицу в одну судьбу, получается неразбериха и, как результат, никакого роста. Вон, как с моей женой произошло.
- Да, кстати, а что в результате с твоей женой? Что было дальше? - оживилась задумавшаяся перед тем Арина.
- А дальше началась та самая неразбериха, - Сергей вздохнул, -  доставил я её к себе в Вологду, а потом этой моей Февронии, а к тому моменту уже Бритни (она сама себе выбрала это имечко) крышу снесло полностью. Крупный город, тысячи огней… Я понимаю, что Вологда небольшой, даже очень небольшой, прямо скажем — маленький совсем город, и огней в нём совсем не так много, но для девушки из Кириллова, знаете ли, она показалась просто огромным европейским мегаполисом.
- И она нашла себе другого мужчину? - поинтересовалась Арина.
- Она нашла себе другую женщину, - ядовито улыбнулся Сергей.
- Да ты что! Правда?
- Более того, скажу вам, её новой подруге — за шестьдесят, она возглавляет частную школу, видный в городе человек, и для Бритни она — непререкаемый авторитет во всём. Более походит на зависимость и сектантство, чем на обычные отношения, если, конечно, их и без того можно назвать обычными.
- Дичь какая, - произнесла Арина.
Сергей вышел покурить. Потом вернулся — после чего разговор пошёл более легко, словно сбросил с себя тяжёлую ношу.
- Серёж, ты нашёл бы себе кого-нибудь, хотя бы даже и здесь. Девушек много… - сказала Арина.
- Сейчас самое главное, что я обрёл себя, - ответил Сергей, - и то, возможно ещё не до конца, но с этими «до конца» история вообще тёмная. Там посмотрим.
- А насчёт переселения душ ты нас, всё-таки, заинтересовал, - задумчиво произнёс Виталик.
- Я не хочу никого специально заинтересовывать, - сказал Сергей. - Если интересно, думайте сами, а то, что вы от меня услышали — наверняка лишь малая доля какой-то большей и более сложной схемы. И не факт, что моими устами глаголет истина. Сам-то я прав, но прав лишь для себя. И хочу, чтобы было так с каждым. Последователи — страшное дело.
- В таком случае давай просто выпьем за то, чтобы ты был счастлив, - подытожила разговор Арина. - Мы очень рады с тобой познакомиться.
- И, надеюсь, подружиться, - добавил Виталик.
Все трое чокнулись горным травяным чаем.
- Ты говорил, что нашёл себя, - вспомнил Виталик, - а что для тебя значит «найти себя»? Для меня найти себя это означает жить в любви. А ещё в согласии с природой.
При слове «любовь» Арина едва заметно улыбнулась.
- Это всё хорошо, - ответил Сергей, - хорошо и красиво. Но тебе повезло, в тебе я вижу единение души, тела, ума. А для меня объединить эти три компонента человеческой личности было отдельной задачей. Когда я познакомился с бывшей женою, я умом понимал одно, душою чувствовал другое, телом желал третьего. Само знакомство с нею в какой-то степени научило меня объединять второе с третьим. Да и то не совсем. Теперь же я, кажись, познакомил, наконец, душу с умом, ум с телом, а тело с душой. Найти себя, по моему разумению, это достичь состояния, когда душа, ум и тело видят друг-друга. Знают друг о друге. И пусть они могут друг с другом не соглашаться в отдельных вещах, но даже и в этих случаях они должны сознательно выражать несогласие и нести за это ответственность, платить цену, а не действовать наобум, просто так, по незнанию и невидению.
«Казалось бы, какая банальность, - задумалась Арина, - душа, тело, ум… Столько о них говорено-переговорено. Так много, что на первый взгляд словно уж и смешно говорить о них вслух. Люди словно сговариваются не повторяться в темах для бесед, в стилях искусства, да хотя бы даже в путешествиях. Побывали на той или иной горе — и довольны, словно всё узнали о ней. Побеседовали раз двести (какая малость!) о душе и теле — и уж, думается, дальше нечего говорить, некуда копать. Два плюс два сложили, радуются. Что же, можно, конечно искать синонимы, использовать такие понятия, как физика, метафизика, личностная субстанция, личностное пространство, ментальная составляющая, дабы оставаться в глазах общества убедительным. И нет в этом на первый взгляд ничего плохого. Действительно — почему нет? Замысловато и серьёзно поговорить — не стыдно. Почему нет? А с другой стороны — почему да?»
Если тело с душой не имеют ума, - продолжал Сергей, - то мы получаем искренних и вполне себе земных людей, которые никому не желают зла, но способны на необдуманные, а где-то и на безответственные поступки. Если ум с душою дружен, а тело игнорирует — из них вырастает монах (часто это бывает сознательно), а одно лишь тело без души и ума ведёт к разврату, излишествам в пище, лености — ну и так далее. Знаете, что мне больше всего несимпатично? - Сергей поглядел в окно, - больше всего я не переношу сочетание тела и ума без участия души. Поэтому пьяный и безмозглый разврат мне будет милее холодного расчётливого брака.
- Послушай, но ты же и сам вроде как монах теперь, - прервала его Арина, - живёшь один, людей, как я вижу, любишь — но отстранённо, и всех одинаково. Не лукавишь ли ты, говоря, что подружил тело с умом и душой? Что собрал себя полностью?
- Был момент, я и впрямь подумывал о монастыре, - произнёс Сергей, не сводя глаз с окна. - Но понял, что монастырь для меня — лишь повод убежать, скрыться от мира. С его помощью я не отключал от себя тело сознательно, я просто оправдывал его собственное нежелание существовать. Поэтому-то я отказался от идеи монастыря и продолжил дальнейшую сборку в миру.
- Слушай, а что, как ты думаешь, мешает душе, телу, уму сливаться воедино? Какая сила заставляет их разделяться? - спросила Арина.
- Сложный вопрос, - промолвил Сергей, возвращая взгляд к собеседникам, - наверняка, причин множество. В том числе — наши страсти, неврозы, к которым в свою очередь цепляются бесы ну и так далее. Батюшка наш интересно мне об этом рассказывал. Думаю, подобные состояния и субстанции знатно работают на предмет того, чтобы мы разделялись, расслаивались, чувствовали себя человеком частичным и неполным.
- Послушайте, - отозвалась Арина, - то состояние, когда тело видит душу и так далее, это ведь состояние осознанности. Оно же — самостоятельность, так как человек, понимающий себя, гораздо более устойчив. Не оттого ли бесы так торжествуют, когда мы попадаем в зависимость? От алкоголя или пищи, от того же разврата, да от всего, от чего угодно. Одна, вон, зависимость от людей, эмоциональная зависимость чего стоит. Или вот, например — зависимость от благ цивилизации, когда идти до магазина сто метров, а человек берёт машину — и едет на ней или, ещё лучше, заказывает такси...
- У человека может не быть времени, чтобы сходить пешком, разве нет? Бывает же необходимость… - возразил ей Виталик.
- Необходимость — вещь правильная, да относительная, - медленно, приглушённо и как бы заторможено произнёс Сергей. - Знаете, про магазин и про такси я ещё подумаю. Это для меня новая мысль. Новая и, кажется, своевременная, только знакомиться я буду с нею без спешки.
Виталик встал из-за стола и подлил всем ещё чаю — Сергею, Арине и себе.
- Ты теперь всегда будешь жить в Тюлюке? - спросил он Сергея. - Или куда дальше поедешь?
Глаза Сергея загорелись.
- Я этого не знаю, - ответил он, - и это так прекрасно! Я мечтаю побывать на Байкале, в Якутии, в Приморье. А если доберусь до Приморья и при этом у меня будут средства, то возьму паром — и переберусь на берега Японии. Оттуда, возможно, на Камчатку полечу, а дальше — на Аляску. А быть может, переберусь жить на Алтай, либо от Байкала сверну вправо, на Монголию…
- Ты говоришь о восточном направлении, - Виталик сделал глоток чая, - а почему тебе не посмотреть Европу? Ты не хотел бы повидать Париж, Вену, Лондон?
- Через Вену и Лондон я буду возвращаться, - улыбнулся Сергей. Почему меня тянет именно на восток? Может, оттого, что, путешествуя, хочу видеть рассвет перед своими глазами, а может быть, Париж и Вену я слишком хорошо знаю — и понимаю, что не увижу в них ничего для себя нового.
- Это когда ты успел? - спросил удивлённый Виталик.
- В бытность врачом, -  ответил Сергей, - На конференции ездил, на учёбу…
- И не хотел остаться?
- Сперва хотел. А потом меня кто-то позвал сюда. Кто-то или что-то. Быть может, восходящее солнце.
Все трое помолчали минуту, затем Арина нарушила тишину:
- Так, ну а со второй половиной своей что будешь делать? Где её искать собираешься?
- Точно не в монастыре, - попробовал отшутиться Сергей, а потом передумал и серьёзно добавил:
- Я давно заметил, что если стараться специально уснуть, то ничего из этого не получится. А единение двоих — главный сон жизни. Я буду ехать, куда мне хочется, тогда и обрету, что мне надо. Впрочем, нам всем, кажется, давно пора спать…
- Да, это точно! - Виталик взял со стола чашки, отнёс их в раковину.
Потом все трое попрощались разошлись по комнатам.
- Интересный человек Сергей, - говорила Виталику Арина, когда они остались одни, - человек свободный, ищущий…
- И наверняка идущий дальше, чем те, у кого изначально всё было на своих местах, - добавил Виталик. Иногда хочется стать грешником, чтобы увидеть после настоящее свечение Фавора вкруг себя. Но специально, наверное, не нужно. Если всё хорошо, так пусть уж и будет хорошо.
Они обнялись.
Сергей лежал— и что-то бормотал перед сном.
- Забавный цвет у такси, - было единственным, что можно было бы разобрать из его слов стороннему наблюдателю, если бы, конечно, такой наблюдатель у него сейчас был.



XV


Лишь двое человек остались верны надежде увидеть Таню живой. Они теперь временно жили в одной из избушек «Розы ветров», так как подвернулась возможность — у одной из изб потёк потолок, принимать гостей в ней стало затруднительно, а так как подтёк был у самого входа, то и не представлял двум непритязательным людям  неудобств для благополучного обитания в основной части дома.
Чаще, чем Галина Никифоровна, вспоминал о Тане именно Никита, чем частенько бередил душу приютившей его женщине.
- Вы ведь тоже верите, что она вернётся? Правда ведь, вернётся? - спрашивал у ней паренёк, и она кивала, соглашалась, и не кривила особо при этом душой, так как сама чувствовала (или хотела чувствовать), что когда-нибудь её встреча с дочкой состоится.
- Вот увидите, всё будет хорошо! - говорил Никита, - мы её найдём, а потом я женюсь на ней, то-то счастливо заживём!
Галине Никифоровне были в определённом смысле приятны эти слова, так как сама она за последнее время привязалась к Никите, но где-то глубоко в душе её озадачивала такая его уверенность чувства Никиты к её дочери в условиях того, что он никогда раньше с нею не встречался.
Когда на её лице появлялась задумчивость по этому поводу, он подбегал к ней, обнимал, а потом рвался изжарить вкусную яичницу-глазунью с укропом и угостить ею Галину Никифоровну. Яичница-глазунья с укропом готовилась очень просто. Сперва разбивались на сковороду яйца (Никита научился весьма проворно это делать с помощью ножа, на его конец предварительно надев специальную резиновую насадку, чтобы не уколоться), а затем отворачивал краник электрической плиты на максимум, после чего подносил сковородку и бережно ставил её на эту плиту. Затем доставал в кухонном шкафчике связку укропа (когда она там была, а она там бывала почти всегда), отрывал от неё часть — и кромсал на кусочки прямо над скворчащей и уже почти готовой яичницей. Единственное, чего он ещё не усвоил, так это того, что яичницу надобно солить. Галина Никифоровна к концу приготовления подходила к сковородке и проводила над нею сей ритуал. Никита же в это время стоял и внимательно смотрел, как она улучшает его блюдо. Иногда при этом нежным голосом сообщал, что будет любить её дочь до конца дней своих. В такие моменты лицо Галины Никифоровны вновь становилось задумчивым, и она произносила:
- Давай ты в следующий раз сам попробуешь посолить яичницу?
- Давайте! - загорался Никита новой идеей. Он любил новые идеи, новые предприятия и приключения.
В лес Никита после своей неудачной экспедиции больше не ходил.
Что делать, Никита действительно очень тосковал по Тане, эта любовь была для него самой живой, самой истинной реальностью. Он мог несколько дней ничего не есть, несколько ночей подряд не спать из-за мыслей о ней. А в последнее время, к концу первой декады августа, даже перестал из-за страданий своих выходить из дому.
Впрочем, по отцу своему Никита также скучал, часто вспоминал его, но горе от потери отца светилось в нём как-то более уравновешенно, умозрительно, без ощущения разлуки, словно переехал он в новый дом просто так, а отец при этом остался жить в своей избушке на соседней улице.
В один из вечеров-посиделок в «Розе ветров» за столом объявился интересный заезжий персонаж. Был он человеком весьма полным и пузатым, носил чёрные прямоугольные очки, постоянно как бы улыбался всем — а на самом деле такая у него была форма рта. Нос был длинен, глаза — бесцветны. Говорил он тембристым, очень добрым и немного пустоватым голосом. В один из вечеров он смело вошёл в комнату, заказал себе пива и уселся на то самое место в конце стола, где без малого два месяца назад сидела Елена из Челябинска и предлагала друзьям играть в воспоминания.
- Я вас, кажется, узнала, вы известный психолог! - так и всплеснула руками Галина Никифоровна.
- Так, - протянул психолог.
- Вас зовут Мефодием, - отозвался с другого конца стола Сергей.
- Так, - отвечал Мефодий, - а в чём ваш вопрос?
- У меня… У меня есть вопрос. У меня сы… Ну как бы не совсем сын.
- У вас как бы не совсем сын. Понятно. Объясните мне, что значит «не совсем сын»?
- У него недавно умер отец, - продолжала Галина Никифоровна.
«Как бы тоже не совсем отец, ну да ладно», - подумал на другом конце стола Сергей.
- Так, - грустно сказал психолог Мефодий.
- И ещё он любит девушку. Ну, как бы мою дочь. Нет, не «как бы». Именно дочь. Но никто не может её найти… - на глазах  Галины Никифоровны показались слёзы.
- Так, а что вам от меня нужно: найти дочь, успокоить сы… простите, парня этого или оказать психологическую помощь вам?
- Мне не надо… - засуетилась Галина Никифоровна. Вот, думаю, может, он бы сам к вам подошёл, пару вопросов задал?
- Хорошо, пускай подходит.
- Сейчас… Сейчас я его позову. Вы же здесь ещё будете через пять минут?
- Я только что начал пить своё пиво, - рассердился не перестающий улыбаться психолог, - вы думаете, у меня в планах вылить его и уйти?
Народ за столом дружно рассмеялся. Мефодий устремил взгляд в абстрактную точку на стене, дабы не показывать видом своим, что ему этот смех приятен.
- Как вы попали к нам? - спросил его Сергей.
- В этом году мы рассматриваем свою страну, - ответил психолог, - заграницы закрыты. А я очень много слышал про Иремель от своих друзей, решил теперь сам на него сходить.
- Понятно, - ответил Сергей, - и добавил: - Постарайтесь не удивляться тому парню, которого вы сейчас увидите. И не сильно обижайте его. Хорошо?
- Хорошо, - ответил Мефодий.
Когда Галина Никифоровна сообщила Никите о том, что знаменитый психолог согласился на встречу с ним, Никита в первые секунды даже дар речи потерял. А потом прошептал:
- Неужели, наконец, приехал тот, кто поможет мне?
- Будем надеяться, - ответила Галина Никифоровна, - ну давай, давай, не копошись слишком долго, он сказал, что минут пять тебя будет ждать.
Она перекрестила Никиту — и отпустила его за порог. А сама медленно пошла следом за резво бегущим впереди воспитанником.
Психолог сказал, что у него будет свободное время через полчаса — и попросил заплатить ему, сколько не жалко. Никита вначале растерялся, а потом вспомнил, что в избушке отца за картиною спрятано несколько тысяч рублей на чёрный день. Вприпрыжку понёсся он по улице сперва в направлении храма — и вырастала перед ним матово-коричневая дымчатая Зигальга, что покрылась теперь бархатным паром, так как недавно прошёл дождь. Сверху сияло солнце— и пар Зигальги светился, переливался, искрился так, словно хотел показать, что она, Зигальга, находится на самом деле в самой гуще хищных и влажных экваториальных лесов, а не на строгом задумчивом Урале.
У храма диковинный герой наш остановился и сосредоточенно помолился Богу. Потом перевёл взгляд на Зигальгу. И также сосредоточенно смотрел на неё секунд пятнадцать. Словно благодарил за что-то. А затем снова побежал, уже влево, а потом и назад, но теперь уже по другой улице. Снял тяжёлую металлическую петлю с деревянного столба. Столб скрипнул — и калитка, столь же старая и деревянная, открыла герою нашему его прежний мир, мир Андрея Ильича, дом отца его названного. Горло Никиты свёл спазм — и он горько заплакал об отце, заплакал о нём впервые с самых похорон. Потом, глотая слёзы, пересёк кухню, достал из-за пыльной картины конверт с отцовскими деньгами, и уже через полминуты снова нёсся навстречу Зигальге, теперь уже серой, но столь же дымчатой, а затем и в обратном направлении, по той улице, в конце которой его ждала «Роза ветров», а в ней — его спаситель.
Спаситель допивал своё пиво.
- Ну что же, пойдёмте, - сказал он, сделав последний глоток, они вышли на улицу, прошли метров двадцать в направлении Зигальги и зашли на соседний участок с домиком-башней, похожим на барочную часовню. В этой башне остановился психолог Мефодий.
Они вошли внутрь.
Психолог с благодарностью принял у клиента конверт (деньги Никита от волнения не пересчитал) и стал внимательно слушать.
- Господин психолог, я очень несчастен, оттого что очень люблю девушку, - начал наш герой.
- Так, - поддержал его желание рассказывать психолог.
- Она пропала в лесу…
- Так, - печально отозвался психолог.
- Я ходил её искать (Никита, произнося эти слова, почувствовал, что может оказаться сейчас смешон — и поморщился).
- А кроме вас её больше никто не искал? - задал вопрос психолог.
- Искали… Вертолёт искал, группа спасателей по лесам ходила, - Никита начал замечать, что разговор уходит куда-то в сторону от его чувств.
- И не нашли. Так…
«Нашли вместо неё меня», - мог бы сказать Никита, он даже почти подумал так, а оттого опять поморщился.
- Вы сейчас поморщились, - обратил внимание психолог.
- Потому что скучаю по ней, - только и нашёл, что ответить растерянный Никита.
- А вы долго были в отношениях?
- Не… недолго совсем… - начал заикаться Никита.
- Ну, сколько? Год? Полгода? Меньше?
- Меньше…
- То есть, поди и не было у вас отношений, да?
«Откуда знает!» - вскрикнул про себя Никита.
- Не было… - убитым голосом произнёс он вслух.
- А она питает к вам чувства? Вы ей интересны как мужчина? - спросил психолог.
- Я не знаю, она никогда не видела меня, а сам я её видел только на фотографии, - здесь Никита неожиданно стал срываться на плач, - но я точно знаю, что она любит меня так же сильно, как и я её, - заключил он и посмотрел на психолога твёрдо.
- Та-а-ак… - произнёс психолог с довольной вальяжностью, точно следопыт, опознавший нужный ему след. - А сами вы к себе как относитесь?
Никите никогда не приходило в голову, что он к себе должен как-то особо относиться. Он помнил и очень любил фразу, которую часто слышал от отца: «человек, не относящийся к своему настроению слишком серьёзно, чего-то на самом деле стоит». Также из молитвослова он хорошо помнил, что выражение «достойный» употребляется всегда по отношению к другим, а «недостойный» - только и всегда к себе самому.
- Думаю, что я — недостойный… - бледно промямлил он.
- Вот! И пока не почувствуете себя достойным, то так и будете страдать!
Никита был удивлён. Это звучало для него ново.
- Доктор, хотите ли вы сказать, что как только я почувствую себя достойным, моя Таня вернётся из лесу целой и невредимой? - спросил он.
- Да не думайте вы о вашей Тане, думайте о себе, - добродушно ответил психолог, - вам нужно полюбить себя.
Никита сверкнул глазами откуда-то из глубины, зеленея при этом от изумления.
- Но я пришёл к вам поговорить скорее о Тане, нежели о себе, - продолжал он всё ещё спокойным тоном. - О том, как её спасти…
- Так… - произнёс психолог уже более нетерпеливо, и добавил: - Не нужно её спасать, вы ей ничем не поможете, не думайте о ней вообще. Когда вы полюбите себя, вам не нужна будет ваша Таня.
Никита вперился в простодушного психолога страшным взглядом.
- Господин психолог, что будет с Татьяной? - произнёс он уже с лёгкой хрипотцой.
- Не могу этого знать, - произнёс психолог, и приготовился вставать со стула, дабы послать клиенту сигнал о том, что их встреча окончена. Но Никита продолжал сидеть, как каменный.
- Доктор… - сказал он совсем тихо, - представьте, что это не я к вам пришёл, представьте, что говорю я сейчас от её имени. Что ей делать?
- Вот вернётся из лесу — пускай и обращается, - психолог стал нетерпеливо поднимать руку вверх, как бы приглашая этим Никиту подняться, наконец, со стула.
Никита схватил его руку.
- Доктор, доктор, а как она вернётся? - затараторил он с мольбою, - как она вернётся, если нам с вами не помочь ей в этом? Как?
- А вот так! А ей и сейчас, видать, хорошо! - психолог становился всё более раздражённым. Он силой вырвал свою руку из кисти Никиты.
- Наш сеанс окончен!
- Господин психолог! - заплакал Никита, - ей может быть сколь угодно хорошо, сколь угодно замечательно, но если она там останется, она просто-напросто погибнет. От голода, от холода, от диких животных — либо болото засосёт её, психолог, вы не знаете этих лесов!
- Ну и пускай засасывает! Да и пускай мёрзнет! И пусть уже поскорее волки сгрызают вашу Машу. Тоже мне, затараторили: «Таня! Таня!» Уходите уже!
- Доктор, пожалуйста! Хватит притворяться, что не знаете, как это сделать! - заорал Никита, - если не расскажете, я забираю деньги! Это было последнее, что скопил мой отец!
Конверта на столике уже не было. Никиту бросило в жар. Он вдруг ощутил явное, быстро охватывающее его бессилие.
- Я сейчас уйду, - его голос упал куда-то в пропасть, - можно только спрошу: вы сейчас серьёзно это произнесли? Пусть мёрзнет? Пускай съедают? Вам не жалко мою возлюбленную?
Психолог озверел не на шутку. Он поднял с пола огромную красную швабру и зычным голосом произнёс:
- Да будьте вы все и сразу волками съедены, что мне с того? Вы мне вообще кто?
Никиту обуял каменный и какой-то почти небесный ужас. Перед ним стоял незнакомец — грозный, со шваброй, его глаза глядели свирепо и скверно, но рот в силу своего анатомического строения по-прежнему улыбался.
Никита завопил во весь голос и бросился наутёк. Психолог Мефодий бросил ему швабру вдогонку — и та со звоном приземлилась на дорожный гравий метрах в трёх от жалкого и беспомощного убегающего человека. Психолог громко выругался и ещё громче хлопнул дверью. Его, немолодого человека, за целый год безмерно уставшего от работы, тоже можно было понять.



XVI


Никита бежал очень и очень долго. Иногда сдавалось ему, что он меняет направление бега, а иногда словно и вовсе кружил по одному пятачку, после чего, спохватившись, выравнивал курс. По пути ему несколько раз попался столь же яростно бегущий в противоположную сторону Вовуча, но Никита не глядел на него, да и Вовуче, судя по всему, не было до Никиты никакого дела, ибо он также ни разу  не взглянул в его сторону. В какой-то момент герой наш поднял глаза — и встал, как вкопанный. Перед ним возвышался православный храм. И он каким-то очень простым, одним-единственным движением души понял, что именно ему в данный момент жизни действительно нужно.
Отец Савелий сидел на скамеечке у церкви и отдыхал после долгих дневных дел.
- Батюшка, - неистово крикнул Никита, - не прогоните, выслушайте меня!
- Никита! - батюшка оглядел его, - Что стряслось с тобой?
Никита подбежал к отцу Савелию и, не успев присесть на скамейку, заплакал.
- Ну давай, не плачь, - батюшка погладил его по голове. - Успокойся, а потом и рассказывай.
- Батюшка, я не могу терпеть, я страдаю, я люблю пропавшую в лесу девушку, я места себе не нахожу, я не знаю, чем могу ей помочь. У психолога только что был...
- Ох, Никитушка, - запричитал отец Савелий, - молись, чтобы вернулась она, чтобы жива осталась. Молись, дорогой…
- Я молюсь, батюшка… Но ведь в жизни мы помимо молитвы совершаем действия. Я понимаю, что уже ходил в лес, искал её — и это было моим действием. Но, может быть, вы, человек чуткий, знаете ещё что-то, что можно было бы совершить, сделать, предпринять? Я, между прочим, хорошо знаю, что это «что-то» - существует, я живу в постоянном чувстве, что оно где-то рядом. Иногда даже так близко, что становится смешно, ой, как смешно, как я раньше не замечал столь простого выхода, а выход тем временем так и не становится до конца ясен — и это так мучительно…
- Хорошо, дружок, - ответил батюшка, - ты сегодня попостись, как следует, молитвы ко Святому Причащению почитай, а завтра вечером на исповедь ко мне приходи.  Исповедуешься, причастишься Святых Даров. Очистишь душу, уйдёт уныние, страдание твоё…
Никита как-то не по-доброму выпрямился.
- Батюшка, вы сейчас о ком говорите? Обо мне, что ли?
- Конечно, о тебе, мой золотой, о тебе и о душе твоей.
- Батюшка, а… Я не понимаю. Это я, по-вашему, пропал в лесу?
- Дружочек, в том-то и дело, что не знаем мы, кто, когда и где пропал. А начинать надо всегда с себя. Ты уверен, что сам не в лесу сейчас?
- Батюшка, может быть, я и в лесу. Может быть, я сейчас гораздо в более страшном и глубоком лесу, чем моя невеста. Но при чём, при чём здесь я? Почему я? Я вам про Татьяну, вы мне про меня. Если бы меня интересовало, что делать с собой, я бы к вам с этим и пришёл, батюшка, не так?
- Дружок, - заволновался батюшка, - ты же Промысла Божьего не знаешь. Вдруг он именно в том, чтобы Татьяна не вернулась? А? Чтобы ты пережил это горе и таким образом что-то поменялось бы в тебе, вывело тебя из твоего леса? А?
- Батюшка, а отчего вы тогда уверены что мой лес — не Промысел? Отчего хотите меня оттуда вывести, а девушку, которую я люблю, оставить? А? Уж не хотите ли меня разлучить с нею?!
- Дорогой мой, я ни в коем случае не советую тебе забывать эту девушку. Помни, молись о душе её. А в жизни — посмотришь, как сложится. Быть может, Господь тебе другую жену уготовал? М?
Батюшка похлопал его по плечу.
Никита задрожал весь и взглянул на батюшку с больным и снисходительным презрением. Потом вскочил со скамейки, отбежал метров на пять вперёд, и уже оттуда смотрел на отца Савелия, находясь за пределами тени от храмового здания и освещаемый закатом в полный рост. Баснословными красками пылало его лицо в оранжевом огне, глазницы расширились, а от левой ноги и до самой изгороди участка легла острая десятиметровая тень.
- Для чего! Для чего! Для чего в Священном писании фигурирует  прекрасное слово - «ближний»? - стал скандировать он совсем иным, бесслёзным, как бы поднявшимся над человеческими бедами и заблуждениями голосом. -  А для красного словца! Для красного словца! Для красного словца в Священном писании фигурирует прекрасное слово «ближний»! - отвечал он сам себе. - Для чего! Для чего! - продолжал он, - для чего в психологической науке и в литературном искусстве используется такое замечательное слово, как «любовь»! А для красного словца! Для красного словца! А для красного словца в психологической науке и в литературном искусстве используется сие великолепное слово «любовь»! А вот для чего, для чего, как думаете, принято считать, что человечество на Земле — одна большая семья? Что мы друг друга можем понимать и слышать? А от нечего делать! От нечего делать! От балды и от нечего делать, от больной фантазии, от левой пятки принято считать, что мы на нашей планете — одна семья, что способны друг друга понимать и слышать! Ай, как пошёл человече да ко психологу! - он стал приплясывать. - Да как отвечал ему психолог: «О себе пекись!» Ай-я-я-я! А как пошёл человече да к батюшке! Да отвечал ему батюшка: «О себе пекись!» Ай-я-я-я! И все-то за него волнуются! И все-то им любуются! Да все-то ему помочь норовят, да Танюшеньку-красу забыть велят. Ай! Ай! Ай! Ай!
Никита заплясал хороводом, потом стал выпузыривать на траве замысловатые акробатические кульбиты. И где научился только!
Батюшка не мог взять в толк, с чего Никита вдруг стал танцевать, а потом подумал, что пареньку стало наконец-то весело, начал улыбаться и хлопать ему ладонями в такт. Потом поднялся со скамеечки и стал за компанию приплясывать и приговаривать: «Ух, ух, ух, ух...».
Никита вдруг остановился, после чего вся энергия, что питала танец, понеслась в жестокое и озверелое исступление. Казалось, он теперь выворачивается наизнанку, когда орёт, произнося слова:
- В ванночке! В персональной ванночке! В изолированной пластмассовой ванночке! Под отдельной персональной капельницей проживает жизнь человек! На пластмассовых стенах нарисованы ближние его! На больничной койке пригрезилась ему любовь его!
Батюшка застыл — и слушал, и ему вдруг показалось, что перед ним в этот момент начинает расстилаться какая-то широкая снежная и пламенеющая стезя в неведомое. Батюшка сложил руки на груди.
- Для себя! Для себя! Ради собственного удовольствия лечат врачи его! - провозглашал Никита.
Так они стояли неподвижно, и Никита кричал, и храм начинал таинственно темнеть на фоне предзакатного неба, и тени выходили из лесу, из речки, из-под кустов да крылечек, и начинали мерно качаться да плавать вокруг них.
- Но иногда, - понижал голос Никита, лишь солнце начало скрываться за Зигальгой, - иногда открываются двери… И свершается чудо… И человек видит другого…  И понимает в осиянный момент, что не только на пластмассовых стенах ванночки живут очертания ближних его. И что ближний —  есть, и понимание — редко, но есть. И, подумать только, даже любовь есть! Есть! Просто есть!
Стезя в неведомое полыхала божественным инеем, и волновались медленные её края, и простиралась она царственною гжелью по перекрёсткам изумлённых пространств, и не было этой реке ни равных по силе явлений, ни подходящих по смыслу названий — ни конца.
В какой-то момент голос кричащего стал неожиданно пустым и нелепым, глаза стали с разочарованной приземлённостью глядеть в жухлую сумеречную траву и понемногу заволакиваться мглой. А уста — продолжали выкрикивать: «Есть! Есть!» Да всё тише и тише.
Силы покидали Никиту. Ещё несколько раз он выкрикнул слово «есть», а потом как-то прозаически подошёл к батюшке и, неестественно улыбнувшись сказал:
- Погляди, как интересно (он вдруг обратился к нему на «ты»), «есть» и «есть», два одинаковых слова, а смысл разный! В этом что-то есть… Ох! (он провёл ладонями по ужаснувшемуся лицу) — я в третий раз употребил слово «есть»… И добавил жалобно да плаксиво: - Я есть хочу...
- Давай, дружок, накормлю тебя, - засуетился батюшка, ещё не замечая, что с Никитой уже успело что-то случиться.
- Есть! - сказал Никита по-армейски, отдавая при этом батюшке честь, и послушно пошёл в сторону домика.
В душе отца Савелия шевельнулось какое-то слабое и недоброе подозрение, а Никита в этот момент вдруг очень громко чихнул.
- Понимаешь, сказал Никита вполне серьёзно и рассудительно, всё на свете — есть. Всё — существует. Остальное — детали. Я знаю одно:  слово есть — самое мощное, самое великое. И я сейчас очень хочу есть. Мощно хочу… Впрочем, еда — тоже детали. Вообще всё детали, я тебе скажу…
Потом он прислонился к дверному косяку и слабеющим голосом произнёс:
- Как же я устал…
  - Может, тебе домой пойти? - с тревогой спросил отец Савелий.
Никита ненадолго встрепенулся.
- Понимаешь, а ведь даже и это не имеет значения, - произнёс он с нервным смешком, и снова чихнул. - Дом — есть. И я есть. И я в этот дом иду. И буду там есть. Вот видишь! - и он снова хихикнул. В последний раз.
- Вижу, - отвечал батюшка. Он взял его под руку. - Давай проведу тебя.
Голос Никиты становился всё глуше, он по инерции где-то внутри себя ещё продолжал выговаривать слова, но теперь уж сам не мог уловить связей между ними, так как даже связи эти переставали иметь для него значение. А потом и сами слова превратились в бессмыслицу — и смолкли в его сознании.
Он шёл домой, и местность казалась ему знакомой, но не имела ни малейшего содержания, а потому он в ней как бы и не узнавал ничего. Ему было абсолютно неинтересно опознавать предметы. Всё вокруг него больше никак не называлось, не имело предназначения, ничем не выделялось из общего океана материи.
- Здравствуйте, - сказал он рефлекторно Галине Никифоровне, завидев её.
- Привет, Никитушка, - отозвалась она. - Что  с тобой? По глазам вижу, как устал!
- Мне кажется, у него помутнение рассудка, - тихо сказал Галине Никифоровне отец Савелий.
Беспамятного Никиту уложили в постель.
Моторные функции у больного сохранялись. Перед сном он самостоятельно поел и выпил чаю. Но глаза его были мутны. Он больше никого не узнавал, не проявлял никаких признаков мышления. И наутро всё осталось по-прежнему.
Весть об угасшем Никите быстро разлетелась по посёлку. Каждый предлагал свою помощь. Сергей согласился отвезти несчастного в Миасс к врачу, лишь только улягутся хлопоты в подготовке свадьбы Виталика и Арины.
Свадьба должна была состояться на следующей неделе. До этого в пятницу Сергей намеревался свозить их в Юрюзань, дабы они официально расписались. А уж потом, здесь, в Тюлюке их должен был венчать отец Савелий.
В одну из ночей Галина Никифоровна вышла на улицу. Она чувствовала сильное душевное утомление. Смотрела на молчащие белые фонари посёлка и думала о том, что вот уже несколько дней чувствует в окружающем воздухе, окружающей её природе особую вязкость и сгущённость, некую энергетическую сконцентрированность. Природа будто приготовилась к чему-то новому, словно о новом этом свидетельствовала и что-то важное в нём провозглашала. Нечто странное, а с тем великое должно было очень скоро произойти, и оно каким-то образом касалось всех: её дочери, несчастного Никиты и ещё многих-многих, включая, конечно же, и её саму.
Галина Никифоровна дошла до церкви, потом повернула обратно.
- Недолго осталось, -  сказала она себе, - и тут же испугалась собственной мысли, осознав, что произнесла правду. Испугалась, что в глубине души знает эту правду, а при этом ей по-прежнему неведомо, в чём она внешне заключается и какие события в себе несёт.
Тюлюк молчал и ждал. А время неуклонно подводило тайный аккорд к разрешению. И Тюлюк поскрипывал ему в тон, точно локомотив, что заблаговременно снизил скорость и уже подтягивает свой поезд к большой белоглазой станции, в то время как за окном вагона всё ещё зияет ночная темень. 



XVII


Утром в субботу, пятнадцатого августа уазик Сергея припарковался возле входа в юрюзанский ЗАГС. Парочка молодых выпорхнула из машины — и быстрой походкой направилась к зданию. Рядом с Сергеем на передних пассажирских креслах сидел Айнур, которому нужно было купить в городе кое-какую деталь для своей машины.
- Замечательные ребята, - произнёс Сергей, выворачивая руль. Светлые люди. Мы с ними много беседуем по вечерам. Мне они, кстати, сразу понравились, в отличие от тех двоих.
Они отчалили от ЗАГСа и поехали в сторону магазина запчастей.
Айнур принялся внимательно рассматривать крышку бардачка кабины.
- Послушай, - прервал он своё насупленное молчание, я давно тебе хочу кое о чём рассказать. Насчёт тех двоих. Ну и насчёт себя. Я тут, по ходу, в девушку Дениса влюбился.
Сергей поднял брови.
- Так. А она к тебе как относится? - спросил он.
Они припарковались у магазина, но выходить не стали.
- Так же, как и я. Мы уже почти два месяца вместе.
- Понятно, - сказал Сергей. - это что-то новенькое. Надо же! И что думаете делать?
- О том, что делать, я без конца думаю. Дениса она не любит, но ей его жалко. Она чувствует себя благодарной ему за Москву и всё такое…
- Благодарность — дело верное, - отозвался Сергей, - только благодарят за прошлое, а не за будущее. При чём здесь вы? Ты, кстати, правильного собеседника выбрал себе для совета. Несимпатичен мне этот товарищ. Впрочем, ты не замечал, что советуемся мы всегда с теми, от кого хотим получить желаемый и уже подсознательно готовый ответ?
Айнур вздохнул и едва заметно закивал головой.
- Она говорит мне, что ей проще исчезнуть, ничего ему не объясняя. Она его боится. Боится разговора с ним. Предлагает бежать...
- Бежать? Так и говорит? Бежать?
- Да.
- Интересные словечки.
- Ну, да, - грустно улыбнулся Айнур.
- А ты что?
- Что?
- Ты согласен?
- Я не знаю, мне же на новом месте придётся искать новую работу. И не факт, что она окажется такой  же удачной, как эта.
- Ну, предположим, ты её найдёшь… Эту же как-то нашёл. Мда. Вообще, конечно, новость так новость! Это лето не перестаёт меня удивлять.
- Меня тоже, - закивал Айнур, хотя и не вникал в текущее лето столь глубоко, сколь его товарищ.
- Одним словом, как ты думаешь, бежать мне или нет?
- А ты уже и себя в беглецы записал? Ты, если что, не бежишь, ты просто уезжаешь. Тебе бежать не от кого, убегать будет она, коли ей того хочется. Честно говоря, не думаю, что это слишком умный сценарий. Ежели Денис человек мстительный, и ему удастся вас разыскать — то его гнев при таком раскладе будет в разы сильнее, чем тогда, когда она ему по-человечески всё объяснит.
- Эх… Она ведь полтора месяца назад говорила, что готова с ним объясниться, да чего-то потом испугалась.
-  Ну так чем дальше, тем больше будет и страха, и объяснять всё сложнее, вина-то накапливается... А там подумает: если ты, Айнур, терпишь текущее положение дел, то почему бы и не попытаться оставить всё, как есть? Красота-то какая!
- Она действительно может так думать? - Айнур беспокойно взглянул на Сергея.
- В жизни всё может быть, - вздохнул Сергей, - но таковая возможная позиция, как ты понимаешь, несостоятельна, мягко говоря. Денис рано или поздно уедет. Он, вроде, говорил что-то о сентябре, когда будет мост. Что тогда? Брать тебя в Москву личным водителем? Не думаю, что тебя это устроит.
Айнур помрачнел.
- Хорошо, - сказал он, - значит, побег?
- Не идеал, но, кажись, поздоровее, - Сергей усмехнулся.
Они зашли в магазин.
- Я тебе тоже кое-что расскажу, - очень серьёзно и даже с некой тяжестью проговорил Сергей, глядя на автомобильные радиаторы и коллекторы, что расположились перед ним на витринах. - Я собрался бросать этот заработок. Буду уезжать из Тюлюка.
- Да ты что! Значит, мы оба с тобой делаем отсюда ноги!
«Он внутренне согласился с нею», - подумал Сергей.
- А ты когда собираешься сваливать? - спросил он. - Если собираешься.
- Если собираюсь, - ответил Айнур, - то очень скоро. Сразу после свадьбы Виталика.
Свадьбу Виталик с Ариной решили праздновать в четверг с утра в узком кругу знакомых в трапезной у отца Савелия, а к вечеру— более широким форматом продолжить застолье в «Розе ветров».
- Ну так что, - бежать, не бежать мне? - нервно спросил Айнур.
- Ты ведь только и ждёшь, чтобы я тебе ответил «да, беги», - улыбнулся Сергей. Ты же хочешь именно этого.
- Ну… Да, наверное…  - Айнур просиял.
- Ну раз так, то пробуй. Только мне отчего-то кажется, что девушка твоя — весьма слабый стратег и плохо представляет ваше будущее.
- А что не так с будущим? Я найду работу, всё будет хорошо…
- У тебя всё будет хорошо, - спокойно сказал Сергей. Я имею ввиду другое: если девушка твоя сторонится открытых разговоров, значит, она не особо умеет выстраивать дорогу к желаемому. Не самое продуктивное качество в жизни.
- А ты, смотрю, не романтик, - с рассерженным смешком произнёс Айнур.
- А ты меня, кстати, не всегда слушай, - добавил Сергей, - я романтик, только поломанный слегка, и не могу сказать, что это хорошо.  Я даю тебе советы в той сфере жизни, в которой сам потерпел фиаско.  Дай Бог, чтобы у вас всё сложилось, и спустя лет пять я сам явился к тебе за советом. Говорю условно, так как с определённых пор не очень люблю их спрашивать.
- А ты-то почему решил уезжать? - спросил его Айнур. - Расскажешь?
Сергей призадумался.
- Если быть кратким, то причиной тому— история с жёлтым уазиком, - ответил он.
- Ты вправду боишься привидений? - изумлённо спросил Айнур и попробовал засмеяться.
- Нет, не их я боюсь, - без тени улыбки сказал Сергей, - я больше всего себя самого боюсь в этой всей непонятной истории.
-  Себя? Почему это?
-  Давай, как оба убежим, тогда и поведаю! - Сергей весело хлопнул Айнура по плечу.
Регистрация Виталика и Арины состоялась без промедлений. Ребята быстро освободились и стали ждать Сергея у входа.
Арина смотрела на городской пейзаж Юрюзаня — и таким он ей казался, непривычным, обыденным, пресным. Словно эти бегающие перед нею автомобили и направляющиеся по разным делам пешеходы проживают сейчас какое-то мелкое непонятное житие, не углубляясь, не чувствуя ни в чём тайны. По крайней мере, так виделось Арине после двух с небольшим месяцев пребывания в горной деревне. Впрочем, была и своя приятность в ощущении города, пускай даже такого небольшого. Это ощущение ласково щекотало в ней самосознание горожанки, так как вводило, как ни крути, в родную среду обитания.
Уазик подъехал, и молодые, теперь уже официальные муж с женой, запрыгнули в салон. Компания весело рванула в направлении торгового центра. Там молодожёны прикупили кое-чего из аксессуаров и одежды для венчания, а также продукты и алкоголь.
Денис, конечно же, знал всё про Кристину и Айнура. И уже давно испытывал в отношении этой пары крайне отрицательные эмоции. Впрочем, эмоциями их было назвать трудно. Скорей, он ощущал по отношению к ним дискомфорт и жажду кармического равновесия.
Надо сказать, в Денисе за последнее время произошли серьёзные внешние изменения. Кожа его сморщилась, а сам он стал немного ниже ростом. Притом в нём словно прибавилось силы и неуловимой деревянной жёсткости. Он почти не спал, да и не хотел спать, а в работе стал способен к поистине нечеловеческим нагрузкам.
В нём можно было бы теперь ещё яснее уловить Шерлока Холмса, правда — без чувства юмора и огонька в глазах последнего.
Дети, которые встречались с ним взглядом, содрогались, а после сторонились его.
Он больше не вспоминал тот странный сон, что приснился ему в первую ночь пребывания на Урале и, тем более, не держал в памяти жизнь, о которой тот повествовал.
Он уже не первую неделю думал о мести влюблённым, перебирая самые разные её варианты, изо дня в день роящиееся в его голове, и уж отобрал к середине августа три лучших способа расправы, а теперь просчитывал их, надеясь прийти к общему знаменателю к среде или четвергу. И тогда же, в четверг или, в крайнем случае, пятницу свершить справедливое и уравновешивающее их неправомерный поступок действие.
Впрочем, не только это занимало его мысли. Как следователю, не давал покоя ему и провал в назначенном самому себе деле о пропавшей девушке.
Он вновь и вновь пересчитывал в уме все обстоятельства, все детали этой давней истории. Но каждый раз, когда мысль уж почти обличала виновных, что-то вдруг не сходилось, чего-то всё недоставало, чтобы картина преступления засверкала перед ним во всей своей стройности и совершенстве.
Он склонялся к тому, что виноват был именно Никита, который по его заключению всё же просто-напросто спрятался за дверью в тот момент, когда он, Денис, пришёл его допрашивать. Но теперь все говорили, что Никита больше не контактен, и допрос его невозможен. Денис, обыкновенно столь недоверчивый, отчего-то охотно верил людским слухам, более того — утверждал про себя, что без Никиты можно в этом деле и обойтись. А что нужно, так это отыскать и прижать к стенке водителя той самой машины. И последняя, по глубокому убеждению Дениса, была явно из местных (больше, он полагал, ей взяться было просто неоткуда). Он решил, что жёлтый цвет являлся на самом деле светло-защитным, а тут уж стрелки указывали на владельца самой светлой (не считая серых) «буханки»— на Славика. И дальше вопрос: как строить со Славиком разговор? Ему непременно нужно было, чтобы Славик во всём сознался, иначе допрос не имел смысла, так как прямых улик на этого водителя не было. Также ему было интересно, существует ли круговая порука у водителей вообще, а то — мало ли, вдруг они на самом деле — банда злоумышленников.
В тот вечер, пятнадцатого числа, Денис сидел с бокалом пива в «Розе ветров» и был мрачнее обычного, когда зашли к нему приехавшие из Юрюзаня Виталик и Арина.
- Шерлок Холмс, ты какой-то совсем грустный сегодня, - сказал светящийся, окрылённый поездкой Виталик. - Можешь нас поздравить, мы теперь официально супруги!
Лицо Дениса не изменилось, он лишь пожал Виталику руку и хрипло произнёс:
- Поздравляю дружище.
Арина пристально и как-то странно на него посмотрела. «Ох, не стряслось бы чего», - подумала она.
Кристины рядом с ним не было.
Кристина же в это время сидела дома — и пребывала не в лучшем своём настроении, так как целый день не виделась с возлюбленным. При всех они с Айнуром решили не встречаться и даже не пересекаться, чтобы ненароком не выдать своих отношений, а оттого следующее их свидание могло состояться только на следующий день. Она лежала на кровати и листала телефон.
В дверь постучали. В комнату вошла Арина. 
- Подруга, - сказала она как можно беззаботнее, - не хочешь три дня до нашей свадьбы пожить у нас? Мне очень нужен кто-то, кто помог бы с приготовлениями, я могу к тебе обратиться?
- Конечно, - лицо Кристины просветлело.
Вместе с тем просветлело на душе и у самой Арины, но внешне она не подала виду, насколько волнуется за неё.
Денис же на удивление быстро согласился с тем, что девушка его поживёт у приятельницы, а иначе и быть не могло: в соответствии с его планами, такая мелкая деталь, как трёхдневная (а даже бы и бессрочная) передислокация Кристины не имела какого-либо значения. Арина удивилась этому, и вновь ощутила в душе своей тёмную, вяжущую тревогу.
Сергей, как всегда, присоединился к компании позже. Он, как и Денис, пребывал в усиленных размышлениях. И ему не давало покоя, отчего пропажа человека в лесу произошла именно в тот вечер, когда к ним в посёлок приехал Денис.
  Двое мужчин сидели друг напротив друга в помещении главного домика «Розы ветров» и незаметно друг-друга изучали.
- Этот парень явно здесь играет какую-то роль, - думал Сергей. Но какую?
- Денис, - внезапно для себя самого задал он ему вопрос, - кем ты хотел стать в детстве?
Денис задрожал, стал шарить округлившимися глазными яблоками по сторонам — и ничего ему не ответил.










XVIII


Отрешившийся пустоглазый уазик невесомо парил в глубоком полдне средь мельтешащей и дрожащей солнечными зайчиками травы под сенью седых, степенных, высокорослых елей. Двое влюблённых, Кристина и Айнур, сидели на самом берегу реки Юрюзань метрах в двухстах севернее посёлка Кордонного — и их ни с одной из сторон нельзя было приметить, со всех направлений почти вплотную к ним подступал лес.
Граница шеи и густых лёгких бледно-рыжих волос Кристины, к которой в блаженном томлении приближал своё лицо Айнур, пахла чем-то невыразимо манящим и девичьим. Он обнимал её, чувствуя рукою дрожащую, почти каменную строгость и стройность её стана в контрасте с воздушно-шелестящей податливостью ткани белой с розово-жёлтым рисунком летней блузы, что трепетала вкруг него. Глаза Кристины, лицо Кристины были так близко, что, казалось принадлежат вовсе не той симпатичной туристке, которой её знали и видели все, а некой совершенно новой и открытой веянью далёких ветров женщине, которая нынче только явилась миру — и уже абсолютно готова начать свою новую и единственно первую —жизнь.
Иногда, впрочем, она отводила глаза в близкую бурлящую речную даль, и взгляд её из самозабвенно-доверчивого преображался в задумчиво-игривый, притом — не без элемента легчайшей растерянности и какого-то застылого, застывшего в бесшумном и едва уловимом прыжке любопытства.
В этом устремлённом взгляде она начинала казаться Айнуру какой-то иной, незнакомой, как бы самовлюблённо-отдельной, и это где-то очень глубоко вызывало в его душе еле заметное движение, похожее на тревогу, но в эти моменты он любил её ещё больше, ещё сильнее пленился и восхищался ею.
- Расскажи... как всё у нас будет… - мечтательно произносила Кристина, и в голосе её было ещё больше невидимого, чем зримого, а в глазах оставалось ещё больше прочувствованного, чем высказанного.
Поддаваясь сырой речной дрёме с её мерным колыханием спрятавшейся в тонких травинках прибрежной воды, горящими солнечными зайчиками на сухих берёзовых прутьях, а со всем тем — жизни в целом, Айнур и сам беспрестанно рисовал на фоне студёных озорных юрюзанских брызг — далёкие тихие мысленные фотографии и короткие видеоролики, кадры, вспышки их с Кристиной будущей жизни.  Кадры накладывались на воду, наслаивались на неё, проступали в ней, в конце-концов полностью вытесняя картинку реки из его сознания, и, глядя вперёд, он уж не видел никакой реки, а угадывал воображением лишь их светлый звенящий счастьем дом с только что сделанным ремонтом  — обязательно на берегу какого-нибудь крупного, а ещё лучше бескрайнего, не имеющего противоположных берегов водоёма. Рисовал воображением благородно-бежевые стены, просторную кухню со шкафчиками и столешницей из сибирской лиственницы, представлял, как окна выходят в сад, столь мило приютившийся у стен их жилища, видел дверь и лестницу, и, конечно же, вешалку в прихожей, с которой давно бы пора убрать в большие шкафы зависевшиеся на ней пуховики и пальто, его и кристинину зимнюю одежду, так как впереди только лето, только тепло, лишь светло-клубящееся небо и солнечные лучи в нём.
Кристину он представлял — то любящей матерью, наклонившейся к ребёнку, чтобы поправить носок в его башмачке, то нетерпеливо ожидающей его в тенистой спальне на втором этаже любовницей, то хозяюшкой, буднично встряхивающей мусорный пакет у дверцы нижнего кухонного шкафа, в то время как треугольный солнечный луч так ярко лёг на край деревянной столешницы рядом с копной её волос, и в волосах её возник оттого непроизвольный отблеск. А потом — как она молча и словно ненароком выносит невзрачный пакет за пределы здания. И каждый момент был неподражаем, совершенен —  и каждый кадр стоил того, чтобы ради него прожить жизнь.
Впрочем, после её вопроса, он тут же просыпался от грёз, и перед глазами снова струилась горная река, и он был рад её вопросу, её взгляду в будущее, её желанию слушать и слышать, но в первые секунды вдруг терялся, как бы опасаясь, будто мечты его сейчас не совпадут с её мыслями, но уже через секунду отвечал ей, и с первых же собственных слов чувствовал в себе прилив новых сил и новой радости.
Но где-то очень близко, ещё ближе, чем собственные грёзы, прямо здесь, в собственных глазницах, в безжалостной ментальной мозговой коре он прекрасно понимал, мучительно понимал, что — нет, нет у него на данный момент никаких денег на этот самый дом, нет у него средств ни на какой сад и никакую кухню из лиственницы, и даже пуховик, что висит в прихожей, не то что два, один пуховик он не может себе сейчас позволить.  Он отчаянно противился этой мысли, загонял её в подвал сознания, лил на неё сироп из мнимой уверенности в том, что через месяц-другой всё будет замечательно, что он устроится в такси и будет работать в нём круглые сутки, и тут же рисовал картины по немыслимой частоте и дальности заказываемых клиентами поездок, где сразу умножал одну сумму на другую, получал внушительные цифры и радовался, как дитя, что снова способен не думать ни о чём, что будущее устроено, и можно вновь сполна насладиться сегодняшним днём, солнцем — и счастливым мгновением.
- Когда мы с тобой убежим? - спрашивала Кристина медленно и негромко.
- Давай в пятницу. Ранним утром, часов в шесть.
Услышав желаемый ответ, Кристина с беззаботным видом садилась в позу лотоса чуть подальше от него — и смотрела ему в глаза с внимательной благодарностью.
- Хорошо, договорились, - говорила она, - я думаю, свадьба будет гудеть до утра. Когда все начнут подумывать о том, чтобы расходиться по домам, я незаметно ускользну из компании. А ты меня будешь ждать в том же лесу, что и всегда. Хорошо?
- Хорошо, милая. Так и сделаем.
Он снова притянул её к себе и они слились друг с другом — сначала в долгом поцелуе, а потом и во всей полноте своей. Во время их любви Айнура не покидала мысль, что близость у них каждый раз наступает как бы немного неестественно, надуманно, они будто перепрыгивают к ней через некий недостающий пролёт ступенек, не завершают перед нею какой-то очень важный разговор. Но что за недостающий разговор это мог быть, Айнур не понимал.
- А куда мы поедем? - спросила Кристина спустя какое-то время, когда они уже просто лежали, обнявшись, и когда солнце начинало клониться за столь близкую к ним Зигальгу.
- Сначала в Миасс, - уверенно ответил он. - Потом на какое-то время в Баймак. Не представляешь, как там хорошо!
И он с радостью осознал вдруг, что очень скоро может оказаться в родных своих краях, где горы пологи и треугольны, где подле их светло-коричневых громад примостились старые мусульманские деревушки с крошечными зелёными мечетями, а на холмистых полях меж этих хребтов бродят-пасутся гордые и молчаливые табуны лошадей.
- Боюсь, нам пора, - сказал он Кристине. Они нехотя и не спеша оделись, сели в раскалённый от жары уазик и поехали в сторону Тюлюка, который им казался после счастливого их свидания душною темницей, полной никого не видящих и ничего не понимающих людей, коим вот уже в который раз хотелось рассказать, прокричать о своей любви и тем снова превратить непонятные человеческие фигуры в друзей и в близких, но пока это было, к сожалению, невозможно. Оттого и перегревал ни в чём не повинный Тюлюк их сознание, оттого и казался им таким пыльным и неприветливым.
В глазах влюблённого зачастую представляется актуальною и живою только та часть мира, которая осведомлена о его чувствах и относится к этим чувствам с уважением и признанием.



XIX
 

Таня взяла в руку телефон и заказала себе в приложении доставку суши.
Странным было лето в Петербурге в этом году. Тягучее, недораскрывшееся. Репетиции без концертов, туристы без иностранцев. Время белых ночей уже спряталось за горизонтом, но ещё оставляло после себя отсвет зари, что была уж со дня на день готова разделиться надвое, нарисовав скромно и неотчётливо в самом сердце своём узкую и задумчивую полоску обыкновенной человеческой ночи. Небо и камни в этом году словно впервые увидели друг-друга, а люди будто стали разглядывать самих себя глазами этого неба, гранями этих камней. И пристальнее вглядываться в собственную жизнь сквозь видоискатель прозрачной ребристой сети календаря, столь ныне очистившегося от лишних событий, столь обширно теперь обхватывающего каждую человеческую жизнь и столь явно напоминающего ей о себе. Чище, отчётливее стали видны человеку как дальние горы, так и далёкие годы. Судьба стала умещаться на ладони — и начала задавать вопросы. На которые, впрочем, отвечать хотелось далеко не всем.
Таня частенько гуляла по рекам и каналам города, ходила чинно и подобострастно, понимая, по каким невероятным местам проплывает ныне своею походкой. Зачарованно стояла у изваяний коней и львов, у площади с колонной, у разведённых, а также и у обычных неразводных мостов. Фотографировалась. Глядела в кадр всегда ан фас, смотрела обыкновенно исподлобья, улыбалась каждый раз во все свои тридцать два зуба, и это было красиво, пускай и порядком однообразно. Потом она публиковала свои фотографии в социальных сетях, и в такие моменты была по-настоящему счастлива.
Фёдор, её жених, не составлял ей в этих прогулках компании, он много работал, а ночью в основном спал. Времени у него не было совсем - и Таня понимала это. Таня наделена была уникальным даром понимать людей. И даже если бы Фёдор не появился дома ни разу за прошедшие два месяца, она всё равно его бы поняла.
Таня понимающе глядела на каждого прохожего, что попадался ей на пути, но при этом она не забывала и о врождённой строгости своей, а посему если кто из прохожих был одет неаккуратно или слишком громко матерился, она без раздумий делала ему замечание. Впрочем, Таня была совестлива, и если замечание получалось слишком серьёзным, она немедленно догоняла прохожего и просила у него за это прощения. За что себя, конечно же, потом частенько корила, считая, что дала таким образом поблажку в воспитании собственного своего характера, своего личного волевого стержня.
Иногда она путалась в переулках, теряла дорогу, и тогда часами стояла на перекрёстке, раздумывая, куда же ей теперь повернуть.
Иногда заходила в магазинчик, покупала себе бутылочку красного сухого вина, которую распивала уже дома, чаще всего одна.
И вот теперь на Петербург опускался очередной белый вечер, она сидела на диване и ожидала доставку заказанных ею суши. Суши-ресторан находился не так далеко от её квартиры, но у Тани совершенно не было сил идти туда самой. Она сидела, ждала и рассматривала фотографии в телефоне, те фотографии, что сделала на своих прогулках. Радовалась им, а параллельно размышляла. И была в этом раздумье строгой к себе и взвешенной в суждениях.
- Как неожиданно я повзрослела, - думала она, - и какая эта взрослость, однако, у людей странная. Лишний раз не улыбнись. Лишний раз не рассмейся. Надобно думать, за кого замуж пойти. Надобно размышлять, как вести себя с людьми в коллективе. Нельзя, чтобы рукав кардигана помялся. Нельзя менять место работы. Столько, столько всего нельзя… Впрочем, раз нельзя, то и хотеться этого мне не должно, ибо всё это детство лишь от распущенности идёт, от отсутствия стержня, от нехватки силы воли.
Позвонил курьер, привёз суши.
Таня поблагодарила, расплатилась с ним, раскрыла пакетик, достала контейнер, в который они были весьма красиво упакованы. Вытерла с кухонной скатерти пыль. Села за стол. Взяла в руку палочки, предварительно разломав их на две. Господи, какими твёрдыми оказались эти роллы! Таня чуть не сломала зуб.
Суши были сделаны из пластика. Из пластика, ни более, ни менее!
Таня быстро набрала номер курьера, который ещё не должен был за это время отъехать слишком далеко, и велела ему срочно вернуться.
- Это что вы мне такое привезли? - спросила она гневно — и в явной готовности прогневаться ещё больше.
- Что-то не так с суши? - озадаченно спросил курьер и поправил жёлтую кепку на голове.
Таня потрясла перед его носом контейнером.
- По-вашему это суши? - спросила она, пребывая уже в приличной ярости.
«Если сейчас начнёт дерзить, заставлю его самого этот пластик есть», - неожиданно подумала она.
- По-моему, это суши, - спокойно и даже весело ответил курьер. Вам они не понравились? Может, они вам немного суховаты? Ну так суши чем суше, тем лучше, они ведь на то и суши!
Таня от его слов буквально взбеленилась:
- Ничтожество, так ты знал! - прокричала она. - Ты знал, что они тверды, как камень, тверды, как вот эта вот дверная ручка! Всё знал! И тем не менее, приволок мне эту гадость!
Сама себя не помня, она энергичным движением схватила его за волосы, притянула его голову к ручке двери и проорала не своим голосом:
- Её, её ты попробовать не хочешь?
Она ещё несколько секунд продержала его голову у ручки, а потом с силой отпустила.
- А вы пешком дойти до нас не могли? - ещё более весело произнёс подчёркнуто озадаченный и от чего-то словно отряхивающийся курьер. - Мы совсем недалеко от вас располагаемся. Там всегда свежие суши, можем это вам гарантировать. Зачем было меня звать? Я же только пластик людям ношу, вы — большая девочка, пора бы понимать.
- Скотина, - процедила сквозь зубы Таня, - сейчас же садишься здесь, у двери, и съедаешь у меня на глазах всё, что принёс.
- Ой, с большим удовольствием, - хихикнул курьер и вольготно расположился на полу, положив рядом с собой свою яркую кепку. - Ну-с, жду трапезы! Где мои суши?
Таня грубо впихнула ему в руки контейнер и всучила в руки пару палочек.
- Ох, Танюшенька, ох, родненькая, - стал приговаривать он, раскрывая контейнер. Смотрите-ка, мне и смеяться можно (и он расхохотался, как ребёнок), и улыбаться (он растянул рот до ушей и подмигнул ей исподлобья), и рукав измять, хм? Смотрите, как сейчас рубашонку изомну!
Он засучил рукава и начал уминать машино угощенье.
- Стой! Стой! - стала хватать его за руку Таня, словно одумавшись, - ты и вправду это ешь? Ты ведь пластмассу ешь! Прекрати! Прекрати, я тебе сказала!
- Хотите сказать, что вы пошутили? - с издевательскою светскостью вопросил гость. - Нет, поздно уже. Всё, что вы можете сделать теперь, так это сесть рядышком и составить мне компанию. Палочек у меня для вас нет, поэтому придётся вам подбирать кушанье руками, но ничего страшного, вам это, скажу, даже на пользу будет. Не спасёт, конечно, но и не повредит, мягко говоря. Может, хоть вспомните о вашем жёлтеньком коврике, что вот уж два месяца висит в соседней комнате около шкафа...
Таня оцепенело приземлилась рядом с непонятным гостем, стала машинально подбирать пластмассовые роллы из контейнера и класть их в рот. Они были всё такими же твёрдыми, как и прежде, но она больше не отказывалась от них , а только думала: «Как странно быть взрослым».
Она видела, что гость её уплетал эти сухие суши за обе щёки и давил их языком легко, словно они и вправду настоящие, и, окончательно устав удивляться тем странностям, что попадаются ей на пути одна за другой, она решила с ними всеми одним махом смириться и уж воспринять теперь эту трапезу как важный момент самоконтроля и самовоспитания.
- Вы, наверное, обиделись… Что я могу сделать для вас, чтобы вы не обиделись? - проговорила она.
- Дорогая, - сказал ей гость, доев свою порцию роллов, - спасибо за великолепные суши, это лучшее, что вы могли подарить бедному доставщику. Хотите, я стану за это вашим личным водителем?
Предложение было заманчивым, но Таня, боясь, что это сотрудничество перерастёт в личную симпатию между мужчиной и женщиной, как часто в жизни бывает (или всегда бывает, считала Таня), собрала в себе весь свой запас строгости и произнесла:
- Молодой человек, и вам спасибо. За суши. Всего вам доброго.
После чего застыла в характерном ожидании провожающего, надеясь, что гость тотчас уйдёт.
Молодой человек встал, раскланялся, а потом вдруг вытащил из кармана крохотную отвёрточку и с деловым видом начал - господи! - откручивать от двери ручку! Ту самую, которую пять минут назад предлагала ему попробовать на вкус Таня.
У Тани не было сил попросить его прекратить это противозаконное действо, она вдруг подумала, что так, наверное, принято и дала себе ещё более суровый обет ничему не удивляться. К тому же, ей было всё ещё совестно за свой столь неожиданный и непростительный эмоциональный пассаж в отношении гостя.
Курьер осторожно вытащил ручку из отверстия, положил её в карман и сказал, хлопая по этому карману рукой:
- Это мне на ужин.
После чего подмигнул Тане и пошёл прочь. Но через несколько секунд вернулся и торжественно произнёс: «До скорого». После чего засеменил по лестнице, ведущей на улицу, открыл дверь  — и вышел, наконец, из подъезда.
Таня подбежала к окну. Она видела, как отдаляется его фигура по солнечно-сияющему тротуару набережной Мойки.
Без сил легла она на свой диван.
Потом вернулся с работы Фёдор.
- Дорогая моя, - сказал он, снимая свои жёлтые ботинки в прихожей, - я вот что тебя хотел спросить. Что мы будем делать летом? Заграница закрыта, в Италию или Грецию нам не попасть. Какие у нас могут быть идеи для отдыха?
- Не знаю… Как скажешь, - отозвалась она.
- Тогда сейчас посмотрю, какие места в нашей стране бывают, и расскажу тебе.
- Хорошо.
Она вдруг вспомнила, что Фёдор никак не отреагировал на исчезновение дверной ручки. Она побежала к входной двери. Ручка красовалась на прежнем месте. Таню бросило в жар, она помчалась к мусорному ведру проверить, действительно ли в её доме только что были суши, или вовсе примерещилась ей вся эта история. В ведре лежали пустые контейнеры, в них оставалось ещё несколько зёрен риса, преспокойно плавающих в соевом соусе. Она попробовала одно из них на вкус — рис был самым обычным, вполне съедобным. Фёдор в это же время стоял прямо над Таней, но, окунувшись в смартфон, абсолютно не замечал её странных действий.
Она встала, быстрым движением достала из кармана телефон и проверила вызовы. Исходящих среди них за последние несколько часов не наблюдалось. Входящий значился один — от курьера. Так что курьер был, но только один раз, а суши-то она, получается, съела, но съела здесь, за кухонным столом и без каких-либо неудобств.
- Я тут кое-что нашёл, - подал голос Фёдор, - существует одно заповедное место на Урале. Тюлюк называется.
- И как там с цивилизацией? - спросила Таня.
- Цивилизация там не нужна. Главное — красоты, горы. Самая значительная — Иремель. А домик можно снять. Вон сколько предложений о съёме. Как тебе?
- Хорошо, давай туда поедем, - сказала Таня. Она больше думала о том, что бы могли значить её странные, столь яркие и изощрённые недавние галлюцинации. Потом словно очнулась:
- А покажи фотографии тех мест…
Фёдор повернул телефон дисплеем к ней и стал листать фотографии.
- Да, мне кажется, туда за любые деньги нужно ехать, - неожиданно для себя произнесла она.
Решено было выезжать в ближайшее воскресенье.
После разговора с Фёдором Таня направилась в комнату и по дороге увидала вдруг знакомую жёлтую кепку на полу у входной двери. Ту самую, которую, видимо, забыл подобрать гость, когда вставал с пола. Она побледнела, медленно подошла, взяла кепку и нашла в себе силы спросить супруга:
- Это твоя?
- Да, - ответил Фёдор, - мне какой-то тип её на набережной Мойки всучил. Агитатор общественного движения. Хотя на ней, вроде бы, ничего и не написано. Ну а что, я взял, мне как раз к башмакам подойдёт.
Он взял её из рук Тани, надел на голову — она ему пришлась впору.
- Теперь можно ехать в горы! Эх! - сказал он шутливо и стал совершать своими бледными руками круговые размахивающие движения, словно делает упражнения по физкультуре.
Таня едва кивнула ему головой.
Потом взяла скрипку, начала готовиться к завтрашней репетиции. Она играла, а взгляд отчего-то всё возвращался к жёлтенькому коврику между шкафом и диваном. Всё норовил его ещё раз рассмотреть. Таня развернулась в другую сторону. Спокойнее не стало, ибо теперь коврик в свою очередь сверлил своим взглядом её спину. Таня бросила скрипку и прокричала Фёдору, который продолжал сидеть за столом в кухне и рыться в телефоне:
- Ты сегодня со мной или у тебя дела?
- Сегодня с тобой! - отозвался Фёдор. - У меня теперь отпуск, так что я всё время до отъезда буду с тобой.
Она подошла и обняла его.
- Вот, - думала она, когда может — он рядом. Так что всё у нас хорошо. И общество нас уважает. И город наш — хоть куда. А впереди у нас только что наметилась такая интересная поездка. Что ещё человеку надо?



XX


Было около пяти часов размытого, сухого, серо-ветреного утра. Небо и горы были уже хорошо отличимы друг от друга, но всё ещё покоились в единстве дымчатых мятно-сизых тонов и оттенков. Сергей отчего-то проснулся — и вышел на улицу. Подошёл к своей машине, стёр с её двери налетевшую за вчерашнюю смену пыль да грязь. Потом пошёл по направлению к выезду из посёлка, мимо магазина. Свернул на дорогу к большой земле. Подошёл к речке Тюлюк, закурил сигарету. Это было самое раннее утро самого счастливого для Виталика и Арины дня.
Молодым оставалось жить у Сергея не больше двух недель. Он не надеялся, что они продолжат поддерживать с ним регулярную переписку и общение, но знал, однако что в будущем если и встретятся ему, то уже как старые добрые друзья.
Сергей и сам думал недели через две съезжать навсегда из Тюлюка. Он определил своё отношение к сфере услуг в подобных местах. И не хотел более с этим связываться.
Он размышлял, куда теперь направит свой путь. Собирался изучить рынок извоза в разных городах страны, также не исключал, что устроится врачом в какую-нибудь частную клинику.
Больше всего тяготел к тем городам, откуда можно быстро доехать до горной местности. Не зря он две недели назад рассказывал друзьям своим про Алтай, Байкал и Монголию.
Также ему интересна была Кемеровская область, так как слышал о ней кое-какие легенды и сказания, и не против был бы узнать теперь о них поподробнее.
Небо бледнело. На небе проявлялись облака. Тёмный силуэт цапли взмыл над рекой и начал набирать высоту, улетая вправо, в направлении Мельничной горы.
«Когда-нибудь люди вернутся к горам, - думал он. - К старым-добрым горам, что не забыли значения древних букв и истин. Гора — путь к солнцу, а если идти до конца, то и к звёздам. Помогает искать внутреннее солнце и звёзды в человеческой душе. Гора — хранительница изначального предназначения человека на планете, гора — знающая тайну грехопадения и искупления. Гора, зрящая в человеке ангелов и бесов, проявляющая в нём недуги — а засим изгоняющая их. Гора собирает человека воедино. Гора — покровитель исцелившихся. Гора — место, где способен снизойти на исцелённого  Дух Святый. Гора — высшая точка земли, каждая из гор — наивысшая по-своему. Гора Голгофа и гора Фавор, гора Иремель и гора Белуха. Которая из них выше?
Иремель причисляется к горам, что славны особо. - продолжал он мысль. - К тем горам, что будут собирать народы вкруг себя, дабы вернуть им память о законе, привести к языку, к слову,  к отсутствию границ, к освобождению от власти, золота и страха перед природой и прародиной.
Нескоро это произойдёт. Вот уже не одну тысячу лет идёт в человеке война. Война страшного суда, ибо осуждение порождает насилие. Война страшного недоверия, ибо недоверие порождает торг. Война страшного неуважения, ибо неуважение порождает пользование человека человеком. Так было не всегда - не всегда и будет. И после времён, что как суд мыслим, настанет высокое горное время, когда зацветут Иерусалим и Аркаим, а с ними тысячи и тысячи светлых городов во Вселенной, о коих покамест мы и знать неспособны. Настанет время не осуждения, но восхождения. Многим же и теперь оно себя кажет. Тем, кто истинно любит, полно ощущает, ясно мыслит. Ещё более — тем, кто болел и исцелился. Тем, кто не был человеком — но стал им. Ибо болящий и исцелившийся, не-бывший но восставший уже и теперь проходит путь восхождения. Превращения. Воссоединения с собою и с Богом.
Горы ведают нас. Горы говорят с нами. И настанет день, когда горы заговорят на одном общем языке со всем человечеством.»
Сергей затушил сигарету и медленно пошёл домой. У него ещё было два часа, чтобы поспать.
«Кстати о том, о чём говорили с батюшкой, - думал он по пути, - сдаётся мне, что невроз неврозу рознь. Как вирус вирусу. Существуют полезные микроорганизмы, без которых невозможна жизнь на Земле. Есть бесплотные существа, которые пасут нас, и ангел хранитель — первый из них. Не все бесплотные сущности — демоны. Не каждый невроз — болезнь. Что будет, если вычистить из себя все зависимости без разбору? Что станется, если освободить человека от всех его привязанностей, ровно раскатав его душу в медитативном сне по макрокосмосу? Способность услышать музыку — благой невроз, благая связь нейронов в мозгу, благой комплекс этих связей. То же — умение помочь тому, кто на его собственный взгляд в тебе не нуждается. То же — быть готовым всегда принять того, кто сотни раз показал своё нежелание быть принятым тобою, а также любить тех, кого не видал никогда. То же — красота горя и блаженность помешанного. Невроз. Благой невроз, посланный свыше. Кокон беззащитной души. Интересно заметить, что выражения «в комплексах» и «без комплексов» - вызывают у нас одинаково негативные ассоциации. Всё потому, что первым выражением мы обычно описываем тех, кого одолели неврозы вредные, а во втором — имеем ввиду того, кто растерял в себе присутствие благих.»
Облака стремительно светлели. Посёлок был готов пробудиться. Не дожидаясь начала дня, Сергей зашёл в избу, поплотнее задёрнул занавеску на окошке и, натянул на себя плед. Он должен был быть бодрым и в хорошей форме на торжестве друзей. 
Тюлюк переставал быть тихим и затаённым. В Тюлюк отчаянно врывался новый гомонящий день.



ХXI


Арина выглядела вдохновенно и царственно. Ей удивительно шли украшения из яшмы, гранатов и кварцита, что привёз ей из Екатеринбурга Виталик. Она надела эти украшения поверх свободного бежевого платья, а ноги обула в бордовые с жёлто-зелёной отделкой туфли.
Виталик буквально светился от радости и от счастья. На нём красовался бордовый вельветовый пиджак, бежевые брюки и коричневые туфли, а к петлице был приколот тёмно-зелёный камень яшмы в оправе из той же меди с примесью золота, что в ожерелье, серьгах и браслете Арины. Стояли молодые по центру храма лицом к алтарю.
Церковь была пронизана солнечными лучами, что исходя из окон, дымно пересекались друг с другом в прохладном и намоленном храмовом пространстве.
Каждый из вступавших в брак держал в руке зажжённую свечу.
- Имаши ли, Виталий, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль, пояти себе в жену сию, Арину, юже зде пред тобою видиши? - спрашивал у Виталика отец Савелий. И Виталик отвечал:
- Имам, честный отче.
Тогда отец Савелий обращался к Арине:
- Имаши ли произволение благое и непринужденное, и твердую мысль, пояти себе в мужа сего Виталия, егоже пред тобою зде видиши?
- Имам, честный отче, - отвечала она.
Потом батюшка таким же образом спрашивал обоих, не обещался ли каждый из них другим невесте или жениху, а затем начиналась ектения великая, молитвы о свышнем мире и спасении душ, о мире всего мира, о благосостоянии и единстве церквей, о храме, а также о его прихожанах. После — о патриархе, о богохранимой стране нашей, а затем и о Виталике с Ариной.
О том, чтобы благословился их брак, яко в Канне Галилейской, чтобы дана была им радость видеть сыновей и дочерей своих, чтобы жили в целомудрии, а также избавил чтобы Господь их от всякой скорби, гнева и нужды. Хор поддерживал каждую из молитв своим неизменным «Господи, помилуй».
Денис и Кристина встали справа от входа в храм, Айнур и Сергей — слева. Перед Айнуром стояла, слегка сгорбившись, Галина Никифоровна и ещё одна женщина, которую она с собою привела.
Было в храме ещё несколько людей — случайных, не знакомых участникам мероприятия, возможно, туристов. Некоторые из них остались в церкви после утренней службы.
Алтарником прислуживал Вовуча. Был он тише воды и ниже травы, покорно исполнял требования батюшки, вёл себя образцово, а на лице его читалось смирение.
«Боже Пречистый, и всея твари Содетелю, ребро праотца Адама за Твое человеколюбие в жену преобразивый и благословивый я, и рекий: раститеся и множитеся, и обладайте землею, и обою ею един уд показавый сопряжением. Сего бо ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится жене своей, и будет два в плоть едину...» - прочитал отец Савелий, повернувшись лицом к алтарю и воздев руки к небу..
- Буду ли я когда-нибудь присутствовать на свадьбе дочери? Да нет, уж не буду, кого я два месяца подряд пытаюсь обмануть…  - с горечью думала Галина Никифоровна.
Сергей же в это время размышлял о значении слова «прилепиться», и представлял, как иной раз человек прилепится к половине своей какой-то лишь одною своею составляющей, одною чертой — и будут в таком случае оба друг-друга разглядывать в узкое окошко, пока обоим не надоест. Картину эту он не относил к сегодняшним брачующимся.
«Благословен еси Господи Боже наш, иже тайнаго и чистаго брака священнодействителю, и телеснаго законоположителю, нетления хранителю, житейских благий строителю. Сам и ныне, Владыко, в начале создавый человека и положивый его яко царя твари, и рекий: не добро быти человеку единому на земли, сотворим ему помощника по нему...» - начал читать отец Савелий вторую молитву.
- Расправлюсь с парочкой как можно скорее, - думал Денис, сжимая в кармане толстую удавку, - наверняка они сейчас скучают друг по другу, и особенно это разгорается в них, когда видят прямо перед собою счастливых Арину и Виталика, поэтому со стопроцентной вероятностью захотят уединиться сразу после веселья, возможно, под утро и, скорее всего, это произойдёт где-нибудь на природе. Там их и порешаю. Поищут их в лесу денёк-другой, да и отстанут, вижу по тому, как быстро все забыли историю с Таней. Я-то и про Таню-то не забыл, начну Славиком заниматься, а в то же время объявлю всем, что берусь расследовать исчезновение этих двух, меня уж здесь как следователя знают…
- Скорее бы утро, - думала в то же время Кристина, то и дело украдкой поглядывая на возлюбленного.
Айнур же стоял, переминаясь с ноги на ногу, был в явном нетерпении, волнении, видно было, каким мучительно долгим кажется ему это пребывание в церкви да и вообще весь этот день.
Таинство подошло к кульминации. Батюшка вновь повернулся лицом к Арине с Виталиком и торжественно провозгласил:
- Венчается раб Божий Виталий рабе Божией Арине во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь.
И потом:
- Венчается раба Божья Арина рабу Божьему Виталию во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь.
С этими словами он надел на молодых венцы.
Они оказались неожиданно столь тяжёлыми, что молодые невольно улыбнулись.
- Сколько времени прошло с той поры, как мы сюда приехали! Кажется, то было в далёкой юности, - думала Арина.
- Как здорово управил Господь, соединив нас вместе и навсегда именно в Тюлюке, такое не только запоминается, но и объединяет! - думал Виталик.
- Господи, Боже наш, славою и честию венчая я, - трижды провозгласил батюшка.
Затем пошло чтение Послания к Эфесянам от апостола Павла, потом — отрывок из Евангелия от Иоанна, и дальше— сугубая Ектения.
В какой-то момент отец Савелий трижды поднёс к губам новобрачных чашу, первее мужу, потом жене.
И затем были ещё молитвы, а в конце батюшка произнёс:
«Иже в Кане Галилейстей пришествием Своим честен брак показавый, Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матере, святых славных и всехвальных Апостол, святых боговенчанных царей и равноапостолов, Константина и Елены, святаго великомученика Прокопия, и всех святых, помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец.»
На секунду в храме повисла тишина, тот самый момент, когда благодать пространство ещё не покинула, да уже и под прицелом зрительского внимания не состоит. Где-то щёлкнул выключатель, где-то уборщица успела звякнуть ведром, а облако незримого света всё ещё пребывало над прихожанами, и это длилось секунд пять. Потом же подскочило — и растворилось где-то там, над куполами, в солнечном сиянии, по-новому насытив собою окружающий день.
Гости стали подходить к молодожёнам и поздравлять их, а потом вся компания вышла на лужайку перед храмом — в пьянящее царствование лета, в ландшафт великолепного августовского дня, в дышащий ветерком полдень, в негромкий разговор о том, что сейчас время фотографироваться и идти в трапезную.
В трапезной накрыли светло-сиреневой скатертью продолговатый деревянный стол, на который отец Савелий выставил вазы с отменными жёлто-красными яблоками. Сергей с Айнуром вытащили из уазика самую разную снедь — и стали расставлять её по столу.
В бокалы налили ягодный морс, шампанское решили оставить на вечер, на продолжение посиделок в «Розе ветров».
Первым взял слово Сергей:
- Дорогие мои друзья, - сказал он, - я рад что могу начать этот тост именно с этих слов. Для меня вы друзья, и радуюсь я за вас именно как за людей близких и дорогих. Всегда чем-то непостижимым для меня являлись примеры людей, с юности умеющих получать от жизни удовольствие. Не в узком, разумеется, смысле. Вы для меня пример во многом, хоть и не могу я все ваши качества автоматически примерить на себя. У каждого свой путь. Но ваш путь прекрасен. В нём есть свет, он достоин восхищения. И вот, пожалуй, главная идея моего сегодняшнего тоста. Восхищение вами. А также самое искреннее пожелание того, чтобы вы радовали и восхищали своих близких ещё много лет. Спасибо.
Они чокнулись морсом — а потом слово перешло к Айнуру.
Айнур был краток.
- Я поздравляю вас, - произнёс он немного стеснительно, - с этим светлым днём. Желаю вам много счастья, много радости, чтобы всё получалось, всё складывалось. Ура! Ура вам, дорогие Виталий и Кристина!
- Айнур оговорился, назвав вместо Арины имя своей возлюбленной. И если бы сам после своих слов не побагровел мгновенно и не стал озираться по сторонам, никто бы на его оговорку и внимания не обратил.
Кристина посмотрела на него, словно спросонья, и в её взгляде читалось «когда же уже», батюшка взглянул изумлённо и с какою-то особой хитрецою, Виталик — удивлённо, Галина Никифоровна — со странной улыбкой. Только жёсткое, сосредоточенное лицо Дениса не изменилось никак, возможно, лишь ещё чуточку умнее стали его глаза, и ещё на самое малое мгновение мелькнул в них уверенный в себе пламенный взгляд борца. На Айнура он не смотрел, а продолжал спокойно доедать салат. «В Дениса словно дьявол вселился, непонятно, чего ждать, надо быть настороже...» - подумала Арина, поймав эти странные искорки в его глазах. Потом быстро встала из-за стола и, чтобы замять конфуз, крепко обняла Айнура, защебетав ему слова благодарности за его замечательный тост.
Потом говорил отец Савелий, за ним — Галина Никифоровна. Отец Савелий пожелал молодым помощи Божией и Его благословенья во всех жизненных начинаниях, а Галина Никифоровна трогательно наказала молодым беречь друг друга. После чего засобиралась в магазин, в час дня ей нужно было заступать на смену.
- Вова, а ты скажешь что-нибудь, - спросил батюшка своего воспитанника, скромно скучавшего в углу стола.
Вовуча растянул губы в благостной улыбке, после чего вдруг оскалил зубы и произнёс непристойное слово. Все смутились, кто-то засмеялся, а батюшка сердито произнёс:
- Ах ты какой, сколько раз я тебе говорил не произносить подобных выраженийй. Тем более сейчас! Вот скажи: «поздравляю с бракосочетанием!»
Вовуча съёжился, словно в страхе, что его начнут сейчас бить, но снова оскалился, после чего произнёс ещё одно непристойное словечко — и громко расхохотался.
Батюшке стало очень стыдно за Вовучу перед гостями, он, кряхтя, поднялся из-за стола, подошёл к нему, схватил за воротник.
- А ну-ка пошёл во флигель! - произнёс он сердито.
- Не-е! - завизжал Вовуча.
- Будешь себя нормально вести?
- Буду, батюшка, буду, батюшка…
И лишь только батюшка его отпустил, с его уст посыпались непристойные слова одно за другим. Потом он вскочил, стал бегать по трапезной и смахивать со стола тарелки с угощениями. Одною из тарелок он запустил в отца Савелия, но, к счастью, промахнулся. Общими силами его удалось схватить и связать. Сергей с Айнуром отнесли кричащего и извивающегося Вовучу во флигель.
Свадьба продолжилась. Из флигеля то и дело доносились истошные вопли Вовучи — трудно было их не слушать.
Денис не участвовал в поимке Вовучи, а лишь сидел и недоумённо разглядывал бегающих по трапезной людей, как бы силясь понять, в чём тут дело. Он рассматривал потасовку как возникшую без причины, как если бы Вовучи не было — а бегать вокруг стола и неистово кричать люди стали просто так. Он не мог объяснить себе, что происходит, а оттого уставился стеклянным взором в остатки салата и, со стороны казалось, вовсе теперь отсутствует в пространстве.
Так же неподвижно и стеклянно продолжал он глядеть в тарелку, когда произносила тост Кристина.
Кристина поздравительною речью обращалась более к Арине, чем к Виталику. В её послании Арина уловила посыл  доверительности и желание исповедаться. В голосе Кристины чувствовалось напряжение и скрытая тревога.
- Дорогая, - говорила она, - ты сегодня одна из немногих, кто понимает меня. Очень хочу, чтобы так и осталось в те дни, когда мы не будем видеть друг-друга. И извини, если что не так…
- Сейчас, вроде бы, не Прощёное воскресенье, - засмеялась Арина. Спасибо тебе, дорогая! Это абсолютно взаимно.
«Она словно прощается. Надо мне с нею поговорить», - думала она в это время.
Дошла очередь до Дениса, который к этому моменту вновь оживился (видимо, понимая, что тост сказать ему, всё-таки, придётся).
Он обращался больше к Виталику, нежели к Арине. Называл его дружище, желал счастья, благодарил за Тюлюк.
В это время все обратили внимание на батюшку, склонившегося над столом и прячущего своё лицо в рукаве рясы.
- Что с вами, отец Савелий?
Отец Савелий вздрогнул.
- Ничего у меня не получается с воспитанием Владимира, - тяжело и расстроенно промолвил он, не показывая лица. - Никудышный я батюшка. И это так горько.
- Но ведь вы — не он, - сказал Сергей. Вы не можете быть полностью ответственным за другого человека. Быть может, не нужно вам так явно винить в этой неудаче себя?
- Может быть… - тихо ответил батюшка. - Только что же получается? Получается, что моя отеческая христианская любовь к нему не возымела своего действия? Значит, она бессильна?
- Ну, почему же бессильна… Вы же за него молитесь? Одно уже это — большое дело.
- Молюсь — да. Но кроме молитв существуют ещё конкретные дела…  - и отец Савелий застыл в оцепененье, так как эти слова уже когда-то и от кого-то слышал. И у него перед глазами тут же вспыхнул закат, а в закате — непоколебимое выражение лица пляшущего, а затем вглядывающегося в сизую космическую даль Никиты, и страшным эхом отозвались его громогласные отчаянные слова: «В ванночке! В отдельной изолированной ванночке живёт человек!» И стало так понятно, до смешного понятно, что именно несчастный Никита вкладывал в эти слова, и сразу так ясно загорелась боль, что испытывал паренёк до той поры, как сознание помутилось в нём. А воображаемый Никита тем временем продолжал оглушительно кричать, и отец Савелий корчился от боли, наносимой его новыми словами: «Не можешь спасти — просто пойми! Не можешь понять — согласись с тем, что для тебя это — тайна!»
- Тайна, - откликался батюшка, - тайна, - ревел он всё громче, потом бил кулаками по столу, а затем, наконец, вскакивал и кричал: «А для красного словца! А для красного словца и по велению собственной левой пятки я раздавал тебе советы, а от нечего делать я вообще живу!»
- Батюшка? Вы в порядке? - волновались гости.
Батюшка не отвечал, а лишь, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону, точно ель под ветром, а в какой-то момент словно опомнился — выскочил во двор и побежал к флигелю. Гости последовали за ним. Отец Савелий открыл дверь во флигель, подошёл к Вовуче — и перерезал верёвку, которой тот был связан.
- Ты мне больше ничего не должен, - сказал он, - ступай, куда знаешь. Только если в один прекрасный день попадёшь в руки правоохранителям, то уж пеняй на себя. С Богом!
Вовуча от восторга взвизгнул — и помчался прочь. Только его и видели.
- Что-то сердце защемило, - сказал батюшка, присев на лавочку около флигеля.
- Давайте мы вас до домика проведём, вам отдохнуть нужно, - сказала Арина.
Пока Сергей с Айнуром проводили его до дверей, Кристина тихо отозвала Арину в сторону.
- Арин, я хотела тебе сказать одну вещь. Дело в том, что мы с Айнуром любим друг друга.
И тут же испугалась своих слов, будто только что призналась в этом сама себе.
- Я знаю, - тихо ответила Арина.
- Знаешь? А кто ещё знает? - испугалась Кристина.
- Думаю, что никто. Но не уверена, - ответила Арина.
- Понятно… Ну, в общем, завтра утром мы бежим.
- Так… - удивилась Арина.
- Ты не могла бы ближе к шести часам утра как-то… не знаю… Отвлечь публику… В частности, Дениса. Что-то сделать, чтобы я могла выскользнуть незамеченной?
Арина на секунду задумалась, посмотрев в сторону. И там, в стороне вдруг увидела страшное лицо Дениса, глядевшее с расстояния в десяток метров прямо на них. Кристина проследила за взглядом Арины и также его увидела. Денис был неподвижен, его тёмная одежда, казалось, также не колышется ничуть. Он просто стоял и смотрел на них.
«Он слышал нас?» - с ужасом мелькнуло в голове у Кристины.
Потом на какие-то две секунды ей показалось, что одежда Дениса превращается в сложную сетку схем и проводов. А лицо становится неживым, пластмассовым. Из из него вместо глаз выглядывают две лампочки.
Показалось — и исчезло.
- Давай чуть позже договорим, - произнесла Арина тихо и быстро. Обе развернулись в сторону домика, из которого уже вышли Сергей с Айнуром.
- Соберём-ка вещи да поедем в «Розу», - предложил Сергей, - батюшка и вправду очень устал. Я предложил ему поехать с нами, но он говорит, что у него нет сил. Может, присоединится к вечеру, а пока должен отлежаться.
Вещи собрали минут за десять — и уже около двух часов по полудню выехали, а ехать было около двух минут, и очень скоро в конце улицы показался гостевой дом.
Взглянув на вход в «Розу ветров», Сергей аж присвистнул.
- Ты видишь, что там впереди маячит? - спросил он сидевшего рядом с ним Айнура еле слышно.
- Да неужели… - вымолвил Айнур и замолк на вдохе, словно потерял дар речи.
Они подъехали ещё ближе.
- Ребята, вам хорошо видно, кто впереди? - спросил Сергей у всего салона.
По салону пронёсся ропот.
Чистёхонький, глянцевый,  со стороны — вполне обыкновенный, у магазинчика возле входа в «Розу ветров» припаркован был ярко-жёлтый уазик. Тот самый. С изображением дурацкой коровы на задних дверях.
Сергей притормозил и аккуратно встал за ним.



XXII


Несколько секунд простояли молча.
- У кого какие предложения? - спросил Сергей негромко. - Лично я думаю, что нужно подойти к его кабине и как минимум выяснить, кто им управляет.
В эту же секунду он увидел девушку с фотографии, ту самую потерянную Таню, которая теперь испуганно пятилась из дверей магазинчика, поглядывая при этом украдкой по сторонам, в то время как за ней шла следом заплаканная, растерянная Галина Никифоровна и словно о чём-то просила. Время от времени Галина Никифоровна пыталась обнять Таню, и иногда это ей почти удавалось, но тогда Таня почему-то вырывалась из объятий, продолжая при этом испуганно пятиться дальше. В какой-то момент Таня не заметила ступенек и чуть не упала, но, благодаря усилиям Галины Никифоровны, удержалась. Она в это время всё что-то объясняла заплаканной женщине, а та будто вновь о чём-то просила или спрашивала, беспрерывно глядя ей в глаза и время от времени смахивая слёзы со своих щёк.
Сергей вышел из машины, вслед за ним из уазика выскочили все. Таня резко обернулась в их сторону — и увидела несколько пар ошарашенных глаз, точно ожидавших от неё прямо сейчас какого-то объяснения.
- Вы Татьяна? - спросил Сергей.
-Татьяна, - чуть слышно ответила Таня.
-Это моя Таня, Танечка приехала… - улыбалась сквозь слёзы Галина Никифоровна. Таня посмотрела на неё подчёркнуто утомлённо и сказала столь же тихо и с нотками контролируемого раздражения:
- Я не знаю, за кого вы меня приняли, но я ещё раз говорю вам, что впервые вижу вас.
- Что же с тобой, доченька, что с тобой… - Галина Никифоровна спрятала лицо в носовой платок.
В это время из глубины участка, на котором располагался гостевой дом, выскочила фигура Никиты. Целеустремлённый, сияющий, с острым, пронзительным и вновь осмысленным взглядом нёсся он  к Тане, издали приветствуя её широким размахиванием рук.
Подбежал — да как бросится перед нею на колени!
- Я никому не верил, я знал, что дождусь тебя! - восторженно закричал он. - Пойдём! Я приготовлю тебе самую вкусную на свете яичницу, мама к ней сварит что-нибудь, а вечером мы пойдём гулять к реке…  Прости, я пока не умею готовить ничего, кроме яичницы, но я обязательно научусь… Смотри, вот та фотография, что познакомила меня с тобой… - он повернул экран телефона к её глазам.
Откуда у вас моя фотография?! - едва не вскрикнула Таня.
- Ты, всё-таки, молодец, что вернулась, - прозвучал жизнерадостный голос Виталика, - мы так волновались! Всё хорошо, что хорошо кончается.
Тане стало невмоготу оставаться среди этого неподвластного её пониманию общества. Она энергично схватилась за дверцу жёлтого уазика. Уазик взревел.
- Извините, ничем не могу вас порадовать, - вежливо произнесла она на прощанье, - всех благ!
Она рванула дверцу на себя, открыла её, стала взбираться в салон. Никита с Галиной Никифоровной какое-то время пытались помешать ей, старались вытащить её оттуда, но сразу видно было, что им не хватит на это сил, к тому же из салона явно тянулись чьи-то руки и с ещё большею силою затягивали её внутрь.
- Открывай, сволочь! - слышался в это же время по ту сторону машины рычащий голос Дениса, обращённый, судя по всему, к водителю жёлтой машины.
Сергей, понимая, что в распоряжении у него считанные секунды, молниеносно вскочил к рулю и крикнул:
- Кто хочет — прыгаем!
- Бежим отсюда… Бежим сейчас, пока никто не видит, - стала шептать Айнуру Кристина, - пока они гонятся, нас точно не заметят…
Он то ли не услышал, то ли иначе истолковал её слова, но только схватил её за талию — и резким нелепым движением впихнул в уазик. Кристина задрожала, упала на сидение и вцепилась в спинку впереди стоящего кресла. Айнур приземлился рядом с ней.
Виталик с Ариной также успели заскочить внутрь. Оба уазика тронулись. Началась погоня. Денис с Никитой не успели запрыгнуть к Сергею — и начали преследовать жёлтую машину бегом.
Таня сидела за водителем. Она дрожала от неведомого ей чувства, отдалённо похожего на страх. Она не понимала, что сейчас только что происходило в Тюлюке, также не узнавала никого в ревущей и летящей по земле машине.
- Это доставка на Иремель? - вежливо спросила она водителя.
- Конечно, доставка. Ещё какая! - отозвался тот. - А я тебе говорил, что скоро увидимся, м? - он повернул к Татьяне своё лицо — и она чуть не вскрикнула. Это был разносчик суши! Но ведь он всего лишь привиделся ей?
- Где мой муж? Отвезите меня в Уфу! - стала кричать она, начисто позабыв про какой-либо Иремель, - он сейчас проводит там пресс-конференцию! С фуршетом!
- Фуршет будем делать после пресс-конференции - грубоватым мечтательным голосом проговорил её сосед слева, седой, вихрастый, не совсем бритый джентльмен с горящими яблоками глаз, прямою линиею улыбки под самым носом и бабочкою на шее, - он глядел куда-то прямо перед собой.
- А можно просто фуршет? - заявил сидящий справа и чуть сзади, через проход, пожилой длинноволосый брюнет с ягодами клюквы вместо глазёнок и высоко поднятыми бровями. Он прижимал к груди продолговатую бутылочку с жидкостью и водил по ней указательным пальцем.
- А-ха-ха-ха-ха! - дёрнув несколько раз затылком, покатился со смеху дебелый кудрявый парень с неандертальскими чертами лица, что примостился справа от водителя. Рядом с ним высоко и сексуально поднимала плечи подчёркнуто-наивная девица с острым носиком и хитрой мышиной улыбкой на устах.
- Ваш муж с нами, - торжественно объявил Тане водитель-доставщик, сверкнув чем-то ярким во рту, скорее всего, металлическим зубом.
Таня оглянулась назад. На самой галёрке, в заднем ряду сидел Фёдор. Он весело помахал ей, заискивающе пригнув голову, и как-то очень смешно, обескураженно поджал в этот момент губы.
Таня помахала ему в ответ.
- Посмотрим, куда вывезет, - философски заключила она.
А в окнах по обе стороны мелькали хвойные ветви, всё ветви да ветви, и она в этот момент тускло и бесцельно вспоминала хвойную ветвь, что несколько раз подряд находила у себя в квартире за шкафом, и отчего-то казалось ей, что они, эти ветви — и есть та самая ветвь, только всё это было уже за какой-то гранью, за пределом, а оттого переставало иметь для неё какое-либо значение вообще.
За жёлтым уазиком резво и вприпрыжку гнались Никита с Денисом. Они что есть силы пытались пробить глянцевые тонированные стёкла машины, старались запрыгивать на фаркоп, выкрикивали что есть мочи резкие междометия, падали оземь, затем снова вставали на ноги— и продолжали погоню.
- Где они так быстро бегать выучились? - думал замыкающий погоню Сергей, - я ещё понимаю Денис — спортивный мужик. А тот-то?
Иссиня-чёрной сучковатой молнией бросился им кто-то из лесу наперерез, но сперва отшатнулся от жёлтой «буханки» и пропустил её вперёд, а затем примкнул к двум бегущим.
- Ого, а этот что здесь делает? - Сергей узнал в третьей фигуре Вовучу, а тут же словно кое-что понял — да как рассмеялся! «Вот, значит, кто у них третий! А я-то голову ломал! Надо же!» И окончательно осознал, что у него есть силы идти на обгон злосчастной машины.
Кристина крепко прижалась к Айнуру, он в страхе и напряжении рефлекторно обнял её, и оба уже не думали о том, что делают это у всех на виду.
Сергей крутанул руль, поддал газу, уазик взревел — и начал сокращать расстояние между собою и супостатом.
- Интересно, - говорил Виталик Арине, - мы скачем по камням, словно горные козлы, а он с той же скоростью — да тихо так едет, словно над землёй плывёт…
- Ага, - отвечала она, - а ещё интересно, как этим троим удаётся столь резво бежать.
Сергей поравнялся с уазиком и начал со зверским рёвом выводить свою машину вперёд.
«Даст Бог, обгоним, - думал он, - Но тогда вопрос: чего я добиваюсь? Чего хочу? Остановить этот глобальный шабаш? Одному человеку - явно не под силу. Посмотреть врагу в глаза? Спасти оказавшихся там по доброй воле пассажиров?» И с удивлением обнаружил, что самое сильное его желание ощутить себя, себя самого  - впереди этой мельтешащей перед глазами желтизны. Увидеть жалкий бледный нос ничтожной машинки. Доказать себе, что победа возможна.
И победа, личная победа Сергея — состоялась. В окнах справа мелькнул и остался позади пристыженный фас недружественного уазика, а потом Сергей выкрутил руль вправо и занял центр дороги, чтобы у того не осталось возможностей реванша, затем резко затормозил —  и остановился.
Сзади послышался скрип рулевого управления, рёв — и вот уже видно стало в задние и боковые стёкла, как жёлтый гость уходит вправо,  на травянистый пригорок, после чего — прямиком в лес.
- За мной! - крикнул друзьям Сергей и выпрыгнул из кабины.
Вслед за жёлтым уазиком уходили вправо цепляющиеся за него Никита, Денис и Вовуча.
Погоню внезапно накрыл высокий еловый лес, тёмный, с вкраплениями лучей начавшего клониться к западу солнца.
«Отчего я и дальше бегу? - с удивлением спрашивал себя Сергей, - Я ведь достиг цели. Ого! Показалось? Он сквозь дерево проскочил?»
Кристина в этот момент ахнула.
После жёлтый уазик с тем же успехом не обратил внимание на камень в половину человеческого роста, а затем и ещё на одно дерево. Очертания его становились чуть более размытыми, а сам он постепенно терял свой глянец. Денису, Никите и Вовуче удалось разбить в нём оба задних стекла, и сейчас они уже не бежали, а повисли на его зияющих безстёклых окнах всеми своими шестью руками.
Впереди в стене деревьев маячил просвет. Уазик плыл прямо на этот просвет, уже словно не замечая ни виснущих на нём трёх человеческих тел, ни пробирающихся за ним следом Сергея, Виталика, Айнура, Арины и Кристины.
Айнур держал Кристину за руку.
В какой-то момент, когда просвет был уже совсем близок, уазик сменил угол своего наклона, стала видна его бледно-жёлтая крыша. Он шёл на взлёт. А с тем стал ещё матовее и призрачнее. Три болтающихся и вполне плотных человеческих фигуры по-прежнему держались за его пустые окна, улетая вместе с ним. Через эти окна различимы были серые головы пассажиров, которые смотрели вперёд, не замечая, по-видимому, ни преследователей, ни высоты над землёю, ни выбитых стёкол в машине.
Вскоре эти головы побледнели, размылись, вошли в один тон с машиной  — и вот уже никакой не уазик, а лёгкое бежевое облако светилось в послеполуденном, почти предзакатном солнце — и ветер медленно и плавно уносил его куда-то вбок, через прогалину, над пропастью, в сырые чащи лесов, в царствия валунов да болот.
Троим висящим невозможно стало цепляться за эфемерное облако, их пальцы прошли сквозь капли тумана — и сжали воздух. Трое кричащих людей, пролетев метров двадцать отвесно, с треском упали глубоко вниз, в ручей, в какую-то щель между скалами, туда где их стало разом не видать и не слыхать.
Сергей и его друзья резко и обессиленно остановились над разверзшимся перед ними обрывом. Глянули вниз. Затем снова посмотрели вверх, на всё ещё отлетающее бежевое облако.
Облако прошло через верхушки ельника, что вставал чередою по ту сторону ручья, изменило форму, стало разлапистым, многорукавым. А в какой-то момент — полностью растворилось на фоне неба, исчезло, перестало существовать.
Над прогалиной, над пропастью легла тишина, в которой теперь слышен был лишь ручей, журчавший сердито и раздражённо, точно возмущаясь тем, что группа людей посмела потревожить его покой. Над головой распростёрлось чистое небо — и они смотрели то вверх, на это небо, то растерянно вглядывались вниз, в обрыв, в ручей, в скалы подле него — и пытались понять, что произошло с тремя свалившимися за эти скалы людьми.
- Неужели всё, - нарушил молчание Айнур, - неужели все трое...
- Думаю, нам так или иначе нужно туда спуститься, - упавшим голосом произнёс Виталик. - Выяснить, остался ли кто-нибудь жив. Хотя, логика подсказывает… 
Они постояли ещё несколько секунд. Из скал не раздавалось ни криков, ни стонов, вкруг пятерых наших героев висела лишь тишина, безразличная тишина, не сулящая троим их знакомым ничего хорошего.
- Мы с Денисом дружили… - Виталик тяжело вздохнул — и чуть не заплакал.
- Давайте искать спуск, - тихо сказал Сергей, - спуститься действительно надо. Только нужно бы сперва убрать мою машину с дороги. Может быть, вы меня здесь подождёте, а я схожу и переставлю её?
Тут его взгляд снова упал вниз, на скалы — да так и остался там, следя за смутным шевелением в одной из расщелин.
- Смотрите, - шёпотом сказал он, - к нам, кажется, кто-то карабкается...
- Кто-то взбирается, - таким же напряжённым шёпотом отозвалась Кристина.
- Кто это? - произнёс Виталик, щурясь и прикладывая руку ко лбу.
- Я пока не пойму, - прошептал Сергей.
Из расселины выплыла на свет человеческая фигура. И продолжала методично подниматься к ним.
- Я не узнаю его, - растерянно прошептал Айнур.
Что-то в этом было завораживающее. Мерно  выползающий из пропасти и не глядящий на них человек, человек, вышедший из скал, куда минуту назад обрушились трое их знакомых. Человек, лицо которого они всё никак не могли увидать, хотя расстояние от него всё сокращалось и составляло уже не более семи-восьми метров.
- Вам помочь? - подал голос Сергей. Но человек не остановился, не поглядел в сторону прозвучавшего вопроса и ничего не ответил. А при этом всё взбирался и взбирался — и вот уж находился теперь совсем-совсем близко от них.
Потом выбрался на край обрыва и встал рядом с пятью не отрывающими от него взгляда людьми во весь рост.
В его фигуре, его лице было что-то неуловимо-знакомое. Телосложение его было точь-в-точь денисово, большими глазами и глубоким взглядом своим он очень сильно напоминал Никиту. Также в нём неуловимо играло что-то задорное, какая-то лукавинка, что-то явно от Вовучи.
Солнце, готовое вот-вот превратиться в закат, освещало человека полностью. Он стоял, обратившись лицом к нашим героям, но не смотрел на них. Они же смотрели на него во все глаза.
- Я един, - сказал человек. - И я готов.
Потом помолчал секунды три и повторил:
- Я готов идти на Иремель.
Затем окинул взглядом стоящих подле него людей, будто впервые с ними знакомясь, а оттого относясь к каждому абсолютно одинаково.
- А ты кто? - спросил его Айнур.
Человек сфокусировал на нём взгляд и едва заметно улыбнулся.
- Это я, - произнёс он, - это всё, что я знаю, кроме того, оно же — единственное что имеет ценность.
Потом он перевёл взгляд на стоящую рядом с ним Кристину, человека, которого когда-то любил его ум. И такой она ему показалась бледной, такой неподходящей для того, чтобы сейчас он всерьёз её рассматривал, а потому почти сразу перевёл свой взгляд на Виталика с Ариной, на коих взглянул по-доброму и немного снисходительно.
- Вы счастливы, - сказал он, -  счастливы, что не знаете нужды садиться в жёлтый автомобиль. Но я не спешу вам завидовать. Так как, позавидовав, отрёкся бы от своего пути. А я счастлив им не меньше вашего — и ни на что не променяю, тем более, что самой счастливой его части только ещё надлежит сбыться.
Потом он повернулся к Сергею. Пожал ему руку.
- Ваша машина до сих пор на дороге? - спросил он.
- До сих пор, - ответил Сергей. - Подозреваю, она поработала успешнее, чем когда-либо, и значимее, чем я могу предположить.
- Возвращайтесь к ней, - человек ещё раз окинул взглядом всех пятерых, - скоро начнётся вечерняя смена, и вы там не должны никому мешать. Впрочем, не только там, - добавил он. И опустил голову в терпеливом ожидании.
- Нам ещё свадьбу доигрывать, заждались нас поди, поспешим-ка! - произнёс Сергей убедительно-проворно.
Человек остался стоять, а все остальные отвели взгляд, развернулись и начали медленно отходить от обрыва.
Пятеро героев, не оглядываясь, прошли через еловый лес, что показался им на обратном пути ещё более тёмным, а в конце даже побежали — не то от спешки, а не то от необъяснимого безмолвного страха, что ещё ощущался некоторое время после того, как ушли с места, на котором оставили человека. А лес при этом стоял, точно заворожённый, ни ветерка, ни звука, лишь в верхних слоях его уж вовсю гуляло-бушевало ясное и величавое марево заката, разгорающееся всё неистовее с каждою секундой.
Сергей развернул машину и направил её в Тюлюк.
- А у вас когда свадьба? -  спросил он Айнура с Кристиной, чтобы развеять оцепенение, повисшее в салоне.
Те немного смутились:
- Пока даже не думали об этом. - И впервые после обрыва посмотрели друг на друга. Впервые — открыто, не опасаясь никого.
- Ну, думайте, а если что — сообщайте! И не удивляйтесь сейчас моему спокойствию, будьте спокойны вместе со мной.
Они въезжали в Тюлюк — и у каждого из них впереди было ещё очень много лет, у каждого — своих.
И им только предстояло узнать, что Галина Никифоровна, оказывается, уже ушла от людей, ушла одна, в леса, куда-то очень далеко и очень надолго, и что ещё спустя десять, двадцать, пятьдесят и даже сто лет она будет случайно и очень редко попадаться на глаза грибникам и путешественникам, а те будут её сторониться, и после никто не будет верить рассказам их.
Только предстояло выяснить, что Сергей уедет-таки на какое-то время в Кемерово, затем в Иркутск, а потом и вовсе в Монголию. Дальше его путь пройдёт через Тибет, Австралию, южную часть Тихого океана, остров Пасхи, Патагонию, архипелаг Тристан-да-Кунья, а дальше след его обнаружится уже в Пиринеях неподалёку от Андорры, но и это будет ещё не конец.
Им всем ещё только предстояло узнать, что Кристина с Айнуром проведут друг с другом двенадцать счастливых лет жизни, после чего очень странно и по-глупому расстанутся, а Виталик с Ариной проживут до конца долгих дней своих вместе — сначала в Краснодаре, а выйдя на пенсию, переедут в Сочи. И лишь порою и украдкой будут жалеть о том, что так и не взошли на Иремель.
Из-за поворота показалась поляна палаточного городка с припаркованной белой «Вестой» на ней.
- Серёга, а как думаешь, что теперь с машиной будет? - осторожно спросил Виталик, сам не до конца веря в то, что Дениса в привычном понимании больше не существует. Тот человек спустится за ней?
И собственные слова вдруг показались ему такими смехотворными, такими неуместными, что он тут же пожалел о том, что произнёс их.
- Вы же у меня ещё недельки две поживёте? - ответил Сергей, глуша мотор у «Розы ветров». -  Ещё поговорим, обо всём поговорим да наговоримся, есть у нас время. А сейчас вам пора продолжать ваш праздник. Вы идите, я вас минут через пять догоню!
Молодые зашли в калитку, поднялись по тропе, а потом по ступеням к ярко распахнутой сияющей двери основного помещения гостевого дома, и зашли внутрь. И было слышно, как хор застолья, словно сама жизнь, встречает из глубины праздника их лёгкие шаги.
За ними горделиво и невесомо взошли и исчезли в яркой двери Айнур под руку с Кристиной.
Сергей любил приходить последним. Вот и теперь он решил какое-то время постоять на улице, а кроме того так хороша была Зигальга в закате, что грех было не уделить её величественному виду хотя бы пяти минут.



XXIII


Человек ещё долго стоял, опустив голову.  Дождался, когда смолкнут последние звуки отдаляющихся от него шагов, поднял взгляд, осмотрел ещё раз место, где суждено было ему явиться, после чего глубоко и легко вздохнул, развернулся в направлении пока ещё не видной ему вершины — и сделал несколько самых первых шагов в её направлении.
От обрыва с говорливым ручьём, от стен глубокой хвои начинался его путь. Выстилался иголками в неровной чаще, валунами — в её спусках да подъёмах, морковоцветными солнечными бликами на её полу.
Он быстро достиг молчаливого домика на кордоне природного парка,  домик был пуст — и никто не спросил его о билете.
Дальше виднелось распутье с указателями: «Большой Иремель, Малый Иремель, Бакты, Жеребчик». На Бакты когда-то заблудилась его душа, да и не заблудилась бы, когда б не убоялась кордона, зато теперь было и вовсе всё понятно, всё известно. Человек прислушался к пустым звукам поп-музыки, что доносились из второго, дальнего здания (оно располагалось выше, было в стороне — и едва мерцало сквозь густые берёзовые ветви). Потом, как и было определено, выбрал путь прямо, на Большой Иремель. И уж скоро оба домика вместе с изгородью не видны стали за его спиною.
Слева от тропы в дупле широкого дерева он увидел деревянную сову, что глядела на него, смешно подмигивая, он засмеялся, как в детстве и протянул к ней руку, словно это была давно присмотренная им игрушка на полке в магазине. Справа вырисовывался насупленный хвойный шалаш, человек зашёл в него на пятнадцать секунд — и успел представить, что находится сейчас на необитаемом острове, а за пределами укрытия в эти секунды начинается дождь. Потом вышел обратно — и чувствовал себя в этот момент самым счастливым на свете. Потом стал перебегать от дерева к дереву, кричать радостно и свободно, и лес отвечал ему неповторимым и родным, исконно-детским отчаянно-смеющимся звоном.
Вскоре тропа стала пересекать большой курумник. Нужно было напрячь внимание, чтобы не провалиться ногою или даже всем телом в огромные сырые серые складки камней, и он перепрыгивал с камня на камень, а ярко-оранжевые солнечные зайчики пугливо и беспорядочно освещали ему путь, лишь делая вид, что указывают дорогу. Это была игра. Он знал, что они забавляются, а они прекрасно понимали, что человек найдёт путь без них. Справа показалось поваленное дерево с широченным корневищем. Человек послал в его сторону языческий жест, к удивлению естественный и знакомый, а потом вдобавок осенил его поваленный ствол крестным знамением.
Он мог совершать любые обряды, вправе был творить любые законы, и лес за то лишь приветливо улыбался ему. Хвоя оживала, шептала, трепетала —  полнилась тысячами живых знаков и голосов.
Дальше, дальше… А дальше сверху и слева прямо меж хвойных стволов летел прозрачный широкий лесной ручей, и его можно было переходить по узкому бревну, переброшенному для туристов, но человек снял башмаки и пошёл вброд. Ручей был чист, из него можно было пить воду. Человек остановился посередине ручья и вдоволь напился, черпая влагу глубокими пригоршнями. И солнечные зайчики, умалившись до размера насекомых, наполняли дрожащую в его руке водицу многогранным и равномерным сиянием.
Тропа еле заметно взяла вверх.
Слева проплывал лесной палаточный городок. Туристов в нём не видать было, из палаток слышались лишь голоса.
- Дело в том, что вам сперва нужно полюбить себя, - вещал один из голосов, в котором он без труда узнал доктора Мефодия.
Человек прошёл этот городок улыбаясь.
А вот ещё ручей — узкий, быстрый. И его можно перескочить одним прыжком.
Коренья, похожие на ископаемых пресмыкающихся, ползли по краям, перешейкам и границам курумов, оплетали их, и следовало ступать аккуратно, чтобы не споткнуться. А лес всё плотнее окутывал тропу, и теперь человек касался пыльно-смоляных деревьев рукою, брал их в помощники для преодоления неровностей пути, опирался при скачке с камня на камень. Солнечные блики почти не проникали в хмурую, плотно сгустившуюся лесную чащу, и лоскуты неба над головой, обрамлённые шевелением высокой хвои, напоминали инфузорий, исполняющих под стеклом микроскопа некий мохнатый, чудаковатый и бессловесный свой танец.
Затем тропа расширилась, взяла ещё более крутой градус подъёма, а с тем повернула влево. Метров через семьсот — опять вправо, и на ней стали попадаться милые скромные серо-деревянные столики со скамейками для отдыха, но человеку не хотелось отдыхать столь рано, отдых казался ему чем-то бессодержательным, ведь чем яснее цель, тем незаметнее грань между отдыхом и усилием.
Чуть медленнее, чем доселе, мерными шагами взбирался он вверх. На недолгий промежуток времени ему и впрямь стало трудно, да вскоре он нашёл свой ритм и, придерживаясь его до самого конца восхождения, не жаловался более ни на что.
Вскоре дорога пересекла мелкий, незначительный ручеёк, а потом окружила себя небом да травами, уже высокогорными, с белыми цветиками близ каменьев, что одиноко тесались в ней.
В открытом пространстве впервые обозначился ветер, который плыл теперь по обе стороны дороги, линзируя собою пространство — и выпрямляя тропу. Тропа становилась стройной и гордой, а контуры елей и берёз размывались — впрочем, не в силу одного лишь ветра, а ещё тем, что справа по курсу за деревьями, словно бы по правилам хорошего фотоэкспонометра, стал чётко и ребристо сфокусирован появившийся у пейзажа задний план —  величественный охро-коричневый мелко-каменистый фон безлесой горы, задававший теперь маршруту новую цель и новую высоту. Гора была на несколько порядков выше того уровня, на котором человек сейчас находился,  а чтобы увидеть небо над нею, нужно было всерьёз запрокинуть голову.
Примерно в эти же минуты человек вдруг понял, что он не один. У него появился спутник — низкорослый, нечёткий и размытый, с чем-то желтеющим на голове.
- Это и есть Иремель? - спросил он спутника, указывая на новую гору.
- Нет, до Иремеля ещё далеко, это один из его рукавов, когда подниметесь, увидите его далеко внизу.
- Даже так…
Спутник шёл в ногу с человеком.
- Ты кто? - спросил человек своего спутника.
Спутник стал хорошо различим, точно сам навёл на себя резкость.
- Вы не узнаёте меня?
Человек так и ахнул, даже остановился. Перед ним стоял водитель жёлтого уазика.
- Ещё как узнаю. И откуда ты здесь взялся?
- А куда мне ещё идти? - недобро засмеялся водитель, - машину вы мою повредили, стёкла побили, и пока ей новые стёкла ставят, решил вот с вами прогуляться. Хотите, подвезу? У меня ещё одна машина есть.
- Нет, сказал человек. На Олимп надо ходить пешком. А ты, раз решил прогуляться, так теперь и выкладывай мне свою историю. Как всё было?
Он снова тронулся и пошёл вверх. Спутник засеменил за ним.
- Как Таня попала в твой уазик? Где она сейчас? Кто — те пассажиры, которых ты вёз вместе с нею? - спросил человек.
- А вам не всё равно? -  усмехнулся водитель.
- Мне-то теперь, может, и всё равно, да только в уважение к тем, кем я когда-то являлся, хотелось бы, всё-таки, знать правду. Я, кажется, имею на это право.
Дорога качнулась вправо, в сторону леса и потянулась вдоль очередного ручья.
- Начнём с того, что я — воин. - ответил собеседник строго, даже голос понизил, словно обиделся. - И делаю свою работу. Таких, как я, миллионы. Люди платят нам деньги, чтобы прокатиться, а мы их за это в болото выбрасываем. Неплохо работаем? - собеседник оскалился в наслаждении абсурдностью только что обрисованной им схемы.
- Что, и Татьяну?…
- А как же! И Татьяну, и муженька её, и главного их, и многих главных… Но наибольшее удовольствие получаешь, когда возишь политиков. Они с такой охотой вталкиваются в машину! Наперебой лезут, а потом возятся в болоте, как те поросята. И вначале тушки их целиком на поверхности возлежат, а потом всё глубже, глубже. Так и Таня ваша погружалась… Постепенно. Только благороднее. Ни звука не издала, а в конце даже улыбнулась.
- Страшные вещи рассказываешь, друг… Хотя — какой ты мне друг. Погоди, а почему Таня садилась к тебе в уазик дважды? Где она была между двумя поездками? Не в болоте же!
- Кто сказал, что не в болоте?
- Но поездки было две!
- Считайте, что поездка была одна. Сколько вы видели воочию поездок, не играет роли. В каком-то смысле имеет место быть одна огромная-преогромная поездка. И если человек платит за эту поездку слишком большую цену, то и кататься ему предстоит довольно-таки длительное время. Сервис есть сервис. Наверное, я слишком сложно объясняю.
«Объясняет он, пожалуй, сложно, - подумал человек, - да только я, кажется, всё понимаю».
- Послушайте, - обратился к человеку спутник, - меня удивляет ваша неосведомлённость. Вы ведь какое-то время сами катались в подобной машине. Правда, недолго. Потом выскочили (один из очень немногих, надо сказать). Вы не можете не помнить, как страстно хотели организовать в Берлине выставку ваших работ!
Человек вздрогнул.
- И не можете не понимать, - продолжал водитель, - что три ваших ипостаси, что бороздили после того просторы Вселенной, были следствием этой самой поездки! Вашего прыжка из кабины. Точнее — того и другого вместе взятого.
Человек вздрогнул ещё раз и произнёс:
- Хорошо, что это в прошлом. Послушай-ка, а пассажиры, пока машина в ремонте, так и продолжают в ней сидеть? Их не могут выпустить из болота хотя бы временно?
- Вы — умный человек. И эта информация вам может быть доступна, ибо вы никак больше не повлияете на ситуацию. Когда машина в сервисе, пассажиров выпускают — и они могут делать всё, что угодно — выплывать из болота, переплывать Босфор, сажать дерево. Могут и не возвращаться обратно. Заметьте, им не нужно, как вам, прыгать из неё на полном ходу. Но очень мало кто пользуется данным шансом. Ездить на машинке — удовольствие, к ней только так прикипаешь!
- То есть, у Татьяны есть шанс? - человек взглянул на него откуда-то из неподвижной глубины своих глаз.
- Да, шанс есть, вы разбили моё стекло и дали каждому из пассажиров ровно по одному шансу.
На человеке больше не было повязки, его не звали Никитой, он не ощущал к Маше ничего из прежних чувств, но в душе его при последних словах собеседника поселился всеобъемлющий покой и умиротворение, словно до того он ещё волновался о чём-то невыполненном.
Теперь тропа шла параллельно широкой каменной реке, сотканной из курумов, что поросли ярко-салатными лишайниками. Серо-салатная река уходила  ввысь, а дорожка тем временем таилась-извивалась в глуши низкорослых ёлок на её правом берегу.
- Интересно. Каменные реки утекают вверх в отличие от водяных, - продолжил разговор человек, - Ты хоть видишь эту красоту? Всю красоту вокруг нас?
- Вам честно ответить? - вопросил тот.
- А зачем нам лукавить?
- Я сохну по этой реке. Я задыхаюсь от Иремеля. Я вне себя от восторга, когда вижу эти леса. А всё потому, что я не умею испытывать обычные эмоции. Мне доступна либо невротическая эйфория, либо столь же болезненная ненависть. И оттого все эти же леса, эти камни я самой лютой ненавистью ненавижу. До дрожи боюсь. Быть одержимым — моя работа. Она же — сущность. Я не человек, который может быть одновременно разным, эмоционально сложным. Я — обсессия, во мне сущность и работа — одно…
- Ах, вот оно что… А выглядишь, как человек… 
- Не я один, - усмехнулся попутчик. - Давайте, всё же подвезу вас? А то лично я устал до жути, а нам ещё подниматься и подниматься.
- Нет, спасибо, - вновь отказался человек. А не боишься, кстати, что я передам всему свету твои откровения?
- Я бы боялся, - ответила обсессия, - да только вам же теперь незачем спускаться обратно, нет?
Человека словно электрическим током прошибло. Он не задумывался до того, будет ли по восхождении возвращаться к людям. И полагал до сего момента, что будет, как иначе? А тут вдруг впервые поймал себя на том, что ему и вправду незачем, совершенно больше незачем спускаться вниз. Да ещё, оказывается, с самого начала, с самого подножия он словно бы всё понимал, только не делился этой тайной сам с собою. И было это ошарашивающе ново, но не вызывало вместе с тем никакого страха.
Он сбавил шаг и в очередной раз остановился передохнуть.
Каменистая стена горы, которую он принял за Иремель, выглядела уж более низкой и оставалась теперь справа. Под самым ребром её, наверху склона виднелся холодный, ярко-белый, овальный снежник. Перед горою росли какие-то очень тонкие и очень длинные светло-зелёные ёлки. Несколько гор со скалами-останцами на вершинах виднелось уже и по левую руку маршрута. Совсем левее, как бы сзади - Сук-таш, правее и впереди — Малый Иремель.
Пространство становилось иным. Не то более ветреным и подвижным, а не то, наоборот, более однозначным и в смысловом измерении незыблемым.  А быть может, наоборот, подвижным именно в смыслах. Всё жило, всё играло красками и, чем выше они взбирались, тем более выпуклым и говорящим был каждый глядящий из земли булыжник, каждый стебель белого цветика, каждая высохшая ель и каждый лишайник на ней.
Прямо по курсу тропа выводила на полулесистый-полутравяной холм. И ничего не было ещё видать за холмом, но человек понимал, что холм этот несёт в себе какое-то важное значение, является неким ключевым барьером на их пути, так как спутник человека, глядя на этот холм, начал заметно нервничать.
- Послушайте, вот что скажу я вам, вам непременно нужно, чтобы я вас подвёз, вы сами не знаете, насколько это нужно! - начал он биться в истерике. -  Его слова звучали дерзко, безапелляционно, они бросались на человека с почти металлическим звоном — и с тем же звоном чеканно отскакивали от него.
Человек схватил спутника за горло.
- Бес — не особь, - произнёс он наотмашь. - Не решать ему за человека. Коли устал, так и оставайся здесь.
- Я и останусь… Мне дальше и нельзя, - упавшим голосом сказал попутчик. - Мне нельзя видеть Иремель. Но и от вас мне отойти нельзя. И с первыми кадрами Иремеля, что явятся моим глазам, я сгорю. Меня не станет.
- Так зачем ты за мною изначально увязался? - человек повысил голос.
- Потому что обязан, - ответил попутчик, - потому что я должен следовать за тем, кто заставил мой автомобиль отправиться в сервис. И наш путь до этой точки — моя последняя попытка повлиять на ваш выбор, заставить сесть в автомобиль. Но на этот раз у меня, как видите, не получилось.
Человек посмотрел на спутника с долей сожаления, но с ещё большей брезгливостью.
- А уазиком, как отбросишь концы, кто будет управлять? - грубо спросил он.
- За машину не бойтесь, - ответило существо, - нас много.
- Давай я кое-что спрошу у тебя напоследок.
Они сели около ствола небольшой высокогорной ели.
- Ты мне говорил, что ты воин. Стало быть, на земле идёт война. Давно она началась?
- Я не могу рассказывать много, - пустым, ничего не выражающим голосом ответило существо. - Но началась давно, несколько тысяч лет тому назад. Тогда же, когда и обычные земные войны с мечами и клинками. Точнее, земные войны стали её следствием.
- И сколько ей ещё длиться? - сосредоточенно спросил человек.
Перед собеседниками расстилался редкий лес с необозримыми дымно-синеющими далями за ним. Справа безмолвно рокотала каменная река. По воздуху плыл густой и едва уловимый ветер.
- На этот вопрос совсем не могу отвечать, - просвистело существо.
Было видно, как оно слабеет на глазах.
- А в чём главный смысл этой войны?
- И этого не могу сказать… - Сущность становилась размытой, дымчатой, ветер шатал её — и она болталась около ели, словно привязанная к ней на длинную верёвку. Либо даже не к ней, а напрямую к человеку, а может и просто к земле. Сверху на существе маячило, желтело нечто похожее на головной убор.
- Ничего больше не скажешь? - задал последний вопрос человек.
Сущность будто испугалась, возможно, захотела отсрочить своё растворение, а оттого заговорила вдруг длинно да складно.
- Война — не только общая, - её слова звучали уже почти в бестелесном пространстве, - война — в каждом человеке, и каждый находит в ней смысл. Да, вы можете рассказать о своих поисках. Вы можете провозгласить свой рецепт победы и он может быть верным, но что толку если слушающий вас не пережил того же, что и вы? Вами начнут лишь восторгаться, организуют общество вашего имени, на котором начнут провозглашать ваши блестящие идеи. И тысячи будут бездумно сбегаться к этому кружку, а организовывать к нему доставку будем мы. Потешаться будем, пользоваться будем. Круг замкнётся. Мы воюем смыслами. Человек же воюет сам собою. Редко кто ваши идеи заново переживёт, преобразится — и станет с вами в одну шеренгу.
- Как же человек любит доставку… - в тихой ненависти и смятении произнёс человек. - Как он любит забыться, спрятаться за предательские стёкла услужливой жёлтой помощи... Спрятаться от себя, от себе подобных, от Бога, от войны. Оказаться в ванночке. Поставить других на службу себе. Протянуть на блюдечке себя самого в оплату!
-  Ради Бога! - произносил уже громко, встав во весь рост и глядя в синие дали, вниз, в сторону Тюлюка, но словно и дальше. - Если не можете вывести из строя двигатель жёлтого автомобиля, разбейте ему хотя бы пару стёкол. Если не можете и этого, то хотя бы на время преградите ему путь. И уж в любом случае, - его глаза жадно вцепились в сизо-зелёный пейзаж, что олицетворял для него в данную секунду весь мир, - в любом случае — никогда и ни под каким предлогом не пересекайте границу его салона! Если, конечно, вовремя поймёте, что перед вами именно его салон…
Знаю — кто-то меня обязательно услышит. Знаю, что к великому счастью среди слышащих найдутся те, кто не станет провозглашать меня учителем, но начнёт искать сам, и уже в этом одном мы с ним будем едины. И будем стоять за себя, будем бороться, даже если никогда и не победим!
- Да победите вы, - со злобой произнесло блёклое существо, что по-прежнему болталось около человека в высокогорном ветре. Ему уж словно и надоело так болтаться, оно словно уж  и хотело уйти, наконец, в небытие.
- Прощай, - произнёс человек в адрес бестелесного чудовища.
Он сделал резкий разворот на Иремель и совершил в его направлении несколько энергичных, уверенных, целеустремлённых шагов.
Гигантский светящийся росчерк коричневой спины пронизал горизонт от края до края. Человек сделал ещё несколько шагов. Пузатая и оторвавшаяся от земли сущность, что ещё недавно была его собеседником, огромный пузырь, колышащийся рядом с ним на привязи как-то адски и некрасиво вскрикнул, начал мяться, его движения стали бессмысленно-зигзагообразными, а затем сущность эта вспыхнула жёлтым пламенем и одновременно лопнула, а горный воздух без остатка растворил в себе и  аннигилировал её искры, и уже пусто было рядом с человеком, и лишь здоровые леса и альпийские луга окружали его, и был он один, един, и раскрывался грудью пред чертою, что сияла впереди, и ощущал блаженное отсутствие посредничества, блаженную обжигающую и сияющую пустоту меж ней и собою.
Он сделал ещё несколько шагов — черта расширилась и превратилась в царственную и осиянную горную вершину, к которой, было видно, уж пролёг прямой путь его тропы.
Его ждал Иремель.





XXIV


И ввысь проложил он путь свой, и уж ясно знал, куда идёт, и усталости не ощущал совсем, и шагал по бескрайне-распростёртому лугу, где закатным солнцем освещались белые цветики и салатные курумы, что на фоне коричневой вершины Большого Иремеля столь отчётливо и неопалимо горели своим вечным предвечерним огнём.
Предзакатные небеса переливались высотой. Расстилающиеся всё шире за спиною человека, а также справа и слева горы Южного Урала ходили, словно волны, перекатываясь друг к другу, словно в гости перед сном, а с тем оставались в очертаниях прежними, неизменными. За спиной человека над грандиозными площадями гор истово искрился закат, выкрашивая своими брызгами весь западный рукав Иремеля, что покоился теперь заметно ниже, чем проплывала человеческая тропа.
Человек время от времени оборачивался и всматривался в закат, необъяснимо вычленяя из его галереи самые разные, причудливые, а иногда и до боли знакомые образы и картины.
Впервые за долгие годы припомнил пропитанную бензином бело-голубую маршрутку, на которой люди с лопатами едут на целую субботу в свои сады, вспомнил продолговатый лесистый холм за садами, что настоящей горою казался ему тогда. Вспомнил свет фар на потолке городской квартиры — подплывающий и сползающий влево при каждом появлении на ночном перекрёстке нового автомобиля. Картины эти материализовались прямо здесь, сейчас, и казалось, что не в горах он уже, а в кинозале, и за Зигальгою видит Уфу с её автовокзалами, а чуть ближе, в Тюлюке — вот же они, милые добрые Виталик с Ариной, загадочные Кристина с Айнуром, размышляющий о бытии Сергей, и все машут, машут ему, точно с Марса, с далёкого берега, ставшего в момент недостижимым, а с тем — отчётливо видным и понятным до невозможности.
А закат всё прибывал, словно огненная вода, и был уж и справа, и слева, и человек в очередной раз поворачивался к нему лицом, пятился от него к Иремелю, а по ощущениям — приближался к обоим. И понятно стало в какой-то момент, что теперь он может вызывать образы произвольно — способен заглянуть в любой уголок Урала — и тот явит ему себя во всей полноте, в которой можно проследить за тем, как люди отправляются в магазин, ждут свидания или устраиваются на ночлег. И было уж не понять, что далеко от него теперь, а что близко. И как-то невыразимо остро и непривычно торжественно становилось от того на душе.
А зеленоватая, уже вышедшая на простор каменная река, вон там, справа и внизу, глядела своею высшею точкой — то в глаза лесам, породившим её, то под очередным усилением заката разворачивала взор в направлении Иремеля — и уже загоралась вся, дрожа перед его немым всепоглощающим величием. А леса так незаметно переходили в горную даль, и в эту же даль убегал, извиваясь, светлый западный рукав Иремеля с крошечным пятнышком снежника на нём, убегал к Зигальге, что не страшилась теперь своего великолепия — и возносила дымчатые лампады вершин своих единственно ввысь, к зеркальному и вечереющему пространству бесконечного неба.
Перед самым крутым и каменным участком пути, под самой вершиной человеку попался ещё один снежник, что притаился в ложбине — и источал в этом огненном вечере почти электрический, а с тем невыразимо новогодний и зовущий в даль светло-сиреневый холод. Человек подошёл к нему — и с разгону упал в дикую девственную белизну, и счастливо смеялся от того, что сжимает в руках снег, и лежал на спине, тяжело-облегчённо дыша, и глаза его в этот момент отражали глубокое-преглубокое бессонное небо.
Закат догорал, небо заметно темнело, и на какие-то секунды холодно вдруг стало от того, что не знает человек, что ждёт его на вершине, не может угадать, что случится потом, не в состоянии ответить на вопрос, где и в чём пристало быть его продолжению.
- Почему осознанная самодостаточность столь неизменно влечёт за собой бессознательное одиночество? - подумал он. Потом ступил на первый курум финального отвесного нагромождения — и с этого момента уже не помнил сомнений своих, так как они не то ушли внутрь, не то растворились, а тело от соприкосновения с вершиной, наоборот, ощутило оголённый, трепещущий жар. Казалось, камни Иремеля не остыли ни на градус со времён их укладки, хотя, стоило прикоснуться к ним руками, как вновь ощущались они по-вечернему холодными, почти металлическими, а на камнях были ещё камни, и через каждые пять-семь шагов человек останавливался — и смотрел на погружающийся в тёмно-зелёную ванну мира закатный огонь, и ванна эта становилась всё более цельной, и блёкли в ней недавние образы-картины, а точнее — рассыпались, дробились, закручивались в воронку бытия, подхватывались ветром, что уж гулял вовсю по склонам хребтов, и выстраивали собою новые призрачные хребты, а может, просто облака — то здесь, близко, у самых ног, то внезапно где-то очень далеко на горизонте.
Человек преодолевал последний подъём, и в каждом камне чуял Слово, и каждый камень держал в своих атомах бездны веков и эпох, и каждый из них говорил на свой лад о противоборстве войны и любви, об устройстве миров, о Боге, что является целью любого поиска, да каждый раз оказывается дальше, чем думается, но ближе, чем кажется, о горькой истории и широких ступенях, по коим издревле катятся лавины людских судеб с их голосящими слезами и бессменно светящими наперекор слезам этим — надеждами.
Он взбирался, а на небе уж тем временем начинали бледным листопадом бесстрастно кружиться первые вечерние созвездия. Он преодолевал последние камни — и дыхание сковывалось непередаваемой космической красотой, в коей камни эти съединялись в распластавшееся поле твёрдой и глядящей во звёзды вершины Иремеля и выдавались из неё кое-где своими нагромождениями, словно очертаниями загадочных и до ужаса немых замков и пирамид.
И ступил он на это поле. И оказался он на вершине. И поднял голову к несметному рёву разноцветных комет и туманностей. И огляделся, и видел громоздкое солнце, обессиленно ухнувшее в пучину земного сна, закрывшее перед ним свой оранжевый край, точно сомкнувшееся око. А в другой, южной стороне обнаружил далёкий сапфир прохладно светящейся и лениво жонглирующей снежниками-софитами вершины, что была, как и надлежит, ещё более высокой чем Иремель. Так как восставал перед ним - сам Ямантау.
И кружился ветер, и глаза человека вновь и вновь обессиленно-восхищённо устремляли стрелы летящего взгляда ввысь, едва успевая следить за хаотичным мельтешением небесных тел, и синяя тень объяла его с Иремелем, и стороны света, смешавшись в одном сплошном безудержном и безответственном танце, уже не стесняясь, вращали планету вокруг своей оси, ускоряя и унося её вперёд, и звенело пространство, и бушевал вихрь — и не было этому конца, так как любой конец сразу же неизменно и неукоснительно взрывался новым своим ослепительным и всеблагим началом.




__________________________________

    

15.06-17.08.2020г. Кыштым.