Невооружённым глазом

Несмотря на то, что пошёл третий год, как в моём московском быту повторяется одно и то же, пожизненной привычки всё же нет, и каждый раз, собираясь выйти из дому, я забываю положить мелочь в карман (потому что иначе вынимать из кошелька на ходу неудобно – и я пройду мимо просящего, не подав). Вспоминаю в переходе, который ведёт к метро. Нищие... не совсем к ним подходит это слово. Попрошайки... нет. Побирушки... не настолько они убогие.  Но все они просят милостыню. Христарадники не все, но половина.

В нашем переходе я бываю постоянно, поэтому некоторых вижу по нескольку раз на одном и том же месте, чтобы уже понять закономерность. Места одни и те же, а люди на них меняются. Справа молодой кавказец без ног, это случайный посетитель. Справа пожилая женщина сидит, не поднимая глаз, на раскладной табуреточке с кружкой на коленях.  Следом за ней маленькая сгорбленная старушка прижимает к груди картонку с надписью “Подайте на хлеб ради Христа”. Слева место для музыкантов. Как правило, это сменяющие друг друга мужчины в годах, любительски, с грехом пополам, исполняющие на аккордеоне мелодии военных лет. Иногда на их месте выступает пара – она поёт, а он аккомпонирует на гитаре. Звук громкий, голос сильный – то ли профессионалы, то ли высокого уровня самодеятельность. Такая взаимозаменяемость исполнителей похожа на сообщество. Интересно, какого оно рода?

Гораздо реже, на этой же стороне, лежит на большом картоне громадная лохматая овчарка, в роду которой были, видимо, водолазы. В Москве все бездомные собаки – внушительных, и даже пугающих размеров. Рядом с ней пристроился на корточках неприглядный бомж. Хотя сидеть на корточках нелегко, он неподвижен, как истукан, и в навороченой на нём тёмной одёже видно наполовину фиолетовое в отёках лицо. На какой глубине там душа и в каком она забытьи? По возрасту мы могли бы учиться в одном класе. Сегодня мороз -25;, даже воздух  промёрз до туманности. Собака тоже будто с похмелья – не поднимает головы. Зачем сегодня-то они вышли в этот промёрзший насквозь переход? И пожилая женщина с кружкой одета совсем не теплее обычного. И старушка с картонкой “Подайте на хлеб ради Христа” на своём месте в той же одежде. Я бы не выстояла и пяти минут. Возможно ли, что они выходят сюда по чьему-то принужденью, в результате насилия или рабства, пустившего корни в современном театре теней?

Следом за старушкой молодая беременная кавказской внешности. Уже большой живот наружу, рука проятнута лодочкой. По внешнему виду, живот настоящий, хотя мастерства уличному театру не занимать: всё-таки у нас тут Москва XXI-го века, а не Диккенс XIX-го. Образования у всех хватает. Вчера на её месте несколько дней подряд молодая мать собирала подаяние на дорогостоящее лечение малолетней дочери; в руках держала развёрнутый альбом фотографий с историей болезни. Как правило это болезни сложные – от онкологических до системных. Молодые матери с такими объявлениями и альбомами чаще ходят по вагонам метро. Сложная гамма истинных переживаний исходит от просящих, когда они обращаются к пассажирам, рассказывая о нуждах ребёнка. Подаём по интуиции, если не замечаем спекуляции на чувствах.

Беременных с протянутой рукой можно встретить часто и в переходах у стены, и в метро по вагонам. Чаще кавказской внешности, но бывают и славянской. Как правило, все они держатся скромно. Именно по ним становится видно, насколько проникла в сознание нового общества и нового поколения вседозволенность милостыни. Да, неловко, но можно. Любой может встать на улице и протянуть руку за помощью. И ему не откажут. 

И встают. В подземных переходах и переходах метро. По три-четыре-пять человек на переход. Молодые матери с больными малолетними детьми: “Подайте на лечение”. Молодые беременные всех национальностей: “Подайте на жизнь”. Женщины среднего возраста: “Умирает сын”, “Умирает дочь”, “Умерла дочь, осталось трое детей”, “Умер сын, осталось двое детей”. Пожилые женщины пенсионого возраста с кружкой и без объявлений. Древние старушки с картонкой “Подайте на хлеб” и “Ради Христа”, вызывающие острое сострадание вплоть до слёз. Они все махонькие, сгорбленные, с измученными морщинистыми личиками, их внешний вид более всего выражает крайнюю нужду и предельную немощь – современую нищету, и встречать их больно.

Встают даже молодые люди и молодые девушки, что вызвает недоумение, тревогу, а иногда  и подозрение в том, не студенты ли это социологического или театрального факультета, не на спор ли в конце-концов. Как правило, все, просящие милостыню, хорошо одеты, держат себя скромно и выглядят, как рядовые граждане. Нет внешности нищеты (если речь не идёт о бомжах-забулдыгах, что отдельная тема и, кстати, не подаяния). Большинство из просящих милостыню вызывает сострадание и угрызения совести. Не всегда можно отличить профессиональный артистизм мошенников от личной жизненной драмы, особенно если они совмещены в одной протянутой руке, что бывает совсем нередко.

Были случаи, когда благодарность просящих женщин, молодых, зрелых и престарелых, неожиданно обнаруживала такую степень их отчаяния и горя, что производило на меня действие пощёчины, потрясала до глубины души и надолго выбивала из колеи. Благодарность становилась доказательством человеческой трагедии, в которой вероятность мошенничества уже не имела значения. Переходы метро – стрессовое место. В долгом переходе Площади Революции  в иной день стоят по пять-шесть женщин и реже мужчин на дистанции по 10-20 метров друг от друга. Самые безобидные из них – музыканты. Остальное – драмы. Для вас тоже.

По вагонам метро молодые мужчины без рук или без ног в коляске, с привязанным к ней целофановым пакетом для подаяний. Молодые самодеятельные музыканты - то со скрипкой, то с гармонью, то с гитарой. Время молодых покалеченных солдат прошло, последнего из них я встретила несколько лет тому назад назад у эскалатора, без рук до плеч: высокий, тонкий, ещё стриженный по-армейски светловолосый парень в военной форме, со взглядом в себя. Но подавшего поблагодарил.

У входа в переход на Курской кольцевой просит милостыню калека. Юная это девушка или молодая женщина, сказать трудно. Половина её тела на низкой каталке. Эта половина слишком короткая, внешне – до талии, что вызывает неизбежный вопрос, который так и остаётся неразрешённым. У неё тонкое строгое лицо с выражением непричастности к своему занятию. Впрочем, иногда она пересчитывает монеты. Не всегда, но я кладу ей в стаканчик по 20-30 рублей. Мафия или не мафия, а тела уже не будет. Она никогда не благодарит, иногда даже не смотрит, и не меняет выражения лица. С наступлением холодов она не исчезает из перехода.

Христарадникам место у церкви. Почему они не пойдут туда, а стоят в метро и в переходах? У церквей их мало, а у некоторых не бывает вовсе, что также является поводом для размышления.

В милостыне не откажут, поскольку о религиозном зачении подаяния знают уже все, даже если и не воцерковлены, то понаслышке. Не откажут, хотя всеобще известно, что на подаянии выстроен бизнес и даже мафия. Не откажут, потому что ошибиться и не подать нуждающемуся бояться все.

И не отказывают, потому что наслышаны о рабстве, в которое попадают просящие милостыню. Не отказывают из сострадания. Потому что доверяют. Потому что стыдятся. Потому что спешат. Человеческая психология обеспечит подаянием всех без разбору.

О баснословных суммах сбора милостыни наслышаны тоже все. Как и о разнообразии ситуций, приводящих к попрошайничеству, помимо теневого бизнеса и мафии. Мысль, которая  приходит сама собой: где государственный десант по расследованию каждого случая попрошайничества, который бы отсортировал необходимость социальной помощи от теневого бизнеса и мафии и ликвидировал бы попрошайничество как явление? Где для начала хотя бы статистические исследования на эту тему?

В СМИ такой темы нет. Ни на телевидении, даже среди самых острых программ, ни, как ни странно, в интернете (если не считать инфантильных комментариев о том, что попрошайничество – это бизнес). Возможно, и бизнес. Но что позволяет ему набирает такую силу, используя человеческие трагедии? Возможно, и мафия. Но неужели более могущественная, чем известная до сих пор, так что тронуть её ещё опаснее? Или считается, что попрошайничество ещё не настолько очевидно, чтобы беспокоится о нём? В эту зиму оно как бельмо на глазу – не просто очевидно, а невозможно приспособиться. Как я объясню это стояние нищих по всему городу – этой великой столице мира – своим зарубежным родственникам, которые собираются меня навестить? Или вы думаете, объяснение не должно меня угнетать?

Оно меня угнетает. Мне больно и обидно, и часто до слёз. Мне это оскорбительно. Меня это возмущает. У меня болит душа. Это не литературные нищие XIX века. Это не редкие индейцы Куна в столице Панамы, собирающие на отъезд к себе на острова. Это мои сограждане, воспитанные и обученные, как и я, и наверняка все профессионалы. Я вспоминаю своих родителей и своих одноклассников, и наших детей. Теоретически, сегодня любой из них – из нас – может стоять у стены перехода. Осталось выяснить, при каких обстоятельствах это возможно, если речь не о последствиях 90-х годов. Что это за механизм, о котором не говорят всерьёз?

В метро до сих пор, правда очень редко, но звучит запись, напоминающая советские времена: “...сообщайте о лицах в пачкающей одежде, занимающихся попрошайничеством или в нетрезвом состоянии...” Но сегодня другие времена, и вряд ли кому придёт в голову сообщать о просящих милостыню. Пока не освещены лучом знания эти социальные сумерки, они продолжают пугать своей неясностью. И неведение, из-за спины здравого смысла, задаёт вопрос: в какой момент у стены перехода встану я?..

Зима 2013 г., Москва.