Возвращение-2. Глава 9-10

      Глава 9. ДОМОЙ!

       За четыре дня в кардиоцентре, нашпигованном суперсовременным оборудованием, в окружении светил науки, Саша почувствовала себя опять, как когда-то, испуганной худенькой десятиклассницей, со страхом ждущей приговора от врачей в белоснежных халатах в  сельской больнице.

      Женя, неизменно энергичный, собранный, после разговора с лечащим врачом  оглушил:

    — Мы летим с тобой в Германию! Будешь находиться там до рождения ребенка. С перенесенным тобой в юности ревматизмом и некоторыми изменениями в сердце лучше не шутить. Чтобы исключить угрозу жизни и тебе, и ребенку, лучше перестрахуемся.

      Саша вспомнила, как напугала ее в восемнадцать лет врач-гинеколог, а, самое главное, — Сашину маму:

     — Сашеньке придется делать под общим наркозом кесарево сечение, чтобы спасти ребенка и молодую маму.

     И она сбежала в конце июля в Саратов, ничего не сказав родителям и Косте, который уехал в город за спортинвентарем.

      Записалась в хозрасчетную поликлинику к заслуженному врачу-гинекологу, заведующей кафедрой медицинского института, и не могла связно сказать о своем диагнозе — давилась слезами, выложив на стол толстую в обычной общей тетради карточку из своей больничной регистратуры.

     Запомнилось, как энергичная врач напоила Сашу чаем с шоколадными конфетами, слушая рассказ юной девушки об ее беременности и угрозах врачей.

     Саша совсем успокоилась, когда после электрокардиограммы, резких приседаний, даже прыжков через скакалку, ее утешили на прощание:

     — Если будешь соблюдать режим, гулять перед сном и любить своего мужа, то обязательно родишь сама здорового ребенка.

     Когда вместе с Костей они приехали после новогодних праздников в морозную, с метелями зимнюю погодку  на экзаменационную сессию в университете, то Саша ужасно стеснялась своего большого, расплывшегося живота. Но  удивительно быстро сдала все экзамены и зачеты и ей на седьмом месяце  оформили академический отпуск.

     Дома было так комфортно, спокойно в окружении книг, внимательного, как никогда, Кости, их ежедневных по морозцу неторопливых прогулок по ночным опустевшим улицам. Костя забросил все свои вечерние секции в школе и терпеливо, бережно обнимая безобразную талию, уводил ее до конца села, и они в бесконечной, словно завьюженной искрящимися звездами вышине, угадывали и находили известные созвездия.

    А ранним мартовским утром подмораживало, Истончившийся до прозрачных пластинок в грязных сугробах снег громко хрустел под сапожками, когда целый километр до роддома прошли пешком, останавливаясь, когда Сашу прихватывали приступы схваток.

     — Ты в первый раз будешь рожать, быстро не получится. Давай на руках понесу! — Костя скрывал волнение, а Саша улыбалась ему: почему-то рядом с сильным мужем совсем не было страха:

     — Нужно было меня по этим намерзшим торосам на детских санках провести. Сразу бы родила! — и опять крепко вцеплялась в горячую ладонь Кости, когда накатывалась непонятная, но все более усиливающаяся боль внутри. Аннушка родилась вовремя здоровенькая.

     И сейчас у Саши была уверенность, что все страхи надуманные, и она, спортивная, натренированная, без всякого вмешательства родит здорового малыша.

      За прожитую жизнь был десяток многокилометровых походов с тяжелыми рюкзаками за спиной по степным просторам, сотни вьющихся под колесами велосипедов километров полевых дорог с палатками, а когда Кости не стало, — бухтами скрученных резиновых тяжелых шлангов для полива на плантации.

     Она играла в сборной школы по волейболу. И за прошедшие после десятого класса годы она никогда не хваталась за сердце, кроме, как на похоронах.

      Лечение за границей требовало бешеных денег. И опять длительная разлука. Нет, только не это!

     Вечером, ожидая Женю, Саша была заряжена только на слове «Нет!», понимая, что будет трудно, почти невозможно уговорить, переубедить своего друга, неофициального мужа.

     — Женя, я хочу домой! — она сидела на стуле, выпрямившись, готовая в любую секунду вскочить. — Мы поедем на поезде до Саратова вместе, если тебя отпустят, сходим к моим врачам, проконсультируемся. И если заключение будет нормальным, ты отвезешь меня домой, в село. И я до декретного отпуска спокойно доработаю в школе. Согласен?

     И Женя, посмотрев на раскрасневшуюся и от этого похорошевшую, в домашнем простеньком халатике свою девочку, неожиданно без боя согласился.

      Видимо, свалившиеся неприятности, безрадостные думы снизили и его иммунитет умения успешно пробиваться через трудности, действуя решительно и ответственно в нужный момент.

     Они расположились в купе фирменного поезда «Москва — Саратов» не спеша, друг напротив друга, когда Саша сказала, словно извиняясь:

    — А с нами в одном поезде будет ехать  Вячеслав. У него сессия закончилась. Я с ним разговаривала по телефону и сказала наши координаты. Буду в дороге под наблюдением будущего врача.

      Женя даже не удивился сильно. Непосредственность поведения Саши, ее преданность родной глубинке так привлекали и очаровывали всех, что она смогла бы уговорить и лечащего врача московской клиники поехать с ними. Чтобы покататься на лыжах по метровому нетронутому снегу, поохотиться на зайцев или лис или порыбачить на просторе замерзшей реки.

     Он сам видел, как после ее увлекательных рассказов во время послеобеденного отдыха загорались глаза у дежурившего врача, который только что вернулся из Красной Поляны, где проводил в горах с друзьями зимние праздничные выходные:

     — Представляешь, она не альпинистка, а дважды была на турбазах в Приэльбрусье и дважды — на Домбае. Путешественница! — и этот молодой врач с уважением смотрел на него, Женю, у которого жена не рвалась в заморские страны на модные курорты, а успела объездить и Крым, и Кавказ, и мечтала увидеть Байкал и Сибирь.

    Через полчаса, как поезд тронулся, появился Слава, и Женя понял, что сутки им придется провести в обществе этого разговорчивого, непосредственного, не испорченного большим городом юноши из семьи военного летчика,где было еще двое младших братьев. Вячеслав принес большую деревянную коробку с шахматами, и они начали играть с Сашей.

   И Жене стало ясно, что невинная переброска словами, взглядами этой пары, чем то напоминавших старшую сестру и младшего брата, ему неприятна. Это была ревность.

     Да, ревность — это, конечно, в первую очередь, — проявление и предъявление своих прав на собственность. Но Саша не была пока его официальной женой. Она была вольной, независимой птицей, привязанной к своим родным, дочери, возможно, и к нему. Но все равно она была свободна. И этот мальчишка, случайный знакомый, со своей откровенностью тоже напомнил, что Саша свободна в своем выборе.

     И теперь Женя с несвойственной ему обидой, даже злостью смотрел, как Саша угощает Славу завтраком, и тот подметает со столика все, что ему предлагают.

     Как он бережно, когда слушает пульс, держит Сашину руку своими длинными пальцами будущего хирурга, юноша, возможно, окончивший музыкальную школу по классу фортепиано.

     Но когда Саша улеглась на нижней полке с книжкой за Жениной широкой спиной и вскоре уснула, он понял, что зря злился, что паренек неглуп и приятен в общении, пока они в течение почти двух часов в тишине купе сражались за победу на шахматных полях.

     В Саратовском лечебно-консультативном центре после тщательного обследования врачи единодушно подтвердили необходимость постоянного наблюдения за беременностью, но без угрозы жизни матери и ребенку.

    Женя в филиале своей московской фирмы взял напрокат вездеход, и они по хорошо расчищенной от снега, накатанной дороге в полумраке вечернего сияния замороженной, затянутой, словно снежной сеткой, какой-то театрально-декоративной луны, въехали в село.

    Простор улиц, этот разбег домов на большом расстоянии друг от друга напоминал, что первые поселенцы были в восторге от избытка земли и солнца, когда закладывали свои саманные, из соломы и глины домики, крытые камышом, росшим по берегам реки и стариц.

      Деревья от дневной мягкой оттепели к вечеру на глазах белели, серебрились изморозью лишней влаги, а летевшая с крыш и проводов снежная сверкающая пыль мельтешила вокруг вспыхнувших электрических фонарей.

     — Женечка, спасибо тебе! И прости меня! Не хочу я в Москву сейчас. Посмотри, как здесь спокойно и светло! — Саша стояла возле машины в своей шубке, стройная, хорошенькая, уверенная, взволнованная, маленькая хозяюшка на заснеженной улице своего родного села.

 И Жене вдруг показалось, что их московская встреча с прилетом Марии и Эрики, с прогулками по ночной столице — все это кадры какого-то телевизионного сериала, не имеющего к ним с Сашей почти никакого существенного отношения: «Посмотрели, и можно жить дальше».

   — Пойдем, путешественница отдыхать! — он обнял ее за плечи, повел по расчищенной, видимо, Сашиным отцом дорожке к калитке, потом к дому. — Не придется тебе пока в Москву возвращаться. Меня переводят на работу в Саратовский филиал нашей фирмы. Ну, как сюрприз? Получился? Так что, в начале марта я увезу тебя в Саратов. Возражений не принимаю. И звони скорее родителям, что я возвращаю тебя им в целости и сохранности. Прием устроим завтра.

     Все услышанное нужно было еще пережить.








        Глава 10. ДОМА

     На день рождения первого февраля Женя сделал Саше неожиданный настоящий подарок. Возвращаясь из Москвы, он заехал в Волгоград и привез Аннушку вместе с Анной Алексеевной.

     Как ему это удалось, приходилось только догадываться, но потом Саша поняла, что здесь сработала мужская солидарность. О тонкостях проведенной секретной операции проговорилась, не удержавшись, мама, но это было уже позже, после радостной встречи гостей и отъезда Жени.

    По его просьбе отец Саши сам позвонил в Волгоград Анне Алексеевне и все ей рассказал об изменениях в жизни Саши. И попросил, чтобы бабушка, как бы тяжело ей не было, сама подготовила любимую внучку к встрече с будущим отчимом.

    — Понимаете, дорогая Анна Алексеевна, эти сотни километров между нами, эта отдаленность от города всегда создавали непреодолимый барьер, но сейчас Саша перед отъездом в другой город будет очень рада, если мы все соберемся здесь, у нас в селе. Приезжайте вместе с Аннушкой!

     И в просторных комнатах Сашиного домика стало шумно и людно, как когда-то бывало в дни праздников и застолья в их двухкомнатной квартире на первом этаже, когда был жив Костя, от множества друзей с их женами.

     Но которые сразу буквально растаяли после его смерти, создав вокруг молодой женщины вакуум пустоты, чтобы вроде не беспокоить в горе и самим поскорее забыться. Или просто вычеркнули из списка друзей ту, что выпадала из общей обоймы своей молодостью, разницей в возрасте, незаурядностью.

     Аннушка за длинную дорогу успела раззнакомиться с Женей, болтала, чтобы не скучать и не зевать, будучи непосредственной и разговорчивой.

      "Вся в отца!" — Анна Алексеевна устала от бесконечности белого безмолвия степи, однообразия ничем не разбавленного сверкания сугробов.

     Но за праздничным столом, оглядев скромное убранство незнакомого дома с привычными стеллажами книжного богатства, собранного ее сыночком, сказала строго:

    — Может быть, ты и права Саша, что заводишь новую семью. Одного ребенка легче растить, но легко и остаться совсем одной.

    — Бабуля, ты не одна! У тебя есть я и внук Сережа! — не удержалась Аннушка, обняв любимую бабушку, с которой сидела рядом. Они обе исподтишка разглядывали Женю, и Саша видела, как мужественно Женя терпел эти обстрелы взглядами со всех сторон, по собственной воле ради Саши решив стать единственной мишенью для наблюдательных женщин всех возрастов. И только Сашин отец и она сама, понимая неизбежность этой встречи, всячески старались отвлечь внимание от Жени рассказами и вопросами о Москве, о Германии.

     Анна Алексеевна держалась мужественно, но все вздохнули с каким-то еле скрываемым облегчением, когда выпили чай с тортом, еще раз шумно пожелали Сашеньке здоровья, и, подхватив Анну Алексеевну и Аннушку, Сашины родители засобирались домой.

     Саша с Женей пошли их провожать. На улице мело.

     — Какое счастье, что успели до пурги приехать! — ахнула Саша, когда уже с первых шагов пришлось закрыть лицо варежкой и покрепче схватить Женю под руку.

     Южный ветер укладывал неровные хлопья на заметенную землю строго под углом шестьдесят градусов, посылая эту невесомую влагу из бездны темнеющей сумрачной выси бесконечным потоком.

      Это были комки и комочки, в свете уличного фонаря похожие на неведомых одушевленных, сказочных, даже не бабочек, а инопланетных существ, свалившихся ночью на землю, пока их никто не разглядел

     И Саша отчетливо вспомнила такой же февральский вечер с Костей, когда что-то дома опять пошло не так. Не так посмотрела, не то сказала, и взвихрился опять столб непонимания, взаимной глухоты, когда она выскочила из дома, забыв надеть варежки, услышав вдогонку злой голос Кости:

     — Иди, иди! Там погода только для прогулки!

     Ветер подхватил, и она поддалась его порывам, и пошла, понеслась вперед, попав неожиданно в неописуемое хаотичное движение взметенного снега. И не поймешь, откуда он бьет, взвиваясь и кружа, то ли с неба, то ли, поднимаясь игольчатой резкой пылью, снежной пеленой, с улежавшихся за два месяца сугробов.

    И все это при подсветке заметенной, забитой снегом Луны, от полнолуния которой остался безжизненный, холодящий душу тусклый свет, постепенно гаснущий, темнеющий, а по слабо различимой линии горизонта — черный.

     И ветер вынес ее на лед реки, где когда-то Костя впервые согрел и поцеловал ее, но сейчас это было все так далеко и давно, словно прошла тысяча лет, и от этих воспоминаний стало еще обиднее.

     Руки без варежек даже в карманах замерзли, а ветер гнал все дальше, уже по льду реки в этом ущелье — с одной стороны с забравшимися на высокий обрывистый берег домами, с лаем замерзших собак, с теплом электрических фонарей, с другой — тонущих во мгле заваленных снегом прибрежных кустов и деревьев.

     «Нужно вернуться», — подумалось, но повернувшись, немедленно ощутила всю жестокость и злобу взбесившейся метели. Эта круговерть снега вокруг, как шабаш ведьм в сказках, когда не видишь, где земля, где небо, а только ощущение опасности, что, если не устоишь, упадешь, то одним сугробом к утру станет больше.

     И обида, что эти замороженные деревья весной выпустят листья, и в их прохладе в мае по вечерам пронзительно будут радоваться жизни соловьи. И будет торопливая речка уносить свою печаль в Волгу, а тебя уже не будет.

     И Саша пошла, упрямо наклонившись вперед, обняв сама себя, засунув уже не чувствующие холода ладони в рукава пальто. И тут в селе из-за вывертов погоды вдруг погас свет. И погас весь мир, погрузившись в темноту ночи.

     Но она не успела испугаться, потому что оказалась в объятиях человека, к которому возвращалась через отчаяние этой безумной метели.

     Он, такой большой, сильный, загородил от ветра, горячими ладонями смахнул снег с заледеневшей шапки, целовал ее мокрые щеки, лоб, глаза, а потом оттирал ладони, натянул свои кожаные на меху перчатки, приговаривая:

     — Глупая моя, глупышка! Но куда мы друг от друга убежим, если мы любим друг друга?

     В селе внезапно вспыхнул свет, наверное, включили какие-то резервные линии, и страшный в одиночестве берег вдруг принял очертания земли надежды и человеческого приюта под продолжающимся разгулом стихии.

     А утром вылезшее из наметенных на востоке снежных заносов солнце вдруг так осторожно позолотило окно, точно напомнило, что ему тоже не очень уютно в морозной тиши, и нужно всем немножко потерпеть, даже если невмоготу, чтобы дождаться весеннего разлива ручьев и ранних улыбающихся восходов.

     Женя в течение недели оформил документы на участок под строительство дома недалеко от села, на берегу Еруслана, где рос когда-то роскошный колхозный сад.

     Здесь, как грибы после дождя, вырастали чудесные коттеджи. Женя понимал, что временное, даже роскошное казенное жилье, снятая квартира в Москве, или двухэтажный особняк в престижном районе Саратова на берегу Волги, никогда не заменят своего, даже скромного дома.

     Пока были деньги, нужно было успеть построить жилище для своей новой семьи.