Возвращение-2. Глава 11-12

       Глава 11. ДЕНЬГИ И КНИГИ

      Женю всегда удивляла особенная щепетильность Саши во всем, что касалось денег. Она брала их только на покупку продуктов.

     Сестры Евгения в Германии, их мужья, дети с благодарностью принимали денежные переводы, дорогие подарки, понимая, что это независимое, обеспеченное положение не просто свалилось Евгению на голову или перешло по наследству. Достаток появился в результате работы — долгой, упорной, целенаправленной.

     И в силу природных способностей, умения мыслить нестандартно, не по шаблону, благодаря волевым качествам характера доводить начатое до конца, не жалея себя, испытывая азарт, если все получалось.

     А Саша, словно боялась, что деньги, даже разговор о деньгах сглазят их такие непростые отношения, высосут оптимизм и радость, покроют их налетом чего-то неприличного, даже грязного.

     Все началось еще с их первой поездки на Эльтон. В машине на обратной дороге она сказала независимо и сурово, повернувшись к нему вполоборота:

    — Эту поездку оплатил ты. И не спорь со мной! Теперь я твоя должница. Ненавижу деньги! Они портят любые отношения.

     Женя попытался перевести этот напряженный разговор в шутку:

     — Конечно, должница! И выход у тебя только один — стать моей женой и мне подчиняться беспрекословно. Согласна?

      Саша не ответила тогда.

      Сейчас, когда Женя был почти рядом, если не считать двухсот километров по прямой, загруженный новой работой на новом месте, из-за ее капризов сменив столицу на Саратов, она снова вспомнила тот вечер возвращения вдвоем с озера Эльтон.

    — Почему ты боишься разговоров о деньгах? — Женя понимал, что за эти три дня, проведенных вместе с Сашей в близости и любви, вряд ли она успела раскрыться перед ним, как цветок на солнце, чтобы отцвести и угаснуть безвозвратно, подарив свое благоухание и неповторимость всего на несколько дней.

     — Я не боюсь. Просто не доверяю деньгам. Наличие или отсутствие денег ставит человека в положение раба. Если они есть, человека мучает неудовлетворенность от упущенных возможностей увидеть мир, испытать новые ощущения полноты роскошной жизни с ее разнообразием.

    - А если денег нет, или ты существуешь на тот минимум, когда распределение зарплаты планируется буквально по рублям на месяц, но уже через десять дней шкатулка на полке пуста, и ты выкручиваешься за счет запасов овощей в погребе, достаешь деньги из копилки, если они там завалялись? Варишь постные борщи и супы. И так из месяца в месяц!

     Женя тогда погладил ее по руке: «Маленькая ты моя! Мне хочется сейчас, не заезжая в село, рвануть прямо в Москву. Украсть тебя из твоей жизни, как цыгане раньше крали лошадей. А что, паспорт у тебя с собой, мне ты пока доверяешь? Поехали, Сашенька?»

      Саша рассмеялась, вспомнив, какой Женька тогда был веселый, неузнаваемый, помолодевший, точно эта колдовская волшебная вода соленого озера смыла с них обоих незажившие раны прожитых раздельно лет, унесла боль разочарований и потерь. И эти философские рассуждения о трудностях, об этих чертовых деньгах, отравляющих существование людей на прекрасной Земле, тогда вдруг оказались лишними, потому что Женька притормозил на пустынной дороге, расстегнул ремень безопасности и сжал ее в своих объятиях так сильно, что ей захотелось, действительно, броситься за ним на край света.

    — Интересно, что было бы сейчас, если  тогда помчалась за ним в Москву? — Саша сидела перед телевизором в новом доме, с новой мебелью, решившись, наконец, переехать в престижный район Саратова к человеку, в которого была влюблена еще в ранней юности.

       Но почему так устроен человек, что когда у тебя все отлично, все равно ищешь болячки в душе, чтобы расковырять их, сделать себе больно, видимо, опасаясь признаться самому себе, что боишься быть счастливым.

     Она вспомнила, как Костя однажды разбил резную деревянную шкатулку, в которой хранились деньги, об пол, когда она уже через две недели после зарплаты оказалась пуста.

     — Если бы мы жили в городе, устроился бы грузчиком на складе или сторожем на базе и калымил бы! — разговоры о переезде в город возникали не часто, но зажатость жизни в двухкомнатной квартире с маленькой Аннушкой и матерью Кости сразу же представлялась обоим. Саша понимала всю его раздражительность, гнев потому, что в селе нет возможности подзаработать, а из зарплаты удерживали алименты на сына, и Костя продолжал тратить деньги на приобретение книг.

     Книги стояли на самодельных стеллажах, грели душу. Погружаясь с головой на всю ночь в мир выдуманных историй и приключений, впитываешь торжество побед, неожиданность радости, возвышенность и пылкость любви героев, и сам живешь потом, как на острие соприкосновений реальности и полета мыслей авторов.

     Но когда однажды Костя сказал:

     — Давай, я продам всю библиотеку, и мы купим новую мебель! — его слова прозвучали, как обидный вызов этой такой прекрасной жизни, как предательство идеалов и их увлечения миром книг.

     И, представив пустые стены вместо полок с книгами от пола до потолка или новый модный шкаф на половину комнаты с подаренными сервизами на зеркальных полках, Саша сказала сердито:

     — Нет! Книги — наша жизнь. Не будем рубить мечту!Ё

     Невозможно, чтобы огонь юношеской восторженности, устремленности вперед, мечтательности закрыл туман обид и неудовлетворенности жизнью, мрак безверия и холод зависти и злобы.

      Разбушевавшаяся перестройка жизни и умов постепенно разрубила мечты юности на мелкие кусочки. И библиотеки шикарных собраний сочинений русской и мировой литературы превратились в хлам, за который никто не даст тебе теперь и копейки.

     И невозможно было представить тогда, как через десятилетия после смерти владельцев, новоявленные недовольные наследники, потратившись, будут вывозить на машинах бесценные экземпляры на мусорные свалки. И там книги упорно не хотели воспламеняться даже от солярки и долго тлели, обожженные снаружи, сохраняя пожелтевшую благородную чистоту внутри, надеясь до последнего, что жестокость к ним, сокровищам мира, будет пресечена опомнившимися от умопомрачения людьми.

     И едкий дым от разоренных библиотек долго потом стелется по низинам, разнося на окружающие поля черные хлопья исчезнувшей невостребованной мудрости.








 
     Глава 12. СЕСТРА


     Первый серьезный спор между ними произошел еще в середине марта, когда Женя начал показывать в ноутбуке варианты сельских особняков Подмосковья с размахом архитектурных излишеств, с резким удорожанием стройки в угоду желающим выставиться перед другими своим амбиционным жильем.

     Это был не спор, а скорее диалог заинтересованных лиц, который, по меркам Саши, мог бы перейти и в скандал, если бы они были моложе и не столь сдержаны в выражении эмоций.

    — Давай я построю трехэтажный дом вот такого плана, — Женя показал изображение шикарного кирпичного особняка.

    — И обязательно с лифтом, — съехидничала Саша, — и еще башню добавить, и будет вторая кирха.

     Она накрывала на стол к ужину.

    — Но какой обзор сверху! — Женя притянул ее, усадил на стул. — Давай внимательно все посмотрим и выберем свой вариант. Дом — это место проживания семьи, наша визитная карточка.

    — Согласна. Смотрите, — вот какой я крутой и обеспеченный! А рядом заваливается дореволюционная саманная хатка, обитая маленькими дощечками от  деревянных водочных ящиков из-за недостатка денег у простого селянина.

     Женя кивнул:

     — Конечно, социальное расслоение общества, в первую очередь, заметно по жилью, но дом-то ты строишь один раз в жизни для себя, а не на продажу.

     — Женечка, но второй и третий этажи — это солнцепек, невозможность открыть окно и посмотреть на белый свет, особенно летом. А зимой — пронизывающий ветер, крепкие морозы! А с возрастом — проблема ступенек. Ты же знаешь нашу квартиру, где живут сейчас мои родители? В подъезде — всего две ступеньки, а они для дедушки с его инвалидной коляской и бабушки с  заболеваниями ног стали к концу их жизни препятствиями. Без посторонней помощи родных они не могли выйти
 и посидеть на лавочке, чтобы подышать свежим воздухом. Смотри сам! Тебе решать!

      Последние доводы стали для Жени решающими Он выбрал двухэтажный коттедж без особых выкрутасов, из красного кирпича.

     Обычный домик, огромный особняк в престижном районе, — как важно, чтобы в его стенах жили понимание, радость, тепло, чтобы не было каменных лиц, отгородившихся обидами, беспочвенной злостью. И отсутствующих глаз, не готовых посмотреть на глупую размолвку с другой, противоположной стороны, не с упрямой линии, а с поверхности, поля взаимопонимания, юмора, нежности прожитых неповторимых лет. Когда чувства были включены, не погашены безликими днями, бездушными словами.

     Саша взяла отпуск за свой счет до первого мая, до предполагаемого декретного отпуска и видела, с каким нескрываемым любопытством, интересом встретили известие об отъезде в Саратов ее коллеги в школе.
   
     А некоторые — с плохо скрываемой завистью.

     Саше попалось  среди математических формул и теорем неожиданное философское высказывание известного немецкого математика, философа Готфрида Лейбница:

     "Зависть есть беспокойство (неудовольствие) души, вытекающее из того, что желательным нам благом обладает другой человек, которого мы не считаем более нас достойным владеть им".

    И не нужно думать о различии белой и черной зависти. Страшно, когда зависть рядом, и живет это чувство, развиваясь незаметно, исподтишка, год за годом у самого родного человека — у твоей сводной сестры. И прорывается внезапно, ударяя в самое сердце.

     На улице запахло весной. И с каждым днем этот особый запах, настоянный на холоде пока замерзающих ночью лужиц, просыпающейся земли, свежем теплом ветерке с Волги, звоне сваливающихся с крыш огромных сосулек, — будил чувства, радовал.

     Неожиданно растянувшийся после зимней стужи и угрюмости день, еще сонные, но уже готовящиеся к взрыву просыпания деревья с нахохлившимися почками, — все это вместе с постоянными толчками, движением внутри тебя будущей жизни освещало особым светом суть жизни.

     Особенно, когда рядом близкий человек, чье присутствие необходимо. И думаешь, как ты могла существовать без его внимательного взгляда, тепла его рук, его энергии, спокойствия, уверенности, силы?

      Сестра Настя приехала в середине марта. Она не была на похоронах ни дедушки, ни бабушки. Отговорилась болезнью детей, страшной жарой. По телефону извинялась перед  матерью, обещала приехать, как только удастся. Но эти обещания уже ничего не значили, потому что сердца всех были в те минуты обожжены болью.

    Отец, словно пригнувшийся от тяжести беды, неожиданно сказал маме через неделю после похорон бабушки:

    — Это я виноват, что не пригрел по-настоящему свою старшую дочку. Где-то мы с тобой проглядели, мать! Почему она от нас так отдалилась? Я понимаю, что у нее еще есть бабушки и дедушка в Подмосковье. Мы всегда были рады, что Настенька у них отдыхала летом. Но ведь мои родители любили ее так же, как и Сашу. Никогда не делали различия между ними. Саше даже больше доставалось наказаний за ее вечные шалости. Теперь уже ничего не вернешь. Жаль!

      Настя сразу предупредила, что у нее вечером поезд до Москвы. Ее семья  жила в новом районе в Раменском, недавно купили квартиру. Никто не болеет, все прекрасно.

       И уже с первых минут встречи и сообщения этих телеграфных новостей, пока обнялись и расцеловались на пороге, прошлись по просторным комнатам, уселись за накрытым столом в кухне, Саша почувствовала холодок и некоторое отчуждение, словно рядом была не родная сестра.

    — Где твой миллионер? Деньги делает? — Настя с любопытством рассматривала широкие подоконники с цветущими комнатными растениями. — И охота тебе возиться с землей в доме. Столько грязи от них! Никогда я тебя, Сашка, не понимала. Вечно у тебя все не так, как у людей. Выделывалась всю жизнь. И у тебя все всегда получалось! Просто везет больше, чем другим! В таком шикарном доме обитаешь!  Увезет тебя твой немец за границу, про нас и не вспомнишь!

     Эти слова оглушили, и Саша вспомнила, как Настя выкладывала в детстве на столе все свои сокровища — цепочки, кулоны, сережки, колечки — и говорила: «А у меня, смотри, вот сколько всего, хотя тебя бабушка больше меня любит. А моя бабушка в Москве мне настоящую золотую цепочку подарила и сережки, а у тебя такого нет и не будет никогда».

      А Саша смеялась. Ей было не до колечек и цепочек с ее незаживающими ссадинами на руках, когда с вечера копаешь в прибрежном иле  банку червей, а потом часами ныряешь и загораешь на реке.

      Настя рвалась из дома во взрослую жизнь. Она поступила в медицинское училище, окончив неполную среднюю школу. Вышла рано замуж, была счастлива, но приезжая домой, часто повторяла: «И чего вы все на высшем образовании помешались? Девчонки с красными дипломами простыми продавщицами за прилавками стоят в Москве! Толку от этого высшего образования!

     И Саша видела, как низко наклонял голову отец, понимая, что где-то не доглядели, просмотрели, не объяснили вовремя. А, может быть, действительно, слишком много времени уделяли Саше, как младшей, считая старшую дочь образцом понимания и послушности.

     Когда расположились после обеда в зале, Настя сказала, отвернувшись к окну:

     — Ты не подумай, я не завидую. Но почему одним все,  а другим нужно корячиться, напрягаться всю жизнь, когда другие жируют, плывут по волнам роскошной жизни? Чем я хуже тебя? У тебя с одним была неземная любовь, носил тебя на руках, пылиночки сдувал. Каждый год разъезжали вы с ним и с учениками по стране, не сиделось вам дома. И все на свои нищенские учительские зарплаты. А, может быть, на папины с мамой деньги? Или бабушка с дедушкой любимой Сашеньке все пенсии отдавали? Ты же у них была единственная любимая внучка! А теперь второй муж, неизвестно откуда свалился? Ты же говорила, что сохнешь по своему Косте, ни на кого не глядишь! И вдруг — новая жизнь, новая любовь! Теперь уже точно работать не будешь! Королевна ты наша!

     И Саше вдруг стало грустно до слез от невозможности укрыться от этого проявления откровенной зависти, скопившейся недоброжелательности, всех проблем взаимоотношений с людьми, которым все чего-то не хватает.

      Она перевела разговор в другое русло, расспрашивала о бабушке, детях, муже, стараясь подавить навязчивое чувство появившейся обиды от несправедливых обвинений и суждений, боясь не сдержаться и в запале, как это обычно бывает, наговорить множество лишних ненужных слов.

     Настя так и не дождалась Жени, с которым она очень хотела познакомиться. На прощание она сказала:

     — Не обижайся на правду, сестричка! Давно хотела с тобой по душам поговорить, без отца с матерью рядом. Нам нужно держаться друг за дружку. Соберешься в Москву — звони!

     Настя уехала на вокзал спокойная, неторопливая, уверенная в себе, довольная состоявшимся разговором, нормальным видом располневшей сестры, и уже на перроне перед посадкой в скорый поезд позвонила матери и доложила, что с сестрой в Саратове все в порядке.

     А Саша стояла у окна на кухне, мучительно потирая виски от невыносимой головной боли, которая завинтилась, опоясала лоб, давила на виски, видимо, от долгого пребывания в помещении. И вспомнила слова Иоганна Гете: «Ненависть — активное чувство недовольства, зависть — пассивное. Нечего удивляться тому, что зависть быстро переходит в ненависть».

      Женя по ее виду понял, что Саша расстроена, и, не снимая куртку, подал в прихожей шубу и шапку, заметил:

— Гуляем ровно час! Смотри, как воздух за день нагрелся! Весна, Сашка, пришла, а ты все вздыхаешь! Это же наша с тобой вместе первая весна! Как тридцать весен со мной встретишь, тогда, может быть, я тебе разрешу немножко повздыхать, а пока терпи! Надеюсь, я тебе еще не надоел?

И, стоя обнявшись, на берегу могучей русской реки, пока закованной в панцирь зимней неволи, они понимали, что еще многое в жизни им придется принимать, терпеть, может быть, даже терять. Но все равно будет наступать момент, когда ночью или ранним утром вздрогнет, нагревшись за весенние светлые дни, вся эта махина многометровой толщи льда, вздыбится неукротимо, и, сметая все на своем пути, помчится к далекому морю, напомнив о наступлении весны.